Текст книги "Два лика пустыни"

Автор книги: Павел Мариковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

Вот и саксаульники. Здесь много отличного топлива, нам не страшен холод. И – какое везение! Всюду мечутся желтые в черных полосках бабочки. Они изменили поведение и теперь летают днем, будто зная, что ночь под сверкающими в темном небе звездами скует все живое холодом и погрузит в оцепенение.

На кустах саксаула кое-где видны гусеницы. Успеют ли они развиться? Хотя поздней осенью еще выдаются теплые дни, почти такие, как летом. Ну, а кто не успеет, тот с наступлением зимы будет погублен морозами.

Многие гусеницы застыли в странных позах, безвольно повисли на верхушках ветвей. Они мертвы, погибли от какой-то заразной болезни, и тело их под шкуркой превратилось в жидкую коричневую массу. Если выделить микроба, возбудителя болезни гусениц, и опрыскать им саксаул, тогда можно будет предупредить массовое размножение вредителя и предотвратить вред, который наносит саксауловым зарослям армия этих насекомых.

Самцы без устали носятся в воздухе, совершая замысловатые зигзаги. Так труднее попасться птице или хищной мухе-ктырю и легче обнюхивать воздух.

Я замечаю, что все бабочки летят поперек ветра. И в этом тоже заложен определенный смысл: только так можно скорее найти по запаху самку.

Временами неуемные летуны падают на землю и, мелко-мелко трепеща крыльями, что-то ищут на ней. Что им там нужно? Их странные супруги должны быть в светлых кокончиках на ветвях саксаула! Неужели самки изменили обычаям, покинули саксауловые кусты и спустились вниз? Надо внимательней присмотреться. Да, на кустах всюду видны только пустые и старые коконы, а свежих нет. Ни одного! Но для того, чтобы узнать, где сейчас находятся самки, надо проследить за бабочками-самцами.

Вот четыре кавалера слетелись вместе под кустиком полыни и, хотя между ними нет и тени враждебности, явно мешают друг другу. Вскоре три бабочки улетают, остается одна. Целый час бабочка не покидает избранного ею места, и за это время она выкопала в земле едва заметную лунку. Скучно наблюдать за нею. День же короток, и так мало времени.

К бабочке-труженице все время подлетают другие. Покрутятся, попробуют нежными ножками рыть холодную землю и исчезают. Что-то тут творится несуразное, какая-то скрыта загадка!

Осторожно прикасаюсь пером авторучки к светлой каемке крыла бабочки и делаю на ней черную меточку. Бабочка так занята, что ничего не замечает. Теперь пусть продолжает свои поиски, я же посмотрю за другими самцами. Нелегко за ними следить, такими быстрыми. Но мне сопутствует удача. Вот самец после сложных пируэтов в воздухе упал на землю, трепеща крылышками, пополз против ветра, закрутился на одном месте в каком-то невероятно быстром танце, потом ринулся в основание кустика полыни и там исчез. Что он сейчас делает? Прошло десяток минут, и бабочка вылетела обратно, взмыла в воздух, исчезла. Под кустом среди мелких соринок ловко спрятан совсем невидимый кокон, и в нем притаился бархатный комочек.

А самец с черной меткой на крылышке все там же, на прежнем месте, и, кроме того, возле него беспрестанно крутятся временные посетители. Вот, кажется, истощилось его терпение. Или, быть может, он убедился, что его труды напрасны, он жертва инстинкта. Бабочка взлетает в воздух и, свернув зигзагом, уносится вдаль.

Но место не остается пустовать. Вскоре находится другой самец и с таким же рвением принимается рыть землю слабыми ножками. И все снова повторяется. Долго ли так будет?

Скоро кончится день. На горизонте заголубели далекие горы Анрахай, застыл воздух, и вся громадная пустыня Джусандала с саксауловыми зарослями затихла, замерла, готовясь к долгой холодной ночи. Разгорается костер.

Самец все еще толчется у ямки. Это уже третий неудачник. Окоченевающий, слабеющий с каждой минутой, он все еще пытается рыть землю. Я осторожно кладу его в коробочку и ковыряю ножом землю. Появляется что-то желтое, и я вижу кокон с бархатистым комочком!

Не было никакой ошибки инстинкта, не обманывало самцов обоняние, не зря они тратили силы, пытаясь проникнуть к бархатистому комочку. Просто тут была какая-то особенная самка, глубоко закопавшаяся в землю. Быть может, она собиралась проспать лишний год? Такие засони часто встречаются среди насекомых пустыни, когда наступает длительная засуха. Возможно, она, эта засуха, изменила поведение бабочек. Их много появилось потому, что от бескормицы погибли наездники – враги гусениц. Им негде было кормиться. Цветов с живительным нектаром не стало. Вот и оказалось, что для некоторых тяжелые годы пустыни выгодны.

Вражда по привычке

Тугаи у реки Или стали необыкновенными. Дождливая весна, обилие влаги – и всюду развилась пышная растительность. Цветет лох, и волнами аромата напоен воздух. Местами фиолетово-алые цветы чингиля закрывают собою зелень листьев. Как костры горят розовые тамариксы. Покрылись белыми цветами изящные дзужгуны. На сыпучих песках красавица песчаная акация, светлая и прозрачная, оделась в темно-фиолетовые, почти черные цветы. Рядом с тугаями пустыня полыхает красными маками, светится солнечной пижмой. Безумолчно поют соловьи, в кустах волнуются за свое еще малое потомство сороки. Биение жизни ощущается в каждой былинке, крошечном насекомом.

Два соседних гнезда муравьев-жнецов враждуют. Если кто попал не на свою территорию, его схватят, замучают, казнят. У входа в каждое гнездо бегает свора воинственных солдат. Они оживлены не в меру, мечутся, с размаху бьют раскрытыми челюстями о землю, обстукивают головой всех встречных, как бы желая убедиться, что это свой, а не чужой, жаждут расправы с чужаками. Возможно, что только одни эти солдаты портят добрососедские отношения, а все остальные ни при чем.

Между тамариксами расположились недалеко друг от друга два гнезда. Раньше в густой растительности их не было видно. Но когда бульдозер провел дорогу, муравьи спешно выправили свои засыпанные гнезда и оказались на виду, на оголенной земле. У одного гнезда муравьи трясутся как в лихорадке, постукивают друг друга головами, передавая сигнал тревоги. На них, оказывается, напали соседи.

Муравьи-хозяева как могут защищаются от налетчиков. Рослые солдаты избрали особенную тактику. Схватив чужака, они оттаскивают его далеко в сторону от муравейника и тогда отпускают. Наверное, так выгодней. В перерывах между схватками солдаты подают сигнал тревоги: мелко вибрируют головой и постукивают ею встречных, бегущих за урожаем или возвращающихся обратно. Но сборщики почти не обращают внимания на воинственных собратьев. Междоусобица их не касается. Инстинкт заготовки урожая выше всего на свете.

Кое-где вояки сцепились друг с другом, грызут за ноги, за усики, за тонкие стебельки, соединяющие грудь с брюшком. Один, уже без брюшка, странный, жалкий, уродливый, теряя равновесие и опрокидываясь, крутится как сумасшедший, посылая удары во все стороны. Мне кажется, он уже не способен различать своих от чужих, им управляет предсмертная агония, злоба на врагов. И вот странно! Ему даже не отвечают, прощают удары. Зачем с ним драться? Участь его предрешена. Скоро он истощит силы и замрет.

Из входа муравейника выползает муравей с зерном и удирает от тех, кто нападает. Он, оказывается, из другого муравейника, вор, пришел сюда за чужим добром. Его долгий путь нелегок и лежит через заросли трав. По пути его все время бьют, пытаются отнять у него ношу. И сколько ударов приходится на его черную броню, пока он добирается до родного муравейника! Но более всего удивительно то, что вокруг масса таких же самых зерен на травах, подобных уворованному у соседей!

Прослеживаю путь грабителей, и тогда выясняется, что на злосчастный муравейник нападает не один, а сразу три соседа. Да и сами терпящие набеги как будто заняты тем же. Четыре муравейника, поглощенные заготовкой семян, одновременно тратят массу энергии, чтобы украсть какую-то ничтожную долю запасов у своих соседей.

Здесь прошли обильные весенние дожди и земля покрылась густыми травами. Урожай на них предстоит немалый, да и сейчас немало созревших зерен. К чему же это бессмысленное воровство? Только потому, что два прошедших года были засушливыми, голодными, муравьи, доведенные до отчаяния, объявили друг другу войну, принялись за воровство и самоуничтожение. Сейчас часть рабочих и солдат, вместо того чтобы со всеми вместе убирать урожай, мешают другим трудиться, продолжают прошлогодние кровавые распри, с большим трудом и опасностями воруют чужие запасы.

Сколько надо времени, чтобы угасли инстинкты вражды и вновь наступило обыденное среди жнецов миролюбие. Ведь было же оно прежде! Иначе бы не выросли в близком соседстве друг с другом такие семьи.

Пустыня в цветах

Наконец после пяти лет засухи выдалась дождливая весна и жалкая голая пустыня, обильно напоенная влагою, преобразилась и засверкала зелеными травами и цветами.

Мы отдаляемся от гор Анрахай и едем по кромке большой пустыни Джусандала. По обеим сторонам дороги сверкают желтые лютики. Давным-давно не видал я этого растения. Внутри цветок блестящий, будто покрыт лаком, и от этого каждый лепесток похож на параболическое зеркало, отражающее солнечные лучи, и фокусирует их на центре цветка, на пестике и на тычинках. В тепле энергичней работают насекомые-опылители и скорее созревают семена. Сейчас же, весной, когда так коварна погода и так часты возвраты холода, маленькие солнечные батареи тепла представляют собою замечательное приспособление. Летом, когда солнца и тепла избыток, они ни к чему и таких цветков уже не встретишь.

Появился цветущий ревень Максимовича с большущими, размером со шляпу сомбреро, листьями. Встретилась чудесная одинокая ферула илийская. На ее толстом стебле красуется могучая шапка цветов. На них копошится всякая мелочь: маленькие мушки, муравьи-проформики – любители нектара, важно восседают зеленые клопы.

Я рад феруле, давно ее не видал и нашу встречу пытаюсь запечатлеть на цветной фотопленке. Потом случайно бросаю взгляд в сторону и вижу: вдали целое войско ферул заняло склон большого холма и протянулось светло-зелеными зарослями до самого горизонта. Тут настоящее царство этого растения.

Наша машина мчится от гор в низину и вдруг врывается в красное поле чудеснейших и ярких тюльпанов. Какие они роскошные, большие, горят огоньками, хотя и приземистые. Как миновать такую красоту! И я, остановив машину, брожу в компании своих спутников по красному полю.

Никогда я не видал такого изобилия тюльпанов, хотя путешествую по пустыням четвертое десятилетие. Лежали тюльпаны луковичками несколько лет, жарились на солнце, изнывали от сухости, ждали хорошей весны и наконец дождались, все дружно вышли на свет, засверкали своим великолепием под ярким солнцем и синим небом.

Я приглядываюсь к цветкам. Они разные. Одни большие, другие маленькие. У некоторых красный цвет лепестков необыкновенно ярок, будто полыхает растение огнем. Другие слегка блеклые. Среди красных тюльпанов встречаются чисто желтые и с желтыми полосками на красном фоне. Мои спутники утверждают, что у цветков разного цвета и запах разный: у одних – сладковатый, у других – кислый, есть и такие, от которых пахнет чем-то похожим на шоколад.

Я не могу похвастаться тонким обонянием, посмеиваюсь, не верю тому, что мне говорят. Тогда мне преподносят букет. Действительно, и я чувствую, что у тюльпанов разный запах.

Здесь, в этих зарослях, все растения принадлежат одному виду – тюльпану Грейга. Но почему же у них разный цвет и запах?

Объяснение, в общем, найти не трудно. Но мне кажется, для этого надо быть больше не ботаником, а энтомологом. У очень многих растений цветы изменчивы. Благодаря этому садоводы легко выводят различные сорта. Изменчив и запах, хотя на эту особенность никто не обращал специального внимания. Вкусы и потребности насекомых-опылителей нельзя удовлетворить однообразием приманки – одна и та же пища легко приедается.

Весь день не спеша мы едем среди буйства цветов. Но нам, энтомологам, поживы нет: насекомых совсем не стало после долгих лет засухи. Кто же, думаю я, опыляет такое величайшее множество растений, где же те, для кого предназначено разнообразие окраски и аромата? Растение, которое в какой-либо степени выделяется среди обычных цветом и запахом, больше привлекает внимание, и его чаще посещают опылители, и оно лучше приспособлено к конкуренции со своими собратьями.

Растения пустыни переносят невзгоды климата легче, чем насекомые. Пусть несколько лет будет засуха и перевыпас. В пыльной и сухой почве, дожидаясь хороших времен, растения могут пролежать семенами, луковичками, корневищами, а потом ожить, не то что их шестиногие друзья. Когда же насекомых мало – тоже не беда. Очень многие цветковые растения при недостатке насекомых, принимающих участие в опылении, способны к самоопылению, некоторые же вовсе «перешли на самообслуживание».

Опаленная солнцем пустыня не скоро залечит свои раны.

Омытая дождями

Пробуждение

Чернотелки кверху ногами

Лицо у егеря красное, обветренное, губы потрескались, в болячках.

– Проклятый ветер! – жалуется он. – Сушит землю, сушит человека.

Да, если бы не ветер, был бы сегодня теплый день, а так солнце заволокло прозрачными тучами и горы Калканы закрылись пылью. Ветер свистит в кустах саксаула и эфедры, тучи песка вьются по Поющему бархану, и его гребень будто покрылся лохматыми кудрями.

К вечеру ветер стихает, и тогда наступает изумительная тишина. Всю ночь не шелохнется наша палатка, и только песчаная гора иногда ворчит и бормочет.

Утром нас встречает радостное солнце, синее небо, тишина и тепло. Наспех позавтракав, мы отправляемся бродить по пустыне. Сегодня самый первый теплый день, сегодня – пробуждение природы!

Едва тронулись в путь, как ко мне прицепилась муха. Покрутится у самого лица, сядет на шляпу или кожаную куртку. Я и мухе рад, все же появилось что-то живое. Знаю ее хорошо, даже по имени и отчеству. Это муска люцина, очень похожая на домашнюю. Она также привязана к человеку, хотя значительно более дикая, нежели ее родственница, и может жить в поле. Она провела зиму в укромном местечке и сейчас неспроста ко мне прицепилась. Настойчивая, собирается прибыть на наш бивак. Там она найдет чем поживиться, наестся досыта, а потом, когда мы соберемся в путь, обязательно заберется в машину.

Пригревает. Становится даже жарко в теплой одежде. Приходится постепенно раздеваться на ходу. Природа оживает. Пробежал муравей-бегунок. Под кустом саксаула бродят муравьи-тетрамориумы. Промчался паук-скакунчик. В одном месте земля изрешечена крохотными воронками. Здесь обосновалось семейство личинок муравьиного льва – братья и сестры из одной кладки яиц, оставленной матерью на зиму. Сейчас они соорудили первую ловушку и ждут первую охотничью добычу. От нее зависит успех всей жизни. Кому посчастливится, выживет и не погибнет от голода.

Чуть не наступил на агаму. Совсем вялая, она принимает первые солнечные ванны, еще не успела отогреться.

Песчаный тарантул открыл норку, аккуратно заплел ее стенки паутинками, чтобы не обвалился песок. Норка крупная, хотя паук молод и только к концу весны станет взрослым. Другая норка принадлежит малышке-тарантульчику. Странный разнобой в паучьем обществе!

На спине лежит крохотная чернотелка и вздрагивает ножками. Что с нею? Я беру жука в руки, несу. Может быть, тоже выбралась из зимнего убежища, чтобы отогреться после долгой зимней стужи. Но через полчаса у жука отламывается один усик, хотя ножки продолжают по-прежнему подергиваться. Наверное, чернотелка не греется, а медленно умирает. На всякий случай прячу ее в коробочку, кладу поближе к телу в нагрудный карман рубашки.

Только что выбралась из песка ушастая круглоголовка, едва высунулась на солнце, сонная, холодная, вялая и безвольная. Я слегка ее отогреваю, тогда она передо мною разыгрывает чудесную сцену устрашения, загибает спиралью черный кончик хвоста, широко разевает большой рот, а по углам его, для большей выразительности, раскрывает розовые складки. Зрелище впечатляющее, поневоле испугаешься.

Потом вижу другую чернотелку, тоже лежащую на спине кверху ногами, но уже большую. Она также вздрагивает ногами, сучит ими, движет челюстями. Странные сегодня чернотелки! Уж не гибнут ли от чрезмерной сухости? Подношу каплю воды из фляжки ко рту – и зря. Не нужна чернотелке вода, не желает она ее пить. Может быть, жук лечится солнечными лучами? Глядишь, и выздоровеет?

Еще жарче греет солнце, забегали от куста к кусту ящерички-круглоголовки, Разгорается день, просыпается пустыня, много интересного удастся сегодня увидеть. Но радость коротка. Вдали над рекой поднялась белая полоска пыли. Она растет, ширится. Качнулись безлистные ветки саксаула, заметалась зеленая эфедра, налетел злой и холодный ветер и закрыл горы мглою. Сразу замело песком воронки муравьиных львов, спрятались в свои гнезда муравьи, исчезли чернотелки, ящерицы, не стало насекомых. Не стало и тепла. Сильный порыв ветра унес от меня муху – мою спутницу. Мне жаль ее, привык к ней, долго она на мне ехала.

На биваке я вспоминаю про крохотную чернотелку и вынимаю ее из коробочки. А она как ни в чем не бывало – шустрая, быстрая, веселая, от хвори и следа не осталось – отогрелась у меня в кармане. Тогда я кладу на солнышко в уютный уголок на капоте машины и большую чернотелку, как и положено, кверху ногами.

Проходит несколько часов. Чернотелка забыта, когда же я вспоминаю про нее, то вижу ее на земле все в той же позе на спинке, подергивающую ногами. Сдуло ее ветром.

Мы свернули наш бивак, упаковали вещи в машину, завели ее и поехали в другое место. Большая чернотелка помещена в коробочке возле люка отопления. Из него идет горячий воздух. Через полчаса из спичечной коробки слышится шорох. Наша пленница сучит ногами, ожила: помогло ей лечение солнечными лучами и теплом.

Поздно вечером, перед сном, вспоминая прожитый день, я думаю о том, почему чернотелки принимали солнечные ванны кверху брюшком. Поверхность брюшка больше поверхности спинки, на ней, кроме того, еще и ноги. На спинке толще хитин, крылья срослись, и под ними легкая воздушная прослойка. Летом она предохраняет жука от жары и перегрева. Возможно, на спинке есть еще что-либо препятствующее губительному действию солнечных лучей. В положении кверху ногами к тому же кажешься мертвым, а так, глядишь, попадешься какой-либо голодающей в пустыне пичужке или ящерице.

Белое пятно

Сегодня тепло, пустыня только начала зеленеть, желтыми свечками засветились тюльпаны, воздух звенит от песен жаворонков, и в небе летят журавли, унизали его цепочками, перекликаются.

Полчаса я бреду к горизонту, к странному белому пятну на далеком бугре. Хочется узнать, что за пятно, почему колышется, то застынет, то встрепенется.

Вскоре все становится обычным и понятным. Оказывается, расцвел большой куст таволги, весь покрылся душистыми цветами. На них – пир горой: все обсажены маленькими серыми пчелками-андренами. Сборщицы пыльцы и нектара очень заняты и очень торопятся. Кое-кто из них, заполнив свои корзиночки пыльцой, сверкает ярко-желтыми штанишками и, отягченный грузом, взмывает в воздух. По струйкам запаха прибывают все новые и новые посетительницы. Сколько их здесь! Наверное, несколько тысяч собралось отовсюду.

Ленивые черные мохнатые жуки-олёнки не спеша лакомятся пыльцой, запивают сладким нектаром. Порхают грациозные бабочки-голубянки. Юркие синие мухи блестят, как полированный металл. На самой верхушке уселся клоп-редувий. У него, завзятого хищника, другие намерения.

Куст тихо гудит тысячами крыльев. Здесь шумно, как на большом вокзале.

И еще один необычный любитель цветов, самый настоящий комар-аэдес каспиус. Он выхаживает по цветам на длинных ходульных ногах и старательно запускает хоботок в чашечки с нектаром. Забавный комар! В дождливые весны пустыня плодит немало этих кровососов. Он не один, здесь лакомится масса комаров. Я рассматриваю их через лупу, вижу сверкающие зеленые глаза, роскошно, вычурно загнутые коленцем мохнатые усики и длинные, в завиточках щупики, слегка прикрывающие хоботок. Все комары-самцы – благородные вегетарианцы. Они, не в пример своим супругам, довольствуются одним живительным сиропом, припрятанным на дне крошечных цветов. Кто знает, быть может, когда-нибудь человек научится истреблять комаров, привлекая их на искусственные запахи цветов. А без мужской половины рода не смогут класть яички бесплодные самки-кусаки.

Вооружаюсь сачком и, пытаясь изловить комаров, ударяю им по ветке растения. Куст таволги внезапно преображается, над ним взлетает густой рой пчел, голубянок, мух, клопов, комаров. Многоголосый гул заглушает и пение жаворонков, и журавлиные крики…

Вспоминаю весну 1967 года. Она была затяжной. Потом неожиданно в конце апреля наступил изнуряющий летний зной. Насекомые быстро проснулись, а растения запоздали: они зависели еще и от почвы, а она прогревалась медленно. Странно выглядела пустыня в летнюю пору. Голая земля только начала зеленеть, ничто не цвело. И вдруг у самого берега Соленого озера клубочком засверкал куст гребенщика. Он светился на солнце, отражаясь в зеркальной воде, и был заметен далеко во все стороны. К нему, этому манящему пятну на уныло-светлом фоне пустыни, спешил и я, удрученный томительным однообразием спящей природы.

Крошечный розовый кустик казался безжизненным. Но едва я к нему прикоснулся, как над ним, звеня крыльями, поднялось облачко самых настоящих комаров в обществе немногих пчелок-андрен.

Комары не теряли попусту время. Снова быстро уселись на куст, и каждый сразу же занялся прерванным делом – засунул длинный хоботок в крошечный розовый цветок. Среди длинноусых самцов я увидел и самок. Они тоже были заняты поглощением нектара, и у некоторых уже изрядно набухли от него животики. Но что меня поразило! Я пробыл возле розового куста не менее часа, крутился с фотоаппаратом, щелкал затвором, сверкал лампой-вспышкой, и ни одна из комарих не воспользовалась возможностью напитаться крови, ни один хоботок не коснулся кожи.

Неужели я такой невкусный? Или так задубилась моя кожа под солнцем и от ветров пустыни? Поймал самку в пробирку, приложил к руке. Но невольница отказалась от присущего ее роду питания…

Третья встреча с комарами-вегетарианцами произошла недалеко от второй. Чудесный и густой тугай у реки Или вблизи Соленых озер встретил нас дружным комариным звоном. Никогда не приходилось видеть в тугаях такого изобилия надоедливых кровососов. Пришлось спешно готовить ужин и забираться под полог.

Ветер стих, река застыла и отразила в зеркале воды потухающий закат, синие горы пустыни, заснувшие тугаи. Затокал козодой, просвистела крыльями утиная стая, тысячи комаров со звоном поднялись над нашим биваком, неисчислимое множество острых хоботков проткнуло марлю пологов, намереваясь дотянуться до тела.

Засыпая, я вспомнил густые и розовые от цветов заросли кустов кендыря. Они были обсажены комарами. Кровососы ловко забирались в чашечки цветов, выставив наружу только кончики брюшка да длинные задние ноги. Больше всех на цветах было самцов, но немало лакомилось нектаром и самок. Многие из них выделялись толстым, беловатым и сытым брюшком.

На комарах, лакомящихся нектаром, я не заметил никаких следов пыльцы, не нашел я и пыльников на самом цветке.

В густых зарослях особенно много комаров, и трудно сказать, желали ли крови те, которые лакомились нектаром. Как бы там ни было, самки-вегетарианки с полным брюшком ко мне проявили равнодушие, и, преодолевая боль от множества уколов и всматриваясь в тех, кто вонзал в мою кожу хоботок, я не заметил среди них похожих на любителей нектара кендыря.

Кроме кендыря, в тугаях еще обильно цветет шиповник, зверобой, солодка, на полянках синеют изящные цветы кермека. Они не привлекают комаров.

Утром пришлось переждать пик комариной напасти. Поглядывая через марлю на реку, на горы, на пролетающих мимо птиц, мы ждали спасительного ветерка. Наконец зашуршали тростники, покачнулись верхушки деревьев, от мелкой ряби посинела река и ветер отогнал наших мучителей, державших нас в заточении.

Постыдно убегая из комариного царства, мы вскоре убедились, что вдали от реки и от тугая комаров мало и что у канала, текущего в реку из Соленых озер, неплохие места для стоянки. Розовые кусты кендыря на берегу канала заинтересовали и заставили остановиться. Оказывается, здесь мы долгожданные гости. Облачко комаров поднялось с цветов и бросилось на нас.

Комары усиленно лакомятся нектаром этого растения, благодаря ему сохраняют жизнь в трудное время, когда нет обладателей крови. И он, судя по всему, один из прокормителей этого кровожадного насекомого и растет испокон веков у рек…

Прошло еще несколько лет, я в третий раз встретился с комарами, любящими нектар.

Мы путешествуем вдоль берега озера Балхаш. Жарко, печет солнце, воздух застыл, в машине духота. Справа от нас – безжизненная пустыня, выгоревшая давно и безнадежно до следующей весны. Слева – притихшее лазурное озеро. Я с интересом поглядываю на берег. Может быть, где-нибудь покажутся цветы. Там, где цветы, там и насекомые. Но всюду тростники, тамариксы, сизоватый чингиль да темно-зеленая эфедра. Впереди как будто показалось розовое пятно. С каждой минутой оно все ближе, и вот перед нами в понижении, окруженном тростниками, целая рощица буйно цветущего розового кендыря.

– Ура, цветы! – раздается из кузова грузовика дружный возглас энтомологов, и с машины на землю выпрыгивают с сачками в руках охотники за насекомыми. Мне из кабины ближе всех, я впереди.

На кендыре – многоголосое жужжание. Он весь облеплен крупными полосатыми мухами-тахинами, над ним порхают голубянки, бархатницы, деловито работают разные пчелы, бесшумно трепещут крыльями мухи-бомбилииды.

Ожидая интересной встречи, я с радостью приближаюсь к скопищу насекомых, справляющих пир. Сколько их здесь, жаждущих нектара, как они стремятся сюда, в эту столовую!

Но один-два шага в заросли – и шум легкого прибоя волн заглушается дружным и тонким звоном. В воздух поднимаются тучи комаров. Они с жадностью бросаются на нас, и каждый из нас сразу получает тысячи уколов. Комары злы, голодны, давно не видали добычу и, наверное, давно торчат здесь, кое-как поддерживая существование нектаром розовых цветов. Для них наше появление единственная возможность напитаться крови и дать потомство. И они, обезумевшие, не обращая внимания на жаркое солнце и сухой воздух, облепляют нас тучами.

Дружная и массовая атака комаров настолько нас ошеломила, что мы все сразу, будто по команде, в панике помчались обратно к машине.

Я пытаюсь сопротивляться атаке кровососов, хочу посмотреть, приносят ли они пользу растениям, опыляя их цветы, давлю на себе их сотнями, но вскоре побежден. Комары, преследуя меня, забираются в кузов машины.

Долго мы на ходу машины отбивались от непрошеных пассажиров.

Заботливые хозяева

Что делать, сидеть ли в избушке и, глядя на серое небо, заниматься мелкими делами или рискнуть, решиться на прогулку! А ветер завывает в трубе, бренчит оконным стеклом, шумит в тугаях и раскачивает голыми ветвями деревьев. На тихой речке иногда раздается громкий всплеск: в воду падают остатки ледяных заберегов. Нет, уж лучше оставаться в тепле. Ранней весной в такую погоду все равно не увидеть насекомых.

Но у далекого горизонта светлеет небо, потом появляется голубое окошко. Сквозь него прорываются солнечные лучи, от них уже золотятся далекие горы пустыни Чулак, и тогда появляется надежда на хорошую погоду.

За тугаями, в пустыне, покрытой сухой прошлогодней полынью, должны пробудиться муравьи-жнецы. Любители прохлады, они раньше всех из муравьев встречают весну, и кто знает, быть может, если посидеть возле их гнезд, удастся подглядеть что-либо интересное.

Голубое окошко растет и ширится. Стали тоньше облака. Выглянуло солнце, и сразу все преобразилось. Закричали в зарослях колючего чингиля фазаны, расшумелись синицы, пробудились жаворонки, и понеслась их жизнерадостная песня над просторами пустыни.

Потеплело. Очнулись насекомые. Вот первые вестники весны: ветвистоусые комарики, ручейники, крошечные жуки-стафилины, тростниковые мухи-пестрокрылки. По земле не спеша ползают стального цвета мокрицы. Сейчас они расселяются. Всюду мелькают красные клопы-солдатики. А муравьи-жнецы трудятся давно: пока одни из них протянулись процессиями за семенами, другие пропалывают какую-то сорную траву со своих холмиков. Еще муравьи крутятся возле своих жилищ на сухих стеблях растений, будто кого-то разыскивают, ожидают обязательное и непременное.

Темное с оранжевой грудкой насекомое низко летит над землей, садится на сухую веточку полыни, поводит в стороны длинными усиками и вновь взлетает. Это пилильщик. Чем-то он мне знаком, и я силюсь вспомнить, где и когда я с ним встречался. Он не один. Вот и другой промелькнул в воздухе, третий… И еще летают такие же.

В разгар весны всюду насекомые: они кишат на земле, в траве, под камнями, под корою, толкутся в воздухе, и к этому изобилию привыкаешь как к обыденному, полагающемуся и непременному. Другое дело ранней весной. Каждое насекомое встречается с вниманием, хочется разведать, откуда оно, чем занято, что его ожидает впереди. Вот и сейчас как бы узнать, кто этот пилильщик, зачем он так рано проснулся и отчего кажется мне знакомым.

Воспоминание приходит не сразу, но, как всегда, неожиданно. В памяти всплывает другой весенний мартовский день и воскресная загородная поездка. Тогда испортилась вначале ясная погода, из-за гор выползли тучи, закрыли небо, сразу стало пасмурно, неинтересно. Муравьи-жнецы не испугались прохлады, не прервали своих дел, и мне только и осталось глядеть на них, присев на походном стульчике. И не зря. Из темного хода вместе с трудолюбивыми сборщиками урожая выползло наверх странное бескрылое насекомое, черное, с длинными усиками и оранжевой вздутой бугорком грудкой. Оно казалось необыкновенным, и я не мог сказать, к какому отряду оно относится. Неторопливо помахав усиками, незнакомец скрылся обратно в норку.

Как я корил себя за то, что, желая поглядеть на него, упустил находку. Но счастье улыбнулось. Из темного хода среди муравьев, одетых в блестящие черные латы, вновь показались длинные усики и оранжевая грудка. Секунда напряжения – и находка у меня в руках.

В жилище у муравьев живет множество разнообразных пауков и насекомых. Они издавна связали свою жизнь с ними. Многие очень сильно изменились и стали совсем не похожи на своих родственников. Вот и это насекомое, пилильщик какозиндия диморфа, навсегда потеряло крылья, нашло себе стол и кров у тружеников пустыни – сборщиков урожая.