Текст книги "Из Орловской губернии"
Автор книги: Павел Якушкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)
– Ужь какъ я какъ благодаренъ, говоритъ баринъ:– какъ вамъ благодаренъ и сказать нельзя! съ вами я не только Тришки, а просто никого не боюся. Что мнѣ Тришки бояться, скажите мнѣ?
– Разумѣется, говоритъ офицеръ: чего бояться Тришки!
Сказалъ это офицеръ, посмотрѣлъ кругомъ: видитъ въ комнатѣ только они вдвоемъ съ бариномъ сидятъ, а больше никого нѣтъ.
– Коли вы, баринъ, говоритъ офицеръ: – не боитесь Тришки, мнѣ и подавно его бояться нечего!…
– Отчего жь такъ? спросилъ баринъ.
– Оттого такъ, баринъ, что я тотъ самый и есть Тришка Сибирякъ; такъ мнѣ самому себя бояться не приходится.
Баринъ такъ и обомлѣлъ отъ великой робости.
– Слушай, сказалъ Тришка, а самъ изъ кармана пистолетъ вынулъ:– слушай, просилъ я у тебя, баринъ, тысячу, не для себя просилъ, а просилъ для твоихъ же рабовъ, – ты не далъ; наказалъ тебѣ: просилъ двѣ тысячи, ты и тутъ не восчувствовалъ! Теперь ты давай мнѣ двадцать тысячъ: двѣ тысячи я отдамъ твоимъ мужикамъ, а остальные, что тамъ останется, на свою братію возьму: надо что нибудь и намъ съ твоей милости на водку подучить. За такую науку какъ не взять!…
Баринъ стоитъ, только глазами хлопаетъ: никакъ того дѣла въ тонъ не возьметъ…
– Полно, баринъ, глазами-то хлопать, разсчитаемся честно, да и Богъ съ тобою и со всѣмъ; мнѣ некогда, пора домой.
– У меня деньги, говоритъ баринъ, какъ опомнился: – въ другой комнатѣ; ты здѣсь погоди, я тебѣ сейчасъ всѣ сполна принесу.
– Охъ, баринъ! молодецъ баринъ: подростешь – шутъ будешь! Думаешь надуть? Васъ мало обманываютъ, а то еще онъ хочетъ обмануть!
– Да, я право… да я ей Богу, забормоталъ баринъ.
– Ничего, баринъ, сочтемся! Ты ступай спереди, а я хоть и сзади, только знакъ пальцемъ кивнешь – въ затылокъ пулю пущу. Ты дѣлай свое дѣло, а я свое сдѣлаю.
Баринъ пошелъ передомъ; а позади барина Тришка Сибирякъ. Вышли за двери, а въ другой комнатѣ народу-то народу! Да всѣ съ ружьями!
Перешли еще въ другую комнату – тамъ никого нѣтъ… Отсчиталъ баринъ денежки, ровно двадцать тысячъ, отсчиталъ, отдалъ Тришкѣ, остальныя завернулъ, и опять подъ замокъ.
– Видишь, я не въ тебя, я слово держу: обѣщалъ быть у тебя въ гостяхъ – былъ; далъ слово взять двадцать тысячъ – взялъ двадцать, больше не беру; а хоть видишь самъ, и всѣ бы отнялъ, ничего дѣлать, всѣ своими руками бы отдалъ. Теперь проведи ты меня хоть за версту отъ деревни, а тамъ и простимся.
Баринъ проводилъ самъ, самолично Тришку съ товарищами за ворота, а такъ еще версты полторы, да и раскланялся…
– Смотри-жь, на прощаньи наказываетъ Тришка барину: смотри жь, мужиковъ не обижать. Обидишь мужиковъ, Богъ тебя обидитъ, а то, можетъ, и я грѣшный къ тебѣ тогда въ гости побываю!
Съ тѣхъ поръ баринъ шолковый сдѣлался! Что значитъ хорошая наука – много значитъ!
И много онъ училъ ихъ братію! Ѣдетъ разъ мужичонко съ возомъ; а на возу было накладено, что и на хорошей лошади не свезти; а у мужичонка была лошаденка плохеньхая, а еще и поклажа-то барская; съ которой стороны ни поверни, все тяжело!… Ѣдетъ мужикъ съ возомъ, горе мычитъ, а на встрѣчу ему катитъ шестерикомъ самъ баринъ. Поровнялся баринъ съ мужикомъ.
– Стой кричитъ баринъ: – стой, что ты тихо ѣдешь? Отчего у тебя лошадь не везетъ?
Не успѣлъ баринъ хорошій раскричаться какъ надо, какъ изъ-за куста выросъ какой-то мужикъ, снялъ шапку, низехонько поклонился барину, да и говоритъ:
– Пожалуйста, баринъ, ваше благородіе, окажи такую милость: подари ты этому мужику лѣвую пристяжную…
– Какъ ты смѣешь, мужикъ, мнѣ это говорить, дуракъ! закричалъ баринъ.
– Ужь сдѣлай милость, пристаетъ мужикъ: – подари мужику лѣвую пристяжную!…
– Какъ ты смѣешь мнѣ это говорить? да знаешь, что я съ тобою сдѣлаю!?… да кто ты такой?…
– А осмѣлюсь вашей милости доложить: я человѣкъ небольшой, а прозываюсь Тришка Сибирякъ.
Какъ услыхалъ баринъ, что передъ нимъ стоитъ Тришка Сибирякъ, куда и прыть вся дѣлась!…
– А, говоритъ, здравствуй, Триша! Возьми лошадь, какую хочешь! пусть мужичокъ доѣдетъ до дому, я и пятерикомъ доѣду, лошади ничего не сдѣлается; послѣ только пусть назадъ приведетъ.
– Нѣтъ ужь, баринъ хорошій, подари пожалуйста мужичку совсѣмъ лошадку; а ты прикупишь еще лошадку, а то и пятерикомъ проѣздишь, и пятерикомъ тебѣ чай можно… На своихъ лошадяхъ ты ѣздишь не далеко, а подальше, чай, на сотскихъ!
– Изволь, Триша, изволь! я для тебя, Триша, и совсѣмъ могу это сдѣлать, могу и подарить!
– Только ужь не изволь, баринъ хорошій, лошадки отнимать у мужика. Не для себя прошу, прошу для твоего же здоровья: ты знаешь, можетъ, мой обычай; не введи, для Христа, меня во грѣхъ.
– Изволь, изволь!
Припрегъ мужикъ къ возу лѣвую пристяжную, да съ крестомъ да молитвой благополучно и до дому доѣхалъ, да еще и послѣ сколько на той лошади ѣздилъ…
Никого Тришка Сибирякъ не обижалъ крѣпко, развѣ какого барина лихаго до крестьянъ, что разъ поучитъ – не послушаетъ, другой разъ поучитъ – въ толкъ не возьметъ, такъ такому лихому подъ колѣнками жилы подрѣжетъ – «чтобъ не оченно, говоритъ, прытко бѣгалъ!» Вотъ только и всего!..
Велѣно было поймать Тришку во что бы то ни стало. Поѣхалъ отыскивать Тришку исправникъ; пріѣзжаетъ исправникъ на станцію, на станціи сидитъ купецъ, пьетъ чай съ пуншемъ.
– Не угодно ли вашему благородію чайку покушать? спросилъ купецъ исправника.
– Пожалуй! отвѣчалъ исправникъ, подсаживаясь къ столику:– пожалуй, на дворѣ-то ужь очень холодно.
– Холодно-съ, извольте-ко-съ чашечку…
Слово за слово и пошелъ разговоръ.
– Куда ѣдете ваше благородіе?
– Да вотъ туда-то.
– А позвольте спросить: по какой надобности ѣдете, ваше благородіе?
– Тришку Сибиряка надо поймать.
– Почему жь вы, ваше благородіе, знаете, что такъ Тришка Сибирякъ долженъ быть?
– Мнѣ передали, что Тришка Сибирякъ нынѣшній день поѣдетъ отсюда, съ этой станціи туда-то; а передали мнѣ самые вѣрные люди.
– Такъ-съ… а хотѣлось бы мнѣ посмотрѣть, какъ ваше благородіе изловите этого разбойника Тришку Сибиряка. Очень бы хотѣлось!…
– Что жь, это можно.
– Какъ же, ваше благородіе?
– Да поѣдемъ со мной вмѣстѣ.
– Сдѣлайте милость, батюшка, ваше благородіе! дѣло-то ужь очень занятное.
– Изволь, изволь.
Напились они чаю, да и поѣхали вмѣстѣ въ исправницкой бричкѣ; дорогой большое толковали все о Тришкѣ: какъ его, разбойника, исправникъ своими руками поймаетъ, и самъ его въ городъ въ острогъ засадитъ.
– Какъ же вы, ваше благородіе, узнаете этого разбойника, Тришку Сибиряка?
– Какъ не узнать! у меня примѣты его имѣются, говоритъ исправникъ.
– А позвольте взглянуть.
Исправникъ подалъ купцу примѣты.
– «Волосы русые, брови черные, сталъ читать купецъ, лѣтъ отъ роду тридцать»… Баринъ, да вѣдь это, пожалуй и на меня смахиваетъ!…
Глянулъ исправникъ, съ нимъ точно сидитъ не купецъ, а самъ Тришка Сибирякъ.
– Слушай, исправникъ, заговорилъ Тришка, васъ дураковъ мало обманываютъ, а ты еще и меня хотѣлъ обмануть! Вотъ тебѣ и наказаніе: ступай пѣшкомъ домой!
Нечего дѣлать, исправникъ вылѣзъ изъ брички, да и бричка-то была новая, вылѣзъ да поплелся домой – откуда пришелъ, а Тришка покатилъ куда ему надо было!
Тришка Сибирякъ, какъ я уже сказалъ, что его смѣшиваютъ съ Засоринымъ, Сиротой, Дубровой и другими, то и всѣ они никого не убивали; только ужь когда честію не возьмешь – злыхъ помѣщиковъ учили, и тою же наукой подъ колѣнками жилки подрѣзывали, и опять-таки для того все, чтобъ не швыдко бѣгали.
Орелъ, 10-го апрѣля.
Сохранились и теперь преданія: что до назначенія Орла губернскимъ городокъ, на рѣкѣ Окѣ моста не было, и что въ самый годъ этого назначенія началось здѣсь судоходство; въ первый разъ отправились только двѣ маленькія барки по 12 саженъ длиною, и какъ дѣло было для орловцевъ новое, то почти весь городъ провожалъ эти барки верстъ за десять. И теперь есть старики, которые помнятъ, что въ Орлѣ былъ одинъ только трактиръ, одна табачная лавка; будочниковъ, пожарныхъ солдатъ совсѣмъ не было: на пожаръ сбѣгались и тушили сами жители; которые опаздывали или совсѣмъ не приходили, съ тѣхъ брали пени. По ночамъ караулили по очереди сами хозяева, и между очередными караульщиками случались караульщицы – женщины и дѣвушки.
– Зачѣмъ же будочниковъ завели? спросилъ я старика, разсказывавшаго мнѣ это.
– А затѣмъ, батюшка, отвѣчалъ старикъ: – больно задорно стало; въ одной улицѣ караульщикъ, въ другой караульщица; долго ли до грѣха! Сейчасъ грѣхъ, какъ есть грѣхъ!…
– Такъ и тогда доходило до грѣха?
– Какъ не доходить, доходило! А все грѣха въ тѣ времена было куда меньше! а жили веселѣе: скромнѣе жили, по Божію, оттого хорошо и было… Вотъ я тебѣ докладывалъ: у насъ въ Орлѣ всего только одинъ трактиръ и былъ, Теленковъ прозывался… Стоялъ онъ супротивъ Егорьевской церкви… Такъ и въ томъ-то одномъ трактирѣ народу почесть не бываю! А зайдетъ какой въ трактиръ, да узнаетъ отецъ, такой задастъ трактиръ – три недѣли на мѣсто сѣсть не сядетъ; а провѣдаютъ по городу про холостаго, такъ пальцами тычутъ: «вонъ, говорятъ, тракирщикъ изъ трактира ползетъ». Да такому парню и дѣвку не скоро сыскать: весь городъ исходи, ни одна дѣвка замужъ не пойдетъ! А теперь что? зайдетъ въ трактиръ… и трактировъ-то сколько развелось! идетъ всякій въ трактиръ, при отцѣ родномъ… да такъ еще табачище проклятый закуритъ.
– Куда же заходили выпить?
– Была пѣвчая.
– Тоже трактиръ?
– Нѣтъ, какъ можно! такъ можно было спросить чего: водки, пива, закусить чего, подадутъ; а закуришь табачище, хоть кто будь, по шеямъ проводятъ, ни на кого не посмотрятъ!…
– Отъ этого и трактиромъ не назывался?
– Нѣтъ, не отъ этого, не отъ табаку; для того пѣвчей назывался, что такъ пѣвчіе были, пѣсни разныя пѣли; а кто прикажетъ, и по духовному могли; а кому и простую пѣсню споютъ, пожалуй и съ торбаномъ.
– Съ однимъ только торбаномъ?
– Нѣтъ, и гудки и рожки разные были въ той пѣвчей; только этихъ органовъ проклятыхъ не было…
– Давно же эта пѣвчая уничтожилась?
– Она-то и не уничтожилась…
– Да гдѣ же она?
– На трактиръ повернули.
– Ты помнишь эту пѣвчую?
– А какъ не помнить?! лѣтъ пятьдесятъ тому привезли органъ. Сперва народу повалило въ пѣвчую, протолпиться нельзя было. Да и кругомъ-то пѣвчей – народу труба нетолченная.
– И ты ходилъ слушать?
– Ходилъ, глупъ былъ.
– Отчего же глупъ?
– А оттого глупъ: не зналъ я, что это грѣхъ большой! Вотъ отчего!
– A!…
– То-то, другъ, а!
Мой собесѣдникъ хотѣлъ идти домой, а мнѣ не хотѣлось съ нимъ такъ скоро разстаться; чтобъ остановить его, я спросилъ:
– Давно новый соборъ строится?
– Да лѣтъ за шестьдесятъ будетъ. Былъ у насъ царь-императоръ Павелъ Петровичъ и былъ онъ имянинникъ на Павла исповѣдника; такъ губернія положила для императора Павла Петровича, – Павлу исповѣднику соборъ построить. Стали собирать со всѣхъ деньги, да и по сю пору собираютъ, а все никакъ этого собора не отстроятъ.
– Отчего же?
– А оттого: церковь, по писанію, положено ставить алтаремъ на востокъ, а этотъ соборъ куда смотритъ?
– Кажется, на востокъ.
– На какой востокъ…
– Куда же?
– Посмотри на другія церкви: всѣ смотрятъ на самый востокъ, а этотъ больше на полдень подался.
Въ самомъ дѣлѣ, новый соборъ алтаремъ стоитъ не прямо на востокъ, а на Ю. Ю. В.
– Такъ отъ этого и соборъ не отстроивается?
– Отъ самаго отъ этого… Отстроили было совсѣмъ, а такъ опять перестроивать надо… Вотъ и теперь снова перестроиваютъ, да вѣдь тоже самое будетъ!
– Что будетъ?
– Отстроютъ, начнется служба, а тамъ…
– Была уже служба въ этомъ соборѣ?
– Какъ же, была! И обѣдню служили и другія службы справили; да вотъ, хоть бы взять: Яковъ Ѳедоровичъ Скарятинъ когда умеръ, отпѣвали въ новомъ соборѣ.
– Отчего же его въ соборѣ отпѣвали?
– Баринъ былъ именитый, службу свою справлялъ при томъ самомъ императорѣ Павлѣ Петровичѣ; какъ померъ императоръ Павелъ, такъ Яковъ Ѳедоровичъ и служить пересталъ. Должно быть отъ этого и хоронили его въ новомъ соборѣ.
– Похоронили въ новомъ соборѣ?
– Нѣтъ, только отпѣвали, а хоронить его повезли въ его вотчину, верстъ за сто отъ Орла.
* * *
– Ты говоришь, что сперва лучше было жить; скажи же, пожалуйста, чѣмъ же лучше было? сказалъ я своему собесѣднику.
– Было все проще, было все по божью! до Балашова [6]6
Генералъ-адьютантъ Балашевъ въ 1820 году былъ назначенъ рязанскимъ, тульскимъ, орловскимъ, воронежскимъ и тамбовскимъ генералъ-губернаторомъ. Въ это время орловскій губернаторомъ былъ, кажется, Шрейдеръ, который много хлопоталъ объ улучшеніи города. Авт.
[Закрыть] губернатора, не было же мостовыхъ; улицы были маленькія, узенькія, да и крашеныхъ домовъ, почитай, и совсѣмъ не было.
– Чѣмъ же это лучше?
– Это-то, пожалуй, и не лучше, да жизнь то была куда лучше!.. проще гораздо было!.. Тогда этихъ платьевъ и не знали!
– Въ чемъ-же тогда ходили?
– Да вотъ какъ, примѣромъ сказать! Старики, сердовый народъ, сойдутся, ни на одномъ не увидишь, бывало, сюртука, что теперь пошли: всѣ въ кафтанчикахъ, кушачкомъ такъ подпоясаны, а сверху свитка надѣта; сапоги простые, большіе; а зимою въ полушубкахъ; пуговки серебряныя, а сверху шуба лисья, на ноги кеньги… не продрогнешь!.. На головѣ треушокъ…
– Лѣтомъ носили треушки?
– Лѣтомъ старики тогда поярковыя шляпы носили; шляпа-то сама была небольшая, а крылья были обширныя; отъ солнца, отъ дождя и хорошо!
– Молодые не такъ ходили?
– Молодые не такъ! Выйдетъ, бываю, молодчикъ, – на немъ кафтанчикъ лучшаго сукна; кафтанчикъ съ валиками, сорокъ-восемь валовъ назади, не то что нынче складки… подпояшется кушачкомъ шелковымъ, кушачокъ-то сложитъ складку – то въ четверть, а то и больше; сапожки надѣнетъ козловые, каблуки бѣлою бумагою строченые, носы острые, длинные… на головку накинетъ колпачокъ [7]7
Шляпа гречишникомъ.
[Закрыть]; а колпаки были высокіе – вершка въ четыре, отороченные бархаткой; а какой щеголекъ повяжетъ на колпачокъ ленту разноцвѣтную, а то еще и двѣ, да и пойдетъ мимо красныхъ дѣвушекъ!..
– Къ дѣвушкамъ можно было подойти поговорить съ ними?
– Ни, ни! Какъ можно!
– Какъ же онъ пройдетъ мимо красныхъ дѣвушекъ? гдѣ же можно было пройдти мимо дѣвушекъ?
– Какъ гдѣ? на улицѣ!
– Зачѣмъ же дѣвушки выходили на улицу?
– Невѣститься, другъ, невѣститься!
– Какъ это невѣститься?
– Какъ невѣститься-то? Да это дѣлалось просто; а кто и теперь живетъ по старому, такъ и теперь еще невѣстятся: въ праздникъ послѣ обѣда вынесутъ за ворота стулъ, поставятъ отъ калитки аршина на два; выйдетъ дѣвушка, разряженная что ни на есть въ лучшее платье, сядетъ на то стуло, да и станетъ пощелкивать кедровые орѣшки, а то и просто подсолнушки… А молодцы по улицѣ похаживаютъ, да невѣстъ себѣ выглядываютъ… Только въ старыя времена куда не въ примѣръ лучше было!..
– Отчего же?
– Оттого лучше, что все было по старому, какъ я тебѣ, другъ, говорилъ; а теперь что?!
– Какъ же по старому?
– По старому дѣвушка надѣнетъ, бывало, рубашку тамбурную, какъ только можно лучше; надѣнетъ юбку золотой парчи, да юбка-то обложена позументомъ хорошимъ или газомъ; на головкѣ у ней платочекъ, весь шитый золотомъ; жемчугъ [8]8
Здѣсь говорятъ «земчугъ». Авт.
[Закрыть] во всю шею, въ ушахъ серьги большія – по полуфунту (?) бывали… Да какъ набѣлится, нарумянится – просто молодцамъ сухота!.. А теперь – что ужь и говорить!..
– Чѣмъ же теперь-то хуже?
– Какъ, другъ, чѣмъ? Теперь какъ одѣваются дѣвки? Глянуть срамно! А около тѣхъ дѣвокъ парни-то всѣ оборвыши, такъ и лебезятъ, такъ и лебезятъ!.. А въ старые годы – ни, ни!.. Пройдетъ парень мимо дѣвушекъ, отвѣситъ поклонъ, да и полно, а заговорить и не помысли!…
– И зимой въ однѣхъ рубашкахъ дѣвушки за воротами сидѣли, невѣстились?
– Нѣтъ, какъ можно! Только зимой больше на рѣку ходили, бѣлье стирали, бѣлье мыть.
– Какъ? и богатыя?
– Да, и богатыя; только вѣдь это одинъ примѣръ былъ: пойдутъ, бывало, какъ и въ самомъ дѣлѣ хозяйки хорошія, работницы; пойдутъ бѣлье мыть, а какое ужь такъ мытье? просто, одно слово, только слава, что работа, а другая путемъ и рубашки не намочитъ!.. Дѣвки пойдутъ на рѣчку, а парни за ними!..
– Ну, а на хороводахъ, скажи пожалуйста, дѣвушки съ парнями сходились вѣдь и тогда?
– На какихъ хороводахъ? Это, можетъ быть, ты хочешь сказать про корогоды?
– Да, про корогоды.
– Корогоды – это, по нашему, танки водить.
– Такъ какъ же сперва у васъ танки водили: однѣ дѣвушки или вмѣстѣ съ молодцами?
– Это только теперь стали водить танки и парни и дѣвки вмѣстѣ, а прежде однѣ только дѣвушки; а парни только вокругъ похаживали… Прежде и благочестія-то было больше!..
– Отчего-же?
– А Богъ-знаетъ! Антихристъ, что ли, скоро народится, народился ли ужь онъ, окаянный, – кто про то знаетъ?
– Сперва то, другъ, и въ Бога больше вѣрили, и въ церковь чаще хаживали! На крещенье, на преполовенье, на Спаса, послѣ водоосвященія на іордани, всѣ, кто во всемъ платьѣ, а кто и раздѣнется до-нага, да и въ рѣку!.. На святой недѣлѣ всѣ сходятъ на колокольню, на колокольнѣ-то труба не толченая! Всякому хочется хоть три разочка въ колоколъ ударить, оттого цѣлый годъ здравъ будешь! А чтобъ на Святой хоть одну церковную службу пропустить – бѣда! Застанутъ на постелѣ – всего водой зальютъ: ушатовъ двадцать, тридцать на тебя выльютъ… не опаздывай!..
– Вѣдь такъ можно и простудиться.
– Отъ этого, другъ, простудиться нельзя: для того, что все это дѣлаюсь не во зло, а во тѣлесное и душевное здравіе!
– Старухи хаживали на улицу?
– Зачѣмъ старухамъ на улицу!
– Такъ-таки изъ дому никуда и не выходили?
– Какъ изъ дому не выходить, выходили; старухи наши ходили въ косыхъ кокошникахъ: накроетъ кокошничекъ кисейнымъ покрываломъ, надѣнетъ шубку шелковую или китайчатую, смотря по достаткамъ, возьметъ въ руки палочку, да и пойдетъ, куда ей тамъ надобно: въ церковь ли Божію, въ гости ли къ кому!..
Орелъ, 18 апрѣля.
Былъ я верстъ за шестнадцать отъ Орла, въ селѣ Лавровѣ, которое раскинулось очень привольно и на живописномъ мѣстѣ, немного правѣй старой большой кромской дороги; во всякомъ, или почти во всякомъ дворѣ есть садъ, что еще большое придаетъ красоты этому селу. Замѣчательны здѣсь постройки: село Лаврово по плану еще не совсѣмъ передѣлано, а потому улицы идутъ довольно свободно; большая часть избъ стоятъ во дворѣ, а на улицу выходятъ только одни заборы, глухія стѣны нежилыхъ строеній, да ворота.
– Скажи, пожалуйста, спросилъ я старика, хозяина избы, въ которой я остановился:– скажи, пожалуйста, для чего вы строите избы на дворѣ; на улицу окнами, мнѣ кажется, веселѣй бы было?
– Такъ-то оно такъ, отвѣчалъ старикъ:– да и въ садъ окнами не очень, кажись, скучно; а подумаешь, можетъ, скажешь, что такъ-то и лучше; кто къ чему привыкъ, такъ тому и лучше; наши дѣды такъ-то дѣлали, да и намъ позволили!
– Въ садъ окнами мнѣ и самому кажется лучше; да вѣдь хорошо, когда садъ есть; а коли нѣтъ, тогда какъ?
– У насъ и сады-то пошли оттого, что во дворъ окнами избы ставили, а не на улицу.
– Это почему?
– Скучно смотрѣть въ голую стѣну, ну, и станешь разводить садочекъ, посадишь яблонку, заведешь огородецъ; пустоты-то не станетъ, оно и повеселѣй самому сдѣлается…
– Старики для чего же съ самаго начала ставили такъ избы: когда заводились дома, садовъ еще вѣдь не было?
– Тогда нельзя было.
– Отчего же?
– Оттого, что Литва находила зачастую. Ворота какъ запрешь, ну, Богъ дастъ, и отсидишься: стрѣлять-то не куда; а окна на улицу – кто ей, Литвѣ-то, кто не велитъ по окнамъ стрѣлять.
– А Стрѣлецкая слобода, Пушкарная, по большой дорогѣ деревня всѣ, – тѣ построены на улицу. Не нападала на нихъ, что-ль, Литва?
– На нихъ не нападала.
– Да вѣдь это отъ васъ близко?
– Намъ-то отъ нихъ близко, да имъ-то до васъ будетъ далеко, проговорилъ старикъ съ усмѣшкой.
– Какъ же это такъ? Я что-то этого не пойму!
– Этого скоро и не поймешь! А вотъ скажу, сразу поймешь. Изволишь видѣть: мы здѣсь исконные, а они здѣсь вновѣ живутъ, такъ они Литвы-то и не видали.
– А какъ давно они сюда перешли?
– Былъ царь Петръ, первый императоръ, такъ онъ ихъ съ-Москвы сюда перевелъ. Это помнилъ мой покойный дѣдушка; вотъ, говорятъ, они-то загрустовались! И, Боже мой! Очутились они, сердечные, что птица на вѣтрѣ!.. Наши дѣды и прадѣды – всѣ садушки [9]9
Садовники.
[Закрыть] были: у каждаго, стало быть, садочекъ былъ; а они что? Были пушкарями – пушкарь; а стрѣлецъ – стрѣляй! а отъ пушкаря, аль стрѣльца какой садушокъ выйдетъ?.. Сказано, говоритъ, въ писаніи: отъ лоси – лосенокъ, отъ свиньи поросенокъ! Помстили [10]10
Помыслили. Авт.
[Закрыть] они, помстили. Садовъ, говорятъ, какъ не развести; ни голый дворъ, да въ заборъ глядѣть – прискучаетъ; давай избы на улицу ставить, все такъ-то будетъ веселѣе… Ну, такъ и построились! А которые построились на большой дорогѣ, – тѣ для выгоды своей: проѣдетъ какой проѣзжающій, видитъ изба стоитъ, кормить лошадей надо, – ну, и заѣдетъ.
– А вы давно здѣсь живете?
– Мы-то давно.
– А какъ?
– Да давно, отвѣчалъ старикъ, какъ-то нехотя.
– Ты вѣрно, вѣдь, слыхалъ отъ своихъ стариковъ что нибудь о первыхъ старикахъ, которые сюда переѣхали, здѣсь дворы поставили, избы дорубили, сады поразвели? Ты вѣдь и самъ человѣкъ, кажись, не молодой.
– Куда молодой!
– То-то же! Вѣрно что нибудь слыхалъ? настаивалъ я.
– Слыхать то слыхалъ, да разсказывать-то что?
– Что слыхалъ, то и мнѣ разскажи.
– Много съ нами грѣха было! Чего, чего съ нами не дѣлали! А все, по милости Божіей, живемъ! Да и то сказать: какъ безъ горя вѣкъ прожить? Нѣтъ того древа, чтобъ птица не сидѣла; нѣтъ того человѣка, чтобъ съ горемъ не спознался!
– Какое же у васъ горе было?
– Какъ какое? Сперва-на-перво сказано было нашимъ дѣдамъ… куда дѣдамъ! Можетъ и прадѣды не помнятъ!.. Сказано было вашимъ старикамъ: «ступай селись въ здѣшнія мѣста, бери земли сколько хочешь; только смотри за Литвой… Тогда еще Литва была… смотри за Литвой, чтобъ русскихъ земель не разоряла, воюй ее, поганую!» пришли мы сюда, забрали земли сколько кому надобно было, построились и стали служить царю всей вѣрой-правдою; и всѣ мы были тогда дворянами.
– Да чѣмъ же лучше дворянину жить, чѣмъ простому крестьянину, да еще вольному?
– Какъ не лучше? съ дворянина и рекрутъ не берутъ!
– Зато дворяне всѣ служатъ, а изъ васъ которому придется. Развѣ то, что позволено было крестьянъ сперва дворянамъ держать?
– А ну ихъ, крестьянъ-то!
– Такъ что же? спросилъ я.
– А учоба! При учобѣ человѣкъ – весь! (Sic!)
– Какъ же такъ вы изъ дворянъ, да въ простые мужики перешли?
– Поди же ты!.. Былъ царь Петръ, первый императоръ, тотъ и велѣлъ всѣхъ насъ, дворянъ, что кучами живутъ, всѣхъ тѣхъ дворянъ въ простые мужики повернуть. Ну, и повернули!
– Какъ же такъ?
– Да такъ, что Литвы не стало!
– Что же какъ-то отъ этого?
– Видишь: была Литва – съ ней мы и воевали; не стало той Литвы – съ кѣмъ воевать? А императоръ первый и говоритъ: «хочешь быть дворяниномъ, такъ у меня воюй! а не хочешь, такъ я васъ всѣхъ въ мужики поверну!» – Рады воевать, мы говоримъ ему, ваше императорское величество, да воевать не съ кѣмъ. – «Я, говоритъ, императоръ: вамъ войну найду всѣмъ! Кто хочетъ, жди за мной на войну»… а онъ страшнѣющій воитель былъ… «а кто не хочетъ – тотъ мужикомъ дѣлайся!» – царь нашелъ войну; которые изъ нашихъ пошли съ царемъ воевать, тѣ остались дворянами; а которые пооставались дома, тѣхъ спервоначалу однодворцами подѣлали, а послѣ и въ самые крестьяне повернули.
– Давно васъ въ крестьяне повернули?
– Во! давно! Это всѣ помнятъ!
– Когда же какъ лучше было?
– Разумѣется, въ старые годы!
– Отчего же?
– А все отъ того!.. Сперва-то и хлѣбъ родился лучше, и правды было больше! Станетъ, бывало, хлѣбушекъ родиться, станешь радоваться. А теперь что? Выйдешь на поле, взглянешь… знай: съ голоду не умрешь, да и сытъ не будешь: ни сытъ, ни голоденъ!..
– Отчего же это такъ?
– Какъ отчего? начальства было меньше, да и начальство было не такое: сперва, въ наши годы, къ начальнику идешь, Богу молишься, молишься, – ну, пойдешь; дорогой то остановишься раза три, думаешь, думаешь: идти, али вернуться? Придешь къ начальнику; тотъ какъ выйдетъ – прямо тебѣ въ зубы, а тамъ еще, еще… А какъ натѣшится, тогда только спроситъ: какое твое дѣло? – ну и всякому опаска была!.. А какъ скажешь ему свое дѣло, да увидитъ онъ, что твое дѣло не дѣло, а бездѣлье, такъ – не роди мать на свѣтъ!.. Запоретъ!.. А теперь что? Повздорятъ двѣ бабы, и бабы то изъ одного двора, да и къ начальству на судъ! Придутъ въ начальству, у него, у начальника-то, на дому подымутъ крикъ, гамъ… Ну, начальническое ли дѣло бабъ судить? Нѣтъ, къ прежнему начальству бабы на судъ не ходили!.. Повадь простаго человѣка судиться, дома сидѣть не станетъ, все по судамъ будетъ таскаться; кольми паче бабье дѣло!.. А то еще и самъ начальникъ во всякую малость лѣзетъ.
– Ты говоришь, что сперва дрались начальники; сперва вѣдь и взятки брали начальники…
– А теперь чай не берутъ?!
– Зачѣмъ же вы ходите судиться, зачѣмъ бабъ не останавливаете?
– Что дѣлать, другъ! И сами знаемъ что не слѣдуетъ, а все идешь на судъ!
Послѣ обѣда я опять сошелся въ саду съ тѣмъ же старикомъ; сперва разговорились о погодѣ, а такъ о примѣтахъ: какъ узнать, какое лѣто будетъ.
– Ну, журавль пролетитъ, а гусь послѣ, Господь лѣто хорошее дастъ. Встрѣтишь – гусь пролетитъ: слава тебѣ, Господи, дождались лѣта!.. Да теперь и примѣтъ-то не разберешь!
– Отчего же?
– А кто ее знаетъ! А можетъ и теперь найдутся мудрые люди, и теперь чай всякую тебѣ вещь разсудятъ! Вотъ я тебѣ притчу скажу. Еще до ноева потопленія жилъ царь Соломонъ премудрый; былъ этотъ Соломонъ премудрый еще въ молодыхъ лѣтахъ и не взлюбилъ его отецъ-родитель; и какихъ, какихъ онъ ему задачъ не задавалъ; а у Соломона на всякую задачу – отгадка была. Разъ отецъ задалъ ему такую задачу: «пріѣзжай ты ко мнѣ: ни на дворъ, ни на улицу, ни пѣшкомъ, ни на жереби, ни на ослѣ; ни одѣтъ, ни нагъ, ни сытъ, ни голоденъ!» Что жь сдѣлалъ Соломонъ премудрый? Снялъ рубашку, окутался неводомъ, взялъ въ руку калачъ, сѣлъ верхомъ на козла, пріѣхалъ къ отцову двору, отворилъ ворота да и сталъ въ воротахъ: переднія ноги у козла на дворѣ, заднія на улицѣ; и выходитъ ни на дворѣ, ни на улицѣ; да самъ калачъ жуетъ: ни сытъ, ни голоденъ! Что и толковать: человѣкъ былъ дошлый, до всего доходилъ! Въ нынѣшнія времена, какой и хорошій человѣкъ, да дѣть не куда! Вотъ Петръ царь, первый императоръ, до всего доходилъ, а до одного не дошелъ: лаптя сплесть не умѣлъ, что у насъ каждый мужикъ, мальчишка – сдѣлаетъ!
– До чего же Петръ царь доходилъ?
– До всего доходилъ.
– До чего же?
– Планиду зналъ!
– Какую планиду?
– Видишь ты: я тебѣ говорилъ, что онъ страшный воитель былъ… Нашелъ на Петра царя Мазепа, Литва съ сильною войною…
– Мазепа – это такой?
– А Мазепа съ той стороны, съ литовской… Сошлись Царь Петръ съ Мазепой подъ Плотавой…
– Плотава – городъ какой?
– Не знаю, Плотава, да и Плотава. У Литвы – Мазепа, а у царя Петра былъ дѣдушка Суворовъ… Только въ старыя времена война не такая была, воевали не по нонѣшнему; какъ сойдутся, окопаются окопомъ, да и воюютъ кряжами…
– Какъ кряжами?
– Привяжутъ кряжъ, пень какой, привяжутъ на веревку, и повѣсятъ на окопъ; какъ кто полѣзетъ на окопъ, веревку подрѣжутъ, кряжемъ того и убьетъ.
– И царь Петръ такъ воевалъ?
– Тоже такъ воевалъ… Вотъ сошлись двѣ рати, окопами окопались, стоятъ. Только Петръ царь и говоритъ дѣдушкѣ Суворову: «Пойду, дѣдушка Суворовъ, я на литовскій окопъ!» – не пущу! говорятъ дѣдушка Суворовъ. – «Пусти», опять говоритъ царь Петръ. – Не пущу, опять-таки ему дѣдушка Суворовъ. – «Тебѣ говорятъ: пусти!..» – Не пущу! – «Посмотри, говоритъ царь, посмотри на небо.» – Ничего на небѣ нѣтъ! – «Стань же ты мнѣ, дѣдушка Суворовъ, на правую ножку!» – Сталъ дѣдушка на правую царю ножку. – «Глянь, говоритъ царь, глянь на небо!» – Глянулъ тотъ на небо и видитъ: сила небесная надъ царемъ, сила несмѣтная! Ангелы небесные… крылья у нихъ, аки колесница (?)!.. И никто ихъ не видалъ, только про нихъ въ апокалипсисѣ сказано; только одинъ царь Петръ ихъ и зрѣлъ: планиду звалъ… Какъ увидалъ дѣдушха Суворовъ ту силу небесную, – «ну, говорятъ, теперь пущу: иди!» – ну, и одолѣлъ царь Петръ литву тое.
Орелъ, 20 апрѣля.
На пристани я нашелъ стараго бурлака, который уже нѣсколько лѣтъ не ходитъ на баркахъ; а съ молоду онъ хаживалъ и до Нижняго. Сталъ я у него разспрашивать про Петра перваго.
– Петру царю, первому императору, не дойти никакъ до Грознаго царя до Ивана, но еще на Москвѣ царилъ, когда еще я самаго Питера не было.
– Чѣмъ же Грозный лучше Петра?
– Грозный во всякомъ дѣлѣ толкъ разсуждалъ; а Петръ на кого разсердился – голову долой и вся не долга!
– Здѣсь въ Орлѣ я про Грознаго не слыхалъ…
– Отъ кого здѣсь услыхать-то?! Вотъ я хаживалъ на баркахъ, такъ тамъ чего не узнаешь!
– Что же ты про Грознаго слыхалъ?
– Разсудительный царь былъ, простой человѣкъ былъ, всякую вину разсудятъ, да по мѣрѣ вины и накажетъ; а коль разсудитъ – вины нѣтъ, ну и ничего. Подъ Коломной слышалъ я, мнѣ сказывали, а я тебѣ скажу вотъ что: любилъ царь Грозный на охоту ѣздить, за всякою птицею, за всякимъ звѣремъ. Ѣздятъ онъ, ѣздитъ, уморится и заѣдетъ въ простому мужику отдохнуть въ простую избу. Пріѣдетъ въ избу, сядетъ въ передній уголъ, покушаетъ чѣмъ Богъ пошлетъ; а хозяевамъ прикажетъ царь: безпремѣнно всякому свое дѣло дѣлать. «Я, скажетъ| не хочу никому мѣшать». – Пріѣзжаетъ онъ намъ-то разъ къ мужику отдохнуть, сѣдъ за столъ, сталъ кушать. А у мужика былъ сынишка дѣть двухъ, а то я того не было… да такой мальчишка шустрой былъ… Бѣгалъ онъ по лавкѣ, бѣгалъ, подбѣжалъ въ царю, да какъ хвать царя за бороду, тогда царя еще бороду носилъ. Какъ прогнѣвится царь!.. «Сказнить ему голову!» кричитъ царь. Приходитъ хозяинъ, отецъ того мальчонки. – «Прикажя слово сказать!» – Коли умное скажешь – говори, кричитъ Грозный, а глупое скажешь – я тебѣ голову сказню! – «Зачѣмъ глупое говорить, царю надо умное говоритъ! Безъ вины ты хочешь моему сынишкѣ голову сказнить!» – Какъ безъ вины? Онъ меня за бороду схватилъ! «Это онъ сдѣлалъ по своей несмышленности, для того, но онъ еще въ младомъ возрастѣ. А вели ты, царь, принести чашу золота, а я нагребу чашу жару изъ печи; коли онъ хватится за золото, значитъ онъ въ разумѣ, сказни его; а кали хватится за жаръ, то онъ хватилъ тебя за бороду отъ своей несмышленности…» Хорошо! говоритъ царь. Принесли царскіе слуги чашу золота, а мужикъ нагребъ изъ печи жару – угольевъ; поставили чаши на лавку, подвели младенца, тотъ и хватается за жаръ. – «Вотъ видишь, царь», говорятъ мужикъ. – Вижу! говоритъ царь; спасибо, что ты меня отъ грѣха избавилъ; за это твоего сына пожалую. – Взялъ Грозный царь съ собой мужицкаго сына, выростилъ его, а послѣ и въ большіе чины его предоставилъ [11]11
Этотъ анекдотъ слышалъ я еще въ Рязанской губерніи, и не помню отъ кого въ Москвѣ. Авт.
[Закрыть].
Орелъ, 24 апрѣля.
Про теперешній Орелъ сказать много нечего: послѣ многихъ страшныхъ пожаровъ онъ поправляется очень не быстро; на всѣхъ улицахъ, даже самыхъ главныхъ, вы часто встрѣтите пустыри, обгорѣлые дома; днемъ увидитъ тоже на всѣхъ или почти на всѣхъ улицахъ фонарные столбы; ночью же городъ освѣщается фонаремъ, зажженнымъ у квартиры полиціймейстера; мнѣ говорили, что еще гдѣ-то есть два фонаря, но я ихъ не видалъ, а поэтому объ нихъ и говорить не могу. Страсть къ собакамъ и къ публичнымъ обѣдамъ, кажется, отличительная черта орловцевъ. Днемъ и ночью собаки стаями ходятъ рѣшительно по всѣмъ улицамъ; меня увѣряли, что здѣсь въ Орлѣ собаки не кусаются, хотя въ полицію приходили увѣрять въ противномъ; но все-таки какъ-то не совсѣмъ пріятно, когда на васъ кидаются десять-пятнадцать влюбленныхъ собакъ… Послѣ собакъ, орловцы очень любятъ публичные, торжественные обѣды: пріѣдетъ новый губернаторъ – ему обѣдъ; разстается начальникъ съ губерніей – ему обѣдъ; выберутъ старшину въ клубъ – ему обѣдъ; выгонятъ изъ старшинъ въ клубѣ – члены клуба и его чествуютъ обѣдомъ!
