Текст книги "Из Черниговской губернии"

Автор книги: Павел Якушкин

– Нѣтъ, не знаю.

– Не знаешь. Какъ пойдешь отсюда, отъ Погара къ Стародубу, такъ на половинѣ пути будетъ…

– Въ Потару ближе, перебилъ братъ.

– Съ Погару будетъ ближе, продолжалъ хозяинъ. – Такъ этимъ Гриневымъ завладѣлъ Безбородко. Завладѣлъ Безбородко Гриневымъ, захотѣлъ и Погаромъ владѣть. Сталъ просить царя… царицу: тогда царица была… сталъ просить царицу отдать ему и Погаръ городъ.

– И отдала бы царица Безбородку Погаръ-городъ, добавилъ опять братъ.

– Отдала-бъ, согласился хозяинъ, – да я и говорю, что Богъ помиловалъ, да добрые люди помогли: пріѣхалъ Кочубей, сказалъ городу, что Безбородко хочетъ за себя взять городъ. Какъ тутъ быть? Кочубей ихъ опять таки научилъ: взять царскую грамоту… А царская грамота у насъ царя Алексѣя Михайловича и въ грамотѣ сказано: быть Погару до скончанія вѣка – городомъ. Взять ту грамоту и идти къ царицѣ просить: не отдавать Погара Безбородку, а оставить попрежнему – вольнымъ городомъ. Хорошо. Выбрали громадой трехъ козаковъ: первый былъ Козелъ, другой Розько, а третій Попинака. Взяли тѣ казаки старую грамоту, пошли въ Питеръ. А такъ въ Питерѣ царица умерла, а сталъ царить царь Павелъ. Царила царица – Безбородко силу большую имѣлъ; сталъ царить царь – Безбородкѣ силы той ужъ нѣтъ!.. Показали царю казаки грамоту, царь и указалъ: Погару оставаться попрежнему городомъ [7]7
  Не знаю, цѣла ли эта грамота, но, вѣроятно, здѣсь идетъ дѣло о грамотѣ, которою царь Алексѣй Михайловичъ подтвердилъ городу магдебургскія права. Авт.


[Закрыть].

Около Погара и въ сосѣднихъ уѣздахъ много сѣютъ конопли: начиная отъ Кромскаго уѣзда, конопли сѣютъ не только на огородѣ, но и въ поляхъ, разумѣется, удобренныхъ подъ коноплянникъ; а поэтому въ Погарѣ главная торговля пенькой и въ особенности конопляннымъ масломъ. Мнѣ говорили, что пять-шесть здѣшнихъ купцовъ, манныхъ купцовъ, отправляютъ отсюда до 15,000 берковцевъ чистой пеньки. Эти купцы, скупая пеньку нечищенную, нанимаютъ трепачей [8]8
  По 80 коп. ассигн. отъ пуда. Хорошій работникъ можетъ перечистить до 5 пудовъ пеньки въ день.


[Закрыть], т. е. работниковъ пеньку трепать – чистить, большею частію, какъ мнѣ говорили, изъ русскихъ и преимущественно изъ Орловской и Калужской губерній. Нанимаются и они артелями, жили всегда по одиночкѣ, я утвердительно сказать не могу; но мнѣ кажется, что между трепачами артелей нѣтъ; всякій получаетъ плату отъ пуда очищенной пеньки, лично самимъ заработанную плату, и заработанную цѣлой семьей. Главный промыселъ здѣшнихъ жителей – маслобойки, или, какъ ихъ здѣсь называютъ, олейны; олейнъ здѣсь въ городѣ болѣе ста, на которыхъ бьютъ преимущественно шапочный олей, т. е. конопляное масло, а не кошелевый; продавливаютъ масло изъ конопли черезъ мѣшокъ или колпакъ, сдѣланный изъ шерсти, а не изъ лыкъ, отчего и олей бываетъ лучше; поэтому погарскій олей, говорятъ, извѣстенъ по всей Малороссіи и даже, прибавилъ разсказчикъ, въ Кіевѣ. Сколько выдѣлываютъ здѣсь олею, я узнать не могъ; но, судя потому, что въ Погарѣ и въ окрестныхъ деревняхъ всю зиму по большей части работаютъ однѣ только бочки для олея, вывозимаго изъ одного Погара, то можно предполагать, что выдѣлывается значительное количество. И не одинъ Погаръ занимается малобойнями, а и по деревнямъ ихъ здѣсь много; мнѣ говорили, что въ Стародубскомъ уѣздѣ есть даже паровыя маслобойни.

Я зашелъ къ С. А. Мефедову; онъ завивается собираніемъ пѣсенъ, какъ текстовъ, такъ и голосомъ, и потому не удивительно, что онъ близко принимаетъ къ сердцу цѣль моихъ походовъ, и всячески хотѣлъ помочь мнѣ въ моихъ разспросахъ. А какъ онъ самъ уроженецъ Погара, то онъ зналъ, кого спросить, а въ повѣркѣ собранныхъ мною свѣдѣній, онъ для меня не могъ быть никѣмъ замѣнимъ. Преподобный Несторъ говорить, что въ Россіи жили разныя племена. Мнѣ кажется, что внимательно изучая бытъ вашего народа, и теперь можно указать на границы поселеній разныхъ племенъ. Но для этого надобно обращать вниманіе на все: на пѣсни, повѣрья и въ особенности на обряды, архитектуру домовъ и расположеніе дворовъ и одежду. Какъ ни просто устройство нашей деревенской избы, но въ разныхъ мѣстахъ – разныя избы.

Въ Малоархангельскомъ, Ливенскомъ уѣздахъ и вообще къ Рязани и Воронежу, деревни строятся большею частію въ одну линію; старой постройки избы, кажется, обыкновенно стояли во дворѣ, а теперешней – на улицу чаще; во всякомъ случаѣ – въ одну линію: ежели не избами, то дворами; начиная кажется съ Никольскаго, Орловскаго уѣзда, деревни стоятъ ломаной линіей; между двумя избами небольшая площадка: на одной сторонѣ ворота во дворы, а въ глубинѣ этой площадки ворота на задворокъ, гдѣ сѣно, сохи, бороны. Къ Рязани же и къ Воронежу, задворки стоятъ противъ избы, черезъ улицу.

Теперь опишу дворъ и домъ богатаго жителя Погара. Домъ стоитъ на углу улицы; вы входите съ улицы въ сѣнцы, изъ которыхъ одна дверь ведетъ въ свѣтлицу, другая въ свѣтелку, третья въ пекарню, четвертая въ пристѣнокъ, пятая на улицу и шестая во дворъ; въ свѣтлицѣ три окна, въ свѣтелкѣ и кухнѣ по одному. Печь стоитъ между дверьми, ведущими въ свѣтлицу и свѣтелку. Войдя въ свѣтлицу, по одну руку у васъ стоитъ печь, по другую судникъ – шкафъ съ посудой. Со двора на улицу ходъ въ ворота, около воротъ клѣть, которая иногда называется хижа и строится въ глубинѣ двора. Рядомъ съ клѣтью – повѣть. Подъ повѣтью дровы, сѣнникъ, погребъ съ повѣткой подъ навѣсомъ, около другихъ сторонъ двора черезъ форточку, т. е. калитку, ходъ въ садокъ.

Теперь перечислю названіе одежды. Про мужскую я многаго сказать не могу: свитка, кожухъ и бѣлая рубашка съ прямымъ воротомъ на выпускъ, т. е. сверхъ штановъ; въ деревняхъ бросается въ глаза колпакъ, т. е. шапка изъ, войлока, очень похожая на круглыя шляпы гречневики, только съ полями пальца въ три шириною, которыя плотно лежатъ къ тульѣ; да изрѣдка зипунъ: свита съ перехватомъ назади.

Женщины въ Погарѣ повязываютъ голову поверхъ колпака платкомъ; эта повязка очень напоминаетъ казацкую шапку. Сперва дѣвушки носили одну кладочку, теперь же часто повязываютъ голову по женски, выпуская только сзади или косу во всю длину съ лентой въ концѣ или складываютъ вдвое; концы волосъ подкладываютъ подъ низъ.

Какъ женщины, такъ и дѣвушки, носятъ юбку, которую здѣсь называютъ сподницей, или саянъ, кабатъ-сарафанъ, кохту, шушунъ. Панёвъ въ городѣ не видалъ, въ деревняхъ же носятъ панёвы больше круглыя, т. е. сшитыя.

У всякой женщины и у всякой дѣвушки есть свои собственныя скрыни и кублы съ замкаси, гдѣ онѣ сохраняютъ принадлежащія имъ вещи – наряды, холсты и проч. Скрыня – это сундукъ, а кубла или купель – ушатъ съ крышкой, которая закладывается брускомъ, продѣтымъ сквозь ручки ушата и послѣ запирается замкомъ.

Ничто въ настоящее время такъ быстро не теряется, какъ старинный костюмъ: что носилось обыкновенно лѣтъ десять назадъ, то теперь сдѣлалось вещью, нужною только для кабинета антикварія. Мнѣ хотѣлось достать для русскаго географическаго общества однодворческій костюмъ Малоархангельскаго уѣзда, и, не смотря на все мое стараніе, новаго всего костюма я достать не могъ. Даже заказать теперь некому: мастера перевелись; и я долженъ былъ довольствоваться подержанными, поношенными вещами.

О головныхъ уборахъ должно сказать тоже: кички быстро уничтожаются, а дѣвушки… Я вспомнилъ слова одной однодворки – дѣвушки въ Малоархангельскомъ уѣздѣ; она говорила: «На праздникъ-то и мы принарядимся: мы, дѣвушки, волосы въ метелочки заплетемъ и косу корзиночкой прикладаемъ; ну, а даманъ этого нельзя.»

Кичка очень неудобна; я не пожалѣю, если она повсемѣстно замѣнится чѣмъ нибудь… только не плетеночками… не корзинкой… А жаль будетъ, если въ настоящее время не будутъ описаны всѣ костюмы, употребляемые русскими. Да и многое скоро пропадаетъ: съ уничтоженіемъ крѣпостнаго права, распространится грамотность, а съ грамотностію потеряютъ святость прадѣдовскіе обычаи и забудутся народомъ…

Ходаковскій горевалъ, что послѣ московскаго пожара въ двѣнадцатомъ году не были возстановлены въ Москвѣ доисторическія городища, а выстроили опять городъ Москву. Городища, можетъ быть, и можно бы было возобновить, разрушивши Москву; а старые обычаи, повѣрья, забытые народомъ, нельзя возстановить, хоть бы снова воскресло крѣпостное право, по желанію немногихъ…

Сказавши нѣсколько словъ объ жильѣ, одеждѣ Погарцевъ, надо сказать и объ ихъ языкѣ; не бравши на себя обязанности составлять грамматику ихъ говора, приведу лучше нѣсколько пѣсенъ, съ удержаніемъ выговора.

1. Пѣсня, когда сѣютъ конопли.

 
Старенькій дѣдька
На горыду ходя
И аре и скародя,
Канапельки сѣя
Мыладая малодка.[9]9
  Молодая, молодка я не умѣю написать совершенно такъ, какъ произносится: Молодая произносятся почти какъ мыладая, а молодка – почти какъ малодка. Авт.


[Закрыть]
У воротъ стояла
Гылубовъ зманяла:
Гуля, гуля, галубчикъ,
На дѣдовы канопли!
Штобъ мнѣ мыладѣ
Кынапель ни брати
И пасканней не мяти!
 

2. Жнивная, поется когда идутъ вечеромъ съ жнива домой.

 
У поле идуть
Икъ (какъ) пчолачки гудуть;
Азь поія идуть,
Пѣсенки паютъ!
Дѣвки маладыя,
Серпы сталяныя!
Станавите сталы дубовыя,
Наливайтя кубки медовыя…
 

3. Поется на масляной.

 
Надъ нашимъ, надъ горадымъ Погарамъ
Стояли, святили мѣсички чатыри:
Стояли, святили зоричкя чатыри;
Моладому Самсовьку – красная Марьичка,
Красный Софьюшки – мыладой Иванька!
 

Самсонько, Марычка, Софьюшка, Иванъ – имена случайныя: кого величаютъ, тѣхъ имена и поютъ.

4. Хороводная.

 
Заплетайся, плетень, заплетайся!
Завивайся, труба залатая!
Заверни, кумка крясатая!
Охъ сиръ скраводничакъ!
Патапивъ малыхъ дѣточекъ,
Да не въ сиръ, да не въ маслячко,
У сахорвое яблачко!..
 
 
Расплетайся, плетееь, расплетайся!
Развивайся, труба залатая!
Разверни, кумка залатая!
Охъ сиръ скраводничакъ!
Патапивъ малыхъ дѣточекъ
Да не въ сиръ, да не въ маслячко,
У сахорвое яблачко…
 

При первомъ куплетѣ этой пѣсни всѣ играющіе заплетаются въ плетень, а при второмъ – расплетаются.

5. Хороводная.

 
Карагодъ великъ, улица мала,
Нѣкуды вѣтру прохолодати,
Жаркому сонцу разгулятися,
Буйному вѣтру расшататися;
А уси за бабахи, усё за старыми.
Мритя вы, бабы, мритя вы, старыя.
На-три, на чатыри,
Па семира въ яму,
У вадну суботу,
Штобъ была безъ клапоту.
Карагодъ великъ, улица мала;
Нѣкуды вѣтру прохолодати,
Жаркому сонцу разгулятися
Буйному вѣтру разшататися,
А усё за дѣвками, все за красными!
Идитя вы, дѣвки, идитя вы, храсныя,
Па три, на чатыри.
Да семира замужъ,
У вадву нядѣлю,
Штобъ люди глядѣли, —
У вадинъ таночикъ,
Надъ адинъ вяночевъ!
 

Подъ эту пѣсню играющіе бѣгаютъ попарно по улицѣ; передняя пара дѣлаетъ ворота: возьмутся рука за руку, и въ эти ворота всѣ пробѣгаютъ; поэтому этотъ хороводъ называютъ «бѣгучимъ», а по здѣшнему – бягучихъ.

6. Хороводная.

 
Ты чували, ты видали
Маю жану Танку?
«Не чували, не видали
Твою жану Танку!»
А хоть жа вы не чували, не видали,
Дакъ я самъ бачивъ.
«Хоть жа ты и бачивъ,
Да мы табѣ не дадимъ.»
А я каши наварю
Сваю жану вазьму.
«А мы кашу паядимъ,
Табѣ жаны не дадимъ».
Я пираговъ напеку,
Сваю жану вазьму.
«Мы пираги паядимъ,
Табѣ жаны не дадимъ!»
А я пива наварю,
Сваю жану вазьму!
«А мы пиво попьемъ[10]10
  Попьемъ, а не папьёмъ. Авт.


[Закрыть],
Табѣ жаны не дадимъ!»
А я камень подпущу,
Сваю жану вазьму.
«А мы камень перебьемъ,
Табѣ жаны не дадимъ!»
А я стрѣлу подпущу,
Сваю жану вазьму.
«А мы стрѣлу переломимъ,
Табѣ жаны не дадимъ!»
А я перстень подмущу,
Сваю жану вазьму!
«Мы перстень на ручку,
Тваю жаву якъ сучку!
Гей, жана, да дому;
Дѣти кричать,
Ѣсти хочуть.
А на полыцы
Три паляницы,
То имъ дай,
То имъ дай».
 

Напѣвы пѣсенъ есть и малороссійскіе, есть и великорусскіе. С. А. Мефедовъ для меня записалъ нѣсколько напѣвовъ.

– Не осталось и какихъ памятниковъ владычества Литвы въ Погарѣ? спрашивалъ я здѣсь одного горожанина.

– Николаевская церковь была сперва костеломъ, а теперь она передѣлана на православную.

– Остались въ этой церкви какія нибудь иконы, образа изъ стараго костела?

– Нѣтъ, кажется; такъ только остался Галецкій, который такъ похороненъ.

– Кто такой этотъ Галецкій?

– Галецкій былъ большой воинъ. Я учился у дьякона, онъ тогда еще былъ дьяконъ… мы тогда мели церковь… дьячекъ и уронилъ въ церкви гривенникъ; гривенникъ покатился, да подъ полъ; подняли мостовину и вынули гривенникъ. Такъ я самъ въ ту пору видѣлъ склепъ, гдѣ лежитъ Галецкій. Тутъ же нашли образъ святителя Николая; образокъ не большой, вершка въ полтора, а вмѣсто рамки – мѣдный блятъ въ полъаршина.

– А грамотъ никакихъ не остаюсь?

– Говорятъ, есть грамота царя Алексѣя Михайловича. Царь той грамотой пожаловалъ Погаръ на вѣки вѣчные быть городомъ.

– Гдѣ былъ сперва городъ?

– Главный городъ сперва былъ на Замковой горѣ; такъ сперва и замокъ стоялъ.

Замковая гора у самой Судогости, очень крута и на нее взъѣхать можно только въ одномъ мѣстѣ, и то, какъ мнѣ говорили, здѣсь сдѣлана насыпь, а сперва былъ подъемный мостъ. Эта гора имѣетъ видъ урѣзаннаго конуса. Вершина горы – заросшая всякою дрянью площадь въ нѣсколько сажень, и на ней теперь одна только яма; стоявшія здѣсь войска построили себѣ манежъ, который, выходя изъ города, разорили.

– А кладовъ здѣсь близко не находили?

– Близко не находили, отвѣчала бывшая здѣсь хозяйка, – а вотъ сказываютъ, какое было дѣло: стоялъ столбъ, и всѣ звали, что тутъ кладъ лежитъ; и кто-кто не приходилъ къ столбу отрывать клада, – весь столбъ подкопали кругомъ, такъ что весь столбъ подбили, чуть-чуть и столбъ-то держался: а все клада того никто достать не могъ. Разъ у того столба насъ малецъ [11]11
  Мальчикъ.


[Закрыть] монастырскій товаръ [12]12
  Скотопромышленники рогатый скотъ называютъ товаромъ.


[Закрыть]. «Говорятъ, здѣсь кладъ лежитъ, думаетъ малецъ, семъ-ко я попытаюсь!..» Солнце было совсѣмъ на закатѣ, малецъ и началъ копать у самой головы [13]13
  При концѣ тѣни. Авт.


[Закрыть] – что отъ столба тѣнь. Копнулъ разъ, другой – жерновный камень… малецъ копать еще – золото!..

– А здѣсь кладовъ не находили?

– Нѣтъ, разъ копали подъ фундаментомъ, такъ нашли много платья, когда рыли, отвѣчала хозяйка.

– Какое же платье?

– Фартушки разные…

– Еще разъ тоже рыли, напали на могилу, прибавилъ нашъ собесѣдникъ: такъ въ могилѣ нашли водку; и водка та была желтая, – сперва хоронили всѣхъ покойниковъ съ водкой.

– Въ гробъ клали водку?

– Не знаю, ти въ гробъ клади водку, или такъ въ могилу. Не могу того вѣрно сказать.

Послѣ какъ-то мы договорились до братщинъ; которыя теперь въ Погарѣ уничтожились.

– Какъ же вы собирали братщину? Кто ее собиралъ? спросилъ я.

– Да кому придется, тотъ ее и собиралъ; сперва собиралъ ее церковный староста, а какъ я былъ церковный староста, такъ я не сталъ собирать самъ, а отдавалъ другимъ.

– Отчего же?

– Да такъ, пьянства много, а церкви прибыли нѣту, только и барыши что попу да конторѣ.

– Какой конторѣ?

– Откупщику; водку покупай у откупщика: нашъ городъ былъ на откупу.

– А попу какой же былъ барышъ?

– Попу съ самою начала надо нести кварту водки святить, ну, и несутъ попу кварту водки, да платокъ.

– Какъ же собирали братщину, когда?

– У кого престольный праздникъ, тѣ и собираютъ братщину. Самые простые поди ходили по дворамъ, выпрашивали по гривнѣ, а у богатыхъ – сколько даетъ; деньги отдавали церковному старостѣ. Тотъ покупалъ водки, постѣнки [14]14
  Соты меду.


[Закрыть], всего, что надо… Спросятся у откупщика, наварятъ меду, а воскъ что выйдетъ – сдѣлаютъ свѣчу въ церковь… накупятъ всего, а остальныя деньги, что отъ покупки останется, тоже на церковь… Придетъ праздникъ, – ну, всѣ собираются и пьютъ.

– А изъ другаго прихода могли приходить?

– Всѣ могли.

– А женщины?

– И бабы ходили.

– А что же давалъ денегъ въ братщину?

– Кто такъ разбирать станетъ? Всѣ, кто хочетъ – приходи и пей, сколько хочешь!.. только такъ на братщинѣ собирались самые простые, а другіе не ходили…

– Считаюсь неприличнымъ?

– Пьянство было большое!.. А такъ еще на другой, на третій день станутъ свѣчу пропивать.

– Купятъ постѣнка, станутъ варить медъ, останется воскъ; изъ того воска сдѣлаютъ свѣчу. Кто ноньче собиралъ братщину и если не хочетъ на будущій годъ собирать, тотъ отдаетъ свѣчу тому, кто будетъ на будущій годъ; и свѣчу эту несутъ всѣ, передаютъ охотнику и придаютъ денегъ сколько нибудь. Ну, и опять пьянство!

– Гдѣ же собирались братщины?

– Да у кого нибудь, а больше по братскимъ домамъ.

– А у васъ были братскіе дома?

– И теперь есть; а сперва у всѣхъ были, у швецовъ свой, а у кузнецовъ свой; ну, а теперь одинъ только у швецовъ.

– Большой домъ?

– Нѣтъ, такъ хатка; имъ давали за ихъ братскій домъ тридцать-пять рублей сереброиъ только.

– А когда была у васъ послѣдняя братщина?

– Да лѣтъ десять назадъ, а можетъ быть и пятнадцать лѣтъ будетъ какъ перестали.

– Отчего же теперь перестали?

– Да тутъ откупа пошли; сперва водка у насъ была дешевая, а тутъ пошли откупа, водка вздорожала, братщину тѣми деньгами, что сперва обходилсь, ужъ и не справишь.

– Теперь опять водка подешевѣла.

– Подешевѣла, да все не прежняя цѣна, да и кому собрать братщину, не для чего!

Стародубь, 28-го іюня.

– Здорово, почтенный! Не проходили здѣсь два молодца? спросилъ меня погарскій мѣщанинъ, когда я, выходя поутру изъ Погара, закуривалъ папироску.

– Не замѣтилъ, почтенный.

– Вѣрно, прошли: забѣгалъ въ кузницы – тамъ ихъ нѣтъ… да въ шинкѣ подождутъ.

– А вы куда собрались?

– Идемъ въ Гриневъ: садъ хочемъ скупить.

– Что, какъ ноньче сады?

– Плохи, очень плохи! За садъ въ прежніе годы платили 500 р. сер., а ноньче за этотъ садъ не знаешь, какъ дать и сто; весна была очень для садовъ дурна: морозы были.

– Много здѣсь садовъ?

– Было много; теперь только стали сады падать: тѣхъ доходовъ отъ садовъ нѣтъ. Вѣрно, наши погаровцы яблоки возили въ самую Москву: теперь изъ нашихъ мѣстъ въ Москву ни одного яблока не возятъ; весь яблокъ въ Москвѣ курскій, а нашъ яблокъ здѣсь по нашимъ мѣстамъ весь расходится; дальше ему ходу нѣтъ.

– Отчего же вы перестали возить въ Москву ваши яблоки? Вѣрно, не выгодно?

– Какое не выгодно! Выгодно, да та бѣда, что народъ въ Погарѣ обѣднѣлъ; въ Москву-то и ѣздить стало некому.

– А, можетъ, есть и другая какая причина, сказалъ я, – но отчего же народъ въ Погарѣ обѣднѣлъ?

– Какъ въ наши времена, другъ, мѣщанину не обѣднѣть.

– Отчего же мѣщанину? Придутъ плохія времена – и мужикъ, и баринъ также какъ и мѣщанинъ, обѣднѣетъ…

– Какъ можно мужика съ мѣщаниномъ сравнить! Мужикъ раззорится коли бѣда какая надъ нимъ стрясется; а пройдетъ бѣда, мужику они справиться можно; а мѣщанинъ безъ всякой бѣды на разоръ ждетъ. Мужикъ что? у мужика земля своя есть, и съ податями справиться можно: пришелъ хлѣбу недородъ – разорился; опять таки есть къ чему руки приложить: къ той же землѣ. А мѣщанину гдѣ взять? что у мѣщанина есть? А съ мѣщанина податей больше сбирается; съ нашего брата берутъ и подушныя, и городскія, и квартирныя и земскіе сборы… и солдатъ къ тебѣ во дворъ ставятъ, а мало-мальски хата у тебя хороша – офицера поставятъ. Да еще вотъ что тебѣ скажу: чѣмъ ты податями справнѣе, тѣмъ для тебя хуже; ты платишь исправно подати за себя, а я и совсѣмъ не плачу; ты за меня и плати; мою душу на тебя положатъ; твою же справку передъ казной тебѣ же въ вину ставятъ!.. Не слыхалъ ты, любезный, у насъ болтаетъ народъ, что эти порядки скоро у насъ перемѣнятся?

– Нѣтъ, любезный, не слыхалъ.

– А дай-то Господи! А по всему видно, что старымъ порядкамъ не жить долго.

Около обѣдовъ я пришелъ въ Гриневъ, и первое, что мнѣ бросилось въ глаза въ этомъ хорошенькомъ мѣстечкѣ, это мужикъ, бѣдно одѣтый, стоявшій безъ шапки передъ какимъ-то лакеемъ или дворовымъ въ картузѣ, сюртукѣ, но безъ сапогъ. Мужикъ объ чемъ-то просилъ лакея, низко ему кланялся, и тотъ, повидимому, начиналъ было уже соглашаться на его просьбу, но, на бѣду мужика, прошла какая-то дѣвка, лакей хлопнулъ ее около спины; дѣвка засмѣялась…

– Послѣ! крикнулъ лакей мужику и пошелъ съ дѣвкой.

– Паночку! просилъ мужикъ.

– Сказано послѣ, такъ и послѣ! прокричалъ на ходу лакей, не останавливаясь.

Мужикъ постоялъ нѣсколько, постоялъ, развелъ руками и пошелъ куда-то.

– Гдѣ, братъ, пообѣдать? спросилъ я его.

– Ступай въ шинокъ.

– А шинокъ гдѣ?

Мужикъ только рукой махнулъ; вѣроятно, ему было не до разговоровъ. Въ шинкѣ меня встрѣтила жидовка въ нѣмецкомъ платьѣ, до нельзя замасленномъ чепцѣ и до невозможности взъерошенномъ рыжемъ парикѣ.

– Что тебѣ надо? крикнула она на женя не совсѣмъ ласково, подвигаясь къ загородкѣ, за которой стояла водка.

– Нельзя ли, хозяйка, сдѣлать у васъ яичницу? спросилъ я ее вмѣсто отвѣта.

– Отчего? можно! проговорила она совершенно другимъ голосомъ. – Пожалуй сюда, здѣсь лучше. Только мужики сидятъ.

– Почему жъ вы думаете, что я не мужикъ?

– Какъ же можно! Вы яичницу спрашиваете: стало быть не простой человѣкъ?

Хозяйка юркнула, только мелькнули развивавшіяся на полъ-аршина сзади ленты, теперь неизвѣстно какого цвѣта, но смолоду, вѣроятно, бывшія желтаго; а я вошелъ въ указанную мнѣ комнату, въ которой принимаются не простые поди. Тамъ я нашелъ тоже не простого человѣка-мѣщанина.

– Здравствуйте, почтенный! сказалъ я ему, войдя въ комнату и садясь за лавку.

– Здравствуйте, любезный! Откулича путь держите?

– Иду изъ Погара въ Стародубъ.

– Такъ съ! А по какимъ такимъ дѣламъ-съ занимаетесь?

– Такъ, по своимъ дѣламъ.

– Вы, не живописецъ? Такъ, можетъ, живописью изволите заниматься-съ?

– Да. А васъ откуда Богъ несетъ?

– Мы торгуемъ краснымъ товаромъ.

– По господамъ ѣздите?

– Нѣтъ съ, больше по мужикамъ.

– Вы съ коробкой ходите?

– Нѣтъ-съ, какъ можно съ коробкой! Мы на лошади, у насъ лошадь есть!.. Это такъ какой-нибудь, тотъ, точно, можетъ ходить пѣшкомъ съ коробкой…

Въ этомъ шинкѣ такимъ образомъ я получилъ два урока, какъ узнать простого человѣка отъ не простого: кто требуетъ яичницу, тотъ не простой; кто ѣдетъ на лошади, тотъ тоже не простой.

– Почему же вы по господамъ не ѣздите? спросилъ я разносчика.

– Отъ господъ можно пользу поучать, часомъ и хорошую пользу, ну, а съ мужичка лучше.

– Да отчего же?

– Какъ-съ можно мужика смѣшать съ бариномъ? Съ барина того не возьмешь, что съ мужика!

– Съ мужика больше?

– Какъ можно-съ! Барину я отдамъ платокъ какой за тридцать серебра, больше не выпросишь, а съ мужика я меньше сорока пяти за тотъ платокъ и не возьму! А то и полтину дастъ!

– Сколько же вы берете барыша на рубль?

– Этого сказать нельзя: мы такъ никогда и не считаемъ, да и сосчитать того дѣло невозможное!

– Какъ же вы цѣну назначаете?

– А такъ, на это у насъ своя привычка есть; безъ привычки и торговать нельзя!

– На сколько жъ вы въ день продаете?

– А это, сколько Богъ дастъ: иной день, на семь цѣлковыхъ; а то Богъ поможетъ – и на десять продашь. это я разсказываю про эту пору – про лѣтнюю; а зимой лучше; зимой продашь и на двадцать пять, и на тридцать серебромъ случается.

– А сколько жъ вы на себя въ день прохарчите? На себя и на лошадь?

– Это тоже не ровно: иной день рубль серебра, иной полегче выйдетъ денекъ – и семью гривнами отдѣлаешься… А придется, выпьешь, съ усмѣшкой прибавилъ онъ, выпьешь и – рубля мало!

– Такъ ежели вы продадите въ день на семь рублей, въ тотъ день вамъ убытокъ?

– Какъ можно въ убытокъ торговать!

– Да ежели вы много на себя истратите?

– Такъ что же-съ? Сколько ни истратилъ, все на товаръ разлагаешь.

– Сколько-бъ не истратилъ?

– Сколько и истратишь на себя, сколько отошлешь домой; вѣдь дома жена, дѣти, имъ тоже пить – ѣсть надо, домой имъ тоже посылаешь; все на товаръ и раскладываешь.

– Такъ считая, вы берете очень большой процентъ?

– Какой большой!

– Какъ же, продадите на семь рублей…

– Да что же, что ли семь-съ? Вы извольте положить: товаръ чего стоитъ, ну, положимъ, хоть товаръ хозяину стоитъ четыре рубля, а то и всѣ пять; да лошадь прокормить, да на себя истратить… такъ и выйдетъ, что барышъ самый пустой: какой-нибудь рубль серебра достанется… Да когда-бъ все на деньги продавали, а то всѣмъ беремъ: и яйцами и перенеслами… правда и то – продаемъ съ барышомъ…

– А вы гдѣ берите товаръ?

– Да такъ, по городамъ.

– Не на фабрикахъ?

– Колибъ на фабрикѣ взять товаръ-съ, я вамъ скажу: безпремѣнно было-бъ выгоднѣй, да только намъ на фабрику къ самому фабриканту и ходу нѣтъ!

– Это почему же?

– А потому: первое дѣло – какой такой у насъ товаръ есть? Товару у насъ есть у кого на сто, у кого много-много на полтораста рублей… положимъ, хоть на всѣ двѣсти, такъ изъ-за такой бездѣлицы ѣхать на фабрику за 500 верстъ и не стоитъ! это-съ первое дѣло; теперь другое; мы по городамъ кредитъ имѣемъ, такъ въ кредитъ товаръ и беремъ.

– На много берете товару?

– Сколько нужно, столько и возьмемъ-съ; намъ вѣрютъ-съ; а для того какъ вѣрютъ, что мы сами свои дѣла аккуратно ведемъ. Всякій хозяинъ аккуратъ любитъ-съ. Возьму я у хозяина товаръ въ долгъ; продамъ тотъ-съ товаръ, сколько слѣдуетъ хозяину – деньги отдамъ; такъ мнѣ хозяинъ-то опосля того на сколько хочешь повѣритъ…

– Ну, однако, же сколько же?

– Да вотъ хоть я: послѣдній разъ отдалъ хозяину тридцать рублей, а товару взялъ на пятьдесятъ рублей.

– И каждый разъ вы за товаромъ сами ѣздите къ вашему хозяину въ городъ?

– Какъ можно! хозяинъ самъ выѣзжаетъ съ товаромъ, или высылаетъ съ кѣмъ.

– Такъ и хозяинъ вашъ беретъ самъ по себѣ барышъ съ этого товара?

– А то какъ же? беретъ!

– Ну, а хозяину вашему много барыша отъ вашего товара очищается?

– А кто его знаетъ! Намъ про это никакъ-съ невозможно и узнать-то! Только теперь барыши пошли не прежніе!

– Давно жъ стало барышей меньше?

– А вотъ съ самаго указа объ волѣ.

– Это жъ отчего?

– Отчего? Сперва народъ зануженный быхъ: другой во весь вѣкъ-то въ деревнѣ просидѣлъ за барской работой; а какъ вышла воля, – имъ и повольготнѣе стало, отпустило имъ-то; то тотъ, то тотъ въ городъ съѣздитъ, продастъ что, да въ городѣ, что нужно изъ вашего товару, въ городѣ и купитъ.

– У васъ стали меньше покупать?

– Нѣтъ, и у насъ стали больше покупать.

– Отчего же у васъ барышей меньше? спросилъ я, понимая въ чемъ дѣло.

– Мужики стали цѣну разбирать… больше въ цѣнѣ толку знать.

– Неужели же такъ скоро и цѣну узнали товарамъ? Кажется, еще недавно и указъ объ волѣ вышелъ?

– Цѣны-то настоящей они хоть не узнали, да все въ городѣ берутъ по городской цѣнѣ. А то другіе мужики берутъ товаръ, сами продаютъ… ну, да это, Богъ дастъ, не надолго!..

– Почему же не надолго?

– Просить будемъ, чтобъ мужикамъ запретить торговать, а чтобъ торговать однимъ мѣщанамъ.

– Ну, а какъ васъ не послушаютъ?

– Послушаютъ безпремѣнно! въ Орлѣ сходка объ этомъ была; на сходкѣ и порѣшили: просить, чтобъ мужикамъ запретили торговать, а питались бы они своей землей.

– Ежели же и сходки вашей не послушаютъ? Тогда что?

– Какъ сходки не послушаютъ! Мужики и теперь отъ насъ, отъ мѣщанъ, прячутся.

– Что жь имъ прятаться?

– Какъ что? а поймалъ, да къ становому!

– Ну, а становой что?

– Становой что хочетъ, то и сдѣлаетъ… И ничего не сдѣлаетъ, да мужику-то къ становому въ гости не хочется…

Привычная въ гоньбѣ хозяйка-жидовка, пока мы толковали, приготовила мнѣ пообѣдать. Не успѣлъ я съѣсть своей яичницы, какъ вошелъ ко мнѣ сперва жидъ – шинкарь, потомъ хозяйка съ дочкой или невѣсткой, замужней жидовкой лѣтъ 12–13. Хозяинъ обратился ко мнѣ съ просьбой списать портретъ со всего его семейства. Я отговорился отъ этой чести; но настоящимъ заправскимъ живописцамъ хорошо бы было нарисовать молодую жидовку для патологическаго кабинета: такого изнеможеннаго вида, такого неподвижно-тупаго взгляда, такой видимой вонючести во всемъ – не скоро встрѣтишь, да развѣ только вы еще увидите мальчика – монастырскаго служку. Говорятъ, что у жидовъ это происходитъ отъ ранняго брака; у монастырскихъ служекъ, вѣроятно, отъ какихъ нибудь другихъ причинъ.

Изъ Гринева въ попутчики мнѣ Богъ послалъ стараго козака рыбака который гдѣ-то здѣсь взялъ на откупъ озеро, какъ онъ называетъ, или прудъ по нашему.

– У насъ все называютъ озеромъ, говорилъ козакъ; – въ другихъ мѣстахъ, называютъ прудомъ, а то станомъ; а у насъ все зовутъ озеромъ; только въ бумагахъ писать не позволено – озеро, а пиши – прудъ. Тутъ дѣло было по судамъ. Одинъ говоритъ: тотъ-то, такой-то завладѣлъ моимъ озеромъ. А другой пишетъ: что озера никакого тутъ нѣтъ, да и не было никогда. Пріѣхалъ судъ, суду денегъ отсыпали, судъ и говоритъ, что тотъ-то, чей прудъ, виноватъ, пустова проситъ: никакого озера тутъ нѣтъ, да такого озера никогда и не было!..

Въ это время небольшая змѣйка, испуганная нами, быстро переползла съ дороги на лугъ.

– Э! кажись гадюка-то ползучая! крикнулъ мой старый козакъ.

– Какая ползучая?

– Видишь: гадюка-то ползаетъ.

– Кажется, всѣ гадюки ползаютъ?

– Нѣтъ, есть, что и не ползаютъ, отвѣчалъ козакъ. Ты знаешь, сколько стай ихъ бываетъ?

– Нѣтъ, не знаю.

– Гадюка шести стаи бываетъ: стая гаевая, стая гноевая, еще ползучая, летучая; еще подколодная да серёновая.

– И ты всѣ стаи видалъ?

– Нѣтъ, не всѣ; а летучую видѣлъ.

– Какая же летучая гадюка?

– Летучая гадюка, все равно, какъ щука, только съ крылушками съ красными.

– Гдѣ же ты видѣлъ летучую гадюку?

– А это иду разъ я лѣсомъ, а летучая гадюка и лежитъ: сама, какъ щука, крылья красныя, какъ бумажныя, и языкъ высунула, какъ копье красное… Такая страшная, что не приведи Господи!

– А серёновая какая?

– Серёновой я самъ не видалъ; серёновая гадюка больше бываетъ, какъ серенъ покажется.

– Какой серенъ?

– Серенъ по нашему называется: великимъ постомъ бываетъ снѣгъ, сверху днемъ растаетъ, а ночью опять замерзнетъ; вотъ это по нашему и называется – серенъ.

– Какъ же узнать серёновую гадюку?

– Серёновую-то? Ту какъ не узнать! Съ серёновой гадюкой не дай Богъ и встрѣтиться!

– Отчего-же?

– Самая страшная гадюка эта серёновая: по серену ползетъ – серенъ таетъ, по травѣ ползетъ – трава горитъ!.. Коли тебя увидитъ серёновая гадюка, отъ той не убѣжишь!

– Ну, а кто-нибудь видалъ серёновую гадюку? спросилъ я.

– Какъ, чай, не видать? Никто бы не видалъ ту гадюку, никто бы и не зналъ, что она на свѣтѣ есть…

– Какихъ же гадюкъ у васъ больше?

– Летучую я только разъ всего видѣлъ, серёновой – совсѣмъ не видалъ; а другихъ видишь зачастую.

– Какую же чаще?

– А тѣ все равно: то самъ увидишь, то услышишь – тамъ скотину попортила, а тамъ человѣка укусила.

– А случалось, что отъ гадюки люди или скотъ умирали?

– Нѣтъ, я не видалъ самъ, а какъ, чай, не бывать? Да и люди говорятъ, что бывало.

– Отчего же у васъ никто не умиралъ отъ гадюки?

– Мы лечимся: сейчасъ, какъ укуситъ гадюка, сейчасъ и бѣжишь ти къ знахорю, ти къ знахоркѣ, – тѣ и лечутъ.

– Много у васъ знахорей?

– Безъ нихъ бы совсѣмъ пропали: городской лекарь не вылечитъ.

– Знахори чѣмъ же лечутъ?

– Знахори больше наговариваютъ, а то и лекарства у нихъ свои бываютъ.

– Ты не знаешь этихъ лекарствъ?

– Одно лекарство у нихъ у всѣхъ: надо найти три свѣжихъ могилы, взять земли съ тѣхъ могилъ, прикладывать – дѣлаетъ пользу… только безъ наговору мало помогаетъ и могильная земля.

– А ты не знаешь наговоровъ?

– Нѣтъ, не знаю.

– А видалъ, какъ лечутъ?

– Какъ не видать! Укуситъ гадюка, опухъ пойдетъ; знахарь поставитъ тебя противъ себѣ, да и станетъ отчитывать, – опухъ и пройдетъ. Только не всякій знахарь всякую гадюку отчитаетъ. Пошелъ у насъ мужикъ на могилки, видитъ на тѣхъ могилкахъ ягоды растутъ, онъ и сталъ рвать тѣ ягоды, рветъ онъ тѣ ягоды, а гадюка выползи изъ могилки, да и укуси его за палецъ… Палецъ и опухъ, а такъ опухъ пошелъ по всей рукѣ… всю руку такъ и рветъ!.. мужикъ побѣжалъ къ знахоркѣ; знахорка стала отчитывать, – рвать перестало, а опухъ не проходитъ. Мужикъ пошелъ къ другому знахорю; сталъ знахорь отчитывать тотъ опухъ, – опухъ то больше пошелъ, да еще и рвать опять стадо. Тотъ мужикъ кинулся въ третьему знахорю. Какъ тотъ вошелъ въ этому знахорю: «Ты, говоритъ знахорь, ты охочъ до ягодокъ, сладки на могилахъ ягодки? Тебѣ, говоритъ, отчитали, да зуба той гадюки, не вычитали; надо зубъ вычитать». Пошелъ знахорь съ тѣмъ мужикомъ на могилки, гдѣ ягоды мужикъ бралъ; сталъ знахорь ту гадюку звать, что мужика укусила за палецъ, и ползетъ та гадюка: такъ, маленькая, побольше пальца. – «Эта, говоритъ знахарь, гадюка тебя укусила, эта гадюка всѣмъ старшая; ну, да мы съ ней справимся!» Пошелъ знахорь съ мужикомъ домой и гадюку съ собой кликнулъ, и та гадюка ползетъ за нимъ!.. Пришли они къ знахорю всѣ втроемъ: знахорь, мужикъ да гадюка та; и сталъ знахорь гадюку допытывать… Ужъ онъ мучилъ ее, мучилъ…