Текст книги "Последний бой"

Автор книги: Павел Федоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

Давно хотелось увидеть его, но не было случая. И меня потянуло к веселому смеху этого выдающегося партизанского командира. Захотелось посмотреть, что за «крендель» пришпилен к его фуражке, который так покорил Сабира.

Гришин сидел на чурбаке, в надвинутой на лоб черной фуражке с морским крабом на околыше. Упругое лицо с прямым носом, острые светло-серые глаза, напряженный, быстрый поворот головы и голос – крутой баритон.

– Кабы, да або как... Если уж пошел, так уж без всяких там «кабы», должен знать, куда придешь! Эх ты, герой.– Гришин вскочил – собранный, быстрый, по-кавалерийски ловкий в движениях. Одернул поношенную гимнастерку, привычно поправил маузер в деревянной коробке, планшет с картон. Снаряжение обтягивало его плотную, коренастую фигуру. Прямым носом, волевым, упирающимся в воротник подбородком и крутолобым лицом он напоминал что-то давно знакомое, едва уловимое, багратионовское... Сравнение пришло внезапно, как озарение, и никогда уже больше не покидало мое сознание, а, наоборот, прочно утвердилось, когда я увидел его в Бовкинском лесу в жарком наступательном бою во время прорыва блокады. В черном кожаном пальто, с маузером в руке, в круто надвинутой на лоб фуражке с тем самым морским крабом, командир 13-го полка Сергей Гришин шел широкими властными шагами прямо в боевых порядках, и мне казалось, что я слышу на весь лес голос его, отличающийся от других, звучащий с упругой краткостью:

– Вперед! Вперед!

Он шагал тогда под пулями, с горделивым, внушительным упоением. Хотелось идти за ним и не отставать.

Вот так мы в тот день и познакомились... После первых же вопросов о моем самочувствии, о жизни в отряде Бикбаева я понял, что Гришин – человек на редкость общительный и доступный.

– Как вас устроили? – спросил он.

– Спасибо. Отлично.

– Где ваша повозка?

– Да тут, неподалеку...

Гришин встал, и мы вместе прошли к повозке. Проводя ладонью по туго натянутой материи, спросил:

– Как там здравствуют бикбаевцы? – Он скользнул взглядом по моей фетровой шляпе.

– Хорошо здравствуют, вас вспоминают.

– Саша Бикбаев боевой командир, мой старый друг. Мы с ним совершили много больших кругов... Много! – Гришин резко очертил предполагаемые круги рукой с зажатой между пальцами махорочной цигаркой.– С того времени раненых у нас ох как прибавилось! – И снова энергичный жест рукой в сторону кибиток, и улыбка сменилась жестковатой на лице складкой. Он не высказывал всех своих мыслей, подоплека которых была хорошо мне ясна. Маневрировать с госпиталем на колесах при приближении фронта становилось все труднее. На поле не выскочишь и в лесу, тем более в болотистой местности, не везде проедешь.

Я ждал от него еще одного вопроса, который был должен тревожить такого человека, как Гришин.

Сделав глубокую затяжку, он спросил негромко:

– Вы пришли с группой Головачева?

– Да.– Это был тот самый вопрос, которого я ждал.

– Вы знаете все подробности?..– Он взглянул на меня вопрошающе. Слова его не растворились, а как-то тяжело повисли в воздухе.

– Да. Знаю.

– Если не трудно, расскажите.

Подробно, обстоятельно, с тягчайшим в душе ощущением воспроизвел я картину той трагической ночи.

Гришин долго молча курил. Потушив цигарку, вытер платком лицо.

– Слова о дисциплине в разведке надо высекать на стволе автомата... А вам надолго запомнятся эти табачные в сарае листочки! – проговорил он, и мы направились к ожидавшим его раненым бойцам. Приезд командира для них был праздником – они понимали, что такое госпиталь на колесах...

Гришин никогда не обрастал никаким «оперением», всегда оставался самим собой. Не думал я, не гадал, что мне придется пережить здесь и наблюдать командира в наитяжелейшие дни, выпавшие на долю полка, где я был так тепло, по-человечески принят и обихожен.

– Ну как, поправляетесь, набираетесь сил? – спросил Сергей Владимирович, когда мы подошли к ожидавшим его бойцам.– Скоро отправим на Большую землю. Всех отправим! Слышите, товарищи, всех!– повторил он громко, и его густой голос смыл с лиц раненых улыбки, притушил разговоры.– Скоро будете долечиваться в нормальном госпитале, без палаток и скрипучих колес, где-нибудь в Подмосковье или в самой столице нашей, а то и на Кавказе, у теплого моря. Побросаете свои палки и самодельные костыли, пойдете по бережку и станете гальку швырять в синюю-синюю воду!.. Глядите, черти, не забывайте нас, товарищей своих! – Гришин погрозил пальцем и улыбнулся сдержанно, грустно.

Слова-то простые, а в горле щекотно. Шумно стало, говорливо, радостно. Кого из нас не тянуло тогда на Большую землю? Мы, раненые, как праздника ждали этой минуты. Мы находились вне строя, безоружные, а потому нам в сто крат было труднее. Большая земля, встреча с родными и близкими чудилась нам светлым праздником.

Хорошо нам было жить в этом госпитале на колесах! Но вдруг эти колеса раскатать придется в разные стороны, как быть тогда?

Давно уже каратели нацелились на партизанское соединение, не раз пытались окружить и уничтожить. Бомбили лес с самолетов, обстреливали из тяжелых орудий. Стягивали войска, формировали карательные экспедиции. Зная о намерениях противника, гришинцы встречали его на дальних подступах, уничтожали колонны из засад. Гришин маневрировал, уводил полк известными ему путями, оставляя противнику пустые шалаши и золу костров.

6

Удивительно расчетливы, разумны, а потому почти всегда блистательны были действия 13-го полка. Особенно его разведчиков. И все благодаря прочной связи с населением на оккупированной фашистами советской земле.

Это было признано даже самим противником. Вот что писал в западногерманском журнале «Веркюнде» за 1956 год подполковник в отставке Хельмут Крайдель:

«ОХОТА ЗА ГРИШИНЫМ.

О действиях немецких войск против отряда Гришина, 1942/43 гг., тыловой район группы армий «Центр».

Этот отряд Гришина стал одной из опаснейших и активнейших банд в тыловом районе группы «Центр».

Злобствующим бессильем дышат строки Крайделя, насыщенные беспомощными эпитетами: «банда», «шайка». Даже гвардейский кавкорпус генерала П. А. Белова он именует не иначе как «крупная банда русского генерала Белова»... Но даже он не может не признать силы и мощи советского народа, боровшегося с оккупантами на захваченной ими советской земле.

«Борьба с отрядом Гришина проводилась с переменным успехом почти всеми охранными дивизиями тылового района группы войск «Центр». Благодаря ловкости и энергии командира банды и постоянной поддержке ее центральным партизанским руководством долгое время попытки нейтрализовать силы Гришина оставались безуспешными. Руководство бандой было с самого начала целеустремленным и четким. Благодаря частым успехам банды пополнение в нее поступало в большом количестве. Все эти весьма вредные для немецких войск явления разыгрывались на глазах командующего, генерала фон Шекендорфа (Смоленск), и он «нажимал» на 286-ю охранную дивизию, которая ввиду этого стремилась, используя все более крупные силы, вплоть до всей дивизии целиком, окружить и уничтожить банду. Но это намерение не могло осуществиться из-за недостатка в силах, непросматриваемой местности и подвижного характера боев, хотя сам командующий помогал корпусными частями, силами 2-го авиационного полка, бригады Грауконфа и танковыми батальонами. Район боевых действий – болотистая, труднопроходимая местность – был столь же благоприятен для противника, сколь сложен для немецких войск. Ввиду длительного пребывания отряда Гришина в этих местах и успеха его действий банда получала сильную поддержку от местного населения. Подготовка карательных акций и особенно использование агентов-лазутчиков оказывались весьма затрудненными. Ход операций неоднократно доказывал, что маневры немецких войск не удастся сохранить в тайне, так как противник всегда прорывался, сосредоточив свои главные силы на самом слабом участке кольца окружения.

Мамаевский лес (сев. Почеп) был весной 1943 года окружен 221-й охранной дивизией с помощью 1-й пехотной и 1-й танковой дивизий, которые как раз оказались под рукой. Но в связи с коротким сроком, отведенным на всю акцию, успех был невелик. Войска лишь сожгли несколько покинутых лагерей и складов.

В январе 1943 года банда переправилась через р. Ипуть с северо-востока и, имея значительные силы и вооружение, а также обладая высокой подвижностью (благодаря большому количеству санных упряжек), атаковала расположение 221-й охранной дивизии у железнодорожной линии Сураш (Сурох) – Климовичи. Опорные пункты, подвергшиеся нападению, удерживались в тяжелых боях прибывшим незадолго до этого из Дании 930-м пех. полком (командир полковник Линкер). Этим полком не оборонялся лишь один опорный пункт, находившийся у моста через Ипуть. Противнику, впрочем, удалось прорваться на запад. Немедленно организованная разведка установила, что западнее железной дороги в районе Гордеевки банда остановилась и начала пополнять свой состав за счет совершенно ошеломленного населения этого ранее столь спокойного района».

Эта заключительная фраза подполковника Крайделя вызывает веселую улыбку, потому что всего несколькими строками выше он признал, что «банда получала сильную поддержку местного населения».

Признание противника, каким бы ядовитым оно ни было, в высшей степени ценно для боевой, героической истории партизанского соединения 13. Вот еще некоторые очень важные и существенные выдержки:

«Командир 930-го пехотного полка провел одной ротой разведку боем в направлении Гордеевка. Но из-за высокого снега и пересеченной местности организовать поддержку огнем тяжелого орудия не удалось, так что операцию прекратили во избежание ненужных потерь.

Вслед за этим командир 221-й охранной дивизии (штаб стоял в Гомеле) решился преследовать отряд Гришина частью сил, специально оснастив их зимними средствами передвижения. Перед подразделениями была поставлена необычная задача: на основе уже полученного опыта борьбы с партизанами обеспечить в короткий срок карательному отряду подвижность и боеспособность на глубоком снегу. Средства были только подручные. Из всех подразделений, которые можно было бы использовать против Гришина, за несколько дней был сформирован усиленный батальон под командованием капитана Фишера, оснащенный санными упряжками.

Значительные трудности, возникшие при погрузке тяжелого вооружения и техники (станковые пулеметы, ПТ орудия, полковые орудия, рации и т. д.), были преодолены на местах общими усилиями. Через несколько дней усиленный батальон выступил в поход. С самого начала была поставлена лишь ограниченная задача: атаковать Гришина, нанести ему возможно большие потери и отогнать в другие районы.

После упорного напряженного преследования по глубокому снегу батальон навязал противнику бой вост. Ветки (сев.-вост. Гомеля). Понеся значительные потери, передовой отряд попал в расставленную Гришиным ловушку, удалось вынудить банду к отходу на юг. Установить потери противника не удалось, поскольку русские, как это часто бывало, унесли с собой и раненых и убитых. При банде находилась колонна санных упряжек с ранеными.

Чтобы преградить Гришину путь на юг, вдоль железнодорожной линии Гомель – Дорогобуж – Новозыбков была спешно построена опиравшаяся на ранее построенные опорные пункты оборонительная линия.

Для строительства пришлось использовать все наличные рабочие руки – пекарей, мясников, связистов, роту из местного населения, один танковый взвод и т. д. Однако банда в тяжелых ночных боях прорвала эту линию и ушла на юг.

Долгое время о Гришине ничего не было слышно. Но потом он снова дал о себе знать: внезапно нарушилось спокойствие в районе между Бобруйском и Могилевом, участились взрывы на железнодорожной линии Рогачев – Старый Быхов – Могилев. Очень скоро многочисленные агенты донесли, что Гришин находится в болотистой и труднодоступной местности, северо-восточнее Бобруйска. Его банда, видимо, снова стала сильной, хорошо вооруженной и оснащенной. Чтобы наконец избавиться от этого опасного противника, командующий прифронтовым районом «Центр» генерал горнопехотных войск Кюблер приказал в августе 1943 года командиру 286-й охранной дивизии (штаб в Бобруйске) уничтожить отряд Гришина. Для этой цели предполагалось провести крупную операцию. К ней были привлечены части обеих дивизий, резерв командующего группы армий и части полиции в количестве 12—15 тыс. человек. Удалось окружить банду Гришина, но полное ее уничтожение было сорвано, хотя партизаны и понесли в тяжелых лесных боях большие потери в живой силе и технике. Дело в том, что в непросматриваемой лесистой местности сплошное блокирование было невозможно, кроме того, Гришин опять заблаговременно узнал о том, что задумало наше командование. Во всяком случае, он вместе со значительной частью банды прорвался через кольцо окружения там, где оно было наиболее тонким, и ушел.

В течение сентября участились донесения о нападениях на шоссе от перекрестка Довск – Кричев, в районе Пропойска. Вскоре стало известно, что это снова Гришин.

Появление партизан было особенно неприятным, учитывая критическую обстановку ввиду приближения фронта. Поэтому было решено во что бы то ни стало, учитывая ослабленность банды, срочно ее атаковать и окончательно уничтожить. Судя по всему предшествующему опыту, главным условием успеха были скрытная подготовка и быстрые внезапные действия. Было трудно обеспечить то и другое, так как симпатии населения к Гришину, благодаря его успехам и наступлению русских войск, весьма усиливали опасность предательства со стороны ранее лояльных к немецким частям людей, а, с другой стороны, весьма напряженное положение с транспортом и войсками чрезвычайно осложняло быстрое сосредоточение крупных сил в течение одних суток. Несмотря на это, все же удалось, благодаря тщательно разработанному плану и внезапным действиям 221-й охранной дивизии, окружить банду Гришина двумя усиленными полками в районе сев. Пропойска на узком пространстве. В целях скрытности действий наши части не вели разведки, не строили мостов, не сооружали никаких новых линий связи, не высылали для наблюдения самолетов, соблюдали абсолютную секретность даже среди своих войск, не исключая и полковых командиров и т. п. Наряду с этим район западнее реки неделями бомбили и обстреливали «фокке-вульфы». На этот раз обмануть Гришина все же удалось. Он не чуял опасности даже в то утро, когда внезапно было замкнуто кольцо окружения».

Как раз не удалось! Это чистейшая фантазия Крайделя. Обо всех приготовлениях противника Гришин знал и принял соответствующие меры.

В августе и сентябре 1943 года части Центрального фронта под командованием генерала К. К. Рокоссовского, отбрасывая дивизии противника группы армий «Центр», освободили Ярцево, Вязьму и подходили к Смоленску.

С приближением фронта менялась и тактика боевых действий гришинцев – они интенсивно действовали на всех идущих к фронту шоссейных дорогах и железнодорожных линиях, уничтожая живую силу и технику противника. Ежедневно Мария Ивановна Боровикова приходила к нам в госпиталь и сообщала об успехах на фронтах и активных действиях многочисленных партизанских групп.

Открыто и смело нанося противнику чувствительные удары, Гришин отлично понимал, что немецкое командование не потерпит наличия такого количества партизан, действующих в его тылах в прифронтовой полосе, поэтому и разработал план выхода на коммуникации противника за Днепр, согласовав его с Центральным штабом партизанского движения и командованием фронта. Идти за Днепр и тащить за собой госпиталь на колесах было невозможно, да и не нужно. Всех раненых, находящихся на излечении в полку, решили эвакуировать за линию фронта на самолетах. Однако в связи с быстрым перемещением линии фронта и подготовкой противника к карательным акциям посадка тяжелых самолетов стала опасной. Фронтовые части немцев на этом направлении были сильно насыщены зенитной артиллерией. Передвигаться на колесах навстречу своим частям или держаться до их прибытия в лесах Белоруссии было еще опаснее. Командование приняло очень правильное решение: госпиталь на колесах расформировать. Всех раненых, которые не могут передвигаться самостоятельно, посадить на коней. В кибитках везти лишь самых тяжелых. Так образовалась колонна всадников, более ста тридцати человек, и десять – двенадцать повозок с тяжелоранеными. Вести эту колонну должен был бывший командир отряда имени Кочубея, ставший у Гришина командиром 4-го батальона, очень спокойный и мужественный человек, старший лейтенант Кирилл Новиков. Мало кто знал его подлинную фамилию – за особую отвагу звали просто Кочубеем.

Наш вновь сформированный отряд должен был в районе южнее Славгорода перейти реку Сож и уже там соединиться с частями Красной Армии. В ту же ночь, именно в том же самом направлении, двинулись два партизанских отряда: один под командованием Китаева, другой – Демидова.

Меня, как раненого, посадили на темно-гнедую, на счастье, очень спокойную кобылицу по кличке Веселая. Моим постоянным напарником ехал на серой лошади Миша Шкутков, с костылем за плечами вместо винтовки и вещевым мешком с небольшим запасом вареного мяса и хлеба, ну и запасной рубахой и парой белья. У Михаила была рассечена осколком мины ступня и повреждено под коленом сухожилие, оттого нога постоянно находилась в полусогнутом состоянии, и передвигаться без костыля он пока еще не мог. Во второй паре ехали недавно раненные Артем и Терентий, за ними – Михаил Шкарин и Васька Челябинский. Паша Данченко следовала на подводе с Юркой, сыном доктора Левченко. Сам Тимофей Федорович шел за телегой.

Провожать раненых пришли начальник штаба Ларион Узлов, начальник госпиталя Дмитрий Заболоцкий, он же начальник медико-санитарной службы полка. Дмитрий заглядывает то в одну кибитку, то в другую, где лежат тяжелораненые, вырванные у смерти его добрыми руками и душевным вниманием. Он отходит от телег с поджатыми, чуть перекошенными губами, крутя головой по сторонам. Конники, дергая лошадей за поводья, протягивают ему руки с белеющими под плащами и ватниками бинтами. Прощание, сердечное, братское, и возгласы, полные грусти, горячего откровения и сердечного сострадания:

– Дмитрий! Митя-а-а! Митька-а-а! И-и-эх, друг ты наш боевой!

– Спасибо, доктор! До встречи на Большой земле.

– Ох ты, Митюша! Дружочек ты мой сердечный! – выкрикивает Михаил Шкарин, прижимаясь лицом к плечу доктора.

Возгласы эти запомнились мне навечно...

– Ничего, ребята, ничего. Поправитесь. Встретимся еще... Не поминайте лихом,– взволнованно говорит Дмитрий. Все раненые прошли через его докторские руки в неимоверно тяжелых условиях вражеского тыла.

Исходным пунктом нашей необыкновенной колонны стал лес в районе села Александрове, юго-восточнее Бовкинского леса, куда приехали верхом на конях командир полка Сергей Гришин и комиссар Иван Арсентьевич Стрелков. Они поблагодарили раненых за боевые дела, сказали самые теплые напутственные слова и пожелали счастливого пути.

– Спасибо вам, ребята, за все и низкий поклон от лица Родины, от ваших боевых товарищей и от меня лично. Мы остаемся здесь и будем добивать нечистую силу!

Вороной конь под Гришиным не стоял на месте, взмахивал сухой, словно вылепленной головой, стриг острыми ушами. На полах кожаного пальто уже поблескивали первые капельки дождя. Всадники повернули коней и скрылись в тумане.

Движение наше началось с нудного, пронзительного сентябрьского обложного дождя, перешедшего в сильный, длительный ливень. Вскоре моя куцая шинель промокла насквозь, раскис в вещевом мешке запас хлеба.

Марш-бросок был рассчитан следующим образом: за ночь мы должны были пройти по безлесой местности около тридцати километров, проскочить под носом отступающего противника Варшавское шоссе и перед рассветом переправиться через Сож. А там начинались густые, недосягаемые для фашистов леса, где мы беспрепятственно могли соединиться с нашими наступающими передовыми частями. Могли... так было рассчитано.

Двигаемся за колесами медленно и не всегда по дороге, чаще всего целиной. Сплошной затянувшийся дождь придавливает к седлу. Всюду мутная, давящая стена – даже передних лошадей отличить трудно. Сначала шли вроде ничего, а потом все чаще стали останавливаться. А когда стоишь, дождь кажется сильнее. Последняя остановка затянулась почему-то до бесконечности. А нам ведь нужно пройти еще Варшавское шоссе и до рассвета форсировать реку. Дождь льет как осатанелый. Шкутков нахлобучил на голову капюшон, капли дождя как горох стучат по его склоненной голове. С моей размокшей шляпы вода стекает на плечи и за воротник. Я смирился, привык к этой мокряди, стараюсь не обращать внимания, тешу себя надеждой, что завтра в армейском полевом госпитале нас обработают санитары и оденут в сухое белье... И все же чувствую, что начинаю дрожать. Стоим час, два, а никто толком не знает, в чем задержка.

Михаил Шкутков давно уже не может спокойно сидеть в седле и все время нервничает. Стряхивая с плаща воду, ворчит:

– Чего стоим? Скоро должны Варшавку переходить, а мы тут киснем...

– Не знаю. Ты, Шкутков, не крутись, спину коню надавишь и собьешь,– говорю я ему и учу, как надо правильно сидеть и держаться в седле.– Коня, Миша, надо беречь, а в нашем положении особенно.

– А что в нашем положении... завтра будем у своих...

– Не знаю...– Задержка была явно непредвиденной и очень меня тревожила.

– Ничего. Командир кочубеевцев – парень с головой, дело знает,– успокаивал Шкутков.– Дивлюсь на тебя!

Ты сидишь на коне, как копыл, и не шелохнешься.

– Привычка.– Я на самом деле привык сидеть в седле прямо. Всеми силами старался беречь коня.

– Но ведь неудобно в одном положении. Спина немеет...– кряхтит Мишка и склоняется к гриве коня.

Пытаюсь объяснить ему, что навык твердо сидеть в седле вырабатывается сознанием, характером.

А дождь все льет и льет. Темнота вздыбилась кругом до самых облаков.

Вдруг, шумно чавкая копытами, нас стала обгонять длинная вереница всадников. Поджарые, пофыркивающие кони с укороченными хвостами шли резвой и хлесткой рысью. Станковые пулеметы, противотанковые ружья качаются во вьюках.

– Что за конница?

– Из отряда Китаева,– отвечает проехавший мимо командир нашей колонны Кочубей. Сдержал коня, остановился.

– Почему стоим? Какого черта? Продрогли как цуцики! – посыпалось со всех сторон.

– Не шумите. Пехота отстала,– отвечает он, и темнота поглощает его вместе с конем.

Снова зачавкала грязища под ногами идущих мимо кочубеевцев, которые обогнали нас и ушли вперед.

– Мух, что ли, там гоняли? – бросил словечко Шкутков.

– Тебе хорошо на коне-то! – ответили усталые пехотинцы.– Тоже мне остроумец нашелся.

Уже потом выяснилось, какой был допущен просчет. Думаю, что нельзя было нас, госпитальную конницу, пускать впереди пехоты. Ритм движения колонны должна была задать именно она – пехота. Так или иначе, конь, безусловно, шагает быстрее пешего человека. В темноте, под проливным дождем пешие где-то приотстали, свернули в сторону и пошли совсем не той дорогой. Для того чтобы найти наше прикрытие, ушло много времени. И только после того, как усталые бойцы нашли нас и обогнали, колонна двинулась по целине к Варшавскому шоссе. Тут трудно пришлось колесам. Сначала стали попадаться ямы и рытвины, а потом путь преграждали овражки и овраги, наполненные дождевой водой. Приходилось выпрягать лошадей и телеги вместе с ранеными переносить на руках. Легко сказать, а как осуществить такую переправу на деле? Опять подолгу пришлось стоять и купаться под дождем. Потом снова тихо, крадучись передвигались, плутали в мокрой кромешной тьме.

– Варшавка! Варшавка! Шоссейка скоро! – прокатилось по колонне.

Эта важная шоссейная магистраль последнее время охранялась бронемашинами, курсировавшими между четырех-амбразурными дзотами. Еще до начала похода такие слухи разгуливали по нашим госпитальным Кибиткам.

Наконец дождь перестал. Небо, казалось, всю воду на нас вылило и утихомирилось.

Низко бежали пепельно-серые тучки с голубыми просветами. Вот и рассвет совсем некстати. Мы то стоим, то плетемся через пень колоду, пересекая овражки и ямы; дрожим вместе с нетерпеливыми, голодными конями. Сижу в седле и чувствую, что под мокрой шинелью не тело, а что-то вроде студня...

Перед Варшавкой стояли так долго, что почти совсем рассвело. С ходу не сунешься. В разных местах работали разведчики, нащупывали нужное место, чтобы хоть колеса могли пройти.

Все рокады-большаки, которые мне приходилось переходить во вражеском тылу,– Ржевский, Кашперовский, Жиздренский, Смоленский – все они зловеще оскаливались стволами пулеметов, полыхали огнем, раскаленным железом. Стук подков, когда переходили Варшавку, пронзительно отдавался прямо в сердце, хотя не было сделано ни одного выстрела.

Наверное, надо сказать спасибо гришинцам – отучили они фашистов ездить по большакам ночью...

Вот проскочили один кювет, затем второй и даже легкой рысцой протрусили немножко. А тут и день пошел совсем в разгул, рваные облачка заметались по голубому утреннему небу, вот-вот солнце брызнет еще теплыми сентябрьскими лучами. И вдруг впереди бешеный всплеск пулеметных очередей и громыхающие удары орудий. Потом редкий, словно на последнем вздохе, ошалелый треск вражеских автоматов, противно отдающий металлическим звуком. Предполагаю, что это ушедший вперед отряд Китаева напоролся на противника и ввязался в короткий бой. Может быть, на той самой переправе, куда мы идем?

Прошли усиленным шагом, а кое-где и рысью, вдруг резко свернули с дороги к небольшому лесочку, прижавшемуся к луговой низине. Тут же забегали пехотинцы из прикрытия, заторопили нас таинственным на продрогших губах шепотком:

– Слезайте быстро и маскируйте коней.

В чем дело, объяснять не надо – догадываюсь. Но как тут замаскировать коней, когда кругом ольховый кустарник, карликовые березки, осинничек с реденьким, начавшим желтеть листом.

Отдаю поводья Терентию, иду искать Кочубея, чувствую, что не от добра эта остановка в километре от Варшавского шоссе. Тут ведь не боевые статные кавалеристы на конях, а усталые, продрогшие, ослабевшие калеки. Эх, судьба наша, матерь грозная, куда ты нас опять швыряешь?

Кочубея я нашел за ближайшим кустом в окружении своих помощников. Спрашивать про обстановку не было необходимости: на Варшавке слышится утробное завывание мощных моторов. Зеленая, заросшая свежей травой лощина, мелколесье, где затаились почти пятьсот душ с конями и повозками,– все начинает лихорадочно вздрагивать от тяжелых танковых гусениц.

Кочубей стоит и похлестывает плеткой по голенищу ялового сапога. Полы черного, как и у Гришина, кожаного пальто подвернуты, кругленькая кубанка вольно съехала набок. Как мужественный человек, не раз побывавший в острых переплетах, он внешне спокоен, лишь светло-серые глаза суживаются, замирают – тревожно вслушивается в моторный гул на рокаде.

Обстановка такова, что, кажется, земля начинает гореть под ногами, а он вдруг произносит:

– Завоеватели поспешно уносят ноги...

Сказал и снова напряженно прислушался, будто к знакомой музыке.

– А мы? – спросил я.

– Переждем...

– А что была за стрельба впереди? – Я был сильно возбужден и, наверное, нелепо выглядел в своей мокрой, пожухлой шляпе.

– Вероятно, китаевцы на переправе.

– А что там за переправа?

– Брод.

– Вода, поди, поднялась?– Меня беспокоили подводы с тяжелоранеными, Паша Данченко, мальчик Юра Левченко. Когда свернули с дороги, отец нес его на закорках.

– Вода, конечно, прибавилась. Запоздали немножко... Ничего. Переживем...– ответил Кочубей.

Мы еще не знали тогда, какие последствия и бедствия неисчислимые повлечет за собой эта запоздалость не только для нас, раненых, но и для всего соединения 13.

Раздвинулись мокрые кусты, и перед Кочубеем возник в кожаной фуражке, с трофейным автоматом в руках младший лейтенант Солдатов.

– Ну что? – быстро повернувшись к нему, нетерпеливо спросил Кочубей.

– Противник...

– Много?

– Мало. До взвода, хозяйственная часть вроде бы...

– А не вроде?

– Точно. Тыловики. С барахлишком, ящиками и бочонками,– ответил находчивый Солдатов.

– Ладно. Продолжать наблюдение. Оборона должна быть начеку. Зорко смотреть. Проверять посты,– обернувшись к командиру в такой же, как и у него, кубанке, приказал Кочубей.– Раненым держать лошадей в поводу и не высовываться. Я все проверю сам! – Кочубей подхватил конец плетки, зажал его вместе с черенком в кулаке и в сопровождении командира и двух автоматчиков пошел по кустам, отдавая на ходу какие-то распоряжения.

– Привет, гвардия! Снова на коне? – обратился ко мне Солдатов.

– Как видишь.

– А где же ваша знаменитая графская кобыла? – Курносое лицо Сергея, как и прежде, было улыбчивым, веселым.

– Кобыла Пчелка осталась в воспоминаниях...

– Да уж есть что вспомнить... А буланый? Ох и попал же ты тогда в карусель! – напомнил Солдатов.

– А сегодняшнюю ночную карусель кто устроил, ваше степенство? – ехидно спросил я.

– Вы и устроили!

– Кто мы?

– Госпитальная кавалерия. Дуют вперед... А разве за вами угонишься на двух ногах!

– Колонну на марше проверять полагается.

– Проверяли... Разведку вели, с колесами зашились, на себе перетаскивали. Разведка куда ни сунется, везде «баня» с тупорылым пулеметом. Тут еще китаевцы прошли и нашумели. Ждать пришлось, покамест успокоятся... А теперь вот... – Что теперь?

– Ты что, не видишь, не понимаешь? Завернет с Варшавки десяток танков...

– Что тогда?

– Гранатами встречать будем. Бывай здоров. Ничего. Просохнем зато...

Солдатов исчез.

Весь облик этого парня был азартным, веселым. Такие люди надолго запоминаются.

Обстановка была хуже некуда. Уже потом стало известно, что наступающие части Красной Армии Центрального фронта взяли Смоленск, теснили противника к Проне и вот-вот должен был пасть Пропойск. Противник спешно отводил свои отступающие части на новый рубеж – днепровский. По Варшавскому шоссе беспрерывным потоком шли на запад, часть на восток, к фронту, машины и громыхали гусеницами танки. Совсем небольшой лесок, где мы вынуждены были провести целый день, находился на расстоянии брошенного рукой камня... И на самом деле, стоило противнику нас обнаружить... Отходить нам бы пришлось по чистому полю, которое тянулось на добрый десяток километров до Сожского прибрежного леса. Худшей ловушки, в какой очутился наш госпиталь, быть не могло.

Взошло солнце и осветило крыши домов ближайшей от нас деревушки. Там проснулись фашисты и начали заводить моторы. Слышно было, как бранились солдаты.

– В сердце припекает от этого отвратного крика,– держа за повод свою серую лошадь, жадно срывающую листья с кустарника, сказал Шкутков.