Текст книги "Синий шихан"

Автор книги: Павел Федоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 30 страниц)

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Больше месяца Олимпиада Лучевникова наслаждалась горячей вдовьей любовью. Митька чувствовал себя полновластным хозяином в ее доме, блаженствовал, приносил подарки, устраивал пиры, но о дальнейших их отношениях пока не задумывался.

Скоро Олимпиада почувствовала, что такая легкомысленная связь к добру не приведет: в один прекрасный день все откроется, пойдут сплетни… и, очевидно, они уже и шли, только пока шепотком. Надо было что-то предпринять и решить…

Однажды вечерком Митька застал свою возлюбленную в полном расстройстве. Олимпиада, скрестив руки, сидела за столом, на его приветствие не только не ответила, но даже не кивнула головой. А когда он полез, как обычно, целоваться, резко оттолкнула его со словами:

– Калиткой ошиблись, Митрий Александрыч…

– Это как понимать? – озадаченно спросил Митька.

– Так и понимай, как сказано…

– Да скажи по-человечески! А то калитка какая-то! В твою калитку взошел… Что еще за ферты?

– А ты и в другую заходил… Вот туда бы и шел, – тихо проговорила Олимпиада и опустила голову.

– Куда? В какую такую? Вот придумала! Что ты, Липа!

– К Маринке Лигостаевой, вот куда!

– К Маринке?.. Ну, ты ефти подковырки брось, – мрачно и обиженно заявил Митька.

Ему неприятно было вспоминать свое неудачное сватовство, о котором, правда, мало кто знал. Олимпиаде он рассказал об этом в тот же вечер.

– К одной сватаешься, а к другой ночевать ходишь!.. Что я тебе, потаскушка какая? – со злостью, сквозь слезы, проговорила Олимпиада.

– Вот тебе и раз! – воскликнул Митька. – Да разве я когда-нибудь так думал?

– Ты, может, и не думал, а люди думают.

– А им какое дело…

– Значит, хочешь, чтобы меня на всю станицу срамили? Нет, Митя, больше этого не будет, – тихим, убитым голосом проговорила Олимпиада, приглаживая ладонью гладко зачесанные волосы. В этот вечер, готовясь к решительному разговору. Олимпиада нарядилась во все новое и самое лучшее и была необыкновенно хороша.

Парень переживал сильный порыв увлечения. Для него потерять Олимпиаду казалось не только невозможным, но и противоестественным.

– Что не будет? Что ты такое говоришь? – спрашивал он возбужденно.

– Не будет больше того, что было… Мне на улицу показаться совестно… Вон Агашка Япишкина сегодня сказала такие слова… – Олимпиада закрыла лицо руками и заплакала. – Если бы ты хоть капельку любил, то сделал бы, как все добрые люди… Думаешь, мне нужны твои подарки? Все отдам, верну назад… Я не такая…

Уронив на стол голову, она плакала уже по-настоящему, проклиная свою горькую вдовью долю, вспоминая погибшего в японскую войну мужа и свою первую любовь. Прожили они тогда с мужем два месяца; потом его взяли в лагеря, а оттуда в Маньчжурию.

– Ну что ты, Липушка, что ты! Да я за тебя жисти могу порешиться! – растерянно повторял Митька и сам едва не расплакался. Он присел рядом, обнял ее и продолжал говорить всякие нелепые, но искренние и любовные слова. Но Липочку эти слова устраивали мало, она требовала доказательств в виде вмешательства отца Николая Сейфуллина. Митька сначала на все соглашался, но потом, вспомнив мамашу и родственничков, крепко задумался. Горячо лаская притихшую Олимпиаду, думал о том, как ему поступить? Знал, что много будет разговоров и перетолков. Женился на вдове, да еще старше себя годами, словно в станице девушек не было… А мать приказала Ивану подыскать для Митьки купчиху с капиталом. Присмотрели на Ярташкинских хуторах дочь прасола Батурина. Митька ни разу ее не видел; говорят, чернющая, как цыганка… Зачем ему такая? Да и как же он может оставить свою Липушку?.. Прижимаясь к вдовушке, Митька горел и забывал все на свете…

Задернув занавески и потушив лампу, Олимпиада прилегла на кровать. Рядом робко притулился и Митька.

– Ты не липни… все равно ничего не будет; а если любишь, так сам знаешь, как надо поступить, – поглаживая рыжие Митькины волосы, говорила она.

– А ты думаешь, не поступлю? Начихать мне на всех! – бодрился Митька. – Ивашка мне перечить не будет.

В горенку вползала теплая июньская ночь. За окном мигали звезды, они обрумянивали кусты сирени в палисаднике.

Избушка Олимпиады стояла на самом краю станицы, неподалеку от оврага. Дальше начиналась луговая поляна, отведенная казаками под выгон. Сейчас там паслись в ночном рабочие лошади и быки. На разные мотивы звенели колокольчики и медные боталы. Станица окуталась сонной тишиной, даже собаки лаяли лениво и неохотно. Только пес Спиридона Лучевникова вдруг протяжно взвыл и залаял яростным, хриплым лаем. На улице по пыльной, высохшей земле протопал копытами чей-то конь и замер у самых окон избушки. Митька услышал, как всадник спрыгнул с коня, скрипнул ременным поводом, захлестывая его за загородку палисадника. Потом хлопнула калитка, и кто-то, шурша травой, подошел и остановился у открытого окна.

– Кто это? – прижимаясь к Митьке теплым дрожащим телом, шепотом спросила Олимпиада.

– Откудова я знаю? – отозвался Митька. – Может, твой хахаль какой…

– Тоже скажешь!.. – Олимпиада толкнула его локтем в бок и тихо добавила: – Встань да погляди. Я боюсь, Митя…

– У тя топора какого близко нету?

– Что ты, Митя!

– Я ефтих наездников быстро отучу, – храбрился Митька.

– Митрий, ты здеся? – раздался за окном знакомый басок…

В горенке повисла тишина. Слышно было, как гундосили комары и часто колотилось Олимпиадино сердечко.

– Иван… брательник! – прошептал Митька, вынимая руку, на которой покоилась голова его подружки.

– Срам-то какой, батюшки мои!

Олимпиада чувствовала, как горячая кровь приливала к ее лицу. Отвернувшись, она стыдливо натянула на ноги подол белой ночной сорочки, закрыла голову подушкой и свернулась клубочком.

– Откликнись, что ли? Ить знаю, что ты здеся, – чиркая спичку, проговорил Иван.

– Ну, здеся… Чего тебя принесло, – мрачно откликнулся Митька.

– Выдь-ка на час, поговорить надо.

– Дня тебе мало, приперся… Али беда какая стряслась? – ворчал Митька, проклиная старшего брата и его взбалмошный характер. «Житья теперь не даст», – соображал он.

– Выдь, тебе говорят! А то сам зайду и таких плетюганов дам, почешешься…

– Иди, Митя, иди ради истинного бога! Ох, стыдобушка моя! – со страхом, боясь скандала, прошептала Олимпиада.

Нащупав в темноте висевшую на стуле верхнюю одежду, Митька, недовольно посапывая носом, обдумывая свою тайную думу, торопливо оделся и вышел на улицу.

По дороге, ведя коня в поводу, Иван назидательно говорил младшему брату:

– Его, дурака, женить собираются, а он по вдовушкам шаманается.

– А тебя что, завидки берут? – огрызнулся Митька.

– Как потом жене-то в глаза смотреть будешь? Думаешь, не узнает?

– Глазами буду глядеть. Говори, чего встревожил?

– В нашем теперешнем положении надо тебе, дураку, серьезность иметь, а ты баранки на веревочке таскаешь к Липке Лучевниковой!

– Перестань комедианничать. Тоже, подумаешь, замаялся…

– Дело говорю дураку и добра желаю!

– Не надо твоего добра, своего девать некуда…

– Тебе старший брат говорит. Не перечь!

– Ох же и надоел!.. Скажешь, зачем позвал, а то назад вернусь, – заявил Митька, укорачивая шаг.

– Мать ночи не спит! Ты ефти шашни с Липкой брось, всурьез говорю, – отрезал Иван, подбадривая поводом устало шагающую позади лошадь. Он только что приехал с прииска. Увидев, что мать ругается и плачет, поехал разыскивать брата.

– И не подумаю, – упрямо проговорил Митька. – Может, я с ней под венец желаю встать? Ты, Иван, Липу не тронь! Сам я завязал узелок, сам и развяжу… А ту чернявенькую цыганку, ежели хочешь, сам бери, мне не нужна…

– У тебя башка трухой набита…

– Брось меня срамить! Ты что в самом деле? А то, ей-богу, схвачу камень и трахну куда попало! Сколько дней в грязище копался, сколько золота накопал, и опять я дурак. Да что на самом деле!..

Не миновать бы драки, но Иван, видя, что он переборщил, быстро переменил тон:

– Да ить у меня душа за тебя болит! Не хочешь Батурину? Ну и шут с ней! С нашим-то капиталом княгиню можно высватать!.. Ну чем тебя эта приворожила? Лицом и фигурой видная?

– И лицом и всем берет… Эх, Иван, ничегошеньки ты не знаешь… – Митька сдвинул на затылок фуражку и тяжело вздохнул. – Мне теперь хоть раскнягиня будь, я с той буду жить, а об ефтой думать али бегать к ней… Наперед знаю…

– Ну, уж оставь, брат… Чтобы мы, Степановы, полюбовниц завели? Срамно, брат!

Иван, чувствуя фальшь в своих словах, замолчал. Уже дома Митька за бутылкой вина напомнил ему:

– Значит, в князья хочешь меня определить? Интересно… Князь Митрий Лександрович Степанов! Вот история, а? Вчерась кизяки на станке делал, а седни князь… Подать ишо вина, князь велит! – Митька напыщенно выпятил грудь и взъерошил рыжие волосы.

В конечном счете все свелось к шуткам. Братья похохотали от радостного ощущения великой силы богатства и легли спать. А утром, позавтракав, подседлали коней и поехали на прииск, чтобы участвовать при крупном съеме золота на Родниковской даче. Там Тарас Суханов творил чудеса. Золото брали пудами.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

После разговора за бутылкой вина братья как будто примирились, но Митька понимал, что уломать родственников на его свадьбу с Олимпиадой будет трудно. А Митька уже не мог отказаться от Олимпиады. Не мог он забыть ее горячие ласки.

Однажды Митька уже заявил матери о своем намерении жениться на Олимпиаде. В доме поднялся такой ералаш, что хоть хватай веревку и лезь в петлю. Мать за икону – и проклинать. Сноха Аришка – нос кверху, о невестке слышать не хочет, разделом хозяйства грозит, и Иван на ее руку тянет.

Все произошло накануне престольного праздника. Иван предложил поехать на Ярташкинские хутора невесту смотреть, а Митька уперся. Пришел на конюшню к Микешке, сел на ларь и чуть не со слезами:

– Что мне делать, Микешка?

– Ежели такое дело, – выслушав его, заговорил Микешка, – я бы на твоем месте разом все прикончил…

– Как прикончить, научи! – попросил Митька.

– Пошел бы к отцу Николаю, договорился… и темной ночкой обвенчался… Что у тебя, денег нет?.. Заплатишь хорошенько…

– Ну, положим, есть у меня полсотни рублев… А больше Ивашка не даст…

– Какой же ты тогда хозяин?.. На золоте сидишь, а в кармане полушка, – сказал Микешка, не подозревая, какого жаркого огонька он подбросил в Митькино сердце.

– Я покажу, кто здеся хозяин, – пригрозил Митька.

Вечером он незаметно пробрался в дом попа. Отец Николай собирался спать. В длинной ночной рубахе стоял перед зеркалом и расчесывал густую с проседью бороду. Из другой комнаты выглянула черноволосая, с насмешливыми, такими же круглыми, как у отца, глазами девочка и с дерзким любопытством осмотрела голубой Митькин чекмень и рыжие кудри.

– Лидуха-галчонок, кшы спать, – увидев в зеркало ее улыбающееся личико, сказал отец Николай.

«И правда, на галчонка смахивает», – подумал Митька.

Он надул щеки. Девочка потешно сморщила нос и, показав забавному гостю язычок, шмыгнула за дверь. Это развеселило Митьку. Разумеется, в то время никому и в голову не могло прийти, что из этой девочки впоследствии выйдет известная русская писательница.

– Я к вам по делу, отец Николай, – откашливаясь в кулак, проговорил Митька.

– Что за дело в такой поздний час?

– Мне обвенчаться надо, да так… ну, как говорится, и все такое.

– В добрый час, хоть завтра, – зевая, ответил отец Николай.

– Тут такое дело, украдкой надо. – Митька сбивчиво рассказал всю свою историю.

– Не годится без согласия-то родителей.

– А ежели, скажем, она в положении? – соврал Митька. – Как же я могу дите свое оставить?

– Это, брат, похвально. Ничего не могу сказать… Значит, дурак Ванька на золоте помешался?.. А с матерью я потом сам поговорю… Приходите… Совет да любовь… Только жить где будете?

– Строиться начну, а покамест у ней поживем.

Спать Митька в эту ночь пришел на сеновал.

– Завтра, Микифор, чтобы лошади чуть свет дома были. Далеко поедем… Как моргну, в один момент запрягай, – приказал Митька, перед тем как улечься на кошме.

– Куды поедем, Митрий Лександрыч? – спросил Микешка.

– На кудыкину гору. Спи… Ежели кто придет меня будить, гони всех к черту… Скажи, ни в какую церкву я не пойду, слышишь?

– Слышу.

Утром, когда все ушли в церковь, Митька слез с сеновала и приказал Микешке выводить лошадей. Сам он несколько раз подходил к каменному амбару, трогал огромный висячий замок. Остановившись посреди двора, о чем-то задумался.

– Может, скажешь, куда поедем-то? – не удержавшись, спросил Микешка.

– Делай, что тебе говорят… Где у нас железный лом?

– Вон под навесом стоит… Да зачем он тебе понадобился? – не унимался Микешка, дивясь лихорадочной возбужденности молодого хозяина.

Митька бросился под навес, схватил тяжелый лом, подойдя к Микешке, глядя на него шалыми, налитыми кровью глазами, задыхаясь, проговорил:

– Ежели ты каждый раз будешь меня спрашивать, куды да зачем, то сейчас же вались к чертовой бабушке! Понял? Чтобы духу твоего тут не было! И вообще, покороче держи язык!.. Мне нужен кучер, как коршун, раз – и в небе! А ты тары-бары растабариваешь! Навоз ты конский, а не кучер! Запрягай живо!

– Да мне-то што? Я с моим удовольствием, – растерянно пробормотал Микешка и тут же подумал: «А ведь настоящий хозяин, едрена корень. Чего это он так взбесился?»

– Только не суетись и не юли. Подкатывай тарантас к анбару. Смотри, в другой раз две обедни служить не буду, – с угрозой добавил Митька и чертом посмотрел на кучера. Сам подошел к амбарной двери, оттолкнув ногой ласкавшегося желтого волкодава, привязанного на длинной цепи, сунул конец лома в дужку замка. Старые ржавые петли заскрежетали, не выдержали.

Бросив пристегивать постромки, Микешка стоял с разинутым ртом.

«Што ж он это задумал, шалопутный?» – думал кучер, испуганно посматривая на Митьку.

Тот уже вышел из амбара и торопливо надевал на плечо старую шашку. Подманив к себе Микешку, тихим, но твердым голосом сказал:

– Ежели кому про мое дело пикнешь, голову вот этой шашкой снесу, понял? Подкатывай к дверям…

Через минуту они выкатили из амбара два тяжелых бочонка, сделанных из мореного дуба, положили в пароконную бричку и закрыли пологом.

– Что это здесь такое, Митрий? – снова сорвалось у Микешки с языка.

– Еще раз спросишь, ей-богу, полосну клинком по шее… Что за человек!

– Да так с тобой можно в Сибирь угодить, – краснея от натуги и волнения, проговорил Микешка.

– Ежели ты трус, то иди к…

– Ну, нащет труса ты, хозяин, полегше… Да делай что хошь! Поехали, что ли? – берясь за вожжи, спросил Микешка.

– Валяй.

Когда выехали, Митька глухо приказал:

– Гони степью, минуя Ярташкинские хутора. В город поедем.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Возвратившись из церкви, Иван Степанов в ожидании, пока соберут на стол, вышел во двор и по прирычке бросил взгляд на амбар, но ничего подозрительного не заметил. Пристроенный Митькой замок висел на месте.

Сейфа у Степановых не было, золото они хранили в бочонках. Каждый день Иван собирался перенести бочонки в горницу, в подпол. Но там не было запора, ключ же от амбара он носил всегда с собой.

Поэтому хватились только к вечеру, когда Аришка, растолкав пьяного Ивана, попросила ключи. Ей потребовалась мука.

Погоня во главе с Иваном выехала ночью и помчалась по большому шляху. Задержаться пришлось потому, что лошади были угнаны в ночное. Кроме того, по станице прошел слух, будто Митька сбежал вместе с Олимпиадой Лучевниковой. Слух этот распустила работница отца Николая, случайно услышавшая накануне Митькин разговор с попом. Иван, сев на коня, сначала поскакал к вдове. Застав ее дома, он изругал ни в чем не повинную Олимпиаду и осрамил на всю станицу.

Тем временем Митька проехал на крепких, выносливых конях больше ста верст. Еще засветло он был в городе. Последнее время он часто ездил туда с управляющим Сухановым закупать материалы, инструменты, нанимать рабочих. Поэтому Митька знал в городе несколько постоялых дворов. В одном из них он и остановился. Передав Микешке шашку, велел ему сидеть в тарантасе и никуда не отлучаться, а сам, почистив одежду от дорожной пыли, отправился в ближайший трактир. В этом заведении он бывал вместе с Сухановым и наблюдал, как решались за расстегаями многочисленные коммерческие дела. Здесь же сбывалось тайно привезенное из степей золото. Его скупали сам трактирщик и специальные люди. Но это были подставные лица. В действительности же главным скупщиком была, как поведал Митьке в свое время Тарас Маркелович Суханов, иностранная компания, возглавляемая Хевурдом.

В трактире было малолюдно и тихо. Минуя встрепенувшихся официантов, Митька подошел к буфетчику и небрежно кинул на стойку золотой червонец. Он уже прежде приметил, что так всегда делали приходившие сюда щеголи. На Митьке была казачья одежда: широкие брюки с голубыми лампасами, заправленные в лакированные сапоги, узкий ремешок с золотым набором на шелковой сиреневой рубахе. Все это шло к его высокой статной фигуре и давало повод думать, что приехал сынок богатого казачьего атамана или прасола.

– Что прикажете? – почтительно склонив голову, спросил буфетчик. – Не угодно ли за столик?

– Красного вина налей, – ответил Митька, косясь на молодого человека с усиками, евшего с ложечки за ближайшим к буфету столиком пышный бисквит.

– Бутылочку прикажете? Стаканчик? И еще что? – ворковал буфетчик сладким голосом.

– Давай бутылку и вон этова, что тот, в черном пиджаке, ест. – Митька указал пальцем в направлении посетителя, евшего бисквит, и вдруг неожиданно спросил улыбнувшегося буфетчика: – Слушай, приятель, а ты, случаем, не знаешь, где тут англичанин Хеворд проживает, а?

– Господин Хевурд? – вежливо поправил буфетчик. – Можно показать… Вы что, приезжий?

Господин в черном пиджаке при этих словах положил на стол чайную ложечку и повернул голову в сторону казака.

– Да, только что приехал, – ответил Митька.

– Если угодно, простите… я не знаю, с кем имею честь, – продолжал буфетчик.

– Я Степанов… с Синего Шихану… с прииска…

В прошлый наезд он почувствовал, что слова «Синий Шихан» имеют прямо-таки магическую силу. Продавцы, услышав, кто покупатель, бросались показывать и упаковывать товары как угорелые. Митьку и Суханова тащили в особые помещения, угощали вином, чаем. И сейчас кушавший за столом молодой человек так быстро вскочил, словно сидел на остром шиле.

– Прошу прощения, – степенно подойдя к Митьке, проговорил посетитель. – Очень рад слышать вашу фамилию и желал бы с вами познакомиться… Я близко знаком с господином Хевурдом… Не угодно ли к столу?

– Спасибо, – немного опешив, промямлил Митька. – А кто вы такой будете? Тоись, с кем имею честь? – подделываясь под тон буфетчика, спросил он грубоватым голосом.

– Инженер Петр Эммануилович Шпак. Я служил у господина Хевурда и недавно получил, как говорится, отставку.

– По золотому, значит, делу?

Митька оглядел инженера с ног до головы.

– Совершенно верно. Я геолог, исследователь. Чрезвычайно рад знакомству. Простите, не знаю вашего имени и отчества.

– Димитрий Лександрыч. Будем знакомы.

Степанов добродушно улыбнулся и протянул Шпаку руку. Ему сразу понравился этот вежливый господин, да еще инженер по золотому делу, и к тому же хорошо знающий англичанина Хевурда. Митька принял приглашение и сел за столик.

Петр Эммануилович умело и с большим тактом выбирал вина и закуску, по каждому случаю советовался с новым знакомым. Однако Митька, плохо разбиравшийся в гастрономических тонкостях, просто сказал:

– Пусть дают, что у них тут есть… Только выпивать я буду мало… У меня серьезное дело. Самого англичанина Хевурда повидать надо.

– А вы, Дмитрий Александрович, не беспокойтесь… Это я могу устроить… С господином Хевурдом вы познакомитесь завтра.

– Да нет, зачем завтра!.. Мне он сегодня нужен. Ежели можно, я очень буду просить вас… Никакой оттяжки дело не терпит. Понимаете?

Шпак минуту соображал, каким путем узнать у этого степного богача причину такой спешки. «Мне везет, черт побери», – мелькнула в голове ликующая мысль. Но он чувствовал, что надо быть весьма осторожным и не испортить впечатления, которое он произвел на богача.

– Я отлично понимаю вас, господин Степанов. Бывают такие дела, что и минуты нельзя помедлить… Но не знаю, дома ли сегодня господин Хевурд и сможет ли он вас принять…

– Ежели дома, то сможет. Это такое дело… я думаю, он не откажется. Вы только покажите, где он живет, а я сам зайду, – после двух рюмок вина заявил Митька.

– Разумеется, я не вправе спрашивать, почему вам так спешно нужно иметь свидание с господином Хевурдом. Коммерческая тайна – залог делового благополучия…

– Правильно, Петр Эммануилыч… Да я и не люблю, когда меня расспрашивают. Лучше потом сам расскажу, ежели будет нужно.

«Этот степной волчонок хоть и дик, но хитер», – подумал Шпак.

Шпак еще не подозревал, что волчонок сам лезет очертя голову прямо в пасть тигру. Почувствовав властную силу золота, он одним махом, без особых раздумий, решил избавиться от рабской семейной зависимости и зажить самостоятельно. Он не жалел денег, ибо знал, что на Синем Шихане желтого песка хватит на долгие годы, благо сам он теперь не пачкал рук в грязной воде.

– Вы меня пока ни о чем не расспрашивайте. Если хотите, то приезжайте к нам. Я покажу вам кое-что, – потягивая из стаканчика вино, продолжал Митька. – Мне сейчас этот англичанин во как нужен! – проводя ребром ладони по шее, закончил он.

– Знаете что, Дмитрий Александрович… Я здесь живу, в гостинице… Может быть, зайдете ко мне в номер, и закуску можно туда потребовать. Вы там отдохнете, а я наведу справки о Хевурде, – предложил Шпак.

Немного подумав, Митька согласился и вместе с любезным хозяином поднялся наверх. Двухкомнатный номер с мягкой, обитой бархатом мебелью поразил его. После грязных постоялых дворов, где он останавливался с Сухановым, он очутился в чистой, уютной комнате, в которой пахло цветами и было прохладно. «Вот бы мне так зажить», – подумал он и, вспомнив о бочонках с золотом, спросил:

– Сколько стоит такая квартера?

– Два рубля в сутки, – ответил Шпак, удивляясь Митькиной наивности.

– А ить совсем пустяки… А наш управляющий черт его знает на каком-то вонючем постоялом дворе останавливается, а тут два рублишки за такие партаменты!..

Митька уже совсем забыл, что несколько месяцев назад он получал от матери целковый только в большие праздники и считал это за великое богатство.

– Ежели целый дом купить вот с такой мебелью, сколько будет стоить?

– Смотря какой дом, Дмитрий Александрович. Приличный особняк, в десять – двенадцать комнат, можно приобрести за двадцать тысяч рублей. Вас это интересует?

– А как же!

– Жилой или для коммерческих целей?

– Вот именно, семейно жить… Ну, об ефтом деле можно будет особо покалякать, а сейчас, пожалуйста, узнайте про англичанина. Он очень богатый человек али как? Наличность у него есть?

– Насчет наличности не знаю… Но вообще господин Хевурд имеет солидный капитал. Могу позднее подробно вас познакомить с делами «Зарецк инглиш компани». А теперь разрешите попытаться выполнить вашу просьбу. Располагайтесь как дома.

«Артельский парень, – подумал Митька, когда Шпак ушел. – Видать, обходительный, образованность имеет… Денежки, наверное, водятся, как барин живет… А что, на самом деле, купить тут дом, привезти Олимпиаду и зажить по-господски. От Ивашки отделиться, половинную долю потребовать. Черт с ним, с Синим Шиханом! Пусть там Тарас Суханов песок моет. Иногда можно и наезжать самому, чтобы Ивашке кулаком пригрозить. Пусть не забывает, кто нашел золото, да не вздумает мошенничать…»

– А то, дурак, землю продал и двести рублев прикарманить хотел, идиёт! – меряя шагами комнату, вслух выругался Митька.

Возбуждение продолжало расти, усилилась злоба и на брата, и в особенности на вздорную, курносую свояченицу. Но неприятен и тягостен был и свой поступок. Точно вор, сломал замок и увез бочонки.

– Все буду делать вам назло, шалопутные… И дом куплю, и на Липке женюсь, – успокаивал себя Митька. – Я еще вам покажу, язви вас в душу!

Вошел коридорный и предложил самовар.

– Пшел к чертям! Чего лезешь, когда тебя не спрашивали! – сердито крикнул Митька и ощетинился, как рыжий кот. Коридорный, пятясь задом, бесшумно исчез. Степанов подошел к окну и отдернул штору. По улице, поднимая пыль, протрусили два киргиза на мохноногих, саврасых лошадках, промчался рысак, запряженный в черную лакированную коляску. Неподалеку в саду заиграл духовой оркестр. Медные трубы гудели протяжно и нудно. Они нагнали на Митьку тоску. На тротуаре, прямо напротив окна номера, раздался густой, хрипловатый бас, громкое чертыхание и звонкий женский смех. Митька высунулся из окна. Мимо окон медленно шла высокая в белом платье девушка в соломенной широкополой шляпе, со свернутым в руках зонтиком. На шаг позади грузно двигались двое мужчин: один – чернобородый, в длинном коричневом пиджаке, другой – огромного роста, с отвислым животом под широкой чесучовой пижамой с массивной позолоченной палкой, которой он яростно размахивал в воздухе. Часто он, останавливаясь, стучал по тротуару и кого-то бранил. Белокурая миловидная девушка оборачивалась, лукаво щуря чистые голубые глаза, закидывая назад красивую голову, весело и задорно смеялась.

Толстый мужчина был Авдей Иннокентьевич Доменов, чернобородый – Роман Шерстобитов, а девушка, привлекшая Митькино внимание своим беззаботным весельем, – дочь Авдея Иннокентьевича Марфа.

– Супостат этот всех наших приисковых модниц с ума свел… А потом вижу, сукин сын…

– Папа! – предупреждающе крикнула девушка и топнула ножкой в синем башмаке.

– А ты ступай вперед и не слушай, – отмахнулся Доменов. – Вижу, лиходей на Марфушку взгляд кидает, в дом зачастил. Тэ-экс, думаю… Рожа-то у тебя смазливая, на фортепьянах брянчишь, а вот как ты работать, не знаю, будешь… Проследил, вижу, парень дошлый… Ну, а ежели бабенки на него зарятся, так это не в диковинку, усики там и прочее… Мужчина казовый… Наблюдаю за ним дальше, специальных людишек поставил. Знаю, что инженер наш в меняльную лавку захаживает, золотишком промышляет… Хотел его выпороть да в дальнюю дорожку на Бодайбо направить, смотрю, дочь заступается, другие тоже… Ну взял да и прогнал…

«О ком это они?» – подумал Митька.

Выйдя из гостиницы, Шпак столкнулся на улице с Доменовым. Хотел было перебежать на другую сторону, но Доменов его окликнул. Пришлось остановиться и выслушивать от этого самодура разные дерзости. Особенно неприятно Шпаку было встречаться с его дочерью, на которой Шпак едва не женился. Начитавшись романов, впечатлительная Марфа с первой же встречи заинтересовалась им. Петр Эммануилович только того и хотел. Невеста была красивая и богатая… Но ему не повезло. Выгнал его тогда Авдей Иннокентьевич с позором. Хорошо, что Хевурд заступился. Сейчас Доменов, остановив Шпака, как ни в чем не бывало поздоровался, играя заплывшими глазками, спросил:

– Чем теперь, Петр Эммануилович, промышляете?

– Пока ничем, Авдей Иннокентьевич, – сдержанно кланяясь поодаль стоявшей Марфе, ответил Шпак.

Девушка наклонила головку и торопливо стала застегивать у зонтика замок. Роман Шерстобитов, покуривая длинную папиросу, что-то тихо ей говорил и на Шпака, с которым почти не был знаком, не обращал внимания.

– Значит, не у дел? Тэ-экс, – разглаживая расчесанную на обе стороны пышную бороду, сказал Доменов. – А где Степанов с Шихана? У кого он остановился?

– Кажется, на постоялом дворе, – замялся Шпак.

Ему вовсе не хотелось, чтобы Митька встретился с этим степным владыкой. Доменов не только занимался добычей золота, но и торговал скотом и имел винокуренный и конный заводы.

– Не финти, Петр Эммануилович, – грубо отрезал Доменов. Помолчав, решительно добавил: – Разыщи его и приведи ко мне. Ежели обиду помнишь, так сам виноват… Больно тогда скоро чужую шапку начал на свою голову напяливать, а башка-то мала оказалась… Подрасти малость. Умен будешь, мешать не стану… Иди, да просьбу мою не забудь, – почти с угрозой закончил Доменов.

От этих слов Шпака даже в пот бросило. Надо было поторопиться и обо всем доложить Хевурду. Он знал, что в это время управляющий всегда находится у себя в кабинете, просматривает многочисленные газеты и журналы. Это был его предвечерний отдых. Шпак зашел в управление и позвонил по телефону. Выслушав его, Хевурд охотно согласился немедленно принять владельца Синешиханского прииска.

Через несколько минут Шпак подвел Митьку к чугунной решетке. Задержавшись у калитки, дал несколько советов и наставлений, как называть хозяина и как вести себя. Однако о Доменове пока умолчал.

– А вы разве не пойдете? – спросил Митька.

– Нежелательно видеть этого господина. Он на меня немножко обижен… Я только недавно отказался от службы в их компании…

– Отчего же?

– Так, знаете… Условия неподходящие…

– Приезжайте к нам на Синий Шихан, все условия предоставим. Мне управляющий говорил про инженеров… Нужны они нам будут.

– Признаться, я уже думал об этом. Надеюсь, после беседы с господином Хевурдом вы не откажетесь от совместного ужина?

– Там видно будет, – не задумываясь, ответил Митька и быстро зашагал к парадному подъезду.

Если номер, который занимал инженер Шпак, произвел на казака впечатление, то обстановка в комнатах Хевурда его просто ошеломила. Мягкие ковры, бронзовые люстры на потолках, массивная кожаная мебель, кресла и диваны с высокими спинками, тяжелые драпировки на дверях и окнах – все это просто давило на него своей внушительностью.

Хевурд встретил его посредине большой, застланной ковром комнаты и с улыбкой протянул ему длинные, жесткие руки.

– О-о! Вы не можете себе представить, дорогой коллега, – кажется, Дмитрий Александрович? – как мне приятно в лице вас приветствовать такого знаменитого человека! Русская империя никогда не забудет вашего замечательного открытия!

– Мы о вас тоже наслышаны, господин Хеворд, – перемогая хрипоту, ответил Митька, проваливаясь в мягкое, удобное кресло.

Услышав искажение своей фамилии, хозяин повел седой бровью.

– Что о нас говорить, мистер Степанов. Мы маленькие коммерсанты, копаемся на чужой земле, а вы хозяин, русский деловой человек! Мы работники вашего государства…

Как ни наивен был Митька, но и он понял, что этот седой, остроскулый человек, называя себя «маленьким коммерсантом», начинает плутовать, словно плохой игрок в дурачка. «Всем известно, что он несусветный богач, а говорит дребедень», – подумал Степанов и насторожился.

Все же велеречивые излияния Хевурда придали Митьке смелости. Посматривая на хозяина, Митька соображал: «К чему он ведет этот разговор? Ладно, мы тоже не лыком шиты».

Какой-то лысый человек, в коротенькой, зеленого цвета куртке, принес большой круглый поднос. На тарелках лежал тонко нарезанный сыр, кусочки мяса, мелкие рыбешки и желтые лимоны. Все это было поставлено перед гостем на стол.