Текст книги "Последний бой"

Автор книги: Павел Федоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

– Значит, на железную дорогу вы ходите из своей столицы?

– Не мы одни. Тут и гришинцы, кочубеевцы, волковцы, демидовцы.

– И куда идут больше?

– На Витебку. За Днепр.

– А там что, нет партизан?

– В этом районе, где мы были, нет. Туда противник подтягивает крупные свои части, строит укрепления.

– Но ведь именно туда переправились наши группы.

– Так это ваши?– выкрикнул Цыганков. Я ему рассказал, как было дело.

Он долго молчал, словно прислушиваясь к голосам товарищей, к треску сучьев, к стуку топора, к веселому у костра смеху Кати.

– Должен вас огорчить. Одну группу, кажется, захватили каратели.

– Где? Когда? Какая группа?

– Какая – не знаю. Солоха их отговаривала, а они не послушались. Наверное, харчи кончились, зашли в деревню, обстановки не знали, безоружные, ну и напоролись.

– И что с ними?

– Говорят, убили, в сарае.

Шалаш мне показался тесным и душным, пришлось расстегнуть воротник гимнастерки.

– Вижу, зря сказал. Не уснете теперь...

– У вас точные сведения?

– Сообщил наш человек, а там не знаю... Может быть, перепутал...

После того как Федя ушел к костру, я пытался уснуть, но не мог. Из головы не выходили погибшие товарищи. Безмерная грусть охватила меня, но усталость вскоре взяла свое, и я крепко заснул, помня, что не надо вскакивать, прислушиваться, идти проверять посты, как это было в последние ночи.

Когда проснулся, шалаш был наполнен свежим, лечебным запахом хвои, смешанным с дымком костра.

Подошел Володя и позвал завтракать. Около разостланной плащ-палатки стоял наполненный мясом чугун, исходивший паром, лежали большие ломти ржаного хлеба. Я взял небольшое ребрышко, а к другому ничему и не притронулся. Голодный психоз прошел. Я был дома. Вернувшись к шалашу, снова крепко уснул. Наверное, проспал бы весь день и ночь прихватил, да разбудил громкий разговор. Видимо, большая группа людей с шутками и смехом занимала шалаши, гремя снаряжением и оружием.

– Ну, где он тут, кавалерист-то?– услышал я молодой сильный голос с явным татарским акцентом и понял, что это командир отряда Александр Бикбаев.

– Здесь, здесь!– ответил я по-татарски и придвинулся к отверстию шалаша.

– Оказывается, он и татарский язык знает, а?– Смуглый, темнобровый парень, пожав мне руку, обратился к стоящему рядом высокому светловолосому военному в выгоревшей хлопчатобумажной гимнастерке, опоясанной полевыми ремнями с кобурой на боку.

– Комиссар Николай Цирбунов.– Протягивая ему ладонь, я хотел было встать, но он остановил меня:– Отдыхайте, отдыхайте!– и присел у входа.

– Татарский язык откуда знаешь?– Бикбаев сел напротив комиссара. Сложил ноги калачиком, небрежно кинул на колени трофейный парабеллум.

Я ответил, что родился и вырос под Оренбургом, в станице Ильинской, где жило много татар. После рассказа обо всем, что со мной приключилось, Бикбаев сказал:

– Очень жаль, друг, что нет у нас кавалерийского полка! Эх, мы бы тут с тобой наделали делов! Как ты думаешь, комиссар?

– Думаю, Саша, надо собрать людей. Я хочу провести политинформацию.

22

Вечер. Солнечные лучи стелются по небольшой поляне, где собрались партизаны, только что вернувшиеся с задания с Витебской железной дороги. Да, картина необыкновенная! Были они обмундированы в форму чуть ли не всех родов войск Красной Армии, в гражданские пиджаки, в немецкие, мышиного цвета, мундиры с тусклыми пуговицами. Да и вооружены чем бог послал: у многих ППШ с круглыми дисками, кавалерийские карабины, скорострельные СВТ, трофейные автоматы и винтовки. А лица молодые, белозубые улыбки, загар на щеках и неуемный жар в глазах – хоть каждого пиши на холсте. Вот стоит узкоглазый, с иссеченным оспой лицом, с умным, пронзительным взглядом партизан, увешанный гранатами и подсумками. А сосед его – с буйным рыжим чубом на крутом виске, с яркой полоской шрама во весь розовый лоб...

– Смирно!– скомандовал командир Александр Бикбаев.– Комиссар слово имеет!– Голос его в один миг смыл и смех и шутки.

– Товарищи, сегодня к нам прибыло новое пополнение...

Полной неожиданностью было для меня начало речи комиссара отряда. Комиссар говорил о нас, и я впервые совсем неожиданно увидел себя со стороны и подивился тому, как, израненный, преодолел на своем пути немыслимые препятствия.

Я не хочу воспроизводить речь комиссара, хотя запомнил ее чуть ли не дословно. Запомнил и тишину лесную, и устремленные на нас глаза людей, и залповые удары ладоней, от которых задрожало сердце.

Всего, что тогда сказал о нас комиссар Николай Цирбунов, хватило мне надолго.

Вечером к шалашу пришел комиссар и сказал, что меня подлечат, немножко откормят медком, яблоками и отправят в партизанский полк Сергея Гришина.

– У них там нормальный госпиталь – сами лечат, оперируют, ставят снова в строй. Тяжелораненых отправляют на самолетах на Большую землю.

– А где сейчас полк Гришина базируется?

– В Белоруссии. Это километров триста отсюда. Дадим тебе хорошего коня. Не будет недостатка и в провожатых.

– Что представляет из себя Гришин?– невольно вырвалось у меня.

– Гришин? Герой Советского Союза, майор. Бывший учитель. Ну, что еще?– Цирбунов надолго задумался, не спеша закурил, шумно пустил дымок, продолжил:– Сергей Владимирович не костью широк, а вот этим самым…– Комиссар постучал ладонью по лбу.– Мы традиционно привыкли измерять, сравнивать дарование военачальников, их сметку с чапаевской, суворовской, а с точки зрения партизанской тактики – с Денисом Давыдовым. Кстати, и места тут близко, где он действовал. Слова «храбрый», «талантливый», «находчивый», отдельно взятые, еще ничего не выражают. Сергей Гришин ни на кого не похож. Человек с большой буквы. Самородок. Люди тянутся к нему. Авторитет его командирский очень высок.

Очень хотелось быстрее увидеть прославленного героя.

– Мы тоже делаем свое дело, как умеем,– продолжал он.– И разведку ведем, и поезда вражеские взрываем, и машины жжем. А полк Гришина действует масштабно, охватывает одновременно несколько районов.

Увидев проходившего командира, Николай крикнул:

– Иди, Саша, приземляйся до нашего шалаша.

– Можно маленько... О чем разговор-то?– садясь на бревнышко, спросил командир.

– Да вот старший лейтенант поедет в полковой госпиталь Сергея Гришина и интересуется, что это за полк, каков командир? Я ему рассказал немного, может, ты добавишь?

– О Гришине ходят всякие легенды. Молодец он, Гришин-то!– Бикбаев порывисто соскользнул с бревна и уселся на еловые лапы, бросив под себя по-татарски ноги в яловых сапогах. Темные глаза командира заблестели.– Сергея Владимировича Гришина я знаю с сорок второго года. В августе по приказу штаба партизанского движения наш отряд перешел линию фронта, чтобы хорошенько вооружиться, обмундироваться и всякие другие важные дела справить на Большой земле и новые задачи получить для дальнейших действий. Остановились ночевать в деревне Бакшеево, где располагался штаб тринадцатого полка. Тогда с Гришиным близко познакомиться не пришлось. Он каждый день дрался с немцами, не до меня ему было. Поговорили немного, разными сведениями обменялись. Он ко мне присматривался, а я к нему. Понравился он мне шибко. Башка у него светлая, умная и смеялся уж больно заразительно. В конце января я вернулся с отрядом обратно. Николая Кутузова, который был адъютантом Сергея Владимировича, привел с собой. Ох и боевой парень, Николай!

Помолчали. Потом я поинтересовался, как они проходили линию фронта.

– Дыг обыкновенно!– Бикбаев тронул пальцем свой крючковатый нос.– Дуем вперед через сугробы, где гранату швырнем, где из автоматов врежем. Они орут: «А-ля-ля!» А что тут орать, когда мы уже в лесу. Так и шли. Вот когда отсюда двигались, на завал напоролись, спутанный колючей проволокой...

– Потери были?

– Одного убили, другого ранили. А обратно прошли чисто...

Я расспрашивал потому, что мне не давал покоя наш последний на линии фронта бой: я много думал о нем, анализировал ошибки. Правда, Федя Цыганков делился со мной, как они возвращались через передний край, но уж слишком рассказ его был упрощенным.

– Двигаясь в свой Краснинский район, мы вошли восточнее Витебска в партизанскую зону...

Бикбаев замолчал. Я понял, что пройти в свой район им сразу не удалось. Нетрудно было догадаться, почему он называл его «своим». Отряд проводил обширную разведывательную работу, имел там много своих людей, как и отряд капитана Денисова в Андреевском районе.

– Там тогда скопилось одиннадцать тысяч партизан, прочно заблокированных фашистами,– продолжал Александр.– Район большой, обстановка аховая. Нашему отряду отвели рубеж обороны в южной части зоны, по реке Западная Двина – деревни Горькава, Штаны и Островская. Оборонялись больше месяца. Приходилось отбивать по нескольку атак в день. В начале марта, совместно с отрядами Кочубея, прорвали "блокаду и двинулись в Понизовский район Смоленской области. С нами шли тридцать три человека гришинцев, которые знали, где находится штаб полка. Перед этим они ходили на Витебскую железку, спустили под откос эшелоны противника, а потом застряли в заблокированном районе и теперь возвращались к своим.

С Сергеем Гришиным мы встретились в деревне Никоновщине и быстро как-то подружились. Полк его вел тогда тяжелейшие бои, много маневрировал, делал переходы в двадцать – тридцать километров, таскал за собой вражеские соединения.

Положение было очень сложным и трудным, люди пообносились – не хватало обуви, одежды, а боеприпасы, в основном, с боями брали у противника. Особенно плохо было с питанием. Хлеб и скот немцы начисто разграбили, население голодало.

Видя, как лихо приходится Гришину, говорю ему: «Пропадешь ты тут...»– «Ты что, мне панихиду поешь?»– Сергей уставился на меня. «При чем тут разные поповские слова? Я даже муллы не боялся... Жрать людям нечего. Скоро всех лошадей съедите! И не только раненых, пушки не на чем будет везти. Подумай!»– «Ишь ты, какой стратег нашелся! А ну-ка, Александр Султанович, скажи мне, что у тебя на уме?»– «Уходить надо отсюда, Сергей Владимирович».– «Куда? В мой Краснинский район?»

Сергей сразу двух генералов за нос водил. А потом побил и ушел восвояси. У них регулярные войска, танки, самолеты, а у Гришина было семьдесят подвод с ранеными. Так это ж Гришин!

Александр Бикбаев выдохнул слова с присвистом. Загорелое бронзовое лицо его казалось мне мужественным; рассказ его был горячим, искренним, и мысли свои он излагал просто, с чуть грубоватой интонацией в голосе. Выглядел командир отряда куда старше своих лет.

– Значит, позвал я Гришина сюда к нам. А он спрашивает: «У тебя что там, молочные реки текут в кисельных берегах?»– «Киселя нет,– отвечаю,– зато полицейских и мелких гитлеровских гарнизонов хватает... Район почти не потревоженный фрицами, вот главное. Хоть людей мало-мальски оденешь. Ведь ужас в чем ходят! Изношенные ватники, на которые глядеть-то дыг тошно».– «А что, в твоем районе фабрики есть обувные, текстильные?»– хохочет Гришин. «Ты, может, немцев боишься?»– подковырнул я его. «Именно хочу быть там, где их больше – лупить есть кого...»

Перебросились словами и разошлись. Выбрал случай, снова намекнул ему. Он, видимо, уже все хорошенько обдумал, говорит: «Погоди, Саша. Тут такое дело...»– «Какое?»– «Тут у меня эта нечистая сила... Двух власовских офицеров приказано отправить за линию фронта, на Большую землю. И жену с ними посылаю».– «Жену?»– «Ничего, она у меня ловкая. В Центральный Комитет комсомола ее вызывают. Да и, понимаешь, ребенка ждет».

Вера Петровна потом написала, как она, одна-единственная женщина, шла среди такого количества мужиков. Март месяц. Холод, грязь, вши. Мужики-то разденутся около костра и стряхивают паразитов в огонь. А ей, бабе-то, ловко ли? Уйдет в кустики, снимет там одежку, потрясет, погоняет... Смешно? А у самой под сердцем мальчишка ногами воюет... Пришла вся насквозь прокопченная дымом костров. Так-то вот!

А вскоре позвал меня Гришин и сказал: «Ладно, пойдем в твой район кисели краснинские хлебать...»

Когда двинулись в путь, хлебнули всякого... Ночью стали переходить шоссейку Демидов – Рудня, а тут четырнадцать автомашин с солдатами противника, прямо на нашу колонну так и наехали. Пришлось развернуться, огня дать. И надо же было случиться такой хреновине: лежим рядом с адъютантом Николаем Чаловым, бьем почти в упор, а граната, брошенная немцем, возьми да и разорвись рядом. Взрыв повредил Николаю позвоночник, а мне перепонку левого уха попортил и глаз так запорошил, что две недели потом ни смотреть как следует, ни стрелять не мог.

Приходит Сергей Гришин и говорит: «Ты хоть, Саша, и окосел маленько, но все равно придется тебе вести полк, потому что местность хорошо знакома».

Знакома-то знакома, а ведь надо переходить магистраль Смоленск – Витебск! Тут и четырех глаз мало... Ладно. Повел. Со мной пошел командир первого батальона Николай Иванович Москвин со своим народом. А ребята у него подобрались что надо. Ничего, прошли. Скоро нас догнал на своем вороном жеребце Гришин. Слез с коня, пошел рядом, спрашивает: «Где на отдых встанем?»– «Чтобы от противника оторваться, надо идти до деревни Ельни»,– говорю ему. «Далеко это?»– «На карте все сказано...»

Сергей никогда на одном месте находиться не мог. Пройдет немного с нами, отстанет, колонну проверяет. Глядишь, опять догнал. Пошагает пешочком, потолкует о том о сем – и снова в центре колонны. Люди видят, как их командир работает на марше, и тоже подтягиваются. Устал он тогда изрядно, спрашивает: «Ну, скоро, Саша, твоя Ельня?»– «Скоро, скоро...»

Пришли туда перед рассветом. Деревня лесная, жителей никого – всех повыселяли, связи с партизанами боятся. А того не понимают, дурни, что все честные советские люди заодно с нами. Больно сердцу, когда деревня пустая, в избах ни одного целого окошка, ветер гуляет кругом.

Мы с Гришиным остановились на краю деревни, в бане без дверей. Плащ-палаткой пришлось завесить. Адъютант Гришина, Николай Кутузов, стал огонь разводить, а мы решили чуть-чуть отдохнуть. Да где там! Только присели, а тут на западной стороне деревни пулеметы застучали, пули по бревнам защелкали. Выскочили. А гришинский красавец жеребец уж на земле распластался – мертвый лежит. Пришлось в бой вступить первому батальону. Николай Иванович Москвин хороший дал отпор – всех фашистов перебили.

Дальше нам предстояло пройти еще две магистрали: шоссейную Москва – Минск и железную Смоленск – Орша. Железка крепко немцами охранялась. Все время вели бои. Раненых прибавилось. Самая оживленная магистраль – Минская, а потому и опасная. Ночью подошли к деревне Ширевичи, тихо заняли ее и, как говорится, на замок заперли. Никого никуда не выпускаем, потому что до магистрали Москва – Минск всего полкилометра, а мы должны простоять тут до вечера. Днем-то куда сунешься? Все машины противника как на ладошке. Туда и обратно гуртом прут.

Договорились, что я со своим отрядом пойду вперед и буду пробивать путь.

«Мы с Кутузовым пойдем с тобой, Саша»,– сказал Гришин.

Ладно, думаю, с Сергеем-то всегда веселее. Выбрали момент, проскочили дорогу и остановились метрах в тридцати. Наблюдаем, как переходят остальные. Колонна длинная, растянулась далеко.

Прошли! Пострелять немного пришлось...

Часть вторая

1

Вторую неделю нахожусь в партизанском отряде Александра Бикбаева и чувствую себя так, будто заново появился на свет. Просыпаюсь утром, гляжу на потолок шалаша из плотно уложенных еловых лап и, чтобы убедиться, что это не сон, трогаю рукой душистое сено, застланное плащ-палаткой, уголок деревенской наволочки с цветочками, мягкий матрац, простынку чистую. Об этом позаботилась Маринка – круглолицая, ясноглазая.

Помню, когда добрались до Паньковского леса, Федя Цыганков подвел меня к невысокой темнобровой девушке, с синими, как спелые сливы, глазами, в новой красноармейской гимнастерке. Она стояла возле небольшого шалаша. Тут же на рогульках висели опрятная короткополая шинель и медицинский халат. Катя – моя спутница по смоленским лесам, рассказала ей о всех моих мытарствах и ранениях.

– Как вы все это выдержали только!– разматывая повязки, проговорила Маринка. Увидев мою вздувшуюся на локте рану, добавила:– Ох! Катя, на нем столько коросты и грязи, что его отпаривать надо!

– В баню бы не мешало,– ответила Катя.

– Так это в деревне, а тут надо сейчас же, немедленно. Паша!– крикнула Маринка.– Ты мне очень нужен, Пашенька, очень!

– Ну, раз очень...– Из стоявшего неподалеку шалаша сначала возникла голова в артиллерийской фуражке, потом плечи, затянутые полевыми ремнями. С пистолетом на поясе, с карабином в руках перед Маринкой во весь рост встал стройный голубоглазый парень. Сверкнув радушной улыбкой, приложил руку к козырьку фуражки:

– Что прикажете, товарищ доктор?

– Без шуток, Паша. Распорядись, чтобы возле пруда нагрели большой бак воды.

– Будет исполнено,– сказал Паша и, мельком взглянув на меня, удалился.

– Это заместитель Саши Бикбаева Паша Ивашнев,– пояснила Маринка и, проведя кончиками пальцев по сизоватому осколочному рубцу на груди, добавила:– Как мало на ваших косточках осталось мяса. Ужас! Но мы вас выходим, каким еще молодцом станете!

В этих словах, в мягкой, участливой интонации и во всем ее теплом облике было то самое милосердие, навеки прославившее подвиги русских медицинских сестер на полях сражений.

Тепло. Пухлая белесая тучка словно из любопытства задержалась, повисла над лесом. Небольшие узкие прудки, питающиеся от ближайшего болота, петляли меж кустов ивняка, черемушника, мелких берез и густолистой ольхи. Я сижу на табуретке, передо мною возле огнивища лужок гектара на два с копешкой сена. Под большим баком на металлической треноге жарко и почти бездымно пылают сухие березовые поленья, принесенные Пашей. Потом, оставив карабин, Паша строгает ножом, приводит в порядок мою можжевеловую палку, проверяет ладонью ее гладкость. С этой палкой я прошел многие десятки километров и свыкся с нею, как с конем...

А давно ли я расстался с звенящими шпорами? А теперь на обмороженные ходули свои смотреть тошно.

– Паша, водички бы нам холодненькой, а то эта слишком горячая, разбавить нужно.– Голос Марины насыщен мягким, ласковым щебетом весенней птицы... Попробуй-ка откажи! Все же я испытываю неловкость, мне хочется почесать кончик носа, но правая рука не сгибается, не достает, а левую Катя намыливает.

Отложив в сторону мою палку, Паша накидывает на плечо карабин (без него ходить не положено), берет два порожних ведра и без всяких пререканий послушно идет за водой.

– А чего он тут все время крутится?– с откровенной и прямолинейной простотой спрашивает Катя.

– У него нога стерта, лечится у меня...– Маринка так улыбается, будто про себя знакомую страничку перечитывает из своей житейской девичьей книжицы...

Совсем недавно узнал, что Маринка вовсе не из отряда Александра Бикбаева, а из группы секретаря Краснинского райкома ВКП(б) Степана Антоновича Свиридова. Эта небольшая группа подпольщиков действует вполне самостоятельно и лишь базируется при отряде.

...Мне приятно бывать у тихих, скромных подпольщиков, но все-таки меня больше тянет к веселым, задорным бикбаевцам, любопытно слушать их рассказы о партизанской жизни. Особенно интересно, когда они обсуждают месячный план боевых действий. Разработанный штабом, он доводится до каждой роты, взвода, отделения. В нем точно расписано: сколько надо уничтожить фашистов, подорвать и спустить под откос вражеских эшелонов, поджечь автомашин, добыть продовольствия и боеприпасов. Над планом этим работает и строго следит за его выполнением начальник штаба Сергей Садров – человек волевой, собранный и не шибко разговорчивый – больше делает, чем говорит. Ему двадцать четыре года, а он как будто впитал в себя образцы мужества, дисциплины времен революции и гражданской войны.

– Идти к нему и докладывать, что ты не выполнил почему-либо задание,– говорит Федя Цыганков,– все равно что ходить в бане босиком по раскаленной каменке...

– Строг очень?

– Не то слово... Ты докладываешь, а он поглядывает на тебя и молчит. А от его молчания ты чувствуешь, как начинает багроветь твое лицо и ноги судорога сводит... Сашка, тот хоть сначала наорет, потом сцепит зубы и кулачище поднесет к своим же губам, словно укусить его хочет.

– Ну, а дальше?– любопытствую я.

– За все отвечает командир подразделения. Если командование сразу не отстранит от должности, дадут возможность сходить на операцию повторно, могут, в силу каких-то причин, разрешить в третий раз, а уж потом...

– Что, Федя, потом?

– Такое у нас бывает редко и рассматривается как ЧП.

Мне интересно бывало наблюдать за молодыми командирами. Война немало выдвинула талантливых самородков, умеющих командовать людьми. К таким бы я причислил и Александра Бикбаева. Он требовал от людей дела, умел толково распоряжаться ими и заботиться о них. А ведь командиру, под началом которого было несколько сот человек, шел только двадцать второй год. Выше среднего роста, широкий в кости, он мне казался щегольски красивым парнем. Могучие плечи его плотно облегала кожаная, из черного хрома, куртка, опоясанная полевыми ремнями, темный чуб выпукло торчал из-под круглой кубанки. На продолговатом лице – слегка вислый нос с характерной горбинкой.

Комиссаром у Бикбаева был двадцатишестилетний Цирбунов – кадровый политработник, уроженец Краснинского района, хорошо знавший родной край. Ростом чуть выше Александра, статный, с живыми глазами, он умел сдерживать горячность, чрезмерный артистизм своего командира. Тот нисколько не обижался и принимал это как должное.

Август был на исходе, но солнце, словно торопясь, щедро отдавало свое тепло. Подставляя горячим лучам гладко выбритое лицо, я купался в этом тепле и чувствовал, как в каждую мою жилку вливается новая, бодрящая кровь, прибавляются силы.

Командир конной разведки Сербаев показал коня буланой масти, на котором мне предстояло проделать длительный, нелегкий поход в Белоруссию, в партизанское соединение, которым командовал Герой Советского Союза Сергей Владимирович Гришин.

К шалашу, где я грелся на солнце и размышлял о предстоящем походе, тихо подошел Николай Цирбунов. Помахивая тоненьким прутиком, спросил:

– Как поживает кавалерия?

– Родился заново, Николай Антонович!

– Так уж прямо – Антонович... Просто Николай. Вот в село Антоновку поедем, за яблоками. Спас прошел, наступила самая яблочная пора. Подкормить тебя надо и, кстати, обуть. Негоже гвардейскому коннику щеголять в ботинках. Согласен?

– Еще бы!..

Синим морем повисло над лесом безоблачное небо. Гремя колесами, подкатила тачанка, запряженная парой упитанных трофейных коней игреневой масти. Правил ими сам командир, Саша Бикбаев. Папаха заломлена набок, поперек груди автомат, на поясе пистолет и несколько гранат-«лимонок». С левого бока, свесив ноги в кирзовых сапогах, восседал его неразлучный адъютант Аркаша – на курносом розовощеком лице блаженство, на поясе множество гранат и автоматных рожков. С виду крепыш, как молодой гриб боровичок. Позади него – Федя Цыганков с ручным пулеметом.

– Едем в Антоновку одну операцию проводить,– черенком кнута Саша тронул кончик носа, погасил ухмылку и полез в карман за табаком.– Живет в Антоновке агростароста, знаешь его?

Цирбунов тоже закурил.

– Слыхал.

– Давно уж надо бы познакомиться, дыг все некогда было. В Павлово заодно заедем.

– И что ты хочешь с ним сделать?– Николай отогнал прутиком гудящего возле лошадей большого серого слепня.

– Просто поговорим маленько...

Николай понимал, что командир сказал не все, допытываться не стал, проговорил:

– Ладно, едем. Я тоже хочу на него взглянуть.

– Это еще что за должность такая – агростароста?– залезая на бричку, спросил я у Николая.

– Новый вид агронома-наставника. Очевидно, он должен наблюдать, чтобы мужики наши русские сеяли и убирали хлеб по фашистской, оккупационной науке. Колхозные-то земли назвали общинными.

Лес. Сытые кони бегут резво. По малонаезженной, поросшей вереском дороге колеса катятся почти бесшумно и лишь изредка подпрыгивают на скрытых в траве кочках.

Смешанный лес заметно поредел, накатанная дорога стала тверже и вывела в поле. Село Антоновка появилось внезапно, словно из золотого, поблескивающего на солнце жнивья выскочило.

Бикбаев умело и ловко поработал вожжами, и кони ходко приблизились к крайней хате с почерневшей от давности крышей.

– Смело едем,– заметил я и посмотрел на Николая.

– Все в порядке. Командир кавгруппы, Сербай, тут побывал с утречка. Обеспечил, что надо,– ответил комиссар.

Сильно, как заправский кучер, натянув вожжи, Сашка чертом промчался по улице мимо плетней зеленых палисадов, за которыми мелькали женские платки, сивоголовые, стоявшие у калиток ребятишки, и остановил всхрапывающих копей возле приземистого, добротного дома с резными наличниками, недавно покрашенными синей краской.

С высоких ступенек сенного крыльца проворно спустился совсем лысый, багроволицый человек. Суетясь и прыгая на крепких ногах, втиснутых в старые калоши, стал зазывать нас в избу:

– Милости просим, гости дорогие! Мы ить и не ждали, а все равно рады, ох как!

– Ты будешь агростароста?– спросил командир.

– Довелось, родной мой, довелось...– Широкое лицо старосты совсем отсырело и размякло в скулах.

– А вот мы и поглядим, какой ты сродственник,– ответил Саша и стал медленно подниматься по ступенькам крыльца. Мы с Николаем – вслед за ним. Федю и Аркашку быстро «заблокировали» деревенские ребятишки.

В кухне, куда мы вошли, агростароста захлопотал еще пуще, подставляя нам табуретки, командиру венский стул, приговаривал:

– Сичас у нас все будет чин чинарем. Хозяйка моя хоть и по грибы пошла, ну да я сам быстренько в огород сбегаю, лучку надергаю, огурчиков сорву с грядки.

– Мы не закусывать сюда приехали.– Носком сапога Бикбаев сердито отодвинул от себя стул. Понизив голос, спросил вкрадчиво: – Ты чего садишь за стол с мухами? Почему в горницу не приглашаешь, а?

Не дожидаясь ответа хозяина, командир распахнул створчатые двери, перешагнув низенький порожек, крикнул:

– Давай, ребята, ходи сюда!

Мы вошли. В большой горнице, с широкого центрального простенка, где обычно висят зеркала, из новой рамки грозно смотрел выпученными глазами Адольф Гитлер.

– Богато живешь, агростароста.– Поворачиваясь на каблуках, Бикбаев оглядел кровать с высоко взбитыми подушками, круглый стол, покрытый кружевной скатертью, побеленную печь-«голландку», венские стулья, расставленные вдоль стены, внимательно рассмотрел фотографии, прилепленные к боковой стенке, а на портрет Гитлера – никакого внимания, будто его тут и не было. Подойдя к старосте, таинственно тихим полушепотом спросил:

– У тебя молоток есть?

– Как же не быть! Как это можно без него в хозяйстве! Есть, есть, товарищ командир. Нужон? Значит, принести?– затараторил хозяин.

– Нужен молоток, нужен. И гвоздь, понятно, найдется?– кивнув головой, спросил Бикбаев.

– О чем разговор, господи!– хозяин развел руками и шлепнул себя по широким синим штанам, возможно еще питая призрачную надежду: не пронесется ли мимо его горницы эта партизанская гроза...

– Неси, да живей только!

– Мы мигом! Момент!– староста шустро выкатился за дверь.

– Ты что, Сашка, задумал?– спросил Николай.

Я тоже не понимал затеи командира, но чувствовал: что-то должно произойти.

Сашка потер горбинку носа, сверкнул темными глазами, поджав губы, погрозил нам пальцем, давая понять, что мешать ему не надо.

Староста не мешкая возвратился в горницу с увесистым молотком и большущим гвоздем в руках.

– Вот, пожалуйста, извольте, все в порядке,– проговорил хозяин, угодливо подавая принесенное.

Бикбаев взял в одну руку молоток, в другую гвоздь, взглянув исподлобья на старосту, спросил:

– А зачем такой толстый и длинный гвоздище-то притащил?

– Чтобы покрепче, значит, поосновательней.

– Дыг тебе же, дурак, будет хуже...

– Отчего же мне-то?– хозяин явно опешил.

– Оттого, что сейчас Гитлера буду на твой лоб прибивать.

Глаза агростаросты остановились и, казалось, полезли туда, куда Саша пообещал приколотить фюрера.

– Ты бы хоть гвоздь-то поменьше взял...– Постукивая шершавой шляпкой гвоздя по молотку, Бикбаев прошелся по горнице, сочувственно посматривая на растерянного агростаросту.

Я заметил, как Николай, чтобы подавить улыбку, опустил голову, стал закуривать. Протянул и мне клочок бумажки.

– Так ведь сам комендант, товарищ командир...– очухался наконец хозяин.

– Что комендант, что?– спросил Бикбаев. Пучки его черных бровей взъерошились.

– Ходил по всем хатам и раздавал. На стенку велел пристроить,– оправдывался агростароста.

– А ты и рад стараться!

– Не исполнишь – сами знаете, какие они, фашисты-то... взлетишь на небушко вместе с душой...

– Есть-то она у тебя, душа?– подмигнув хозяину, спросил Бикбаев.

– Да уж какая там душа!– крикнул Николай.– Хватит, Саша!

– Ладно.– Саша остановился напротив старосты.– Гвоздь тебе возвращаю и молоток положи на прежнее место. Теперь слушай, что я тебе буду говорить.

– Слушаю. Ох ты!– хозяин смахнул рукавом серого пиджака катящиеся по лицу капли пота.

– Погоди. Не охай. Приказ коменданта ты выполнил? А с этого часа будешь выполнять все наши распоряжения. Понял?..

– Понял, товарищ командир, все исполню в точности!

– Ладно. Раз ты такой понятливый, других слов добавлять не буду.

– И не надо, не надо! Может, все-таки закусите чем бог послал?– Хозяин, продолжая гладить лысину, шлепал губами – несладко, наверное, было у него во рту-то...

– Я же тебе, голубчик, сказал, что мы не пировать сюда приехали. Ну, будь здоров, староста. До встречи.

Бикбаев направился к выходу.

– Что ж делается! А этот, значит, пущай так и сверкает тут своими сапожищами?– остановившись за порогом, огорченно прокричал Аркаша.

– Я же тебе сказал, дорогой мой Аркадий, что так надо. Сколько раз повторять?– Командир тоже приостановился.– Повторить?

– Никак нет!– Адъютант командира был молод, но бесовски смышлен. Хорошо знал: когда командир начинает называть его полным именем, держи ухо востро и не вздумай перечить.

На улице нас встретил Федя Цыганков с новыми, из яловой кожи, командирскими сапогами в руках.

– Это вам, товарищ старший лейтенант,– обращаясь ко мне, сказал Федя.

Я горячо поблагодарил его за такую обновку.

– Где добыл?– спросил Николай.

– Есть тут у меня одна знакомая сваха,– ответил Федя.

– У нее что, обувная фабрика?

– Фабрики нет. Когда наши отходили, оставили много казенного имущества. Жители разобрали его, а теперь с нами делятся,– ответил Федя.

– Хорошая у тебя, Цыганков, сваха,– сказал Николай.

– Отличная, товарищ комиссар!

– У нее, наверное, и яблочки есть?

– Сколько угодно.