Текст книги "На восьми фронтах"

Автор книги: Павел Трояновский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)

Трояновский Павел Иванович
На восьми фронтах

Трояновский Павел Иванович

На восьми фронтах

Аннотация издательства: Автор в годы войны был фронтовым корреспондентом "Красной звезды", вместе со сражающимися войсками прошел через бои в Севастополе и под Москвой, у Моздока и Новороссийска, на Курской дуге и в Белоруссии. Участвовал в освобождении от немецко-фашистских захватчиков Польши, День Победы встретил в поверженном Берлине. Обо всем увиденном и пережитом на огневых дорогах, о беспримерном мужестве советских бойцов и командиров он и рассказывает в своей книге, рассчитанной на массового читателя.

Содержание

Глава первая. Строки, опаленные войной

Глава вторая. У стен Москвы

Глава третья. На южном фланге

Глава четвертая. Начальник политотдела

Глава пятая. Курская дуга

Глава шестая. Час Белоруссии

Глава седьмая. Буг – Висла – Одер

Глава восьмая. Берлинские тетради

Глава первая. Строки, опаленные войной

Корабли уходили из Севастополя в полночь. И хотя мы очень торопились, ни "Москвы", ни "Харькова" на месте уже не застали: они ушли. Коробов был огорчен. Минуту или две он ругался, и я боялся, что вот-вот начнутся упреки в мой адрес.

Я знал, с каким трудом Коробову, корреспонденту "Правды", удалось добиться разрешения командования Черноморского флота сходить с отрядом боевых кораблей к побережью Румынии. И вдруг все сорвалось. И виновником этой его неудачи был я, задержавший наш отъезд с военного аэродрома.

Но как благороден Леонид Коробов! Ни одного слова упрека не сказал мне. А лишь, посмотрев на часы, заторопился:

– Скорее на вышку ПВО, а то и туда опоздаем!

Я был рад, что встретил в Севастополе такого замечательного товарища. Да и только ли товарища? Честно говоря, в морских делах я почти ничего тогда не смыслил. А Коробов хорошо знал и флот и город, ибо в свое время проходил в Севастополе срочную флотскую службу. Моряки его уважали и считали своим. Даже гордились им: как-никак, а Леонид Коробов за отвагу и мужество, проявленные в период советско-финляндского военного конфликта, был награжден орденом Ленина!

Он-то и помог мне на первых порах оформить в Севастополе необходимые пропуска, познакомил с коллективом редакции газеты "Красный черноморец", а утром повез меня к морским летчикам, которые вот уже несколько суток подряд бомбят порты Румынии. Там-то я и замешкался, подвел Коробова. А он вместо того, чтобы как следует отругать, ведет вот сейчас меня на вышку ПВО...

Вышка была невелика, но с нее даже в темноте довольно сносно просматривалась большая часть города, обе бухты и выход из одной из них, Северной, в море.

На смотровой площадке как раз находились шесть или семь незнакомых мне командиров. Телефонист, сидя тут же у аппарата, негромко повторял сообщение службы наблюдения:

– С запада двумя эшелонами следуют до двадцати четырех самолетов типа "хейнкель". Высота первого эшелона – две с половиной тысячи метров. Курс Севастополь...

Кто-то сказал:

– Вот-вот будут над городом.

Телефонист продублировал еще одно донесение. И почти тотчас же в ночном небе серебристыми кинжалами заметались лучи прожекторов, вспыхнули сотни разрывов, образовав над городом огневой заслон. Особенно плотным он, естественно, был над бухтами, в которых стояли большие и малые корабли Черноморского флота.

Здесь следует сказать, что враг начал бомбить Севастополь уже ранним утром 22 июня 1941 года, то есть с первых часов войны. Главная база советского Черноморского флота была, видимо, для гитлеровской авиации целью номер один. Но ни тогда, ни в последующие дни сколько-нибудь значительные воздушные силы врага так и не смогли прорваться к кораблям. Зенитчики с боевых судов и береговых батарей долгое время срывали эти замыслы фашистского командования.

Ни один из вражеских самолетов не пробился к бухтам и на этот раз. Больше того, зенитным заградогнем было сбито три "хейнкеля", первый из которых упал в черте города, неподалеку от наблюдательного пункта ПВО.

* * *

Вечером 26 июня мы с Коробовым были приняты членом Военного совета Черноморского флота дивизионным комиссаром Н. М. Кулаковым. Он-то и подтвердил нам неприятное известие о гибели лидера "Москва", услышанное мной до этого от командующего флотом вице-адмирала Ф. С. Октябрьского. И даже, взяв со стола какую-то бумагу, зачитал из нее некоторые подробности этой гибели. Вот они:

"В. 5.00 26.06.41 г. отряд наших кораблей подошел к Констанце и открыл по порту огонь. С берега ответили недавно установленные там немецкие батареи... Залп тяжелых орудий накрыл "Москву". Затем, маневрируя, лидер наскочил на мину..."

– Ну а остальное вы уже знаете,– печально закончил Кулаков. Посоветовал: Через день-два зайдите в морской госпиталь, поговорите с краснофлотцами с лидера "Харьков". Они же были свидетелями всего этого... Прошелся по кабинету, остановился у окна, пристальнее, чем прежде, посмотрел на Коробова и меня, сказал:

– Да, война без потерь не бывает. Особенно вот такая война, которую навязала нам фашистская Германия... Но ничего, выдержим! – И тут же, без перехода, спросил: – В пятьдесят девятой батарее еще не были? Советую. Ведь это она сбила над Севастополем первый самолет противника. Да и прошлой ночью срубила очередного стервятника... Можно писать и о морских летчиках. Среди них тоже есть герои. Рекомендую, например, познакомиться с капитаном Цурцумия. Кстати, в части, где он служит, особенно много людей, достойных внимания журналистов. Нескольких товарищей мы уже представили к наградам... Ну, вот у меня и все. Время от времени заходите к нам. Но на частые встречи, сразу предупреждаю, не рассчитывайте. Особенно с командующим...

И вот мы снова в пути. Направляемся к морским летчикам. На этот раз с нами едет бригадный комиссар М. Г. Степаненко. Это уже проявление заботы со стороны члена Военного совета. Именно ему он приказал сопроводить корреспондентов к летчикам, познакомить нас с ними.

...Первый ответный удар по врагу морские летчики нанесли в тот же день, 22 июня. В 18 часов 40 минут с аэродрома Биюк-Онлар поднялись в воздух два скоростных бомбардировщика из 40-го бомбардировочного полка 03-й авиабригады. Экипажами командовали капитан Иван Жолудев и лейтенант Иван Комаров. А в 22 часа на бомбежку порта Сулина ушли еще два – лейтенантов Федота Ковалева и Николая Большого.

– Наши машины были встречены очень плотным зенитным огнем, – рассказывал нам дорогой бригадный комиссар Степаненко.– Но все равно бомбы достигли цели в районе румынского порта возникли многочисленные очаги пожаров...

В ночь на 24 июня Констанцу и Сулину бомбило уже почти сто советских самолетов. И сейчас авиация Черноморского флота днем и ночью наносит удары по вражеским военным объектам.

Приехали на аэродром как раз вовремя: летчики уже успели отдохнуть и вполне прийти в себя от пережитого в очередном боевом вылете. Застали на месте и капитана Александра Цурцумию. Он оказался высоким и довольно еще молодым человеком с пышной черной шевелюрой, орлиным носом и сросшимися на переносье бровями. Все его звено – летчики, штурманы, стрелки-радисты, а также техники и оружейники были тоже здесь, у самолетов, готовые по первому сигналу или команде занять свои места согласно штатному расписанию.

Цурцумия четко отрапортовал бригадному комиссару. И вид, и энергичный голос, и даже жесты командира эскадрильи свидетельствовали о его хорошем настроении.

Спросили о последнем боевом вылете.

– Бомбили вражеские корабли в сулинском гирле Дуная,– доложил комэск.– По уточненным данным, потопили вражеский монитор и плавучую батарею. Сбили два "мессершмитта". В звене повреждена одна машина.

Подошли к самолету, на серебристом теле которого еще чернели незаделанные пробоины.

– Обычно человек с таким множеством ран выходит из строя,– сказал со слегка заметным акцентом Цурцумия.– Наш же бомбардировщик от госпитализации, если так можно выразиться, отказался и к ночи снова будет в боевом строю.Капитан улыбнулся и продолжил: – Командир этого воздушного корабля – старший лейтенант Иван Кузьменко... Ввел машину в зону самого сильного зенитного огня и, представляете, сверхточно положил бомбы, а потом его экипаж в одиночку дрался с двумя фашистскими истребителями. Вы можете в это поверить? С трудом? Я вас понимаю. Действительно, представить себе схватку вот такого бомбардировщика, вооруженного лишь пулеметами, с истребителями, у которых и пулеметы и пушки, трудно, почти невозможно. И все-таки это было, было!

Капитан Цурцумия знакомит нас с каждым членом экипажа в отдельности:

– Командир старший лейтенант Иван Кузьменко... Штурман капитан Николай Маркин... Стрелок-радист сержант Николай Рыбальченко...

Молодые симпатичные лица. А в глазах – смущение, вызванное похвалой комэска.

А ведь они действительно совершили подвиг. Подвиг выдающийся! И вот как это происходило.

...Еще над целью у самолета Кузьменко осколком повредило один из моторов. Он несколько отстал от группы. Вот тут-то на него и навалились фашистские истребители.

Легко предположить, каким верным и быстрым делом казалось гитлеровцам уничтожение покалеченного советского бомбардировщика! И потому, наверно, они в первой же атаке чем-то пренебрегли. А в ответ – шквал прицельного огня. Пулеметные очереди с бомбардировщика прошивают один из "мессершмиттов", и тот взрывается в воздухе. Разъяренный пилот другого истребителя делает разворот и... на мгновение опаздывает с открытием огня. На мгновение, не больше! В это время очередь, выпущенная сержантом Николаем Рыбальченко, зажигает и его машину...

А бомбардировщик старшего лейтенанта Кузьменко продолжил свой полет.

* * *

У соседнего самолета сидел, прислонившись спиной к парашютной укладке, лейтенант с забинтованной рукой. Увидев нас, он поднялся.

– Лейтенант Семен Кривокуров,– представил его Цурцумия.– Ранен над Констанцей в момент, когда его бомбы разметали склад горючего. Несмотря на ранение и потерю крови, привел-таки самолет на свой аэродром.

– А почему лейтенант здесь, а не в госпитале? – спросил бригадный комиссар Степаненко.

– Упросил, оставили. Теперь лечим своими силами,– виновато ответил командир эскадрильи. Кривокуров тоже умоляюще и испуганно посмотрел на бригадного комиссара. И тот промолчал...

– а о себе что можете рассказать? – спросил тем временем комэска Коробов.

Капитан помолчал и ответил:

– Летаю, как и все...

Больше от него мы ничего не добились.

А ночью уже не только эскадрилья Цурцумия, но и весь полк вылетел на бомбардировку Констанцы. И тут-то на опустевший аэродром налетели фашистские самолеты. Не менее часа на летном поле, у складов, в роще, где стояли жилые палатки и были оборудованы убежища, свирепствовал огненный смерч. Аэродромной базе был нанесен существенный урон. Одна из бомб даже разбила машину, на которой мы с бригадным комиссаром Степаненко и Коробовым приехали сюда.

Утром мы с Леонидом Коробовым на попутном транспорте все же отправились в Севастополь, а бригадный комиссар М. Г. Степаненко остался на аэродроме руководить восстановительными работами.

Вернувшись в город, Коробов развернул бурную деятельность, чтобы добиться разрешения на полет к берегам Румынии. Дело это было очень сложное, но командование Черноморского флота и на этот раз пошло" ему навстречу. Вице-адмирал Ф. С. Октябрьский дал "добро", и корреспондент "Правды", может быть даже первым из советских журналистов, принял боевое крещение в воздухе. Его большая корреспонденция о бомбовом ударе по нефтепромыслам Плоешти вскоре появилась в газете.

А мне через несколько дней удалось посетить военно-морской госпиталь. Здесь я узнал, что врачи ведут борьбу за жизнь двух героев похода к Констанце – краснофлотцев с лидера "Харьков" Гребенникова и Каирова. Повидать их самих не разрешили: оба находились в тяжелом состоянии. Но в соседней палате лежали политработник Завьялов и старшина 1-й статьи Ильин, которые тоже были участниками боевых событий на "Харькове". Они-то и рассказали мне такую историю.

...Одна из вражеских авиабомб повредила на лидере котлы. "Харьков" сразу же сбавил ход, и врагу наверняка удалось бы с ним разделаться до конца, если бы Гребенников и Каиров не решились на немедленный ремонт котлов.

– Условия их работы, – рассказал Завьялов,– были архитяжелыми. Матросы действовали рядом со смертью. Мы старались облегчить их труд, но предотвратить ожогов не смогли...

– Они спасли и корабль, и нас,– вставил Ильин.

К сожалению, я не смогу поведать читателям о дальнейшей судьбе этих героев с лидера "Харьков", так как вскоре был отозван из Севастополя.

* * *

В начале июля в редакции "Красной звезды" произошла смена руководства. Редактором газеты стал Д. И. Ортенберг (Вадимов). А прежний редактор, корпусной комиссар В. Н. Богаткин, был назначен членом Военного совета Северо-Западного фронта.

Новый редактор, вызвав меня в Москву, объявил, что мне предстоит срочно выехать в Новгород, где в то время располагался штаб названного фронта.

– Вас подвезет туда на своей машине корпусной комиссар Богаткин. Торопитесь, он долго ждать не может.

Таким образом, пробыв в Москве всего что-то около двух часов, я отправился вместе с прежним редактором в Новгород.

Корреспонденты центральных газет, как мне сообщили, располагались в подвале новгородского гарнизонного Дома РККА, который стоял на самом берегу реки Волхов. По приезде пошел туда. Среди других собратьев по перу застал здесь и краснозвездовцев Викентия Дермана, Семена Кирсанова и фотокорреспондента Олега Кнорринга. Эта группа, как оказалось, была "безлошадной", то есть не имела машины. А она была нам крайне нужна.

Что делать? Посоветовавшись, мы вместе с майором В. И. Дерманом на следующий день пошли к новому члену Военного совета фронта. В. И. Богаткин, естественно, еще не вошел как следует в круг своих обязанностей, но нашу просьбу насчет транспорта удовлетворил немедленно, распорядившись выделить легковую машину из числа мобилизованных ленинградских такси.

Авторота штаба фронта находилась в лесочке северо-западнее Новгорода. Мы прибыли туда, имея в руках распоряжение начальника штаба. Пожилой военный инженер 2 ранга подвел нас к эмкам, которые стояли чуть поодаль от других машин, и сказал:

– Выбирайте...

У машин толпились шоферы. Все они были еще в гражданском. Мы осмотрели эмки и остановились у одной из них. Но привлекла наше внимание не сама машина, а богатырский вид ее водителя.

– Как вас величают, товарищ? – спросил я у него.

– Семен Мухин.

– Ваша машина на ходу? – задал в свою очередь вопрос Дерман.

– На ходу, товарищ майор,– ответил Мухин.

Я не стал делать секрета из того, кто мы, и коротко познакомил шофера со спецификой корреспондентской деятельности. Мухина явно заинтересовала перспектива работы с нами, и он сказал:

– Вы не ошибетесь, если остановите выбор на мне и моей машине. Автомобиль хороший. И если сделать ему небольшой ремонт да раздобыть к тому же пару запасных скатов, то я гарантирую вам успех поездок на любые расстояния.

Действительно, выбор наш оказался очень удачным. Семен Мухин всю войну возил фронтовых корреспондентов "Красной звезды". И как возил! Его не страшили ни бездорожье, ни бомбежки, он не знал усталости.

Через день мы с Кирсановым и Кноррингом выехали в действующие части уже на своей машине.

Кстати, отправляя меня в Новгород, Давид Иосифович Ортенберг предупредил, что поэт Кирсанов еще ни разу не был на передовой и что неплохо бы мне лично вывезти его туда.

– Правильно поймите мою просьбу,– сказал редактор.– Кирсанов конечно же не нуждается в няньке. Но так как он все же сугубо штатский человек, то вам, уже имеющему определенный в этом деле опыт, лучше в опасных местах находиться рядом с ним. Хотя бы во время первых выездов.

И вот мы едем. По дороге заскочили на железнодорожную станцию Дно. Зашли в здание вокзала, чтобы купить в буфете папирос. Кирсанов не курил, но, заглянув в ресторанное меню, загорелся желанием пойти и съесть свиную отбивную.

Из окна ресторана было видно, что все железнодорожные пути буквально забиты воинскими эшелонами. А день ясный, солнечный. Сердце кольнула тревога: не вздумают ли фашисты нанести воздушный удар по станции? II не лучше ли, взяв отбивные с собой, пообедать где-нибудь в другом, более безопасном месте? Ни служебных, ни каких-либо иных дел тут у нас нет, следовательно...

Как старший группы, говорю товарищам:

– Привал сделаем на окраине станции.

Кирсанов метнул на меня укоризненный взгляд:

– Трояновский, вы что, трусите?

Прямо так и спросил.

Очевидно, в дебаты с ним вступать бесполезно. Вот уж действительно сугубо штатский человек. И я, официальным тоном попросив своих спутников следовать к машине, первым направился на выход из ресторана.

Кирсанов конечно же посчитал себя оскорбленным и молчал до тех пор, пока мы не выбрали место для обеда.

– Так дело не пойдет, товарищ Трояновский, – начал было он, опускаясь на траву обочины. И тут вдруг в небе раздался характерный гул моторов "юнкерсов". Подняли головы вверх – так и есть, фашистские самолеты! Насчитали 32 машины.

Потом раздался зловещий свист бомб, заколебалась земля. Станция окуталась дымом. Я посмотрел на Кирсанова – лицо его было искажено откровенным ужасом.

Да, фронтовые университеты проходятся иногда и за считанные минуты.

Только вернулись в Новгород, как меня тут же вызвали к члену Военного совета. Корпусной комиссар В. Н. Богаткин сказал:

– Хочу пригласить вас, политрук, в корпус генерала Лелюшенко. Это соединение нанесло несколько успешных ударов по врагу, а сейчас сдерживает натиск его превосходящих сил. Уверен, что вы найдете там немало интересных тем для газеты.

Рано утром двинулись в направлении на Опочку. Ехали двумя машинами: корпусной комиссар, его адъютант и я – на легковой, а охрана – на броневичке. Начальник штаба фронта генерал-лейтенант Н. Ф. Ватутин посоветовал держаться в основном проселочных дорог: над ними не так свирепствовала вражеская авиация.

Уже ночью на скрещении дорог нас встретил офицер связи и проводил в небольшой домик лесного кордона, где и находился генерал Д. Д. Лелюшенко. У командира 21-го механизированного корпуса на груди орден Ленина и Золотая Звезда Героя Советского Союза, награда за отвагу в боях в период еще советско-финляндского военного конфликта.

Член Военного совета фронта тут же поздравил Лелюшенко с новой наградой орденом Красного Знамени. На что генерал ответил:

– А я думал, что вы у меня и прежние-то награды отберете за то, что отступаю...

– Может, кое у кого и следовало бы их отобрать,– возразил Богаткин,– но не у вас. Командование фронта высоко оценивает действия вашего соединения...

Начало войны застало части этого корпуса в стадии формирования. Имея большой некомплект в людях и технике, его полки 25 июня все же выступили из Идрицы и Опочки в район города Даугавпилс. И с ходу нанесли здесь удар по противнику. Несколько суток танкисты, артиллеристы и мотопехота Лелюшенко дрались на улицах города и в его окрестностях, уничтожая передовые части 50-го немецкого механизированного корпуса. Но вскоре, подтянув сюда новые дивизии, врагу удалось-таки снова запять Даугавпилс.

Рассказывая о боевых действиях вверенного ему корпуса, Д. Д. Лелюшенко то и дело упоминал фамилию полковника В. А. Копцова, командира 46-й танковой дивизии.

– Это уж не тот ли Копцов, которому за бои у реки Халхин-Гол было присвоено звание Героя Советского Союза? – не удержавшись, спросил я.

– Он самый,– ответил Лелюшенко.– А вы что, знаете Василия Алексеевича?

Пришлось рассказать, что еще в 1939 году, являясь сотрудником газеты "Героическая красноармейская", я два дня провел в танковом батальоне майора В. А. Копцова. Тогда это подразделение смелой атакой отбило у самураев господствующую над местностью высоту, что позволило нашим войскам в более короткие сроки сбить японцев и с других, соседних.

И вот по просьбе члена Военного совета фронта и конечно же моей Лелюшенко повез нас в 46-ю дивизию. По дороге рассказывал:

– Полковник Копцов дважды ранен. Я пытался отправить его в госпиталь, но он всякий раз убеждал меня оставить его в соединении. Отважный человек, хороший командир!

Мы приехали в дивизию, когда ее полки только что отбили вторую за этот день яростную атаку врага. Фашисты на сей раз бросили в бой не только танки и пехоту, но и вызвали для поддержки свою авиацию. Свыше 30 бомбардировщиков ссыпали бомбы на оборону полков и батальонов соединения, но танкисты не дрогнули, не отошли ни на шаг.

Я бы, пожалуй, и не узнал Копцова, если бы не Звезда Героя у него на груди. Василий Алексеевич сильно похудел, черты лица как-то заострились. Правая рука полковника была перебинтована и заложена за отворот комбинезона. На голове, под шлемом, тоже белели свежие бинты.

Мы разговорились, вспомнили Халхин-Гол, общих знакомых. И только было подошли к событиям сегодняшнего дня, как нас прервал комиссар дивизии В. И. Черешнюк. Он доложил Копцову, что идет в полк Ермакова, где сейчас состоится партийное собрание.

– Партийное собрание полка на передовой? – откровенно удивился я.

– А почему бы и нет?– пожал плечами Черешнюк.– Фашисты, думается, теперь до утра будут приводить себя в порядок.

– А можно мне пойти с вами на это собрание? – спросил я у комиссара.

– Пожалуйста,– кивнул Черешнюк.

И мы пошли.

Командный пункт нужного нам полка размещался на опушке леса. Несколько впереди угадывались огневые позиции артиллеристов. А рядом с КП находился резерв: три танка, бронемашина и до двух взводов автоматчиков.

В некотором отдалении, в глубине леса, лежала небольшая лощинка, поросшая редким сосняком. Лучшего места для собрания и найти трудно.

Коммунистов в части осталось не густо: немногим более тридцати человек. А на собрание сумело прийти и того меньше: двадцать два. Зато немало собралось беспартийных. Собрание-то открытое.

Многие из пришедших ранены, с повязками. И все, это видно по лицам, предельно утомлены. Шутка ли, десять дней в походах и боях! Но такова уж сила дружбы, боевого товарищества – собрались вместе, и на лицах уже улыбки.

Пришли по полной боевой форме – дай сигнал, и люди тут же ринутся к своим танкам и орудиям.

Минутой молчания почтили память погибших. Имена этих коммунистов не упоминали, слишком уж большим был бы список, а времени в обрез. Но, думается, каждый из присутствующих успел за эту минуту вспомнить своего близкого друга, боевого товарища, сложившего голову в боях за свободу и независимость любимой Отчизны.

Затем командир полка полковник И. П. Ермаков сделал короткий доклад о задачах партийной организации части в боевых условиях. Собственно, это был не доклад, а скорее беседа старшего товарища с ними, коммунистами. Ермаков, в частности, рассказал о боевых делах полка за последние несколько дней боев, назвал героев, не скрыл недостатки и упущения, которые приводят к излишним потерям и неудачам, проинформировал о положении на фронте.

В прениях первым взял слово автоматчик Иван Середа. Коренастый, крепко сбитый, с большими натруженными руками, он, прежде чем начать говорить, оглядел своих товарищей – коммунистов долгим взглядом. Сказал, тяжело вздохнув:

– Да, большие потери понесла наша партийная организация... – Снова помолчал, кашлянул так, будто ему не хватило воздуха, и продолжил: – Война сурова и зла. Это мы все видим. Что же показали бои, которые мы с вами ведем с самого Даугавпилса? Фашист пока берет техникой и, я бы даже оказал, наглым духом. Но как только ему дают настоящий отпор, он не выдерживает. Вот у нас на глазах происходил один такой поединок зенитной батареи лейтенанта Кожевникова с двенадцатью "юнкерсами". Зенитчики с первых же выстрелов подожгли один самолет. Словом, показали, что этот налет фашистам безнаказанно не пройдет! И что же? Ни одна бомба при первом заходе не попала в цель!

А когда "юнкерсы" разворачивались, чтобы сделать второй заход, батарея сбила еще один самолет. И помните, как остальные, сыпя бомбы куда попало, поспешили уйти? Вот так и надо учить этих наглецов!

О себе Середа почему-то не говорил. Хотя, как я потом узнал, он дрался отважно. В Даугавпилсе, например, Середа, заметив фашистский танк, который вел из-за разрушенной стены пулеметный огонь (орудие, видимо, было повреждено), решил его уничтожить. Но как? Гранат под рукой не было, он их израсходовал раньше... Огляделся. И увидел валявшийся неподалеку... простой топор. Схватил его, перебежками от укрытия к укрытию зашел к танку с тыла, взобрался на него и сильным ударом топора погнул ствол пулемета. Огонь прекратился, и наши бойцы ринулись вперед.

Через день Середа один на один вышел против тяжелого фашистского танка и подорвал его противотанковой гранатой. За эти подвиги мужественный коммунист был удостоен звания Героя Советского Союза.

Но об этом я узнаю потом, примерно через неделю. А пока же шло партийное собрание и выступали коммунисты. Вслед за Иваном Середой слово взял механик-водитель танка сержант Михаил Илюхин.

– Я, товарищи,– сказал он,– начал воевать в четыре часа утра двадцать второго июня, на границе. Буду откровенен: нападение противника застало нашу часть врасплох. Мы сразу же потеряли многих товарищей. Но уже в шесть утра сами контратаковали врага и гнали его не менее трех километров. Не знаю, сколько мы подбили фашистской техники, сколько уничтожили живой силы. Ведь механику-водителю всего поля боя не видно. Но, например, только наш экипаж поджег три вражеских танка, бронетранспортер, раздавил гусеницами две легковые машины.

А потом мы дрались в окружении. Вскоре у нас кончилось горючее, не стало боеприпасов. Со слезами на глазах поджигали танкисты свои машины и в пешем строю, как матушка-пехота, пошли на прорыв. И вот сейчас вместе с вами отбиваем атаки врага...

Очень важна,– продолжал далее Илюхин,– взаимная выручка в бою. Нас, считаю, сегодня утром буквально спас экипаж Качанова. Понимаете, один фашистский танк так удачно сманеврировал, что оказался у нас с правого борта. Никто из экипажа этого не заметил. И... еще немного – и гореть бы нам свечой. Но Петр Качанов вовремя разгадал намерение врага и двумя выстрелами покончил с ним. Большое спасибо вам, товарищ старшина, за помощь!

Все взгляды устремились теперь к сосне, где стоял перебинтованный старшина. Это был коммунист Качанов. Раздалось по старой привычке несколько хлопков, а вообще-то было конечно же не до аплодисментов.

И тут попросил слова Качанов. Он был краток.

– Благодарить меня не за что. Ведь если мы не будем выручать друг друга всем погибель... Есть у меня просьба и к командованию. Держите, товарищ полковник, санитарные машины поближе к нам. Бывает ведь как: рана пустяковая, а сами обработать ее мы не в силах. Ищешь-ищешь санитарную летучку, а она иногда бог знает где, чуть ли не за два километра.

Противник тем временем начал обстреливать лес из артиллерии и минометов. Разрывы снарядов и мин приближались к лощине. Пора было закрывать собрание. Единогласно приняли решение. Оно гласило: "Главная задача коммунистов полка. беспощадное уничтожение врага. Клянемся насмерть держать порученные рубежи обороны. Смерть фашистским оккупантам!"

Сразу же скажу, что потом я с особым вниманием следил по оперативным сводкам за действиями частей 21-го механизированного корпуса. И ни одна из них не оставила рубежей обороны без приказа!

* * *

В середине июля меня неожиданно отозвали в Москву. Главный редактор принял меня уже под утро, после выхода газеты. Поздоровался, расспросил о положении на фронте, поинтересовался работой каждого корреспондента. Пояснил, что до позднего вечера находился на каком-то совещании. Затем сказал:

– Вам, Трояновский, следует переехать на новый фронт. Этого требуют интересы газеты. На этот раз место назначения – Гомель. Там расположен штаб только что организованного Центрального фронта. Членом Военного совета туда назначен знакомый вам еще по Забайкалью корпусной комиссар Гапанович. А одной из армий командует генерал-лейтенант Ефремов, бывший командующий вашим округом. Будете старшим корреспондентской группы. Там уже находятся майоры Коломейцев и Король. С вами поедет писатель Гроссман. Вскоре подошлем фотокорреспондента.

Я попросил командировать на Центральный фронт фотокорреспондента Олега Кнорринга.

Через двое суток, с трудом преодолев не такое уж большое расстояние от Москвы до Гомеля, я разыскал там штаб и Военный совет фронта, расположившиеся в одном из административных зданий Парка культуры и отдыха имени А. В. Луначарского.

Первая же полученная информация одновременно обрадовала и насторожила. Обрадовало то, что часть сил нового фронта – 93-й стрелковый корпус генерал-лейтенанта Л. Г. Петровского и кавалерийская группа О. И. Городовикова – уже вела активные действия, продвигаясь в сторону Бобруйска. Настораживало же многократное превосходство сил противника, особенно в танках и авиации.

– Рекомендую в первую очередь съездить в части корпуса Петровского,сказал мне член Военного совета.– Кстати, вы знаете генерал-лейтенанта Петровского? Это же сын известного большевика, соратника Владимира Ильича Ленина, Петровского Григория Ивановича... Ну а еще одна, думается, интересная для вас тема – партизаны Белоруссии. Они уже наносят по врагу довольно ощутимые удары. И двух из партизан Военный совет фронта вместе с Центральным Комитетом Компартии Белоруссии недавно представил даже к званию Героя Советского Союза... Когда же вернетесь из-за Днепра, познакомлю вас с первым секретарем ЦК Компартии Белоруссии Пантелеймоном Кондратьевичем Пономаренко. Тоже довольно интересный человек...

Ночевали в редакции фронтовой газеты "В бой за Родину". А рано утром сюда же неожиданно пришли член Военного совета фронта корпусной комиссар Д. А. Гапанович и начальник политуправления фронта бригадный комиссар М. А. Козлов. Я зашел в комнату редактора газеты как раз в тот момент, когда член Военного совета сердито выговаривал ему:

– Не ожидал от вас, товарищ полковой комиссар, такой беспечности! А вдруг налет авиации противника? Что будете делать в этом случае?

Гапанович помолчал – и как отрубил:

– К вечеру чтобы были щели полного профиля и боевая готовность редакции к работе в любых условиях!

Поездку в корпус Петровского пришлось отложить, так как мы, краснозвездовцы, тоже должны были разделить с коллективом фронтовой газеты заботы по приведению редакции во фронтовое положение. И, забегая вперед, скажу, что вырытые нами в тот день щели очень скоро сослужили журналистам хорошую службу.

Вечером все же осталось время, чтобы хотя бы наспех познакомиться с Гомелем. Город произвел на нас благоприятное впечатление – опрятный, уютный, зеленый. Разрушительный молох уже вовсю грохотавшей войны его пока еще не тронул.