Текст книги "Небывальщина"
Автор книги: Павел Якушкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)
Annotation
Писатель-этнограф, двоюродный брат декабриста Ивана Якушкина.
П. И. ЯКУШКИНА
I
II
ІІІ
IV
V
notes
1
2
3
П. И. ЯКУШКИНА
НЕБЫВАЛЬЩИНА
I
Никто столько не видывалъ видовъ, сколько нашъ братъ – странникъ: чего только не увидишь, чего не услышишь? И всѣ впечатлѣнія новы, встрѣчи неожиданны. Оттого-то на Руси такъ много путешественниковъ или, какъ ихъ народъ называетъ: странниковъ. Большинство, и огромное большинство, странниковъ-богомольцевъ, странствуетъ по монастырямъ и церквамъ, прикрываясь только душеспасительною цѣлію, а въ самомъ дѣлѣ ихъ прельщаетъ перемѣна впечатлѣній; а впослѣдствіи эта жажда новизны доходитъ до какой-то нравственной распущенности: хочется мѣсто перемѣнить и только; какъ ни хорошо жить дома, а все куда-то хочется; просто – на мѣстѣ не сидится. Простой человѣкъ объясняетъ свое желаніе шляться тѣмъ, что онъ «хочетъ Богу трудиться», хочетъ этими трудами пользу душѣ принести, а странники, заподозрѣнные въ большей развитости, бродяжничество свое прикрываютъ пользой наукѣ; они тоже объявляютъ, что хлопочутъ о наукѣ. Какъ странники-богомольцы, такъ и странники съ ученой целью совершенно не приготовлены для своихъ трудовъ. И въ самомъ дѣлѣ, я знаю только одного путешественника по Россіи, приготовленнаго къ своимъ работамъ, – г. Тарачкова, учителя естественныхъ наукъ орловскаго кадетскаго корпуса, ѣздившаго по средней полосѣ Россіи, писавшаго въ орловскихъ губернскихъ вѣдомостяхъ и издавшаго въ послѣдствіи свои заметки въ Орлѣ, и можетъ быть по этому или по своей спеціальности не совсѣмъ извѣстнаго читающей публикѣ. Другіе же странники и не думали себя готовить къ чему бы то ни было. Возьмите вы хоть путешественниковъ – собирателей нашихъ народныхъ пѣсенъ (Кирѣевскій умеръ), сказокъ и тому подобнаго; думали ли они когда нибудь заниматься своимъ дѣломъ? Собирателю пѣсенъ, напримѣръ, кромѣ умѣнья читать и писать, должно знать музыку; пѣсня, записанная безъ голоса, теряетъ половину своего значенія, а изо всѣхъ собирателей нѣтъ ни одного, который бы могъ записать самый простой мотивъ. При изданіи пѣсенъ необходимо сравнить ихъ съ другими, по крайней мѣрѣ славянскими пѣснями, а изъ насъ никто не знаетъ ни одного славянскаго нарѣчія… Впрочемъ, я долженъ оговориться: никто кромѣ В. А. Безсонова… А впрочемъ, какой же онъ собиратель? Вѣдь онъ собиралъ пѣсни по чужимъ сборникамъ, да по сочиненіямъ Симеона Полоцкаго; а при своей жадности въ этому дѣлу, голоса для этихъ пѣсенъ подобралъ изъ мотивовъ разныхъ итальянскихъ оперъ; странствія же его было немного: онъ странствовалъ только по Москвѣ, да, кажется, разъ съѣздилъ къ кому-то въ гости верстъ за сто, да тамъ и записалъ отъ одной горничной стихъ духовный. Кто не вѣритъ мнѣ въ этомъ, того могу попросить посмотрѣть изданіе П. А. Безсонова – Каликъ перехожихъ; но вѣдь это удается одному г. Безсонову. Но о П. А. Безсоновѣ – въ другомъ мѣстѣ, а теперь, повторивши, что изъ всѣхъ странниковъ-наблюдателей одинъ только г. Тарачковъ знаетъ зачѣмъ пошелъ въ странствіе, я скажу, что если вы спросите каждаго изъ странствующей братіи, ученыхъ ли наблюдателей надъ русской народностью, или странниковъ-богомольцевъ, вамъ разскажутъ много и много такихъ встрѣчъ и приключеній, о которыхъ человѣку не странствовавшему никогда и въ голову не можетъ придти.
Едва вы вышли изъ дому въ путь, какъ васъ ожидаютъ встрѣчи съ простымъ людомъ и начальствомъ. Съ простымъ людомъ встрѣтиться не бѣда: отъ него отдѣлаться было въ прежнее, крѣпостное время легко, не смотря на его любопытство.
Идете вы путемъ-дорогой въ мѣстахъ, въ которыхъ васъ никто не знаетъ, да и ближайшій вашъ знакомый живетъ верстахъ въ двухстахъ, а то я больше. Попадается вамъ попутчикъ изъ ближайшей деревни,
– Здравствуй, почтеннѣйшій! заговариваете вы съ нимъ; – Куда Богъ несетъ?
– А мы вотъ въ ту деревню, – отвѣтятъ вамъ мужикъ:– Мы тутошніе…
– Тутошніе? спросите вы, чтобы какъ нибудь вызвать его на разговоры.
– Тутошніе, родимый! Мы изстари тутошніе… А ты отколь идешь? Ты вѣдь не здѣшній?
– Не здѣшній, почтенный, не здѣшній.
– Отколь же идешь?
– Да я изъ-за Москвы.
– Изъ-за Москвы?… Знаю… А по какимъ такимъ дѣламъ идешь? спроситъ онъ, не для того, чтобъ узнать съ полицейской цѣлью, кто вы, зачѣмъ идете, а единственно изъ любопытства, если не для того только, чтобъ не молчать дорогой, а поболтать отъ скуки.
– По какимъ такимъ дѣлахъ идешь?
– А по своимъ, добрый человѣкъ.
– А? По своимъ! скажетъ онъ, какъ будто совершенно понялъ откуда, куда и зачѣмъ вы идете, нимало не обидясь вашимъ, въ такой степени яснымъ отвѣтомъ.
Потомъ вы съ нимъ разговоритесь; онъ вамъ будетъ благодаренъ, если вы примете, или хоть покажете участіе въ его горѣ, о которомъ русскій человѣкъ любитъ потолковать со всякимъ; а если вы ему покажетесь и его изба будетъ по пути, – зазоветъ васъ въ себѣ обѣдать или ночевать. Впрочемъ, это было сперва, еще до 19 февраля, теперь не то. Въ былыя времена поймаешь бродягу, поведешь въ начальству, самаго затаскаютъ по судамъ, станутъ спрашивать: какъ поймалъ, гдѣ поймалъ, да и сдѣлаютъ причастнымъ въ дѣлу, не радъ будешь, что и поймалъ недобраго человѣка; а теперь начальство – мировой посредникъ, а мировой посредникъ свой человѣкъ: приведешь въ нему или хоть къ сельскому старостѣ – тебѣ ничего не будетъ: сдалъ на руки – тебя сейчасъ же и отпустятъ. А потому встрѣча съ простымъ мужикомъ, кому бы то ни было, какъ бы кто ни былъ извѣстенъ за нехорошаго человѣка, ни для кого не опасна, тогда какъ въ старые годы, встрѣтиться въ деревенской глуши съ начальствующимъ лицомъ иногда значило попасться въ бѣду, а чѣмъ ниже было начальство, тѣмъ было хуже. Напримѣръ, у меня была встрѣча съ сотскимъ… Но я долженъ сказать нѣсколько словъ о тогдашнемъ моемъ путешествіи.
Я тогда былъ еще студентомъ московскаго университета. Въ одинъ прекрасный день купилъ рублей на десять разнаго товара, уложилъ въ коробку и отправился въ путь; и съ этой коробкой, – коробейникомъ пришелъ въ одно большое село, одной изъ неблизкихъ отъ Москвы губерній. Въ этомъ селѣ я и положилъ имѣть свою главную квартиру. Познакомившись съ сыномъ моего хозяина, парнемъ лѣтъ 20-ти, мы съ нимъ не разставались недѣли двѣ. Пообѣдавши съ нимъ часу въ 9-мъ поутру, мы съ нимъ отправились торговать по сосѣднимъ деревнямъ, и, надо правду сказать, пѣсенъ собрали иного, денегъ же наторговали одинъ двугривенный, потому что мой товаръ былъ безцѣнный. Такъ напримѣръ, какъ вы опредѣлите цѣну этому товару: 3 пары серегъ стоили мнѣ двѣ копѣйки ассигнаціями, по тогдашнему – грошъ; сколько я долженъ былъ брать за одну пару? Поэтому я за свой товаръ разсчитывался пѣснями, и одной только неотвязчивой попадьѣ за двугривенный продалъ платовъ; и по сю пору не знаю, дорого или дешево отдалъ этотъ платокъ.
Поторговавши такимъ образомъ часовъ до четырехъ, мы возвращались домой, гдѣ уже собрался веселый народъ: парни, дѣвки, старики, старухи… всѣхъ возрастовъ людъ, кто только желалъ выпить, сколько кому хотѣлось; всѣ ждали, вѣроятно, съ большимъ нетерпѣніемъ моего возвращенія, чтобы веселить и веселиться…
Повадился ко мнѣ, на мою главную квартиру, какой-то сотскій; правда, сидѣлъ онъ у меня не долго: придетъ, выпьетъ и уйдетъ. Но при этомъ благоразуміи онъ оказывалъ мнѣ страшную непріятность: люди, желающіе выпить – народъ веселый, а этотъ народъ веселый податей платить, разумѣется, не совсѣмъ былъ охотникъ.
Придетъ бывало этотъ господинъ, всѣ веселы, всѣ радостны… а придетъ это начальство – всѣмъ неловко, всѣ видятъ себя не такъ, какъ они должны себя про себя понимать, и какъ они должны себя держать передъ начальствомъ.
– Не ходи ты, братъ, когда у меня поютъ и пляшутъ, говорилъ я не разъ, – а приходи одинъ на одинъ, я тебѣ сколько хочешь водки дамъ. Вѣдь ты видишь – ты мнѣ мѣшаешь…
– Хорошо, хорошо! обыкновенно говаривалъ онъ мнѣ; а между тѣмъ прилаживалъ во мнѣ всякій разъ на вечеръ, когда были у меня гости веселые, не забывая въ тоже время приходить ко мнѣ и поутру.
Сижу я разъ въ избѣ за столомъ. Избранный на ту пору мой пріятель сидѣлъ съ правой руки и распоряжался штофомъ, стоявшимъ на столѣ, а пѣсни пѣвшій – съ лѣвой, и, какъ теперь помню, лѣвый мой сосѣдъ пѣлъ:
А и я то, православный царь,
Не хочу мужиками ругатися,
А татарамъ потѣшатися!
Не добро татарамъ тѣшиться
Надъ русскими православными,
А тѣшиться ли не тѣшиться —
Мужику ли надъ татарами.
Едва успѣлъ кончить пѣсню мой сосѣдъ, вошелъ сотскій… Всѣ замолчали…
– Здравствуй! обратился ко мнѣ сотскій, взявшись за штофъ, стоявшій на столѣ. – Здравствуй, братъ!
– Здорово! отвѣчалъ я съ большимъ и очень съ большимъ не удовольствіемъ: на ту пору этотъ сотскій былъ до крайности лишнимъ.
Сотскій сталъ наливать изъ штофа въ стаканъ водку, потихоньку, не торопясь.
– Зачѣмъ пьешь водку? спросилъ я не совсѣмъ любезно сотскаго.
– А вотъ, Иванычъ, водочки хочу пить, отвѣчалъ тотъ, нѣсколько смѣшавшись.
– А водка-то твоя?
– Молчи, человѣкъ любезный! заговорилъ еще больше смѣшавшись сотскій.
– Молчать можно, а ты водки все таки не трогай; водка не твоя, да тебя никто и не подчивалъ.
Представьте себѣ положеніе этого господина; онъ – сотскій – все таки начальство, хоть малое, а какъ ни разсуждай, все начальство, и это начальство опозорено передъ подначальственними людьми, самыми гуляками, за которыми накопилось пропасть недоимокъ, и которыхъ это начальство каждое утро за эти недоимки драло за вихоръ.
Начальство обидѣлось.
– Такъ водки не даешь? спросилъ сотскій; – водки твоей и попробовать нельзя?
– И пробовать нельзя. Я тебѣ сколько разъ говорилъ: приходи по-утрамъ и пей сколько хочешь, а только по вечерамъ не мѣшай.
– Ну, ладно! заговорилъ пріосанясь сотскій. – А за какимъ такимъ дѣломъ, парень, ты здѣсь шатаешься?
– Да вѣдь ты знаешь, что я торгую?
– Какая чортъ торговля? Гроша мѣднаго ни отъ кого не бралъ.
– Ну, ужь это мое дѣло.
– А, пожалуй, и не совсѣмъ твое! Ты на-первыхъ скажи: отколь ты сюда забрался?
– Это дѣло ты заговорилъ, господинъ сотскій: на это можно отвѣчать.
– Да ты дѣло говори: отколева ты пріѣхалъ.
– Изъ Москвы, господинъ сотскій.
– А пашпортъ есть?
– И пашпортъ есть.
– А покажи!
Я досталъ свой видъ и передалъ сотскому, тотъ взялъ, разложилъ его на столѣ и сталъ внимательно въ него всматриваться; долго, очень долго глубокомысленно на него глядѣлъ, и только глядѣлъ, а не читалъ, потому что онъ былъ не грамотный, и потомъ заключилъ такъ:
– А пашпортъ-то твой, парень, фальшивый!
– Это какъ ты узналъ?
– Узналъ!
– Вѣдь ты грамотѣ не знаешь, какъ же ты могъ узнать, еслибы и въ самомъ дѣлѣ пашпортъ былъ фальшивый?
Сотскій этимъ замѣчаніемъ еще больше обидѣлся.
– Да что съ тобой иного толковать! рѣшилъ сотскій – дойдемъ къ становому, онъ тебя разберетъ.
Такого результата отъ моего отказа въ водкѣ, отъ сотскаго я никакъ не ожидалъ, но какъ дѣло уже было сдѣлано и пардону просить было нельзя, сотскій могъ подумать и богъ-знаетъ что, то я, собравши все свое имущество, отправился въ становому. Сотскій изъ моихъ же пріятелей выбралъ четверыхъ конвоировать меня; но это было лишнее: за нами пошли всѣ, кто только былъ въ избѣ: болѣе двадцати человѣкъ; а какъ вышли изъ избы, къ намъ стали приставать всѣ встрѣчное, такъ что мы вышли изъ деревни толпой человѣкъ во сто, и всѣ ввалились въ другую деревню, версты за четыре, въ которой жилъ становой приставъ. Въ этой деревнѣ тоже всякій встрѣчный приставалъ въ нашей толпѣ.
Деревня, въ которой жилъ становой, выстроена была въ одну линію, передъ рѣчкою, на полугорѣ. Почти середи деревня, въ избѣ съ крашеными окнами, квартировалъ становой, и передъ этой избой мы и остановились.
– Береги ловчѣй! приказывалъ сотскій мужикамъ, меня конвоировавшимъ. – Я знаю этого парня: плутъ; какъ разъ стречка дастъ! Поди послѣ, лови!
Отдавъ это приказаніе, сотскій пошелъ въ становому, а меня, какъ по чину недостойнаго войти въ комнату начальства, оставили со всей толпой у крыльца. Толпа хоть говорила и въ полголоса, но все таки шумѣла; но, когда черезъ четверть часа вышелъ становой, все замерло. Всѣ скинули шапки; одинъ только я, поклонившись становому, надѣлъ опять шапку. Становой вышелъ въ халатѣ, и замѣтно было, что онъ возсталъ отъ послѣобѣденнаго сна; и еще было замѣтнѣе, что онъ за обѣдомъ время проводилъ не праздно, другими словами сказать: за обѣдомъ господина становаго выпито было не мало.
– Что за человѣкъ? спросилъ меня становой, благоразумно избѣгая мѣстоименія: ты сказать – можетъ быть и неловко, а вы – можетъ быть и не стоитъ. – Что за человѣкъ?
– Императорскаго московскаго университета университантъ, отвѣчалъ я, желая придать себѣ болѣе значенія, а потому и не назвался студентомъ университета, думая, отчасти справедливо, что становой слыхалъ только о студентахъ семинарій, съ которыми церемониться нечего.
– Что же вы здѣсь дѣлаете? спросилъ меня становой, болѣе благосклоннымъ голосомъ.
– Собираю остатки нашей національной поэзіи, отвѣтилъ я.
– Какъ?
– Остатки нашей національной поэзіи, опять отвѣчалъ я недоумѣвающему становому.
– Какой поэзіи?
– Національной.
– Да вы говорите просто: что такое вы дѣлаете?
– Я вамъ сказалъ.
– Ну, какъ вы собираете эту поэзію?
– Записываю.
– Что записываете?
– Пѣсни, сказки…
– А ты откуда пришелъ? вопросилъ, пріосанившись, становой.
– Изъ Москвы.
– Изъ Москвы за пѣснями?
– Изъ Москвы за пѣснями.
– Какъ, такой-сякой! Пословица говоритъ: въ Москву за пѣснями ѣздятъ, а ты изъ Москвы сюда за пѣснями пріѣхалъ!
И пошелъ, и пошелъ мой становой. Обижаться мнѣ было нечѣмъ: становой ругалъ собственно говоря не меня; я былъ въ то время въ качествѣ декораціи; толпа вся безъ шапокъ, одинъ только человѣкъ стоятъ въ шапкѣ, и этого-то шапочнаго ругаютъ нецензурными словами.
Бабы, мужики, мнѣ сочувствовали и гораздо болѣе меня принимали въ сердцу то оскорбленіе, которое мнѣ дѣлалъ своею бранью становой.
– Да за что же онъ надъ тобою такъ изругается, голубчикъ ты мой? говорила одна баба, приложа правую руку въ щекѣ, а лѣвой поддерживая локоть правой.
– Ты, родненькій, не горюй, говорила другая – онъ у насъ добрый, только сердце свое сорветъ, а то ничего… Отойдетъ сердце, самъ послѣ жалѣть тебя будетъ…
Такъ продолжалось около получаса. Вижу я – ѣдетъ на бѣговыхъ дрожкахъ одинъ столичный помѣщикъ (столичнаго помѣщика отъ деревенскаго – легко отличить), лѣтъ 25.
– Кто это ѣдетъ? спросилъ я у одного мужика, конвоировавшаго меня.
– Да это князь Н-ій, отвѣчалъ тотъ.
Князь Н-скій ѣхалъ крупной рысью, но, увидѣвъ большую толпу, поѣхалъ шагомъ.
– Князь! крикнулъ я – князь, пожалуйте сюда.
Князь подъѣхалъ.
– Увѣрьте, пожалуйста, князь, господина столоваго пристава, что студенту московскаго университета можно ходить собирать мужицкія пѣсни.
Становой замолчалъ въ ту же минуту какъ подъѣхалъ князь Н-ій.
– А вы студентъ московскаго университета? спросилъ князь, вѣжливо мнѣ поклонясь.
– Да, студентъ.
– Ваша фамилія?
– Якушкинъ.
– Не угодно ли вамъ будетъ отдохнуть у женя нѣсколько времени?
– Сдѣлайте одолженіе!
– Такъ садитесь! сказалъ онъ, подвигаясь ближе къ передку дрожекъ.
Я, не торопясь, поставилъ на дрожки свою коробку съ товаровъ, потокъ самъ сѣлъ на дрожки; князь тронулъ лошадь, поклонился становому, я, въ свою очередь, также поклонился, и мы поѣхали… Становой только улыбался.
Это было давно; по крайней мѣрѣ лѣтъ двадцать тому назадъ. Съ тѣхъ поръ становые перемѣнились; а чтобы не сказать голословно, я вамъ разскажу слѣдующій казусъ.
У одного, очень хорошаго и образованнаго помѣщика, сосѣдніе мужики хлѣбъ лошадьми побивали, и онъ спустилъ разъ, спустилъ другой… Наконецъ, ему не въ терпежъ стало: послалъ за становымъ.
Пріѣхалъ становой, разобралъ дѣло и рѣшилъ, что мужики точно виноваты.
– Прикажете наказать мужиковъ розгами? спросилъ становой помѣщика.
– Нѣтъ; избави Господи! отвѣчалъ тотъ. А вы возьмите себѣ съ нихъ по полтиннику… или, тамъ, сколько…
– Вамъ или себѣ?
– Да… разумѣется… себѣ! Мнѣ ихъ денегъ совсѣмъ не надо! Возьмите для себя.
– Взялъ бы по полтиннику, отвѣчалъ становой – да полтинниковъ-то у нихъ у самихъ мало!.. Нѣтъ, ужъ въ другой разъ мнѣ этого, батюшка, не говорите!..
– Чтожь, братецъ ты мой, говорилъ мнѣ этотъ помѣщикъ: – со стыда сгорѣлъ!.. Вотъ, ни съ тобой и учились, а вѣдь не умѣемъ понять, что хорошо и что дурно…
Наученный опытомъ, я съ начальствомъ никогда не ссорился.
Разъ приходитъ ко мнѣ сотскій, съ которымъ я уже завелъ большую дружбу.
– Павелъ Иванычъ, таинственно заговорилъ онъ:– Павелъ Иванычъ!
– Что тебѣ?
– Тебя велѣно поймать!
– Это за что?
– А чортъ ихъ знаетъ, Павелъ Иванычъ! Исправникъ говоритъ: поймать!
– Да за что же?
– Онъ, говоритъ исправникъ, не торгуетъ, а товары такъ раздаетъ; вѣрно, недобрый человѣкъ!
– А ежели бы я и даромъ раздавалъ?
– Онъ, говоритъ исправникъ, или лавку обокралъ, или отъ солдатчины бѣгаетъ!
– Съ чего же это онъ взялъ? спросилъ я не совсѣмъ покойнымъ голосомъ.
– Онъ, говоритъ исправникъ, по всѣмъ деревнямъ дебоширства дѣлаетъ.
– Какія же?
– А чортъ его знаетъ.
– Что же теперь дѣлать?
– И ума не приложу.
– Да вѣдь ты меня не будешь ловить? спросилъ я, очень сомнѣваясь, что получу для себя выгодный отвѣтъ. – Не будешь меня ловить?
– Избави Господи!
– Что же дѣлать?
– Найми лошадь; я тебѣ въ этомъ дѣлѣ помогу, – ступай въ губернію!
Сотскій мнѣ нанялъ лошадь, и я по его совѣту отправился въ губернскій городъ. Въ губернскомъ городѣ жилъ мой пріятель, у котораго я и остановился.
Послѣ разспросовъ о моихъ успѣхахъ мы сѣли обѣдать. Едва начался обѣдъ, какъ къ крыльцу нашей квартиры летомъ-подлетѣла тройка.
– Это мой дядя пріѣхалъ, сказалъ мнѣ мой хозяинъ: исправникъ, отъ котораго ты только что такъ успѣшно убѣжалъ… но онъ добрый человѣкъ.
– А! Ко щамъ! Ко щамъ! закричалъ дядя-исправникъ еще изъ передней.
– Милости просимъ, дядя, милости просимъ! проговорилъ хозяинъ.
– Да какъ не просить милости? отвѣчалъ на это приглашеніе дядя-исправникъ;– право, братъ, голоденъ, какъ самая голодная собака!
Дядя-исправникъ сѣлъ за столъ.
– Ну, чтожь водки? спросилъ дядя.
– Кушай, дядя, кушай! привѣтливо отвѣчалъ хозяинъ: – водка на столѣ.
Онъ выпилъ рюмку водки и, не успѣвъ съѣсть нѣсколькихъ ложекъ щей, остановился.
– Знаешь что? обратился дядя въ своему племяннику-хозяину. Знаешь что?
– А что?
– Появился въ нашемъ уѣздѣ мошенникъ, да вѣдь какой, когдабъ ты зналъ!
– Какой же?
– Просто, братецъ ты мой, поймать не могъ: ускользаетъ, да ускользаетъ!
– Да что же онъ такое сдѣлалъ?
– Пока еще ничего!.. А ты подумай: цѣлый мѣсяцъ ходитъ по нашему уѣзду разносчикомъ, товаровъ хоть бы на грошъ тебѣ продалъ, а такъ, товаръ разбрасываетъ дѣвкамъ, да молодымъ бабамъ. Пить, говорятъ, пьетъ, а этимъ дѣломъ не занимается.
– А хочешь, дядя, я тебѣ покажу этого человѣка? спросилъ, смѣясь, хозяинъ, которому я уже успѣлъ разсказать про собиравшуюся надо мной грозу.
– Да какъ же?!!
– Да вотъ онъ самый! смѣясь отвѣчалъ хозяинъ своему дядѣ-исправнику.
Дядя-исправникъ даже вздрогнулъ.
– Ну, батюшка Павелъ Ивановичъ! сказалъ дядя-исправникъ, когда ему разсказали въ чемъ дѣло:– ежели бы васъ поймали, не знаю – заковалъ бы я васъ или не заковалъ?.. Право, не знаю, но ужъ вѣрно пріѣхали бы вы сюда на казенный счетъ, а не нанимать бы вамъ лошадей: непремѣнно прислалъ бы васъ прямо къ губернатору. Кто васъ, теперешній народъ, кто васъ, знаетъ – зачѣмъ вы ходите?
II
Но не всегда бываютъ встрѣчи, нашему брату опасныя только для себя: бываютъ эти встрѣчи иногда кажущіяся опасными и для встрѣтившихъ васъ. Разскажу вамъ слѣдующій со мною случай.
Пошелъ я изъ Москвы торговать въ одну не изъ самыхъ близкихъ губерній, отъ этой старой нашей столицы. По методѣ, мной тогда принятой, я остановился въ одной деревенской избѣ, и оттуда дѣлалъ свои экскурсіи. Въ одинъ прекрасный день, часовъ въ восемь поутру, я обѣдалъ – мужики обѣдаютъ лѣтомъ всегда около этого времени. – И я никакъ не могъ думать, что мой обѣдъ будетъ прекращенъ совершенно неожиданнымъ для меня случаемъ.
– Здѣсь разносчикъ? вопросилъ, входя въ избу, лакей въ ливреѣ, на которой было хоть не полное количество пуговицъ, но этотъ недостатокъ выкупался большимъ, сколько нужно, числомъ гербовъ на его изодранной ливреѣ. – Здѣсь разносчикъ?
– Здѣсь! отвѣчалъ я нехотя; да и не отвѣчать-то мнѣ нельзя было, по пословицѣ: назвался груздемъ, полѣзай въ кузовъ; такъ и мнѣ, назвавшемуся торгашомъ, нельзя было отказаться отъ своего принятаго званія.
– А! Здѣсь? – приказывалъ лакей. – Пойдемъ къ господамъ: господа требуютъ.
Дѣлать было нечего; волей-неволей, а я отправился къ господамъ.
Прихожу къ господамъ и, какъ по чину мнѣ не полагалось идти дальше передней, дальше меня и не пустили.
Остановился я въ передней; вдругъ выбѣгаютъ ко мнѣ барышень девять или десять, хоть и не совсѣмъ въ приличномъ нарядѣ, но за то всѣхъ хоть сейчасъ подъ вѣнецъ.
Въ одну минуту, вся моя коробка была на воздухѣ или, точнѣе сказать – въ рукахъ барышень.
– Какой у тебя товаръ дурной! говорила одна сестрица.
– Какой есть, барышни! отвѣчалъ я имъ смиренно.
– Какой есть!! ворчали тѣ брюзгливо и крайне ко мнѣ не въ расположительнонъ тонѣ.
– Какой есть, барышни, какой есть! Не взыщите пожалуйста! опять отвѣчалъ я этимъ барышнямъ, не желая показаться имъ тѣмъ, кѣмъ я въ самомъ дѣлѣ былъ.
– Это что у тебя? вдругъ радостно вскрикнула одна изъ барышень, отыскавши въ моей коробкѣ двѣ банки, каждая немного поболѣе стакана одна съ бѣлымъ порошкомъ, другая съ краснымъ. – Это что такое?
– Это, отвѣчалъ я, – въ одной банкѣ румяна, а въ другой бѣлила.
– И хорошія эти бѣлила и румяна?.. Хорошія или дурныя? хорошія, хорошія? – забормотали одна за другой мои барышни.
– Какъ кому покажутся.
– А можно посмотрѣть?
– Отчего же: можно.
Мои барышни развязали эти двѣ банки, взяли по щепоткѣ этихъ порошковъ и, какъ люди въ этомъ дѣдѣ опытные, начали пробовать на рукѣ: намочатъ руку, насыплютъ бѣлилами, румянами, разотрутъ, подойдутъ въ окну, посмотрятъ и уже потомъ вскрикнутъ:
– Ah! que c'est beau! Ah! que c'est beau!
– А что стоютъ двѣ эти банки? спросила одна изъ барышень плохо скрывая свой восторгъ при такомъ важномъ открытіи.
– Дешевле двадцати пяти цѣлковыхъ взять нельзя, проговорилъ я довольно серьезно.
– Какъ дорого! какъ дорого! закричали мои барышни.
Да и въ самомъ дѣлѣ, цѣна была неподходящая: обѣ эти банки никакъ не дороже двадцати пяти копѣекъ, а я запросилъ двадцать пять рублей; на это была слѣдующая причина: этотъ товаръ былъ для меня необходимъ. Въ каждой деревнѣ за пѣсни – бѣлилами да румянами я только почти и разсчитывался; продай эти двѣ банки, я долженъ бы былъ отправиться въ городъ затѣмъ только, чтобы купятъ опять эти дорогія двѣ банки съ бѣлилами и румянами.
– Ah! que c'est beau! Ah! que c'est beau! услышавши такую баснословную цѣну, еще усиленнѣе кричали мои барышни, пачкая свои бѣлыя ручки бѣлилами и румянами безъ всякаго сожалѣнія ни къ своимъ рукамъ, ни къ моему товару.
– Très joli!.. Да ты говори настоящую цѣну, наконецъ обратились ко мнѣ барышни.
– Меньше двадцати пяти рублей за эти двѣ банки мнѣ взять никакъ нельзя.
Барышни торговаться, я не уступаю ни копѣйки; барышни еще усиленнѣе мажутъ свои руки и торгуются. Я все стою на своемъ.
– Меньше двадцати пяти цѣлковыхъ мнѣ взять никакъ нельзя, твердилъ я.
– Хочешь – цѣлковый? спросила меня одна изъ барышень.
– Какъ можно цѣлковый! Я никогда не торгуюсь, объявляю настоящую цѣну. – Барышни еще больше торговаться.
– Donnons lui deux roubles! стали барышни совѣтоваться между собой.
– Возьми два рубля, опять стали приставать во мнѣ барышни.
– Я вамъ уже сказалъ, что меньше двадцати пяти рублей взять никакъ не могу.
Барышни опять стали совѣтоваться.
– Trois roubles on peut donner.
– Да я меньше двадцати пяти рублей не возьму; какъ можно отдать за какіе нибудь три рубля! отвѣчалъ я, наскучивъ торгомъ, который продолжался болѣе часа.
– Какіе три рубля? быстро спросила меня барышня.
– Вы вотъ совѣтуетесь съ вашими сестрицами дать мнѣ за банки три рубля; а за три рубля я отдать ихъ никакъ не могу.
– А ты развѣ говоришь по французски?
– Немного понимаю.
– Да ты гдѣ учился?
– Я и теперь учусь.
– Гдѣ?
– Въ московскомъ университетѣ. Я тогда былъ еще студентомъ московскаго университета.
– Гдѣ?!!
– Въ московскомъ университетѣ.
– Какъ?!
– Обыкновенно какъ.
– Въ университетѣ!! взвизгнули барышни и всѣ посыпали вонъ изъ комнаты а я сталъ помаленьку убирать свой товаръ.
Дѣло приняло чрезвычайно курьезный видъ.
– А – а!! а – а… что это – мистификація? спросилъ меня, входя, почтенный старецъ, отецъ семейства. Старецъ этотъ былъ толстый, лысый, усатый и въ халатѣ, и по всему видно было, что этотъ почтенный господинъ, прослуживъ сколько ему было надо, ни о чемъ не думалъ.
– Это мистификація? А – а?
– Только невольная, смиренно отвѣчалъ я, укладывая свой товаръ въ коробку и ожидая сильной грозы, и отъ этой грозы для себя сильной бѣды.
– Какъ невольная?
– Невольная.
– Это почему?
– Я хожу но деревнямъ не продавать, а совершенно съ другой цѣлью.
– Съ какой цѣлью?
– Собираю остатки народной поэзіи.
Мой господинъ совсѣмъ посоловѣлъ; онъ объ этихъ диковинкахъ никогда и не слыхивалъ. Замѣтьте, что этому казусу прошло больше двадцати лѣтъ.
– Какіе же остатки народной поэзіи? спросилъ меня баринъ болѣе тихимъ голосомъ.
– Пѣсни, сказки, повѣрья, обычаи, отвѣчалъ я, закрывая свою коробку крышкой.
– И только? уже совсѣмъ робкимъ голосомъ спросилъ меня помѣщикъ.
– И только.
– Да вы гдѣ учились?
– Я и теперь учусь.
– Гдѣ?
– Въ московскомъ университетѣ.
Это совершенно озадачило помѣщика.
– Въ университетѣ?! не то онъ еще спрашивалъ меня, не то воскликнулъ это отъ удивленія. Этого простому смертному понять было совершенно нельзя.
– Да, въ университетѣ.
– И ходите за пѣснями, за сказками, и все только за одними мужицкими?.. Да?..
– Только за мужицкими.
О, любезные читатели! Вы не можете понять, какую бурю произвели эти мои совершенно невинныя слова въ душѣ этого высокопочтеннаго господина! Посудите сами: повѣрить моимъ словамъ – чортъ знаетъ это такое: дѣло совершенно имъ неслыханное; за такое дѣло, пожалуй, и подъ судъ попадешь, коли не отправишь къ становому собирателя… Да и не повѣрить-то тоже нельзя – дуракомъ назовутъ! Что тутъ дѣлать? Однако, славянское гостепріимство одержало побѣду въ мою пользу.
– Да вѣдь это трудно, заговорилъ помѣщикъ, какъ-то смѣшавшись:– вѣдь это трудно… человѣку… воспитанному… нѣсколько… такъ сказать… образованному… съ мужиками?..
– Этого я вамъ не скажу, отвѣтилъ я, съ величайшимъ удовольствіемъ замѣтивши, что мнѣ отъ этой встрѣчи большой бѣды ждать нечего.
– Да вѣдь все съ мужиками?
– Нѣтъ; я иногда захожу отдохнуть и къ помѣщикамъ, – знакомымъ, ежели по пути.
Баринъ совсѣмъ растерялся.
– Да-а-съ?!!
– Да-съ.
Баринъ взглянулъ на меня болѣе довѣрчивымъ, болѣе ласковымъ взглядомъ.
– А… а… не угодно ли вамъ, милостивый государь, будетъ и у меня сколько нибудь отдохнуть, хоть недѣлю, хоть двѣ – для меня все равно: мы по деревенски.
– Нѣтъ, благодарю васъ, не могу.
– Это почему?
– Не могу столько времени отдыхать; мнѣ теперь время дорого, отвѣчалъ я, не желая столько времени убить въ этомъ семействѣ, положимъ, хоть и очень почтенномъ, но все таки мнѣ этого не хотѣлось.
– Да мы васъ не станемъ удерживать; пробудете нѣсколько дней и съ Богомъ!.. Христосъ съ вами! ужъ молилъ помѣщикъ. – И Христосъ съ вами!
– И на нѣсколько дней не могу!..
– На одинъ день…
– Право, мнѣ время дорого.
– Хоть пообѣдайте съ нами!..
– Очень вамъ благодаренъ, но только…
– А ежели только, – то вы обѣдаете у меня! радостно заговорилъ помѣщикъ, какъ будто и Богъ знаетъ какую штуку сдѣлалъ.
Я уже сталъ забрасывать свою коробку за плечи, но, услыша такого рода просьбу, снялъ съ себя коробку, поставилъ ее на каминъ и снялъ съ себя верхнее платье.
– И отлично!.. И отлично! твердилъ помѣщикъ.
– Я не знаю, чѣмъ заслужилъ такое ваше ко мнѣ расположеніе? отвѣчалъ ему на это я.
– Какъ чѣмъ?.. Очень радъ!..
– Очень вамъ благодаренъ…
– Очень радъ!.. Очень радъ!..
Кто не живалъ въ русскихъ деревняхъ, тотъ не пойметъ, чему такъ обрадовался этотъ господинъ; кто же хоть немного наблюдалъ за деревенскою жизнью помѣщиковъ (въ давно прошедшее время, до 19 февраля), тотъ съ разу вамъ скажетъ, что помѣщикъ этотъ искренно былъ радъ видѣть у себя новаго человѣка; до того пуста была ихъ обыденная жизнь, что они были рады всякому гостю, кто бы онъ ни былъ, будь этотъ гость хоть приходскій попъ или знакомый заѣзжій разносчикъ-володимірецъ, а еще лучше ежели сосѣдъ-помѣщикъ; съ тѣмъ можно и въ преферансикъ по копѣйкѣ передвинуть [1]. Помѣщикамъ между собою не о чемъ было говорить.
– Очень радъ!.. Очень радъ!..
– Покорно васъ благодарю…
Мы вошли въ залъ.
Вы вѣрно знаете, какъ трафаретно расположены помѣщичьи дома и въ деревняхъ, и въ городахъ: передняя, залъ, гостинная, спальня, корридоръ, нѣсколько комнатъ заднихъ и дѣвичья.
И такъ мы вышли изъ передней въ такъ называемый помѣщиками залъ.
– Очень радъ! твердилъ помѣщикъ.
– Очень благодаренъ! въ свою очередь повторилъ и я.
– А какъ васъ зовутъ? спросилъ онъ меня, отъ радости забывши спросить объ этомъ прежде. – Позвольте спросить: какъ васъ зовутъ?..
Я назвался.
– Ну, такъ, Павелъ Ивановичъ, погостите у насъ хоть немножко, хоть нѣсколько деньковъ.
– Этого, къ моему крайнему сожалѣнію, рѣшительно не могу.
– Это почему?
– Дѣла!
– Ну, хоть одинъ день!
Я сталъ раздумывать: одинъ день куда ни шолъ, да къ тому же и ночь, можетъ, не даромъ пройдетъ, свѣчку вѣрно дадутъ, стало быть, можно замѣтки свои нѣсколько въ порядокъ привести.
– Одинъ денечекъ!
– Мнѣ, право, совѣстно!..
– Э!.. Ну, полно!
– Извольте!..
– Вотъ и славно! крикнулъ, обрадовавшись, мой новый хозяинъ: а вотъ сейчасъ и мои барышни придутъ, чтобъ вамъ не скучно было!..
– Очень вамъ благодаренъ.
– Да! Вы пьете водку?
– Д-да!.. Немного.
– Эй!.. Человѣкъ! крикнулъ еще болѣе обрадовавшійся баринъ, – человѣкъ!
Вышелъ лакей.
– Водки!
Человѣкъ пошелъ за водкой.
– Какъ радъ!.. Какъ радъ!.. Какъ радъ! въ сотый разъ твердилъ мой неожиданный хозяинъ.
– Очень благодаренъ, я въ свою очередь тоже въ сотый разъ повторялъ этому барину.
Принесли водку, въ двухъ, по обыкновенію, графинахъ: въ одномъ сладкая, въ другомъ горькая. При этомъ, разумѣется, на подносѣ были и грибы, и селедка, и копченая ветчина и т. д., что обыкновенно бываетъ для закуски при выпиваніи водки: такъ называемыя спохмѣльныя кушанья.
– Какую вы, Павелъ Ивановичъ, изволите водку кушать? ласково спросилъ меня хозяинъ.
– Горькую, Петръ Семеновичъ.
Мы выпили.
– Очень радъ! опять заговорилъ хозяинъ.
– Очень благодаренъ! опять затвердилъ я.
