Текст книги "Под Москвой"

Автор книги: Павел Федоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)

Тогда Миронов решился на крайнее средство. Порывшись в кармане гимнастерки, он извлек старое удостоверение штаба фронта и положил его на стол.

– Что это? – с прежней небрежностью спросил Холостяков.

– А вы прочтите. – Миронов принял сугубо официальный тон. – Мне, как представителю штаба фронта, необходимо ознакомиться с продвижением грузов.

– Так я не понимаю – вы разговариваете как представитель штаба фронта или как ходатай Доватора?

– И то и другое... – невозмутимо ответил Миронов. – Мне поручено обеспечить кавалерийские дивизии подковами.

– У вас должно быть официальное уполномочие... – почесывая переносицу, уже нетвердо заявил Холостяков.

– Земля мерзлая, снега нет. На раскованных конях ехать нельзя. Это совершенно официальный документ. А вы всю платформу загрузили такими второстепенными грузами, как подковы... Я сейчас буду телеграфировать в штаб фронта...

– Телеграфировать, конечно, можно... А вот вы попробуйте сядьте на мое место... Что я могу сделать?

Упрямство полковника иссякло. Он уже соглашался отдать подковы Миронову, но просил написать официальную бумажку "от представителя штаба фронта".

Такую бумажку Миронов написал и, погрузив подковы, покатил в штаб группы.

...Круглые сутки в полках шла ковка лошадей, а на следующую ночь конница двинулась к Ржевскому большаку.

Через несколько дней кавгруппа Доватора вышла на шоссе Белый – Ржев с задачей прикрыть отход наших частей. По приказу Главного Командования кавалерийские части после тяжелых оборонительных боев, свернувшись в походные колонны, провели стремительное по быстроте и исключительно тяжелое обходное движение свыше чем на тысячу километров (по кривой линии). Это было вызвано тем, что немцы, прорвав в октябре фронт в районе Холм – Белый, начали развивать наступление сразу в трех направлениях: Калинин, Волоколамск и Можайск.

В начале ноября кавгруппа Доватора вышла в район юго-западнее Волоколамска и завязала ожесточенные бои вдоль магистрали, на левом фланге знаменитой Панфиловской дивизии.

ГЛАВА 7

Продвижение гитлеровских частей к Волоколамску началось с утра. Волоколамск был накануне оставлен частями Красной Армии.

Перегруженные машины, надсадно завывая моторами, шли непрерывным потоком. По обеим сторонам исковерканной магистрали сиротливо курчавились заиндевевшие кусты. На снегу серыми пятнами лежали трупы. Над лесом тяжело повисли тучи. Желтые, вымытые осенними дождями сосны вздрагивали от тяжелого гула ползущих танковых колонн, осыпали с веток снежные кружева, обнажая изуродованные осколками снарядов верхушки.

Фронт приближался к Москве.

Неуклюжий, грязноватого цвета броневик с намалеванным над амбразурой чертом, обогнав колонну, свернул с шоссе и, переваливаясь по мерзлым кочкам, пополз к видневшейся у леса деревушке. За ним устремилась вереница штабных машин.

Генерал Штрумф, командующий армейской группой, за последние десять дней менял командный пункт шестой раз. Его армии в быстром темпе одними из первых подходили к Москве. Несмотря на недавнюю болезнь и потерю сына, генерал был по-прежнему бодр и энергичен. Едва войдя в комнату, он приказал подскочившему адъютанту:

– Кофе и схему!

Адъютант Штрумфа был в новом кителе с капитанскими погонами и двумя Железными крестами. Левый глаз его был закрыт аккуратной черной повязкой. Одинокий правый глаз смотрел жестко и пытливо. Чтобы восполнить недостатки зрения, капитан выработал привычку часто и резко поворачивать голову. Можно было подумать, что адъютант ежесекундно ждет удара сзади и поэтому дергает головой. Генерал терпеть не мог этой привычки своего адъютанта, но держал его при себе потому, что считал незаменимым.

Сбросив с плеч бекешку, подбитую белым барашком, Штрумф внимательно осмотрел комнату и прошелся из угла в угол. В доме было тихо. За окнами, стуча сапогами о мерзлую землю, неторопливо ходил часовой. Глухо пофыркивали на деревенской улице автомобили. В отдалении щелкали одиночные выстрелы, изредка доносилась пулеметная очередь.

Неожиданно за спиной генерала где-то в углу звонко заверещал сверчок. Штрумф резко обернулся. Сверчок выводил неприятную трель с однообразным скрипящим высвистом. Заглянув во все углы, генерал досадливо крякнул и беспомощно остановился посреди комнаты, прислушиваясь к звукам единственного в доме обитателя, нарушавшего генеральский покой. Выругавшись вслух, Штрумф сел за стол и придвинул к себе чашку кофе. Хотел было приказать тотчас же ликвидировать надоедливого, раздражающего "зверя", но, отхлебнув глоток крепкого горячего кофе, раздумал. Такими вещами мог заниматься его бывший ординарец Вилли, но не капитан Прайс. Сверчок, точно угадав генеральские мысли, неожиданно умолк. Выпив кофе, Штрумф развернул лежащую на столе схему.

В центре разноцветной карты была советская столица. Почти со всех сторон бежали к ней железнодорожные магистрали: Киевская, Белорусская, Ленинградская... Они были зачеркнуты жирными черными крестами. Оставались нетронутыми Северная и Казанская, но туда уже были нацелены стрелы в направлении Рязани и Ярославля.

Штрумф взял цветной карандаш. Со стороны Волоколамска он провел жирную прямую линию в направлении Истринского водохранилища, размашисто вывел на голубом фоне яйцеобразный овал и мелко заштриховал его. Это был новый район сосредоточения немецких войск. Именно туда и намечался следующий удар.

– Капитан Прайс! – медленно поворачиваясь на стуле всем туловищем, позвал Штрумф адъютанта.

– Я вас слушаю.

– Принесите мне последние сводки.

Капитан вышел и тотчас вернулся с пачкой бумаг.

– Вы слышали что-нибудь о Рокоссовском? – просматривая их, спросил Штрумф.

– Ничего! – коротко ответил адъютант.

– Передайте разведотделу, что мне нужны сведения о генерале Рокоссовском. Полные биографические данные!

Прочитав сводку Советского информбюро, Штрумф подчеркнул фамилию генерала Доватора и глубоко задумался. Фамилия кавалерийского генерала действовала на него раздражающе. Снова вспомнились Рибшево, неизвестно куда исчезнувший Вилли, труп сына, полковника Густава, и большие голубые глаза снохи Хильды. Все это было уже прошлым, но еще не забытым и поэтому жестоким. Скрипнув стулом, генерал медленно поднялся. Заложив белую большую руку за борт темно-зеленого кителя, он грузно прошелся до порога. Нащупав позолоченную, с орлом, пуговицу, внезапно открутил ее и зажал в кулаке. На толстых, плотно сомкнутых губах немецкого барона обозначились жесткие складки.

Совещание высшего немецкого командования началось точно в назначенное время. На нем присутствовали командующие армиями генералы Фогт и Гютнер, новый начальник штаба Штрумфа генерал-лейтенант Рихарт, пять генералов командиров армейских корпусов, три генерала – командиры танковых корпусов, несколько авиационных генералов и представитель главной ставки, уполномоченный Гитлера, генерал-лейтенант Лангер.

После гортанного приветствия "Хайль Гитлер!" генералы уселись за стол и со строгой методичностью стали развертывать карты.

Оперативную обстановку на фронте докладывал генерал Лангер.

– План наступательных операций в намеченный срок полностью осуществить не удалось, – глухим отрывистым голосом проговорил Лангер. Действием отдельных высших командиров и начальников фюрер недоволен!

Лангер выпрямил высокую костлявую спину и резко тряхнул поседевшей головой, подчеркнув этим и без того напряженную паузу. Узкие коричневые глаза генерала смотрели холодно и вызывающе.

– Несмотря на колоссальные успехи германской армии, фюрер имеет основание быть недовольным, – продолжал Лангер несколько смягченным голосом, но по-прежнему резко и решительно. – Москва должна была пасть в октябре, а сейчас уже ноябрь. Германские войска находятся на расстоянии восьмидесяти километров от Москвы. Для того чтобы преодолеть это расстояние, главной ставке приходится в третий раз изменять план "Барбаросса". Захват Москвы решает исход всей кампании! Это должен знать не только каждый генерал, но и каждый немецкий солдат!

Снова пауза, напряженная, угрожающая.

Головы генералов склонились к военным картам. Серые топографические квадраты плана Москвы, окаймленные зеленью лесных массивов, раскинулись широко, мощно и загадочно. Красным кружком заштрихован Кремль. Отчетливо вычерченная рукой генерала Фогта, именно туда направлена самая крупная, черная, с острым концом стрела, такая же жирная, как и сам генерал Фогт.

Зажав толстыми коротенькими пальцами карандаш, он привычным умелым движением поправил острие стрелы, изящно вырисовывая боковые перья. Но от чересчур сильного нажима сердечко карандаша не выдержало и сломалось. Вместо острого жала стрелы на карте получилась неопрятная на вид, вихлястая загогулина. "Черт возьми! Это скверный признак!"

С сердцем отшвырнув карандаш, Фогт, отвечая на последние слова представителя главной ставки, сказал:

– Если мы не ускорим темп наступления, то русские, пользуясь условиями зимы, создадут вокруг Москвы непреодолимые оборонительные рубежи. Это восполнит их недостаток в танках.

Узкие глаза Лангера встречаются с хитрым бульдожьим взглядом Фогта понимающе, одобрительно. Усталое лицо сидящего напротив генерала Гютнера хмурится. Его автоматчики, одетые в легкие шинели, рвутся к Москве неудержимо. Рвутся как оголтелые и – гибнут тысячами. Поневоле приходится хмуриться.

"Да, сейчас, именно сейчас, – думает Гютнер, – надо атаковать большевистскую столицу, пока не остыли в руках гренадеров автоматические пистолеты-пулеметы. Фогт прав. Он умен, но чрезвычайно самоуверен. Конечно, имея в своем распоряжении 1300 танков, можно быть самоуверенным. Но почему так мрачен генерал Штрумф – хозяин левого крыла фронта?"

Покусывая толстые губы, Штрумф грузно сидел в кресле (возит его всегда в собой), неподвижно, как идол. "Кажется, он потерял сына... полковника. Да, это очень неприятно..." Но сколько ни старается Гютнер наблюдать за выражением лица генерала Штрумфа, оно остается каменным. Угадать мысли ученика знаменитого Людендорфа невозможно. Это не удается никому. Даже такой прусской военной косточке, как генерал Гютнер.

– Русские никогда не смогут восполнить недостаток в танках, продолжал Лангер. – Промышленные районы юга России находятся в руках германской армии. Доблестные войска нашей армии под командованием генерала Клейста, овладев городом Ростов-на-Дону, открыли ворота Кавказа. Мы захватили центральный угольный район – Донецкий бассейн. Он теперь находится в надежных руках немецких промышленников. Российская житница Украина является губернаторством великой Германской империи. Скоро русские будут лишены самого важного стратегического сырья – кавказской нефти, без которой продолжение военных действий немыслимо. На юге наши границы объединятся с дружественной нам Турцией, на востоке – с Японией. Пушки Квантунской армии направлены на Сибирь. Они ждут сигнала. Россия проиграла войну. Она стоит накануне катастрофы.

Обрисовывая обстановку, Лангер, подражая Гитлеру, говорил быстро, отрывисто, сопровождая речь резкими поворотами головы и ожесточенно потрясая сжатыми кулаками. Одноглазый адъютант капитан Прайс едва успевал стенографировать.

Иногда на короткое мгновение Лангер замолкал и оглядывал сидящих перед ним генералов, чтобы определить по выражению их лиц, какое впечатление производит его речь. Он был не только ярым наци и генералом с высшим, академическим образованием, но и хитрым, прожженным политиком. Он был одержим властолюбием. Должность военного советника Гитлера досталась ему не так-то просто.

Лангер не случайно прибыл сюда. Всех сидящих перед ним генералов он не только помнил в лицо, но и знал всю подноготную каждого из них. Вот, например, толстый, круглый, с широким бульдожьим лицом Фогт, хитрец и интриган, он немножко либерал, немножко демократ, его очень любят солдаты, так же как он любит антикварные вещи... На бесчинства своих танкистов он смотрит сквозь пальцы. Зато не может равнодушно смотреть на женскую юбку. В каждом занятом его солдатами городе он прежде всего приказывает организовать увеселительные дома. Одним из человеческих пороков, как сказал фюрер, является совесть. Так чего же скромничать генералу Фогту?.. Он отличный вояка и умерен в употреблении коньяка...

Отличительные черты есть и у генерала Гютнера. Это прежде всего прусский солдат. Его усатая физиономия смахивает на кайзера Вильгельма. Гютнер умерен во всем. С его железной дисциплиной и таким же здоровьем можно прожить больше ста лет. Его сердце крепко, как добротная прусская каска. Гютнер увлекается спортом, но это не профессиональное увлечение, а гигиена. Гютнер исполнителен и точен. Правда, он чересчур строг... Солдаты и офицеры его крепко побаиваются, но зато он очень хороший семьянин. У него куча детей. Четыре сына; два из них уже офицеры. Генерал Гютнер на хорошем счету у фюрера именно за свою умеренность. Он даже пленных приказывает пристреливать только в том случае, если они ослабели на этапе и не могут идти сами.

Остальные генералы – это типичная армейщина, слоны на шахматной доске, только с той разницей, что некоторые из них упитанны, другие худощавы, с удлиненными головами, как у хищных озерных щук. Они подтянуты, гладко выбриты, напарфюмерены духами всех стран.

Они побывали везде и отлично делают свое дело, как раз то, что требует национал-социалистическое правительство "великой Германии".

Сейчас они с врожденным чувством субординации склонили перед уполномоченным фюрера головы, чего нельзя сказать о командующем генерале Штрумфе. Скрестив на груди холеные руки, он глядит перед собой сумрачным, тяжелым взглядом, как будто не замечает присутствующих. О нем Лангер знает, что этот человек обладает полководческим талантом высокого класса и огромными богатствами. Но Лангер знает и то, что этот черствый и мнительный человек сейчас глубоко уязвлен недовольством фюрера. Штрумф завоевал половину Европы, но был обманут и бит каким-то русским кавалерийским полковником с громкой фамилией Доватор. Этот Доватор за короткое время стал генералом и теперь вновь появился со своим кавалерийским соединением в полосе наступательного движения войск генерала Штрумфа.

Вчера Доватор неожиданно атаковал станцию Волоколамск и наделал там черт знает что. Взорвал и сжег несколько эшелонов, выпустил и увел с собой пленных, приготовленных к отправке в Германию, и ушел в лес безнаказанно, оставив одну убитую лошадь. Целый день авиация разыскивала его в лесу, а он со своей кавалерией словно сквозь землю провалился.

Советское командование, высоко оценивая действия этого генерала, ежедневно упоминало его фамилию в сводке Информбюро и результаты его походов широко освещало в печати. По этому поводу фюрер бросил злую реплику: "Очевидно, движению танков генерала фон Штрумфа мешают брыкливые лошади Доватора". Когда Штрумфу передали эту фразу, он взбесился. Набрал в грудь воздуха, хотел что-то сказать, но только боднул головой, промычал и взмахом руки приказал своему адъютанту выйти вон.

Сейчас у него на лице надменная непроницаемая маска, жестокая и властная. Свои лучшие чувства генерал Штрумф проявляет только к кофе и к кушанью под названием "воробьиное гдездышко". Оно делается из мятого картофеля в форме птичьего гнезда; на дно этого сооружения кладется несколько круглых, поджаренных на сливочном масле котлет. Наверно, от этих "воробьиных гнездышек" так жирен генерал Штрумф.

Впечатление, которое Лангер вынес от генеральского совещания, он записал в свой дневник с полным убеждением, что эти его литературные упражнения станут когда-нибудь достоянием истории. И он не ошибся.

Подытоживая сложившуюся обстановку, генерал Лангер хвастливо и высокомерно заключил:

– Сейчас непобедимая Германия входит в сферу великих исторических событий. Все зависит от завоевания России. Страна с ее неисчислимыми богатствами может прокормить не только Германию, но и всю Европу. После капитуляции России главные силы германской армии нанесут молниеносный удар Великобритании и в течение самого непродолжительного времени поставят ее на колени. Этому станут способствовать русский хлеб и русская промышленность. А потом мы уже заставим развязать толстую мошну дядюшки Сэма. Когда у нас будут английский флот и германские бомбардировщики дальнего действия, нью-йоркские небоскребы повалятся, как карточные домики. Штурм Москвы – это залог мирового господства великой германской нации!

Генерал Лангер оборвал свою речь резко и повелительно.

В комнате стояла тишина, только за печкой весело и беззаботно верещал равнодушный ко всему сверчок. Он знал свое место.

После выступления генерала Лангера Штрумф приступил к изложению стратегического и тактического плана. По этому "третьему плану главного немецкого командования" центр тяжести удара переносился на левое крыло фронта, имея целью захват Волоколамской и Ярославской магистралей, Истринского и Московского водохранилищ.

Главные надежды в предстоящем наступлении возлагались на 3-ю танковую группу генерала Гоота и 4-ю танковую группу генерала Хюпнера. Методическая разработка плана была исключительной по своей точности (вплоть до того, сколько и когда должна выпустить снарядов каждая пушка и где должен находиться ответственный лейтенант по приемке русских пленных) и потрясающей по своему жестокому и зверскому замыслу. Сопровождая оперативный план дополнительными комментариями, генерал Штрумф сказал:

– Стремительное продвижение германских танков дает нам возможность подтянуть крупнокалиберную артиллерию и начать методическую бомбардировку Москвы. Захват Сибирской железной дороги парализует подвоз боеприпасов и продовольствия. Захват водохранилищ позволит нам открыть шлюзы и лишить Москву водоснабжения. Овладение Каширской электростанцией прервет подачу энергии. Пусть шестимиллионная Москва, если она не хочет капитулировать, ест собак и кошек и пьет собственную мочу, – с грубым цинизмом комментировал генерал Штрумф. – Москва уже обречена. Это должен знать каждый германский солдат! Общее наступление назначено на шестнадцатое ноября. Районы прорыва намечены в направлениях Солнечногорск – Истра.

Когда совещание было закончено и генералы разъехались, Штрумф пригласил своего недавно назначенного начальника штаба – генерала Эрнста Рихарта – для решения текущих дел, приказав капитану Прайсу приготовить глинтвейн.

У Штрумфа болел зуб. Врач положил на больное место согревающий компресс и обмотал всю голову генерала бинтами.

Генерал Рихарт, усевшись против своего патрона в кресло, с величайшей непринужденностью завел разговор о политическом докладе Лангера.

– Начинается крупная игра, – медленно сказал он, обрезая кончик сигары.

– Да! Москва – это крепкий орех, – шевеля только одними губами, чтобы не тревожить больной зуб, ответил Штрумф.

– Не кажется ли вам...

Рихарт небрежно сунул в рот сигару и, наклонившись, щелкнул изящной никелированной зажигалкой, сделанной по форме маленького дамского браунинга.

Штрумф уже знал манеру своего начштаба в щекотливый момент сначала тянуть и мямлить, а потом огорошить собеседника такой репликой, от которой мог заболеть и совершенно здоровый зуб.

До нового назначения Рихарт занимал должность начальника штаба одного из армейских корпусов, подчиненных Штрумфу. Как генерал он имел огромный практический опыт штабной службы. В деле он показывал исключительную работоспособность. В своих действиях был невозмутим и решителен. Он умел подхватывать мысли своего патрона на лету и мгновенно превращать их в безукоризненно отработанный приказ.

Особенностью его речи было косноязычие и насмешливость, переходящая в злую, откровенную иронию с неизменным чертыханием. Семьи он не имел и до пятидесяти лет прожил холостяком. Штрумф звал его пуританином. Он ценил его и доверял ему. При внезапной вспышке гнева своего начальника Рихарт всегда сохранял полное спокойствие, давая начальству возможность "перебеситься" и показывая этим, как должны вести себя в серьезный момент генералы, достойные этого высокого звания.

– Не кажется ли вам, генерал... – Рихарт отмахнул от себя сигарный дым и сунул зажигалку в нагрудный карман кителя. – Не кажется ли вам, что сильно натянутая струна в конце концов лопается?

– Говорите ясней, Рихарт.

– Я думаю, что генерал Лангер слишком натянул струну.

Штрумф не смог удержать сорвавшейся фразы:

– Я не политик, а солдат.

"Пуританин" весело засмеялся с сознанием того, как ловко он поддел своего патрона и заставил выдать себя с головой. Штрумф не только терпеть не мог политических разглагольствований Лангера, но и не выносил его самого. Чтобы сгладить неловкую паузу, Штрумф грубовато добавил:

– Мне нужно в достаточном количестве металла, живого мяса, пороха и хлеба. Тогда я могу завоевать еще одну Европу.

– Но ведь мы европейских рабов не заставили трепетать, а только набросили на них сомнительного качества ярмо, – с улыбкой заметил Рихарт.

Штрумф, поправив съехавший на глаза бинт, хмуро поморщился. Ему хотелось оборвать начальника штаба, но в то же время забавно было слушать смелые выводы "пуританина". Кинув на него тяжелый взгляд, он небрежно ответил:

– Раб не должен иметь воли.

– Но если он захочет ее иметь?

– Надо напоить автоматчиков хорошим коньяком и подкрепить на закуску танками. Все будет в порядке.

– Когда-то... в России... – вновь начал Рихарт, пережевывая каждое слово, – именно в России... деникинские офицеры имели в достаточном количестве водку, английские, французские корабли, пушки Круппа и американские штаны. А получилось черт знает что! – добавил "пуританин" по-русски и широко развел руками.

Штрумф, жадно глотнув горячий глинтвейн, сильно закашлялся. Это было уже слишком. Бессмысленно возражать "пуританину", а показывать раздражение – и подавно! Но обратить все в шутку он не мог: ученик Людендорфа в скоморохи не годился. Да и глупо такому человеку не знать поучительной истории. Тогда хотели утопить Россию в народной крови. Ничего не вышло.

И вот новая игра, и во имя чего? Во имя чего ведет он эту кровавую игру с участием танков и живых людей и завершает поединок смертью? Во имя нации? Вздор! Во имя нового порядка? Чепуха! Может быть, во имя вестфальских имений? В прах разнесут его имения люди, которых он хочет сделать рабами. "Эрнст Рихарт прав", – думал Штрумф.

И тут генерал Штрумф задохнулся; задохнулся не от глотка глинтвейна, а от нахлынувших мыслей.

– Эрнст Рихарт, – глухо откашлявшись, заговорил Штрумф, играя низким, великолепно-презрительным голосом. – Эрнст Рихарт, скажите мне, вы воюете за великую Германию?

"Пуританин" встал и сделал несколько шагов по комнате. Затем, остановившись против Штрумфа, он положил руку на грудь и без рисовки сказал:

– Я не боюсь быть убитым, но не хочу быть дураком!

Зуб Штрумфа снова заныл, точно после хлесткой пощечины.

– Но я все-таки хотел бы знать, что вы носите за пазухой, Эрнст Рихарт? – спросил командующий тихо, усиливая ту великолепную ноту, от которой его прежнего денщика Вилли бросало в дрожь.

Но "пуританина" это не смутило.

– Если вы полагаете, что у меня там сердце, то ошибаетесь. У военных не должно быть сердца. Если думаете, что я спрятал там Москву, тоже нет... Там есть проект приказа по проведению частной операции в районе сосредоточения кавалерийских дивизий генерала Доватора, прикрывающих Волоколамское шоссе в направлении деревень Сычи, Матренино, Язвищи.

Ловким движением Рихарт извлек из кармана бумагу и положил ее на стол.

– Вы умный человек, Эрнст, но... я вижу, вы чертовски скверно настроены. Докладывайте. Мы слишком много проболтали... – после короткого молчания проговорил Штрумф, поглядывая на часы.

– Правый фланг армии Рокоссовского, как видите, при поддержке двух танковых бригад удерживает Волоколамскую магистраль, – начал докладывать Рихарт.

Это уже был другой, совершенно преобразившийся человек. "Пуританин" мгновенно исчез, перед Штрумфом стоял твердорассудочный профессиональный вояка, холодный, упорный и расчетливый. Ни одного лишнего жеста, ни одного бесполезного движения.

– Центр армии, – продолжал он с каким-то мрачным, всевозрастающим возбуждением, – глубоко вклинился в район сосредоточения наших передовых частей. Кавалерийские отряды в районе Немирово, Шашково, Данилково тревожат наш авангард частыми налетами и разведывательными операциями, мешают нашему наблюдению за Волоколамской магистралью...

Далее Рихарт четко и подробно изложил весь ход операции. В основном план сводился к следующему: атакой на Сычи при поддержке танков и авиации захватить Матренинские и Язвищенские высоты. Подтянув артиллерию, начать систематический обстрел Волоколамского шоссе, тем самым парализовать движение всего армейского транспорта. В момент генерального наступления перерезать магистраль и поставить центр русской армии под угрозу полного окружения, что обеспечит беспрепятственный выход к Истринскому водохранилищу. А там уже и до Москвы рукой подать...

Удар, который замыслило немецкое командование, должен был принять полк Осипова. Антон Петрович теперь уже был в звании подполковника.

ГЛАВА 8

Кавалерийская группа Доватора после боев под Волоколамском сосредоточилась вдоль шоссейной магистрали, по ее северо-западной стороне.

После ожесточенных октябрьских боев на несколько дней установилось затишье. Захватив Волоколамск и Рузу, противник, подтягивая крупные резервы, сосредоточивал их в районе северо-восточнее Рузы. Вторая группировка противника накапливалась юго-восточнее Волоколамска с задачей наступать на восточной стороне шоссе и захватить Истринское водохранилище. В этом районе группировки должны были соединиться. Таким образом, по замыслу немцев, центр нашей армии, глубоко вклинившийся в наступающие части противника западнее Волоколамского шоссе, полностью попадал в окружение.

Передний, самый опасный выступ этого клина занимали дивизии кавалерийской группы генерала Доватора и дивизия генерала Панфилова.

Первый эскадрон осиповского полка под командованием "нежнейшего тихони", как называл Осипов лейтенанта Рогозина, занимал оборону западнее деревни Сычи. Слева, глубоко зарывшись в землю, расположился эскадрон Биктяшева. Справа оборонялся третий эскадрон; командовал им лейтенант Орлов. Четвертый эскадрон находился в резерве. Здесь командиром был недавно прибывший в полк старший лейтенант Кондрат Шевчук – красивый саженный детина угрюмейшего вида, с серебряной шашкой, полученной им на кавалерийском состязании. Доватор сообщал в записке, адресованной Осипову:

"Шевчука знаю по Дальнему Востоку. Служил у меня в дивизионе старшиной. Я же рекомендовал его в партию. Дисциплина у парня железная. Отменный строевик и рубака. Получил призовую шашку. Имей в виду: упрям, как истый запорожец, и горяч. Из-за упрямства и вспыльчивости может полезть в пекло. Обламывать надо. Только смотри не перегни. С таким надо осторожно. Полагаю, что обойдется. Эскадрон ему дать можно. Посмотришь, каков будет в деле. Думаю, эскадронный из него выйдет хороший. Не понравится, откомандируй обратно. У меня найдется еще место".

Приняв командование эскадроном, Шевчук сразу же приобрел себе среди командного состава прозвание "мудреца". Первое, что бросилось в глаза, это его конь белой как снег масти. Приехал он на нем из штаба дивизии. Ничего в этом коне завидного не было, однако, препоручая его коноводу Симакову, эскадронный многозначительно сказал:

– Береги.

– Уж очень он блестит, товарищ старший лейтенант, – заявил Симаков.

– Генерал Скобелев тоже на белом коне воевал...

В первый же день знакомства с командирами взводов Шевчук рассказал им свою биографию и от них потребовал того же.

За политрука в эскадроне был младший лейтенант Вася Рябинин. Знакомство с новым командиром произошло при следующих обстоятельствах.

Подходя к хате, где помещался политрук, Шевчук услышал звуки гармошки. Отчаянно перевирая мелодию, кто-то наигрывал "Синий платочек". Постучав, Шевчук прислушался. Из комнаты не отзывались. Немного подождав, Шевчук открыл дверь. Посреди комнаты на стуле, спиной к двери, сидел черноголовый военный с баяном в руках. По перекрещенным на полушубке ремням и пистолету Шевчук угадал в нем командира. Напротив него, прямо на полу, не спуская с баяна глаз, в сбитой к уху шапке, на корточках сидел мальчишка лет девяти в новых кавалерийских брюках и в такой же гимнастерке, подпоясанной кавказским ремешком.

Увлеченный своим занятием, гармонист повернул голову, взглянул на незнакомого командира, приподнялся со стула, не выпуская из рук баяна. Широкоскулое, совсем еще молодое лицо его застыло в растерянной улыбке.

Сняв с плеча ремень, он передал баян пареньку:

– Смотри не урони. Да не растягивай тут. В баню иди, там тепло. Все гармонисты ходят учиться играть в баню.

– В бане черти помогают, – вставил Шевчук.

– Нету там чертей, – обидчиво заметил мальчуган, – сегодня бойцы мылись. И вовсе чертей не бывает. Не пугайте!

– Ишь ты, герой!

Шевчук, протянув руку, нахлобучил мальчику шапку на глаза и весело рассмеялся.

Мальчик, поставив на пол баян, поправил на голове шапку, восторженно поглядел на серебряную шашку и, дотронувшись до ножен, со вздохом проговорил:

– Эх, какая!

– Чем могу служить, товарищ старший лейтенант? – спросил черноголовый военный, тоже не без интереса разглядывая ловко сидевшую на крупных плечах прибывшего венгерку и кожаные леи на брюках.

– Мне нужен политрук Рябинин.

– Политрука как такового нет. Есть младший лейтенант Рябинин, исполняющий обязанности политрука. Это я. Будем знакомы.

Рябинин крепко пожал руку Шевчуку и придвинул стул.

– Так, значит, вы Рябинин? – переспросил Шевчук, садясь на стул. Добре. А я назначен в ваш эскадрон командиром. Давно политруком?

– Около месяца, – охотно ответил Рябинин. – Был командиром взвода. Политрука ранили, комиссар меня назначил. Ничего, воюем... – Достав из кармана газету, Рябинин оторвал кусок и предложил Шевчуку.

Поблагодарив, тот вытащил из кармана трубку с замысловатой резьбой и закурил. Сильно затянувшись душистым табаком, Шевчук со знанием дела начал расспрашивать Рябинина о состоянии эскадрона.

– Народ боевой. Кони справные. Недавно перековали... – односложно отвечал Рябинин. В душе он думал: "Службу знает, это уже добро". И радовался, что новый командир будет не хуже прежнего.

Тут же, ничуть не смущаясь, рассказал он о своем пристрастии к музыке, о том, что играет на рояле, на скрипке, а сейчас непременно хочет выучиться на баяне. "Ну и шел бы в музыкантскую команду", – удивляясь легкомысленности Рябинина, подумал Шевчук.

Выходя из хаты, он услышал, как Рябинин сказал: