Текст книги "Маяковский едет по Союзу"

Автор книги: Павел Лавут

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

Прощаясь с медсестрой, Маяковский хотел заплатить ей за дежурство и за разбитый термометр сумму столь же необычную, как та, что он уплатил за миску компота. Сестра очень смутилась: «Я могу получить только по норме, термометр же каждый может разбить, а поэты тем более, они ведь рассеянные».

За два часа до отъезда из Днепропетровска он, не желая нарушить свое обещание, выступил у студентов-горняков.

Поезд подходил к Казатину. Мы вышли в тамбур. Вдоль вагона бежал какой-то человек и кричал: «Товарищ Маяковский, товарищ Маяковский!»

На встречавшем было пальто и два тулупа, полы которых волочились по земле.

– Товарищ Маяковский, я вас встречаю на замечательных розвальнях. Лошади прямо прелесть. Я сам доехал сюда почти за час. А вот вам тулуп, – сказал он срывающимся голосом, снимая с себя тулуп. (Второй был предназначен для меня).

Владимир Владимирович разозлился. До Бердичева ― 25 километров. Директор бердичевского театра, куда мы сейчас направлялись, обещал в телеграмме непременно прислать закрытую машину. Маяковский слаб – держалась температура. А тут, как назло, в начале марта – мороз и вьюга. Маяковский решительно зашагал к вокзалу. Человек, который нас встретил, с трудом поспевая за ним, уговаривал:

– Если вы не поедете и сорвете вечер, меня снимут с работы. А до этого, если я приеду пустой, меня вообще разорвут на части. Сделайте это ради меня! Вы же понимаете – весь город ждет! У нас аншлаг – давно нет ни одного билета!

Я связался по телефону с Бердичевом. Обещали немедленно выслать машину. Представитель бердичевского театра, обескураженный, запахнул на себе оба тулупа и уехал.

В буфете Маяковский облюбовал аппетитный «хворост», запивая его далеко уже не первым стаканом чаю. Официантка косо посматривала на нас, беспокоясь: «Вдруг уедут и не рассчитаются». Она не раз намекала, что, мол, пора платить. Маяковский же, с изысканной вежливостью, разъяснял ей, что расчет производится по окончании, а не во время еды.

В буфет то и дело заглядывал мальчик лет десяти – продавец газет и журналов. На нем было дырявое пальтишко и худая обувь – не по погоде.

Он заходил в буфет в надежде, что найдет здесь покупателей. Да и нужно было обогреться.

Но в дверях – «заслон» в виде бородатого швейцара. Он смотрел на мальчишку недобрыми глазами и каждый раз при его появлении, не раскрывая рта, издавал звук, похожий на длинное иш-ш-ш, что, видимо, должно было означать «п-ш-ш-ш-е-л». Пышные его усы при этом быстро поднимались, как у кота. И стоило ему шевельнуть усом, как мальчишка исчезал за дверью.

Маяковский несколько минут наблюдал эту сценку, потом забасил:

– Мальчик, есть свежие газеты?

– Нет, только вчерашние.

– Их-то мне и надо! Иди сюда! – позвал он.

Не пошло и минуты, как мальчик сидел за нашим столом и, помешивая ложечкой в поставленном перед ним стакане, торжествующе, но вместе с тем не без оттенка беспокойства поглядывал на швейцара.

Владимир Владимирович угощал его и просматривал литературу, которую он продавал.

Маяковский предлагал разные комбинации: «За мои три журнала дай мне один свой, и я тебе еще приплачу». Или: «За один мой журнал дай мне две газеты». Мальчик подолгу обдумывал каждый вариант и неизменно отвергал его. Он боялся, вероятно, подвоха, и чем выгоднее была комбинация, тем она казалась подозрительнее. Тогда Маяковский пошел в открытую: он обобрал десяток газет и журналов, уплатил за них, подарил мальчику почти все свои журналы и дал ему еще в придачу несколько рублей.

Надолго, должно быть, запомнил парень этого необыкновенного проезжего, этого доброго и отнюдь не сказочного Деда-мороза.

Маяковский любил просматривать журналы, даже технические, и быстро находил то, что его интересовало. И теперь он погрузился в чтение. Буфетную тишину нарушил звон колокола, вслед за которым должно было, как обычно, раздаться: «Первый звонок! На Одессу! Поезд стоит на второ-о-о-м пути!» (Это был предшественник громкоговорителя.) Но, ко всеобщему удивлению, швейцар хриплым басом проскандировал: «Товарища Маякокого требует к телефону председатель бердичевского исполкома!»

Народ зашевелился. Кое-кто, возможно, знал это имя, другие – узнавали от соседей. Да и сам по себе человек, направляющийся к телефону, привлек внимание пассажиров.

От телефона Владимир Владимирович вернулся с хорошими вестями: полчаса назад предисполкома выслал свою машину и уверяет, что публика не разойдется.

Прошло больше часа. Звоню в Бердичев. Выясняю, что машина опрокинулась в кювет и пострадала кассирша театра, «Сама напросилась ехать, – сообщили мне потом. – Такой редкий случай: заранее распродать билеты, прокатиться в машине и первой увидеть Маяковского».

Оставался только один выход: отправиться поездом а 10 часов 40 минут вечера. Можно ли, однако, надеяться на чудо, на то, что публика не разойдется и будет ждать с 8 почти до 12 ночи?

Но чудо свершилось!

Маяковский прежде всего спросил директора театра:

– Сколько народу ушло?

– Человек тридцать-сорок.

– Значит, они меньше всего интересуются стихами. Не жалко – скатертью дорога! А те, кто остался, – это настоящая публика. Перед ней приятно и почетно выступать.

Полтора часа он держал аудиторию в радостном напряжении, отказавшись, с ее разрешения, от перерыва. И слушатели, судя по реакции, были вполне вознаграждены за муки ожидания. Был доволен и Маяковский.

Когда Владимир Владимирович звонил в Москву, он прежде всего рассказал об этом случае.

Гостиница в Бердичеве переполнена. Нас устроили в частном «приезжем доме», в комнатке, где не помещались даже две кровати. Подали чай.

– Комната крохотная, а самовар – наоборот! Подумаешь, тоже Тула, – смеялся Маяковский.

Наутро первый вопрос:

– Вы не знаете, что интересного а Бердичеве?

– В местном костеле венчался Бальзак.

– Не будем терять времени, пройдемся, посмотрим костел.

Часа через два мы – в Житомире.

Отдохнув с дороги, Маяковский направился в театр. За кулисами он разговорился со стариком сторожем, который рассказал ему чуть ли не всю столетнюю историю театра:

– Здесь играли крепостные актеры, в ложах восседали царские губернаторы, побывали здесь и белогвардейцы, и немцы, и гайдамаки, и поляки. Много разных знаменитостей бывало.

– Ну, дедушка, таких, как я, наверное, не было.

– Не знаю. Вот послушаю – скажу.

Маяковский начал свое выступление пересказом этого разговора. Необычно, интересно, оригинально и смешно. Этот зачин дал тон всему вечеру.

Завтра – вечер в Киеве.

Ненадолго – Москва и снова – в Киев.

Расположившись в купе, Маяковский извлек газеты и журналы. Среди них – «Новый мир» № 2 (вышедший с опозданием). Листая журнал, он вдруг громко и весело произнес:

– Бабель. «Закат». Пьеса в восьми сценах. Поначалу я думал, что он просто читает оглавление. Но дальше последовало:

– Действующие лица… (Он прочел полностью.) Действие происходит в Одессе, в 1913 году. Первая сцена…

И тут случилось неожиданное. Сюрприз из сюрпризов.

Маяковский не только читал, но и изображал, играл, часто опуская имена. Он повторял отдельные места, хлесткий фразы.

После трех первых сцен он сделал маленький перерыв, а потом дочитал пьесу до конца.

– Это здорово – ничего не скажешь! – заключил он. – Если б только смогли поставить no-настоящему. Это первосортная драматургия.

В Киевском доме коммунистического просвещения собралось много молодежи. Украинская газета «Пролетарская правда» писала в отчете: «Все места заняты, в проходах стоят, всю эстраду обсели, на рояль навалились, под рояль залезли, негде одежду вешать, так что раздевались у порога».

В Киеве Владимир Владимирович побывал на строительстве кинофабрики, встретился с рабочими заводов «Ленинская кузня» и «Большевик», читал стихи по радио. Он придавал большое значение выступлениям по радио и говорил, что радио с лихвой заменит малотиражные издания его книг.

Что запомнилось в Виннице?

Неуютный и тесный вокзал. Кто-то энергично плюет на пол.

Маяковский пытается пристыдить этого человека и советует ему воспользоваться урной. Тот не обращает внимания. Маяковский повышает голос:

– Какая гадость – плевать на пол! Я понимаю – плюнуть в лицо, когда есть за что!

Впоследствии в афише появился заголовок: «Как плюются в Виннице», а на литографском плакате – стихи:

Омерзительное явление, / что же это будет? / По всем направлениям / плюются люди. /… / Товарищи люди, / будьте культурны! / На пол не плюйте, / а плюйте / в урны.

– Удивительно, такой небольшой – и такой грязный городок! А сколько гигиенических парикмахерских: почти на каждой улице «Перукарня»! – сказал Маяковский. – Я насчитал их двадцать три от вокзала до гостиницы. Если не верите – сами подсчитайте. Прямо-таки-«падоракс»! (Это означало парадокс. – П. Л.)

– Вы знаете, целые дни звонят: приехал или не приехал? Теперь мы сможем наконец-то ответить, что приехал, – сказал в Одессе дежурный «Лондонской» гостиницы. (Из-за болезни Маяковского выступление отменялось уже два раза.)

Но телефон в Одессе – еще не факт, – закрепил свою мысль дежурный.

Многие приходили в гостиницу, чтобы лично удостовериться, приехал ли Маяковский. И лишь убедившись, стали раскупать билеты.

Близилась весна. Владимир Владимирович с балкона своей комнаты часами любовался морем.

Пришел гостивший у родных Кирсанов. Маяковский пригласил его выступить сегодня вместе с ним в зале горсовета.

Помню, как Маяковский раскрывал некоторые интригующие тезисы афиши «Слушай новое», такие, например, как «Слово читаемое и слышимое», «Альбом тети или площадь Революции»:

– Стихи я пишу в основном для чтения вслух. И в процессе работы чувствую, как они будут звучать. Я считаю, что в наши дни стихи должны быть рассчитаны главным образом на слуховое восприятие – не для альбома тети, а для площади Революции. Это есть целевая установка. О другом тезисе: «Есенин и есенинчики», «Социальный заказ» – Маяковский говорил:

– Появилась целая армия есенинчиков. Поэты, подражая Есенину, подпадают под его упадочнические настроения. Подражать здесь нечему. Надо бороться с этим поветрием. Бороться новыми революционными стихами. Надо не дожидаться социального заказа, в том смысле, что тебе позвонят и закажут, а самому стараться опережать этот заказ. Поэт должен жить сегодняшним днем и помогать стране строить социализм.

В афише значилось: «Понимают ли нас крестьяне и рабочие?»

– Мы стараемся писать проще и понятнее, – разъяснял Маяковский. – Нельзя сказать, что все стихи одинаково понятны всем. Поэты должны стремиться писать и для людей, обладающих малым запасом слов. Авангард рабочего класса, передовые крестьяне – понимают. Нельзя забывать и того, что культура в нашей стране растет, и таким образом, наши вещи со временем будет читать все большее количество рабочих и крестьян.

Одесский медицинский институт был буквально осажден молодежью, желающей попасть на вечер.

Кто-то крикнул изо всей силы: «Дивчата, сидайте хлопцам на колени, иначе ничего не выйдет!» Но и это не помогло: зал, рассчитанный на 400 человек, уже вобрал свыше тысячи. Слушатели разместились и под столом. Маяковского и Кирсанова прижали к трибуне. Пот лил с них градом.

Возможно, по уплотненности зала, этот вечер был рекордным в практике поэта.

После вечера, когда мы остались одни, я показал свой ботинок с оторванной подметкой.

Маяковский рассмеялся:

– Вот оно что значит: «На ходу подметки рвут».

В Одессе сумели доказать, что такое действительно бывает.

Высокий Маяковский и низенький Кирсанов (провожавший его) шагали по перрону до самого отправления поезда в Москву и о чем-то горячо говорили.

От Киева до Москвы нашей попутчицей оказалась киноактриса Юлия Солнцева.

Маяковский пригласил ее к нам в купе из соседнего вагона. Проводник требовал, чтоб она вернулась к себе: «Не имеет права переходить в вагон высшей категории». Владимир Владимирович не соглашался с прихотями проводника и принципиально не отпускал Солнцеву, уговаривая ее остаться. Солнцева спросила Маяковского: «Почему вы выходите на каждой станции?»

– Я должен все знать, иначе мне неинтересно.

В Москве Маяковский предложил «не ждать у моря погоды» – то есть такси, а взять извозчика.

– Успокоительная процедура!

С Киевского вокзала путь порядочный – за Таганскую площадь. У Бородинского моста Владимир Владимирович с увлечением рассказывал о побеге политкаторжанок из женской Новинской тюрьмы:

– Это было в 1909-м. Я сам принимал участие. Помогали мама и сестры. Они сшили гимназические платья для каторжанок.

Он жадно смотрел по сторонам. У Смоленского рынка его взгляд остановился на большущем рекламном щите.

– Когда въезжаешь в город, сразу па афишам чувствуешь, чем он дышит. Я прочитываю почти все афиши. Представьте: вдруг со щитов исчезли бы все афиши – впечатление вымершего города.

ОТДЫХАТЬ НЕКОГДА!.

На юге Маяковский бывал ежегодно, хотя ни Крым, ни Кавказ не были для него просто курортом. «Отдыхать некогда!» – говорил он.

Здесь он работал, подчас не менее интенсивно, чем в Москве. Лишь одному Крыму, например, посвящено тринадцать стихотворений, написанных в Крыму. Тут же он заканчивал в 1927 году поэму «Хорошо!» и создал многие другие произведения.

Я езжу / по южному / берегу Крыма, – / не Крым, / а копия / древнего рая! / Какая фауна, / флора / и климат! / Пою, / восторгаясь / и озирая. / Огромное / синее / Черное море.

А в другом стихотворении о Крыме:

Хожу, / гляжу в окно ли я – / ЦВЕТЫ / да небо синее, / то в нос тебе / магнолия, / то в глаз тебе / глициния.

Маяковского спрашивали;

– Почему вы так много выступаете на курортах? Это пахнет гастролерством.

– У товарищей неправильный взгляд на курорты. Ведь сюда съезжаются со всего Советского Союза. Тебя слушают одновременно и рабочие, и колхозники, и интеллигенты, Приходят люди из таких мест, куда ты в жизни не попадешь. Они разъедутся по своим углам и будут пропагандировать стихи, а это – моя основная цель. Почему-то существует еще до сих пор неправильное мнение о курортах: как будто там отдыхают только привилегированные. Посмотрите, кто теперь в домах отдыха и санаториях. Вот для них я и выступаю и думаю, что делаю неплохое дело.

В Ялте я показал Владимиру Владимировичу выписку из протокола заседания Совета Народных Комиссаров Крыма.

Он обрадовался:

– До чего приятно! Специально слушают в Совнаркоме! О чем? Об освобождении лекций Владимира Маяковского от налогов! Постановили… Что постановили? Принимая во внимание агитационно-пропагандистское значение… освободить! Дайте еще раз посмотреть! Поймите – это сильно. Значит, я нужный поэт.

Из Ялты в Симферополь он приехал с художником Натаном Альтманом. Они поселились в одном номере: Маяковский не отпускал от себя людей, которых любил. Он был неразлучен с Альтманом, и тот присутствовал почти на всех его вечерах.

Возвращаясь из Ливадии в Ялту, мы распевали песни (впрочем, крику было больше, чем пения). Я пытался петь на «вольные» мотивы стихи Маяковского. Кое-что ему нравилось, и он даже подпевал. А иногда ни за что не желал мириться с «подтасовкой». Его любимая ария «Еще одно последнее сказанье…» сменилась «Гренадой» Светлова.

– Здорово сделана вещь! Люблю!

«Гренаду» мы пели на мотив «Яблочка». Увлеченно и вместе с тем сдержанно. В одном месте в перебил:

– У Светлова «ответь, Александровск, и Харьков, ответь…», а вы поете «скажи, Александровск».

– Это я нарочно. Так лучше. Остальное все хорошо.

В другой раз мы неслись в открытой машине из Севастополя. Возникли Байдарские ворота, о которых сказано так точно и выразительно:

И вдруг вопьешься. / любовью залив / и душу, / и тело, / и рот. / Так разом / встают / облака и запив / в разрыве / Байдарских ворот. / И сразу / дорога / нудней и нудней…

В том месте, где дорога пошла «нудней и нудней», Владимир Владимирович открыл железную коробку (в ней оставалось несколько папирос) и тут же закрыл ее:

– Бросаю курить! – крикнул он. И коробка летит в море. (Конечно, до моря далеко – оно только кажется рядом.) Именно после этого и родились строки:

Я / сегодня / дышу как слон, / походка / моя / легка, / и ночь / пронеслась, / как чудесный сон, / без единого / кашля и плевка. /… / Граждане, / вы / утомились от жданья, / готовы / корить и крыть. / Не волнуйтесь, / сообщаю: / граждане – / я / сегодня – / бросил курить.

В Кисловодском «Гранд-отеле» для Маяковского и его спутников – Натальи Брюхоненко и Валерия Горожанина – были забронированы три номера. Я приехал туда на 5 дней раньше. Встретив знакомого артиста-певца, который слонялся в поисках ночлега, я предложил ему поселиться пока в номере, предназначенном для Маяковского. Сам я тоже перешел туда – за компанию.

На рассвете нас разбудил стук в дверь. Оказалось, Маяковский с друзьями приехал раньше, чем я рассчитывал. Я, естественно, очень смутился и сказал, что мы сейчас же перейдем в другой номер.

– Ни за что! Вы с ума сошли! Продолжайте спать, – успокаивал меня Владимир Владимирович. – Дайте только ключи от других комнат.

И, извинившись за ранний визит, он ушел в мой номер.

Небольшое отступление.

Второго сентября 1927 года, точнее – в ночь на третье произошло землетрясение в Крыму.

Маяковский за несколько часов до этого отплыл из Ялты в Новороссийск. Казалось, повезло. Но не совсем. Землетрясение настигло его в открытом море. Ночью внезапно разыгрался сильнейший шторм. О том, что ночью было землетрясение, пассажиры узнали лишь днем в Новороссийске.

Маяковский и его попутчики испытали мытарства переезда: из Новороссийска до Тихорецкой, снова ожидания, отсюда до Минеральных Вод и в ночь добрались до Кисловодска.

Газеты пестрели сообщениями о крымском несчастье.

В стихотворении «Солдаты Дзержинского» есть такая строка:

Будут / битвы / громще, / чем крымское / землетрясение.

А вскоре за этим событием появилось стихотворение «Польза землетрясений». Оно кончалось так:

Я землетрясения / люблю не очень, / земле / подобает – стоять / Но слава встряске – / Крым / озабочен / больше, / чем не ять.

Удалось провести лишь одно выступление – в Пятигорске. Маяковский заболел сильнейшим гриппом. Остальные вечера пришлось переносить и отменять.

Железноводская публика узнала об отмене вечера перед самым началом. Все билеты проданы. Назревал скандал. Отдельные лица в толпе особенно рьяно подстрекали остальных: «Ничуть не болен!», «Передумал!», «Знаем мы эти болезни!»

Чтобы не огорчать больного, я скрыл всю эту историю, хотя он живо интересовался подробностями. Через несколько дней до него все же дошли слухи о скандале.

Накануне ко мне приехала из Москвы знакомая, и мы навестили больного. Гостья вскоре удалилась, а я остался. Маяковский ко мне а упор:

– Где вы нашли такую красивую жену?

Я пытался отшутиться: Во-первых, как правило, жен не ищут, во-вторых, она пока не жена, а кандидат в жены – невеста, мы еще не расписались, и, наконец, главное, не я ее искал, а она меня нашла, В Москве она сняла угол в квартире, где я живу, на Таганке.

Однажды, когда я возвратился домой из поездки, хозяйка меня, с места в карьер, заинтриговала: «Когда придет с работы моя новая квартирантка, то я за вас не ручаюсь!»

– Мне все ясно. Крепко вас поздравляю, – уверенно заключил Владимир Владимирович.

Хозяйка и Маяковский оказались правы: вскоре мы поженились.

В Ессентуках и Кисловодске менялись дни и часы выступлений (непривычное время – пять часов). Пока печатались новые афиши, решили срочно сделать наклейки на старые.

Маяковский частенько вникал в детали «производства». Вот и здесь Владимир Владимирович включился в работу. Написав один внушительный плакат, он, стоя на коленях, засучив рукава, принялся за наклейки. Он писал с невероятной быстротой и раскладывал их на полу для сушки. Папиросный окурок заменил ему кисть, а чернила – краску.

– Это детские игрушки по сравнению с «Окнами РОСТА», ― сказал Маяковский.

В 1929 году Владимир Владимирович, нарушив традицию, решил ехать сначала на Кавказ.

В первых числах июля я шел в Москве по Солянке, держа кулек с клубникой. Из-за угла – Маяковский. Рука моя испачкана ягодой, и я не протянул ее, а сделал извинительный жест.

– Так как я в принципе против рукопожатий, то это даже кстати, – сказал он. – Как жена, ребенок? Когда вы, наконец, уедете в Сочи?

– Эту клубнику я несу в родильный. Завтра выписываю жену и исчезаю из Москвы.

– Значит – договорились? Еще раз поздравляю! Имя уже придумали? Советую обязательно назвать его Никитой или Степаном. Вот у Шкловского есть Никита, и он не жалуется. Замечательное имя! Поверьте мне! Ну, пора! Торопитесь, умоляю! До свидания в Сочи!

Спустя несколько месяцев я снова шел по Солянке, но теперь с ребенком на руках. Маяковский проезжал в «Рено» и, открыв дверцу, на ходу крикнул:

– Привет, Никита!

В Сочи, поселившись в скромном номере «Ривьеры», Маяковский тотчас достал из чемодана каучуковую ванну (это был большой, складной таз с громким именем «ванна») и попросил у горничной горячей воды. Та всплеснула руками:

– Просто удивительно! Вздумали в номере купаться! Кругом море, а они баню устраивают!

Маяковский вежливо уговаривал ее:

– Не понимает девушка, что в море основательно помыться невозможно. Грязь может долипнуть еще.

После процедуры он оделся особенно тщательно.

– Хочу выглядеть франтом. – И игриво: – Недаром я мчался в Сочи.

– Вы ведь против франтовства? – заметил я.

– Бывают в жизни исключения. Еду к девушке. И вообще, для разнообразия можно иногда шикарно одеться!

И посоветовался, какой галстук повязать…

В кафе повезло: подали «хворост» и любимое розовое варенье.

– Моя мама делает розовое варенье – это вещь! Недавно подарила мне большую банку, – поведал Владимир Владимирович.

К столику подсели артисты Большого театра Мария Рейзен, Леонид Жуков и иже с ними. Маяковский просил заменить розетки настоящими блюдцами, а то «негде размахнуться».

Ему приятна была встреча с сестрой Людмилой Владимировной здесь, в поездке. Он пригласил ее на свой вечер.

В летнем сочинском кинотеатре люди сидят, стоят и висят (на заборе и на деревьях за забором).

Афиша гласила: «Леф и Реф – новое и старое – стихи и вещи». Под «вещами» в данном случае подразумевались крупные произведения.

Маяковский читал отрывки из первой части «Клопа». Ярко, в образах, исполнил он три картины, почти не повторяя имен действующих лиц.

Попутно приведу такой разговор. Когда приближалась премьера «Клопа» в театре Мейерхольда, Маяковский неожиданно спросил меня:

– Как, по-вашему, лучше назвать пьесу: «Клопы» или «Клоп»?

Подумав, я ответил:

– Конечно, «Клоп».

– А почему так?

– А потому, что «Клопы» – это нечто массово-стихийное, название само по себе уже отпугивает, шокирует зрителей. А «Клоп» не так страшен, и это – обобщенно и вместе с тем более конкретно и точно. Есть другая сторона дела, чисто формальная: четыре буквы лучше читаются и выигрышнее на афише, чем пять.

– Я тоже склоняюсь к «Клопу», небольшие колебания были, и я решил проверить на людях. Все в основном за единственное число. Твердо остается «Клоп».

В сочинской афише были сокращены все названия стихотворений: «Товарищу Нетте ― пароходу и человеку» называлось просто «Нетте», «Сергею Есенину» – «Есенину». Все заграничные стихи шли под общим заголовком – «Разная эаграничность». «Стихи о советском паспорте» вовсе не значились, но он их читал неизменно.

Маяковский говорил незадолго до смерти, что он собрал чуть ли не 20000 записок. Скорей всего, что это лишь свойственная поэту гипербола. Но если реальна лишь половина этого количества, то и тут есть что почитать и над чем задуматься.

Говорил Владимир Владимирович и о том, что он собирается написать книгу под названием «Универсальный ответ записочникам». И хотя уже был составлен план работы, к сожалению, замысел остался неосуществленным.

Иногда казалось, что одно и то же лицо настигает Маяковского в разных городах – до того были порой похожи одна записка на другую. Он разил таких «записочников» острым словом, но они всплывали снова и снова.

Нередко во время выступлений вырастала гора записок. Ответы на них занимали порой столько же времени, сколько и сам разговор-доклад. Записочный ажиотаж переходил подчас в перепалку. Выкрики с мест сливались в нестройный гул смельчаков-задир.

Однажды поэт не без огорчения сказал:

– Товарищи! Я прекрасно понимаю, что ругательные записки пишутся одиночками, а не всем залом, но и над ними я потею достаточно, чтобы доказать, рассказать и оправдаться!

Приведу ответы на своеобразные, специфические, я бы сказал, курортно-развлекательные записки:

«Утверждают, что вы почти не пользуетесь трамваем и очень редко ходите пешком. Как же вы передвигаетесь?»

– Товарищу, очевидно, хочется, чтобы я ему открыл тайну моего заграничного автомобиля.[49]49
  Обладателя автомобиля в ту пору зачисляли чуть ли не в крезы. Малолитражка Маяковского «Рено» ― маленькая, не под стать ее владельцу, казалась роскошью.


[Закрыть] Но он задает вопрос ехидно и трусливо. Дорогой товарищ, я даже не затрудню себя специальным для вас ответом, ибо на случай таких дурацких вопросов и сплетен у меня есть уже готовый стихотворный ответ:

Не избежать мне / сплетни дрянной. / Ну что ж, / простите, пожалуйста, / что я / из Парижа / привез Рено, / а не духи / и не галстук.

«Вы считаете себя хорошим поэтом?»

Маяковский – резким тоном, во весь голос:

– Надоело! Мне наплевать на то, что я поэт! Я прежде всего считаю себя человеком, посвятившим свое перо сегодняшнему дню, сегодняшней действительности и ее проводнику – Советскому правительству и нашей партии!

«Почему провалился „Клоп“?»

– Клопа-то поймали, а вы со своей запиской действительно провалились.

А вот записка, которую он неожиданно оглашает нарочито пискляво:

«Голос ваш сочен, / Только противен на вкус. / Потому-то я в Сочи / Вами не увлекусь».

– Это результат прямого воздействия южного климата.

«Почему вы так много говорите о себе?»

– Я говорю от своего имени. Не могу же я, например, если я полюбил девушку, сказать ей: «Мы вас любим». Мне это просто невыгодно. И наконец, она может спросить: «Сколько вас?»

Последние два слова он уже кричит а рупор из сложенных ладоней.

«Почему вы так свободно себя держите? Ваш доклад – скорее веселое времяпрепровождение».

– Я стремлюсь к тому, чтобы мой доклад был живым, а не сухоакадемическим и нудным. И думаю, что мне это до некоторой степени удается. Я вообще считаю, что надо стремиться жить и работать весело. Если бы мое выступление было неинтересным, народ уходил бы. Но, как видите, никто не уходит. Впрочем, я должен сознаться, что однажды был такой случай – женщина поспешно покинула зал. Мои огорчения быстро рассеялись, как только я узнал, что ей вышло время кормить ребенка.

Гнусавый фальцет, сидевший у самой сцены, глядя в глаза поэту и жестикулируя, решил его пристыдить:

– Бросьте, это вы уже говорили в Киеве!

– Вот видите, товарищ даже подтверждает этот факт!

Эффект необычайный – раздались аплодисменты, дружно и долго смеялись.

«Ваши стихи непонятны массам».

– Что значит «непонятны»? Смотря для кого. Даже центральная газета, например, не может быть понятна буквально всем. Имеются разные газеты: специально «Крестьянская газета» и другие. Нельзя писать стихи для людей, имеющих в своем арсенале триста слов. ЦК партии в двадцать третьем году направил одного товарища обследовать Воронежскую губернию. В то время в Москве была сельскохозяйственная выставка. Оказалось, что крестьяне не понимают, что такое павильон. Только один сказал, что он понимает. Когда у него спросили: «Что же такое павильон?» ― он ответил: «Это самый главный, который всеми повелевает». Шекспир знал двадцать тысяч слов. Мы с вами знаем тысяч десять. А некоторые – только триста. Разберитесь. Но все же я стараюсь писать и для людей, обладающих малым запасом слов. В дальнейшем буду стараться больше работать в этом направлении.

Маяковский рассматривает новую записку:

– Опять стихи! Не знаешь, куда скрыться от них!

«Приветствую душой вас, Маяковский! / Как pад… Приветствую сто раз! / О, я себе завидую чертовски, / Что наяву пришлось увидеть вас! / Подумать, современного поэта / Желает всяк по-своему воспеть, / И я, пока душа еще согрета, / Весь трепещу при имени „поэт“. 22.VII И.А. Базов»

Пауза. Маяковский говорит:

– Прошу соседа облить Базова холодной водой, чтоб не так «трепещал».

«Почему вы не читаете по радио?»

– Это – умная записка. По радио я читаю, но мало. Постараюсь больше читать, это очень нужное и важное дело.

В Хосте в то время отдыхали артисты-москвичи (Е. Илющенко, Н. Михайловская, Анель Судакевич, Асаф Мессерер, Ал. Царман и другие). Туда же должна была приехать знакомая Маяковского актриса Вероника Полонская; к ней и направился Владимир Владимирович сразу же по приезде в Сочи, но не застал ее: она появилась несколькими днями позже.

Хоста сегодня – это большой благоустроенный курорт, младшая сестра Сочи. Тогда же это было село, лишенное примитивного комфорта. Здесь не было даже настоящего клуба – а был полутемный сарай мест на 250. И в этом так называемом клубе сельсовета не набралось и половины зала.

Маяковскому никогда не приходилось выступать в таких условиях. Он был явно не а духе. Но артисты дружной компанией заняли первые места и сразу внесли оживление.

Да и сам поэт оживился.

– В темноте, да не в обиде, – начал он. И все пошло непринужденно и весело.

Не повезло и в Гаграх: дождь отпугнул и без того туго раскачивающуюся публику.

Владимир Владимирович приехал из Сочи с артистами Анелью Судакевич и Асафом Мессерером. Долго обсуждали: быть или не быть вечеру – ведь кинотеатр открытый. И только перед самым началом дождь прекратился, и «кворум» набрался.

Рядом, в киоске, продавались фотографии артистов. Маяковский закупил все открытки киноактрисы Анели Судакевич, и мы с любопытством наблюдали, как он, стоя у кассы, премировал ими тех, кто покупал билет на его вечер. Вслед за этой шуткой последовала другая. Он встал у входа и с озорством обрывал билеты.

Когда он, наконец, взобрался на эстраду, из публики раздался голос:

– Довольно дурака валять! Пора начинать! Деньги брали, а толку не видно!

– Кто хочет уходить, не задерживаю! Получите три рубля и не мешайте. Передайте ему, – он достал деньги и протянул в публику. – Пусть кассирша не волнуется, я из своего кармана. Что же вы испугались? Получайте! – не отставал Маяковский.

Человек, к которому он обращался, подошел к эстраде. Публика зашевелилась. Кто-то крикнул:

– Самый дорогой билет стоит полтора, а он сидит за полтинник.

– Пусть знает мою доброту и запомнит, что на Маяковском никогда не прогадаешь, а можешь только заработать!

Тот, кто получил три рубля, хотел было уже остаться, но публика смотрела на него так, что он вынужден был покинуть зал.

Любопытная деталь. За соседним столиком «Восточного ресторанчика», куда мы перекочевали после вечера, сидел тот самый бузотер. Надо полагать, что он все же прошмыгнул в зал. Теперь, после вечера, на трешку Маяковского он приготовился «кутить». В его адрес полетели шутки, уколы, насмешки. Это оживило нашу и без того оживленную компанию.