Текст книги "Маяковский едет по Союзу"

Автор книги: Павел Лавут

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

ДВА ПОЭТА

В начале февраля 1927 года я из Харькова телеграфировал Маяковскому о сроках выступлений. Когда же вернулся в Москву, он встретил меня смехом:

– Не из сумасшедшего ли дома вы давали телеграмму? Зимой – в поле? Бред!

И показал телеграфный бланк. Там было написано: «Восемнадцатого поле, 10/20 Курске, 22 Харькове».

Я протер глаза. Ничего не изменилось. Телеграф перепутал: «поле» означало Тулу, а 10/20 – 19.20.

Владимир Владимирович пригласил с собой в поездку Николая Асеева. От Москвы до Тулы время проходит незаметно: поэты беседуют о стихах, играют в «тысячу».

– Кто кого? – спрашиваю.

– Ясно, Асеев. Мне ли с ним тягаться! – отвечает Маяковский. – Я стесняюсь брать с него фору, вам же он свободно даст сто очков.

У Асеева идеальная память. У Маяковского тоже, но он малость рассеян в игре.

В Туле берут общий номер.

В двух газетах – статьи. В одной ― мирная афиша. Даже не плакатной формы. О футуристе Маяковском она говорит скромнее, чем о местном митрополите Виталии. Унылой лентой тянется длинное: «Маяковский» (лента – 216 сантиметров. – П. Л.).

В другой газете некий Медведев, восторженно отзываясь о Маяковском, предлагая словесникам изучать «его вклад в сокровищницу русского языка», писал:

«Маяковский едет в Тулу. Это хорошо. Владимиру Владимировичу (так зовут Маяковского) давно бы нужно это сделать. Главное, его в Туле, как и везде, знают. Да, да, знают, и обиднее всего – не понимают. Не понимает его тульская интеллигенция (я, конечно, не говорю об исключениях), не понимает его и рабочий класс города Тулы…»

Газета снабдила статью примечанием: «На спорные положения автора редакция ответит после обмена мнениями».

Вечер открыл Маяковский. Он представил Асеева, о котором не упоминалось в афишах (его поездка поначалу не планировалась).

– Со мной приехал талантливый поэт Асеев. Своими стихами он доставит вам немало удовольствия. Для вас – несомненный выигрыш.

Выступали по очереди. Пока один читал, другой просматривал записки. Среди них были такие:

«Приходилось ли вам за границей читать свои произведения, и если да, то как вас там, понимали или нет?»

«Даешь „Облако в штанах“!»

«Правда ли, что вы не могли оторваться от „Евг. Онегина“ целую ночь?»

«Ну как, дружок, Тула-то какое произвела на тебя впечатление и не напишешь ли что-либо о Туле?»

«Вы так живо описывали, как на пароходе тошнило всех на третий класс, так что можно подумать, что вы ехали как раз там».

«Тов. Маяковский! Ваши стихи хорошо читает Бася Бисевич[18]18
  Бася Бисевич в те годы была студенткой. Потом она действительно стала артисткой. Произведения Маяковского занимали большое место в ее репертуаре.


[Закрыть]. Вам далеко до нее!»

– Я приветствую Басю Бисевич и со своей стороны приложу усилия, чтоб ее догнать.

Зал расхохотался.

Поздно ночью отправляемся в Курск, в котором Асеев провел свою юность. Маяковский интересуется подробностями жизни тех лет.

На первом вечере народ еще был. На втором – четверть зала. Маяковский предложил «зазывать публику»… Принимаем экстренные меры: вход свободный. Я попробовал даже осуществить мысль Владимира Владимировича и вышел на улицу. Но там – ни души.

…В Харькове на афише уже красуются оба имени и на двух языках.

Маяковский поначалу обрадовался и тут же возмутился. Фамилии поэтов стояли не по алфавиту. Владимир Владимирович потребовал внушить местным театралам, которые взялись печатать рекламу, что это бестактно, и просил меня в дальнейшем быть в таких случаях настороже. (Ведь я-то послал им текст, придерживаясь алфавита.)

Когда Маяковский в Москве составлял текст афиши, я удивился: «Почему вы намечаете программу и за Асеева?» Он ухмыльнулся:

– Я лучше знаю, что ему нужно читать. Пишите: «Синие гусары», «Оранжевый свет», «Через головы критиков», «Колокола», «Обрез», «26» и др.

Все это и вошло в программу вечера.

Театр Держдрамы (Государственный театр драмы) переполнен. Маяковский вел разговор-доклад: «Даешь изящную жизнь».

В Технологическом институте состоялся вечер специально для студентов – билеты очень дешевые. Маяковский одобрил:

– Вот видите, все довольны: и студенты, и мы. Опыт удался. Дешево и полно. Так и надо: бить на количество. Это самое важное.

Невзирая на февраль, сам по себе город Киев, неповторимый по своей красоте, вселял в обоих поэтов дух бодрости и задора. Много и успешно выступали. В один из вечеров прекрасно провели время у знакомых Владимира Владимировича. Прилив чувств наблюдался и назавтра, когда поэты затеяли почему-то посреди дня «пасьянс». И это, казалось бы, мирное занятие превратили в азартную игру – страсти разгорались. Но игровой запал внезапно был нарушен. Я принес свежий номер «Известий». Развернули. Маяковский вскочил:

– Как могли напечатать такую дрянь?

Вспылил и Асеев.

Подвал за подписью Полонского назывался «Леф или блеф?».

Они читали, перечитывали, снова возвращаясь к отдельным местам. Отшвыривали газету и опять хватались за нее, в пылу раздражения намечая план разгрома автора…

В Харькове получили продолжение этой статьи – в «Известиях» от 27 февраля. А месяц тому назад их задела в той же газете статья Ольшевца «Почему Леф?», которая вместе с вышеупомянутой стала предметом обсуждения на собрании сотрудников журнала «Новый Леф» 5 марта 1927 года в Москве.

Для того чтобы познакомить хотя бы со стилем и духом статьи «Леф или блеф?» со скромным подзаголовком – «Заметки журналиста», стоит привести выдержки:

«Перебрасываю страницы: статья „Караул“ Владимира Владимировича Маяковского. Почему кричит „караул“ наш знаменитый поэт?! Оказывается, написал он сценарий, про который сам Виктор Шкловский сказал: „Тысячи сценариев прочел, а такого не видел. Воздухом потянуло. Форточку открыли“. Но правление Совкино сценарий отвергло. Об этом вот происшествии и кричит „караул“ в редактируемом им журнале В. В. Маяковский… По отрывку трудно судить о достоинствах целого. Но если „целое“ походит на опубликованную часть, – я за Совкино! Пусть кричит „караул“ один Маяковский. Времени у него много, делать ему, очевидно, нечего. Заставлять же кричать „караул“ многотысячную массу кинозрителей нет смысла…

В статье, написанной в стихах, Маяковский договаривает то, чего не договорила передовица. В нашем искусстве и реализма всамделишнего нет. Настоящие „реалисты“ это – они, лефы, а все прочие – „блюдо– рубле– и тому подобные лизы“[19]19
  Цитата из стихотворения «Письмо Горькому», названного критиком умышленно «статьей в стихах». Мысль поэта здесь искажена.


[Закрыть].

…И дальше рубленой прозой сухо рассказывается о том, что они, лефы, без истерики, деловито строят завтрашний мир. Скажите, пожалуйста! А мы этого-то и не заметили!»

Статья была издевательской. И хоть в ее «послесловии» говорилось, что она якобы не направлена против Маяковского, Асеева, Третьякова, Шкловского и других лефовцев, что, мол, «взятые порознь – они заслуживают всяческих похвал: имена их – среди самых видных в рядах советской литературы», на самом же деле Маяковский был представлен в статье в ложном свете.

По пути в Москву говорили об одном и том же, об ответе Полонскому.

«Леф или блеф?» – так была озаглавлена не только статья В. Полонского, но и диспут, состоявшийся в большой аудитории Политехнического музея 23 марта[20]20
  Мне удалось отыскать исчезнувшую было стенограмму диспута (к сожалению, неправленую).


[Закрыть]. На афише значилось:

«Выступают от Лефа: Н. Асеев, О. Брик, В. Жемчужный, М. Левидов, А. Лавинский, В. Маяковский, В. Перцов, А. Родченко, В. Степанова, В. Шкловский.

Против: Л. Авербах, А. К. Воронский, О. Веский, И. Гроссман-Рощин, В. Ермилов, И. Нусинов. Приглашен В. П. Полонский и все желающие из аудитории. Вечер иллюстрируется новыми стихами лефов».

Аудитория не вместила всех желающих.

Председательствовал В. Фриче. Выступали не все перечисленные в афише, а Маяковский и Полонский (два основных полемиста), затем: Асеев, Шкловский, Нусинов, Авербах, Левидов, Бескин.

Бой разгорелся жаркий. В. Фриче не раз призывал аудиторию к порядку. Дошло даже до того, что он заявил: «Я буду вынужден сложить с себя звание председателя, а вы знаете, что это грозит срывом собрания».

Маяковский произнес вступительное слово. Он же заключал.

Спустя два месяца Полонский в «Новом мире», как бы продолжая диспут, опубликовал статью «Блеф продолжается», а в журнале «Красная новь» появилось «сочинение» А. Лежнева с уничтожающим заголовком «Дело о трупе». Автор в недостойном тоне нещадно громил «Леф».

НА БЕЛОРУССКОЙ ЗЕМЛЕ

Жду Маяковского в главном вестибюле Белорусского вокзала. И вот он вырос у дверей, размахивая двумя чемоданами. Я удивился:

– Что вы так размахались, силу показываете?

Едва заметная улыбка, и чемодан раскрыт. Пустой, легкий.

– Помните, я вам обещал? Получайте!

– Большое спасибо! Но вы напрасно беспокоились. Я бы сам заехал к вам и все туда бы уложил.

– Я рассчитал заранее. И Маяковский берет у меня из рук старый чемодан и кладет его в пустой новый.

О таком чемодане (большом и легком) я действительно мечтал: ведь только в этом году я был в разъездах 250 дней!

В Смоленске при выходе из вокзала – пробка. Толкаются, как на пожаре. Маяковский видит: затерли старуху с мешком – и своей мощной фигурой сдерживает натиск. Старуха спасена, а Маяковского понесло людским потоком.

В гостинице такой разговор:

– Жаль, что приходится сегодня уезжать, номер хороший, ― сказал Маяковский.

– Самый лучший. В нем сам Луначарский жил. Народу ходило к нему, ужас! – говорит дежурная.

Маяковский:

– Ну, конечно, мне до него не дотянуться, но зато я стихи пишу, а он – нет. Он просто начальство и прозаик.

После вечера в Гортеатре мы покидаем Смоленск, и на рассвете – в Витебске. Владимир Владимирович здесь впервые. Он предлагает прогуляться.

За мостом над узенькой Двиной крутой подъем по Гоголевской. Я прошу замедлить шаг, но это не в его натуре. Тогда под предлогом передышки я остановился и тем самым вернул себе попутчика.

Именно в эту минуту мне бросилась в глаза вывеска на противоположной стороне улицы.

Раки, кружка пенистого пива и надпись: «Завод им. Бебеля».

Я вопросительно посмотрел на Маяковского, как бы ища ответа: что это значит? Он только улыбнулся, потом скривил рот и молча продолжал путь. То и дело поэт заносил что-то в записную книжку. Тогда, как я понял позже, возникали уже наброски стихотворения «Пиво и социализм» (первоначальное заглавие – «Витебские мысли»)[21]21
  В афише стихотворение было озаглавлено: «Имени Бебеля». С эстрады же он объявлял по-разному: «Пиво и социализм», «Рак и пиво». Чаще же всего: «Рак и пиво завода имени…», подчеркивая последнее слово.


[Закрыть].

Даже в бильярдной, в которую мы попали в безлюдное дневное время, Маяковский умудрялся то и дело между ударами заносить в записную книжку наброски этого сатирического стихотворения.

Незначительный, казалось бы, факт был обобщен:

Товарищ, в мозгах просьбишку вычекань, да так, чтоб не стерлась, и век прождя: брось привычку (глупая привычка!) – приплетать ко всему фамилию вождя.

Еще одна бессонная ночь (пересадка).

В седьмом часу курьерский привез нас в Минск.

Маяковский спросил:

– Сколько у нас столиц?

– Много.

– А в скольких вы бывали?

– Почти во всех.

– Я был не везде, но должен быть везде!

Тогда же он, как бы продолжая свою мысль, заметил:

– Как хорошо звучит: «Центральный Исполнительный Комитет Белоруссии». Мы часто не отдаем себе отчета в том, что произошло за короткий срок: народ имеет свою Республику – это грандиозно!

Я дважды телеграфировал в минскую гостиницу, чтобы нам забронировали номера. Когда же мы обратились к портье, тот попросил подождать.

Владимир Владимирович уселся в тяжелое кресло и, казалось, вот-вот уснет.

Я проявлял активность, рвался к директору.

Выяснилось, что на четвертом этаже есть свободный номер, но директор распорядился обеспечить Маяковского лучшим, который вскоре он и занял.

Как всегда, много гостей. Один из них – молодой поэт – спросил:

– Почему вас столь назойливо упрекают в неуважении к Пушкину?

– Бывает разное отношение к его наследию, – ответил Маяковский. – Мне не могут простить того, что я не пишу, как он. Раздражает лесенка. Вот решили: раз я не пишу, как Пушкин, значит, являюсь его противником. Приходится чуть ли не оправдываться, а в чем – и сам не знаешь. Подумайте, – добавил он, – как можно, не любя Пушкина, знать наизусть массу его стихов? Смешно! Меня как-то спросили: «Почему вы пишете лесенкой, ведь так писать гораздо труднее?» – «А как вам, товарищи, по лестнице труднее ходить вверх, чем без лестницы?» – задал в свою очередь вопрос я. – «Легче!» Так вот, поймите, что лесенка вам помогает читать, хотя и писать так труднее. Зато слова точнее, осмысленнее произносятся и понимаются. Надо только преодолеть косность. Стихи, которые легко читаются, далеко не всегда запоминаются. А вот хорошие стихи, когда уж запомнишь, то надолго. Вот, например, басни Крылова. Мы учим их чуть ли не в первом классе, а помним до глубокой старости. Почему? Потому что это гениально!

Я вклинился в разговор, вспомнил эпизод своего детства:

– Школьный товарищ отвечал урок: вступление к «Медному всаднику». Прочел ДСП (до сих пор) – и продолжал еще минут двадцать, до самого звонка. (Чтобы спасти не выучивших урока.) Учитель не остановил – сам увлекся, что ли.

Маяковский поддержал:

– Ну как бы он запомнил чуть ли не всего «Медного всадника», если бы не любил Пушкина?

Через полвека должен признаться, что этим школьником был я (о чем и поведал тогда Владимиру Владимировичу).

– Первейшее дело, – сказал Маяковский, – навестить друзей – Шамардину[22]22
  Маяковский был знаком с Софьей Сергеевной Шамардиной с 1913 года.


[Закрыть] с мужем (И. А. Адамович – Председатель Совета Министров Белоруссии).

Я расстался с Владимиром Владимировичем и на обратном пути забрел в парикмахерскую.

– Ты знаешь, кого я только что стриг? Самого Маяковского! – сказал мастер своего дела.

– Нашел чем хвастаться! Что тут особенного?

– Чудак! Это же большой человек! Стричь такую голову, – это уже целая история! А главное – он уплатил мне столько, как никто и никогда. Вот это размах!

Я понял, что Маяковский только что отсюда вышел.

Шамардина была одна, муж пришел позднее. Вспоминали молодость (им сейчас-то было по 33). Читали белорусские стихи, но как ни старалась хозяйка научить – гость с трудом усваивал. Это не удивительно: за пять минут или за час никаким языком не овладеешь, даже если он сродни русскому и даже если речь идет о таком способном ученике, как Маяковский.

Когда Иосиф Александрович появился, то гость чуть смутился, стал молчаливее и шепнул Соне: «Удобно ли, что я тебя на „ты“?» Хозяйка расхохоталась и рассказала мужу о наивности ее старого друга, опасавшегося «повредить» ей.

После обеда направились в клуб, где сегодня выступал поэт. До начала оставалось минут двадцать-тридцать. Шагали по фойе. За нами увязалась молодежь. Какой-то парень смущенно вручил тетрадь своих стихов, попросив хоть мельком взглянуть на них. Было это не ко времени, на ходу, перед самым выступлением. Маяковский полистал:

– Молодой человек, – спокойно произнес он, – я бы посоветовал вам заняться более полезным делом. (Вероятно, стихи были слабые, в противном случае Владимир Владимирович не был бы так категоричен.)

Шамардина несколько обескуражена его резковатостью и жалеет парня, которого, как выяснилось, она знала, – он работал слесарем.

Владимир Владимирович заволновался:

– Найдем его, я с ним поговорю подробнее. Но парня так и не нашли.

В Минске, как и в других городах, Маяковский организовал продажу и подписку на редактируемый им журнал «Новый Леф». В Москву он привез справки – результат работы.

– Если бы местные работники проявили хоть немного инициативы, книгожурнальная наша торговля решительно бы улучшилась, – сказал Владимир Владимирович после вечера.

В Минске в эти дни Белгосиздат организовал выставку белорусской книги. Маяковский посетил ее вместе с Шамардиной. Он детально интересовался тем, как поставлена книготорговля.

Стоит познакомиться с некоторыми белорусскими записками и ответами Маяковского. Они не похожи на те, которые уже приводились:

«т. Маяковский. Читаете ли вы литературу соседних республик, как-то белорусской, украинской и др.?»

– Читаю, но главным образом в переводах, это не то, но при некотором опыте разобраться могу. Языка белорусского, к сожалению, не знаю.

«Почему вы сегодня так мало говорили о себе?»

– Я жду, пока вы скажете обо мне.

«Ваш взгляд на поэтическое вдохновение?»

– Я уже говорил о том, что дело не во вдохновении. Вдохновение можно организовать. Надо быть способным и добросовестным. Первое не зависит всецело от тебя.

«Тов. Маяковский! Бросьте вы отвечать на глупые записки. На это жаль времени».

– По существу правильно. Но, к сожалению, приходится отвечать и проучать.

«Читали ли вы поэму Якуба Коласа „Сымон Музыка“?»

– Пока не читал. Но надо обязательно прочесть Коласа и Купалу. Это люди очень талантливые. Ряд вещей я знаю, но надо ближе познакомиться.

«Тов. Маяковский, вы замечательно интересный, по вашим произведениям видно, вы недюжинной силы талант. Я уверена, что вы будете тем Толстым в нашей эпохе, о котором вы говорили, что он должен явиться у нас».

– Если не считать отсутствия бороды, в остальном не возражаю.

«Почему вы носите галстук кис-кис?»

– Потому что не мяу-мяу.

«Пишите ли вы какое-либо крупное произведение?»

– Пишу поэму, которую хочу закончить в этом году, к десятилетию Октября. Названия точного еще нет.

…Дней через пятнадцать Маяковский снова увидит Минск, теперь уже – проездом за границу…

ПЯТЫЙ ТОМ

Маяковский вез в Ленинград первую часть поэмы «Хорошо!» (тогда она еще не имела точного названия), чтобы к десятилетию Октября осуществить инсценировку в Михайловском театре. «Это увлекательно, ответственно и волнительно, – сказал он, – что из этого выйдет, покажет будущее».

Я предложил остановиться на день в Твери, а то обычно едешь, скажем, в Нижний, забываешь про Владимир, мчишься в Ленинград – пролетаешь в сладком сне Тверь. Он согласился со мной.

И вот – Тверь. Я жду Владимира Владимировича в зале горсовета. Его поезд прибывает в семь, а начало вечера в девять. В восемь его нет. Справляюсь – поезд проследовал вовремя. Половина девятого. Без четверти. Наконец, без пяти. Значит, что-то случилось, надо отменять вечер. Обдумываю, как предупредить публику, – и тут он входит. В руках пачка газет и журналов.

– Считайте – приехал вовремя, – успокаивает он меня. – Двадцать минут сдавал вещи на хранение. Десять минут договаривался о плацкарте в Ленинград. Остальное время шагал с вокзала до города, включая сюда, конечно, и гулянье по главной улице. Ведь я вас не подвел? Пришел минута в минуту. Значит, никаких претензий.

– Зашли бы и предупредили, тем более проходили мимо.

– Я человек скромный. Что я буду лезть публике на глаза? И вам мешать.

– Но ведь я волновался.

– Это будет компенсировано. И я уверен, что удовлетворю вас полностью. Сделайте еще скидку на луну. Я шел медленно-медленно. По дороге настроился на луну. Прошел какую-то белую церковь и читал вслух про себя:

Луна спокойно с высоты Над Белой Церковью сияет…

Вечер он провел в приподнятом настроении. Прогулка и луна сделали свое. Но помимо этого, в его голосе, в глазах было что-то праздничное.

В перерыве он поделился со мной:

– Только что вышел пятый том[23]23
  Это был первый по времени выхода том. Всего же Маяковский успел подготовить к печати восемь томов из десяти.


[Закрыть] полного собрания моих сочинений. (Хотя оно было далеко не полным. – П. Л.) Вы понимаете, что это значит? Наконец-то печатают полное собрание! Почти классик! Представляете себе, штук десять таких книжек, ведь это – не фунт изюму. Приятно полистать такую книжицу – пусть люди видят. Ну, довольны «компенсацией»? Обещаю вам в Москве дать этот самый том.

Через несколько дней Владимир Владимирович вручил мне обещанную «компенсацию» с весьма пространной и трогательной надписью: здесь было упомянуто много проезженных нами городов, занявших почти весь титульный лист, посредине которого он нарисовал цветочек.

– О чем говорит этот цветочек? – спросил я.

– Цветочки всегда говорят о хорошем и симпатичном, цветочек закрепляет, обещает и обобщает, – был ответ.

После вечера идем на вокзал – под той же луной. – Она ждала меня, – острит Маяковский, – пока я выступал. Я с ней так договорился.

ВОСПИТАТЕЛЬНИЦА ДЕТСКОГО САДА

― А не провалимся летом?

Я настаиваю:

– Владимир – симпатичный город и отнимет у нас всего один день.

Как условились, в семь утра я зашел за Маяковским на Лубянский проезд[24]24
  Ныне ― проезд Серова, д. 1. Маяковский занимал одну из шести комнат в этой квартире. Это был его рабочий кабинет.


[Закрыть]. Он только что проснулся. Одевается быстро. До отправления поезда – тридцать пять минут. Все, кажется, готово, можно ехать. Не тут-то было. Он приносит из кухни щетку и начинает подметать комнату. Я нервничаю. А ему как раз понадобилась какая-то веревочка.

– У нас, интеллигентов, никогда ничего нет. А вот рядом со мной живет рабочий Гаврилов – у него всегда все есть. Гвоздь, молоток, веревка. Они все уже встали.

Он сбегал к соседям и возвратился с веревкой.

– Пока не уберу, не уйду. Успеем. Спокойно! А если вы так спешите и боитесь опоздать, бегите к трамваю. Кстати, и мне займете место, а я скоро подойду.

Прибрав постель и комнату, он сбегает с четвертого этажа, сотрясая лестницу. На Мясницкой вскакиваем в первый попавшийся трамвай. Проехали Мясницкие ворота. Такси так рано еще нет. У Орликова на ходу вскакиваем в трамвай «Б». На Курском стрелка часов почти на восьми. Со всех ног – к поезду. Он стоит в стороне, у Нижегородской платформы, метрах в ста от нас. «Наступаем ему на хвост», вцепившись в последний вагон. Маяковский, еще не отдышавшись, с палкой в руке зашагал по вагонам, внимательно вглядываясь в пассажиров, как бы знакомясь с ними. Первый вагон, второй, третий… Наконец в пятом остановился.

В тридцати километрах от Владимира, на станции Ундол, в вагон вошла миловидная девушка и села в первое купе, рядом с нами.

Маяковский заговорил с ней: откуда, куда едет, где работает или учится.

– Я окончила в прошлом году педучилище, а теперь работаю воспитательницей детского сада при фабрике имени Лакина, в полутора километрах от станции Ундол. Еду во Владимир, к старшей сестре, на выходной.

Владимир Владимирович интересуется, какова программа в педучилище, кого оно готовит, какие книги читала наша спутница.

– Я окончила дошкольное отделение.

Она назвала прочитанные ею книги, в основном – русских классиков. Западной литературы почти не знала.

На вопрос Маяковского, кто из современных поэтов ей больше всего нравится, ответила:

– Есенин.

Затронули методы преподавания в детсаду, сущность самой работы, Владимир Владимирович спросил, читает ли она детям сказки и стихи.

– Конечно!

– Маршака и Чуковского читаете?

– Читаю.

– А Маяковского?

– Такого не знаю.

– Очень жаль. Хороший поэт и пишет хорошие детские стихи. В них все просто и ясно. Рекомендую вам почитать Маяковского. Приедете во Владимир, я постараюсь познакомить вас с ним. Он как раз, по-моему, должен быть сейчас там. Приходите в центральный клуб, он, кажется, сегодня выступает. Павел Ильич, вы не могли бы составить товарищу протекцию, ведь у вас есть знакомый?

Я с трудом сдерживал смех:

– Конечно, я сейчас вам дам записку к завклубом. Да я и сам собираюсь пойти на этот вечер. Значит, встретимся.

Девушка пришла в клуб и привела сестру. Увидев меня в коридоре, она обрадовалась:

– А Маяковский, наверно, знаменитость, раз такие большие афиши! И крупные буквы.

Среди стихов, которые читал в тот вечер поэт, были и детские (я успел сообщить ему, что наша спутница и ее сестра в зале).

Если ты порвал подряд книжицу и мячик, октябрята говорят: плоховатый мальчик. Если мальчик любит труд, тычет в книжку пальчик, про такого пишут тут: он хороший мальчик.

В антракте наша новая знакомая явилась совсем смущенная – теперь она знала, что в вагоне встретилась с Маяковским.

Я полагаю, что с той поры в детском саду зазвучали детские стихи поэта.

До отъезда – два с лишним часа. Маяковский предложил погулять. Сестры пошли с нами. Сперва в Липки, а затем на Рождественский вал. Вид на Клязьму с горы в лунный вечер расположил Маяковского: он что-то напевал, читал стихи.

В вагоне Маяковский сказал:

– Интересная девушка. И уже учительница… Жаль только, что еще малоопытна, наивной выглядит[25]25
  Позднее я узнал, что Елизавета Фролова (так звали эту девушку) окончила в 30-х годах Московский пединститут имени В. И. Ленина, проживает во Владимире, где я вторично с ней «познакомился» через 35 лет.


[Закрыть]. Неправильно думают, что в детском саду легче преподавать, чем в средней школе. Наоборот! Там квалификация педагога должна быть ничуть не ниже. А может быть, даже и выше.