Текст книги "Синий Шихан (Роман 1)"

Автор книги: Павел Федоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 27 страниц)

– Один?

– Говорю, смирись! Поздно! Она уже мне жена. Я еще неделю тому назад обвенчался и на Кочкарский прииск ее увез, а ты хлопочешь.

Доменов рассмеялся и вышел.

– Не верю! – крикнула Марфа.

– Верь! – Доменов вернулся, подбоченившись, лихо прошелся по комнате, притопывая ногами и подпевая: – Ах, он, сукин сын, кочкаровский мужик, к молодой жене под крылышко бежит; он бежит и приговаривает, балалаечку настраивает!..

– Ты, отец, с ума сошел?

– Есть отчего, дочь моя! – Авдей Иннокентьевич растопырил руки. Есть!.. Поезжайте в Шиханскую, там вам расскажут.

Окончательно поссорившись с отцом, Марфа решила ехать в Шиханскую. Дорогой рассказала обо всем мужу, тот тоже не поверил. Однако по приезде в станицу все подтвердилось.

– Это не тесть, а всем чертям батька. Ну и шут с ними, Марфа моя нисколько не хуже, а может, и получше, – сказал Митька брату Ивану.

– Нашел с кем равнять, – упрекнул его брат. – Ты тестю лишний раз в ноги поклонись за дочь, такая павлиночка – заглядение...

После замужества Марфа еще больше похорошела. Она поразительно быстро приучила мужа спать на разных кроватях, долго валяться в постели, пить по утрам кофе и пользоваться салфетками.

Временно они поселились в пустующей половине печенеговского дома. Комнаты были отремонтированы, оклеены новыми дорогими обоями и обставлены с такой невиданной в станице роскошью, что люди диву давались.

Гости у молодоженов не переводились. Сюда, как мухи на мед, слеталось почти все чиновное начальство из уезда. Заезжали на прииск и путешественники, купцы, коммерсанты, казачьи офицеры, новые служащие прииска, привезенные и рекомендованные Шпаком. Пили и ели сколько влезет. Петр Эммануилович Шпак юлой вертелся около Марфы, подстерегал каждое ее желание. Тут он преследовал свои далекие цели...

Веселье шло беспрерывно. Иван Александрович Степанов приходил каждый день; подкручивая рыжие усики, перехватывал многозначительную улыбку Зинаиды Петровны и упоенно похохатывал в укромном уголочке. Иногда она присаживалась рядом с ним, обдавала его запахом умопомрачительных духов, от которых казак задыхался и пьянел. Хмельной и веселый, он приносил этот запах домой. Вытягиваясь рядом с женой на мягкой перине, блаженно улыбался. Аришка не давала ему заснуть; бесцеремонно толкая его в бок, спрашивала:

– Где был до этих пор?

– Где был, там нету, – поворачиваясь на другой бок, отвечал Иван.

– Опять у той Зинаидки. Вот повадился каждый день... Тошно смотреть, как она в своих зеленых штанах задом виляет. Срам!

– Отстань, дуреха необразованная, – вяло огрызался Иван.

– А вот и не отстану! Каждый день туда рыскает и пьяный является. Сам тоже халаты завел. Нальет зенки-то, напялит на себя татарский балахон и ходит вроде муллы. Вот посмотришь, чует мое сердце, затянет она тебя в татарскую веру!

– Ну што ты будешь делать! – волчком поворачиваясь на постели, возмущался Иван. – Сто раз тебе говорил: русская она, понимаешь, русская!

– То-то и видно, – презрительно говорила Аришка, – щеголяет в махометанских штанах... Все говорят, что она из Туретчины приехала, а там у какого-то Рахмет-паши в наложницах была. Она тебя подстерегает! Думаешь, ты ей нужен, образина рыжая? Как бы не так! Денежки наши, вот что ей надо. А сношенька тоже там прижилась; где уж нам с ней из одной чашки щи хлебать. Она образованная... А та змея-офицерша всех околдовала. Так и знай: ошпарю ее кипятком, дай только правду узнать про ваши шашни... Али научу холостежь за четверть водки, чтобы ворота дегтем вымазали, и твое имечко ночью на тех воротах сама выведу. Пусть полюбуются люди добрые на нового богача.

От таких речей Иван мгновенно вскакивал. Сжимая кулаки, говорил:

– Ты меня, Орина, не позорь! Побью!

– Все равно опозорю... Да и сношка-то не видит, что Митька каждый день, как зюзя...

Сноху Аришка невзлюбила за то, что та хорошо, со вкусом одевалась и умела держать себя на людях. Она была со всеми ровна и ласкова. Аришке казалось, что Марфа делает это нарочно, в пику ей. К Ивану, как к старшему брату мужа, Марфа относилась с почтительным уважением. Ивану это очень нравилось. Покоренный ее вниманием, он по-своему полюбил сноху, приносил ей иногда мелкие подарки и, сравнивая Марфу со своей женой, завидовал брату.

А Митька был действительно счастлив. Угарная страсть к Олимпиаде как-то выветрилась сама по себе, забылась. Вставали они с женой поздно, ложились спать глубокой ночью.

– Я еще никогда так не уставала, – падая на взбитую постель, говорила Марфа и раскидывала руки. По белой подушке рассыпались ее каштановые волосы, с кровати небрежно свисала рука.

Дмитрий не мог оторвать глаз от лица жены, горевшего усталым, нездоровым румянцем.

– Вот и отдохни, – тихо говорил он, склоняя голову рядом с ее теплым плечом.

Счастлив был Дмитрий Степанов, очень счастлив, но иногда вдруг забирался под сердце какой-то маленький паучок и начинал пощипывать, вызывая нудную и непонятную боль во всем теле. Может, оттого, что не любил молодой казак, когда кто-нибудь вольно шутил с его Марфушей, нехорошим взглядом следил за каждым ее движением... А тут еще Зинаида Петровна велела ей сшить платье с открытой грудью. Вот еще выдумали моду, даже ему, мужу, глядеть стеснительно. Сегодня этот казачий хорунжий Гурьев разговаривал с Марфушей, а сам глаза за пазуху пялил. Потом схватил руку и давай целовать... Митьке хотелось запустить в него бутылкой, да Шпак удержал. Этот везде поспевает. Все гости какие-то срамные. Напьются и начинают плести всякую околесицу, иное при женщинах и говорить-то стыдно, а они плетут, а потом Марфу расхваливают, воздушные поцелуи шлют, а у самих губы слюнявые, глядеть противно... Скорее бы уехать отсюда да Петербург посмотреть, там, наверное, люди совсем другие.

"Единственно хороший человек – это инженер Шпак, – продолжает размышлять Митька. – Для него моя жена просто хозяйка, и все, а шашни он завел с Зинаидой Петровной по старому знакомству... Умный, образованный. Дело как разворачивает! Машины выписал, новые шахты закладывает, знающих людей подбирает. Только вот Тарас Маркелович его не любит. Отчего?.."

– Марфуша, ты спишь?

– Засыпаю, Митя, – вяло пошевеливая рукой, томно отзывается Марфа.

– Спросить тебя хочу. – Дмитрий поворачивается на спину, заводит руки к затылку. – Что тебе сегодня говорил тот хорунжий?

– Гурьев, что ли? – встрепенувшись, переспрашивает Марфа.

– Он самый...

– Молол что-то... не помню уж...

– А зачем ты ему руки целовать позволяешь?

– Глупости, Митя... Я спать хочу...

– Ежели он будет целовать твои руки да за лифчик подглядывать, я ему все усы повыдергиваю.

– Ах, Митя, какой ты глупенький! – Марфа обнимает мужа за шею и прижимается к нему.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Возвратившись из города, Тарас Маркелович сразу же поехал на Родниковскую дачу.

Управляющему казалось странным одно обстоятельство: почему Шпак, опытный инженер, решил строить фабрику совсем не там, где нужно?

Побывав на Родниковской даче, Суханов убедился, что строительство уже в полном разгаре. Весь двор был завален кучами леса, рылись глубокие котлованы, закладывались фундаменты для двух больших домов. Один из них предназначался для приисковой конторы, другой – для обслуживающего персонала, строился и третий дом – для управляющего шахтой. Мысленно прикинув, сколько здесь будет ухлопано денег, Тарас Маркелович растерялся.

Возбужденный и разгневанный, старик погнал лошадей в станицу Шиханскую. Сначала он решил повидать старшего брата, Ивана, который казался ему человеком более умным и оборотистым; Митькину же голову пока еще продувал ветер молодости.

Но Тарас Маркелович не застал Ивана. Он был у Печенеговой.

Скрепя сердце пришлось идти Тарасу Маркеловичу в дом Зинаиды Петровны.

Летний вечер был душным и пасмурным. В темном небе не было видно ни одной звездочки. Надвигалась гроза.

В станице стояла полусонная тишина. Люди, утомленные дневным трудом, спать ложились рано. Не лаяли собаки. Только из кабака доносился пьяный галдеж и нестройные звуки голосов. В широких окнах печенеговского дома ярко горел свет. Усатый казак в мохнатой папахе, открыв садовую калитку, басисто спросил:

– Кого нужно?

– А это я сам знаю, кого мне нужно, – ответил Суханов и, распахнув дверцу, грузно зашагал к крыльцу.

– Никого пущать без докладу не велено! – идя следом, ворчал казак, но остановить гостя не решался. Он не впервые видел этого могучего вида старика с внушительной и гордон осанкой.

– Иван Степанов, хозяин прииска, тут? – вдруг, неожиданно остановившись, спросил Тарас Маркелович.

– Это рыжий такой? – Казак ухмыльнулся и поскреб за ухом. – Здеся... Через него больше и стеречь заказано.

– Смотри, брат, какая честь! – с удивлением сказал Суханов.

– Да баба его, вишь, намедни по своей необразованности барыню нехорошими словами обозвала. Большую кутерьму подняла. Грозилась кипятком ошпарить.

– Барыню?

– Ее и Ивана Лександрыча тоже...

– А за что? – начиная кое-что понимать, спросил Суханов.

Казак замялся. Посапывая носом, полез в карман широченных штанов за кисетом. От казака попахивало водкой.

Тарас Маркелович вложил в его руку серебряный целковый и решил поговорить поподробней. Торопливо спрятав серебряную монету, казак, проникшись к почтенному старику доверием, стал словоохотливее.

– Оно, вишь, какое дело, – заговорил он. – У барыни с Иваном Лександрычем, значит, того... В тугай ездили вместе и заночевали там. А народ увидел и все Ивановой бабе на ушко передал. С этого и начался трам-тарарам.

– Ты давно барыне-то служишь?

– Да недели четыре, стало быть.

– Сам-то из каких мест?

– Таналыцкой станицы. Фамилия моя Рукавишников.

– И не стыдно тебе, казаку, в лакеях служить? Да еще дурацкую одежину на себя напялил...

– Барыня приказала, – смущенно ответил казак. – В охрану личной персоны наняла. У ней не один я, а и хохлы еще есть. Она и Ивану Лександрычу таких служак велит завести, чтобы на прииске поставить, в случае там бунт какой али еще что...

– А инженера Шпака знаешь? – задумываясь все больше и больше, спросил Суханов. То, что он услышал, не удивило старика. Он знал из опыта, что где много денег, там и алчность, и грязь, и бесстыдство.

– Ты про Петра Мануилыча спрашиваешь? Знаю. Каждый день здеся... Мм-да... – Рукавишников умолк. По выражению его лица, виляющему взгляду и сожалеющей ухмылке Тарас Маркелович понял, что казак многое не решается договорить.

– Развязывай узелок-то, чего таишь? – прямо спросил Суханов.

– Наше дело маленькое. Про вас тоже калякали.

– Что же про меня говорят?

– Хорошее говорят... Супружница Ивана Лександрыча ждет вас. Она расскажет. Петр-то Мануилыч вокруг Марфы увивается. А Митрий-то Лександрыч только на рысаках ездит да винцо попивает...

– Много пьет?

В вопросе Суханова послышалась горечь.

На вопрос Тараса Маркеловича Рукавишников долго не отвечал. Потом, сплюнув в ближайший куст сирени, подняв голову, злобно проговорил:

– Без просыпу пьет! Все здесь гуляют! Дурной крови, что ли, в них много? Смотреть муторно. Думаете, мне легко в холуях-то ходить? Одним словом – слава казачья, а жизня собачья. Нынешний год все посевы солнышко спалило, а у меня пятеро детей, мал-мала меньше, даже по миру послать некого. А ты говоришь – в лакеи нанялся... Тут к самому сатане батрачить пойдешь!

Тарас Маркелович вошел в печенеговский дом сумрачный и подавленный. Встретив горничную Дашу, попросил позвать кого-нибудь из Степановых, сам же устало присел в гостиной и начал разглядывать комнату. После ремонта здесь все блестело.

"Наше золотце на стенки прилипло", – подумал Суханов и глубоко вздохнул.

– Э-э!.. Дорогой Тарас Маркелыч! Прикатил! – крикнул Иван, входя в комнату. – А мы тут... того-этова...

Иван Александрович почувствовал себя неловко перед стариком. На нем был новый, дорогой костюм, щегольские лакированные сапоги с заправленными в них брюками. На Суханове же, как и всегда, был коричневый длиннополый пиджак, выгоревший на солнце и запыленный, юфтевые сапоги были густо смазаны дегтем.

– Давно приехал? – спросил Иван, приглаживая напомаженные волосы.

– Перед вечером. Да вот на Родниковской даче успел побывать...

– Побывал? Строим, Тарас Маркелыч, строим! Вон как дело-то ворочаем, дыбом поставили! Петр Эммануилыч такие проехты сообразил, ахнешь, дядя Тарас, ахнешь! Мильёны потекут, мильёны! На Родниковской-то золотое дно открыли!

– На Родниковской не может быть золотого дна, – осторожно заметил Суханов.

– Да ты еще ничего не знаешь, Тарас Маркелыч!

– Знаю, Иван Александрович, все знаю, – твердо проговорил старик. Подняв голову, взглянув из-под тяжелых нависших век, добавил: – На Родниковской даче золото жильное, сегодня оно есть, а завтра пустая порода пойдет. Господину Шпаку, как инженеру, должно быть понятно, что, прежде чем строить фабрику, надо знать запас шахты.

– Родниковская – самая богатая. Больше всех дает золота. Не сам ли ты мне об этом говорил. Да и Шпак все время твердит.

– И сейчас скажу: дача пока прибыльная, но запас там маленький! Я ее вдоль и поперек обследовал.

– Но Петр-то Эммануилыч все-таки человек ученый, а мы с тобой, Тарас Маркелыч, ниверситетов-то и в глаза не видали...

Суханов громко кашлянул и отвернулся в сторону. Степанов не понимал, как сильно обидел старика, ставя его опыт и знания под сомнение.

– Мы, сибирские люди, хоть и наук не проходили, однако шлифовый песок от простого колчедана отличить можем. Извини, Иван Степанов, я сорок годков в тайге прожил и золотишко всякое видывал. Могу тебе сказать, что и книжки, умными людями писанные, читал. Ты, наверное, еще только белый свет глазами увидал, а я уже знал, что на ваших буграх золото имеется.

– Раньше меня знал? – недоверчиво спросил Степанов.

– Еще двадцать пять лет тому назад Мокей, сибирский старатель, по прозвищу Черный, нарыл здесь четыре золотника и тридцать четыре доли.

– Почему же бросил? – напряженно слушая старика, спросил Степанов.

– Каторжанин он был. Казаки-староверы его едва до смерти не убили. Чуть живой ушел. Клятву взяли, чтоб молчал.

– Он и молчал?

– Мне сказал, больше никому.

– Стало быть, дурак, коли от своего счастья отказался! – засмеялся Иван.

– У нас свои законы, таежные. Даденное слово блюдется строго, сурово ответил Тарас Маркелович.

– А жив он, Черный-то? – спросил Иван.

– Жив. Поклон мне прислал недавно. Сюда просится.

– Нет уж, оставь!

Степанов вскочил и, дергая рыжие усики, подражая Шпаку, пробежался по комнате до порога и обратно.

– Нет, дорогой Тарас Маркелыч, ты уж не того... не бери, – крикливо продолжал он. – Нам каторжные не нужны. Ежели не сумел он извлечь для себя полезности, пускай забудет про это, а раз клятву дал – тем паче. Все было давно и быльем поросло...

– А я ему уже известие послал, – спокойно проговорил Суханов, словно не замечая тревожного настроения хозяина. Ему забавно было видеть, как волнуется Иван Александрович, бегает по комнате и тормошит свои рыженькие усики.

– Да на кой он тут сдался, на кой?

– Он штрейгер башковитый. Дело хорошо знает, – попробовал возразить Суханов.

– Да что мне его штрейгерство! – окончательно взъерепенился Степанов. – Болтать начнет всякое! Я-де, мол, открыл золото! Он открыл! На нашей-то казачьей земле!

– Несуразное вы говорите, Иван Александрыч. От его разговора вреда никакого не будет, да и болтать он не станет, не такой человек.

– Станет или нет, мне неизвестно, только скажу вам напрямки: без моего на то согласия всяких сибирских шаромыжников в работники не нанимать!

Суханов снова посмотрел на него с удивлением. "А беспаспортные, а каторжные, которых братья Степановы брали сотнями за ничтожную оплату? Откуда они? Не из Сибири?" Но Тарас Маркелович промолчал. Он видел, что Иван опьянен не только от выпитого перед ужином вина, но и от своих слов, от власти и богатства. Не входя в длительные объяснения, управляющий доложил о найме бухгалтера и закупке у Буянова материалов и инструмента.

Степанов разгневался окончательно. Особенно возмутила его сделка с Буяновым.

– Что же выходит, и покупать больше не у кого? – взлохмачивая и без того ершисто торчавший рыжий вихор, кричал Иван. Он все еще не мог позабыть коварства Буянова, пытавшегося завладеть его золотом.

– Подождите, Иван Александрыч, не кричите зря-то... Из конторы было такое распоряжение, купить именно у Буянова. И человек был послан. Тут не моя вина.

– Какое такое распоряжение? – спросил Степанов.

– Господин Шпак с Митрием Александрычем подписали. Хорошо, что я узнал об этом, а то бы втридорога пришлось платить.

– Почему втридорога?

– Вы же золотопромывательную фабрику строить задумали!

Вошел Митька. Он был в широком цветном халате, в легких, красного цвета козловых ичигах. За последнее время он заметно располнел, раздался в плечах. Суханову он искренне обрадовался.

– Какую это ты бумагу подмахнул, чтоб струмент у купчишки Буянова купить? – набросился на него брат.

– Бумагу? Буянову? – Митька закрыл глаза, старался что-то сообразить, но, видимо, ничего не вспомнил. Тряхнув головой, он засмеялся:

– Чудной ты, брательничек, человек, а еще в князья метишь... Разве я могу припомнить, сколь мне за день разных приказаньев приходится подписывать!

– А ты, дурак, не подписывай. Мне присылай, – заявил Иван.

– Почему тебе? Что, Митрий Степанов не хозяин? А к тому же тебя часто дома не случается... На рыбалке все пропадаете... – Митька ехидно усмехнулся и, подмигнув правым глазом, показал на дверь. Иван зашмыгал носом и отвернулся к окну. Отодвинув занавеску, он увидел подходившего к крыльцу Шпака. За палисадником пофыркивали запряженные в тарантас кони, на которых приехал инженер. У Шпака был теперь особый выезд – пара белоногих, рыжей масти рысаков, купленных тоже у Печенеговой.

Войдя в гостиную, Шпак поздоровался со всеми за руку. Старика Суханова он окинул с ног до головы настороженным, прощупывающим взглядом и начал расспрашивать о поездке в город. Суханов отвечал неохотно и немногословно. Ивану все это неинтересно было слушать, а хотелось скорее узнать, что будет отвечать инженер старику управляющему по поводу строительства золотопромывателыюй фабрики на Родниковской даче.

– Вы, кажется, привезли бухгалтера? – спросил Шпак.

– Привез.

– Очень печально, – с сожалением проговорил инженер.

– Какая же тут печаль? – шумно передвинувшись на стуле, отозвался Тарас Маркелович.

– Я без вас пригласил другого, – ответил Шпак. – Очень знающий человек.

– Не знаю, кого вы пригласили, но я, как управляющий, считаю себя вправе нанимать работников, – поглядывая на инженера сбоку, резко сказал Суханов.

– Я тоже нанимал, как управляющий... По моему мнению, в ваше отсутствие эти обязанности исполнял я, – пожимая плечами, ответил Шпак.

– Так-с, так-с, Петр Эммануилыч... Все это верно-с, – не без иронии согласился Суханов. – Вы без меня задумали и фабрику строить, и дома, и конторы, а вот где все это надо строить, об этом не подумали. А если и подумали, то плохо.

Шпак, к великому удивлению Ивана, нисколько не обиделся. Не переставая посмеиваться, он стал крутить аккуратно подстриженную бородку.

– Продолжайте, Тарас Маркелович, продолжайте, – сказал он, поощрительно кивая головой, и весело подмигнул Ивану.

– Тут и продолжать нечего, Петр Эммануилович. Строить фабрику на Родниковской даче, – нарочно подчеркивая предпоследнее слово, сказал Суханов, – нельзя! Вы это сами знаете!

– Ошибаетесь, уважаемый!

Шпак вскочил со стула и быстро вышел в прихожую. Через минуту он возвратился с объемистым портфелем в руках. Щелкая замками, торопливо расстегнул его и вынул несколько бумажек.

– Вот, дорогой мой Тарас Маркелович, неопровержимое доказательство того, что Родниковская шахта самая богатая на всем Синем Шихане.

Инженер положил бумажки перед Сухановым и снова торжествующе улыбнулся. За этой наигранной беспечностью чувствовалось глубоко скрытое волнение. Неожиданный и резкий протест Суханова смутил его. Надо было выставить какие-то веские аргументы.

Суханов, не читая бумажки, отодвинул их на середину стола, глухо покашливая, твердо сказал:

– Не будем спорить, а лучше проверим еще раз.

– Вы мне, значит, не доверяете? – перебирая бумажки трясущимися пальцами, тихонько спросил Шпак. Он встревожился не на шутку.

– Я и себе не доверяю, любезный Петр Эммануилович. Семь раз примерь, как говорится, а один раз отрежь, – ответил Суханов. Он видел, что инженер начинает серьезно волноваться.

– Правильно говорит Тарас Маркелыч. Чем спорить, лучше еще раз проверить, – вмешался все время молчавший Митька.

Отказавшись от ужина, Тарас Маркелович уехал на прииск. В дороге он перебирал в памяти события сегодняшнего дня. Он понимал, что за хитрыми словами Шпака, за его усмешками скрывалось что-то большое и важное. Уж не разгадал ли он, этот полунемец-полушвед, его тайну, не дающую ему покоя?

Некоторое время назад, исследуя породу на Заовражной даче, Суханов обнаружил в ней платину и скрыл свою находку не только от главного инженера, но и от Степановых. Он знал, что братья совсем обалдеют от нового богатства и разнесут весть о нем по всему округу. После разговора с Василием Кондрашовым, который состоялся между ними в пути из города на прииск, он окончательно утвердился в этом намерении.

Братья Степановы с первых же шагов новой жизни стали нагло обманывать людей, которые за гроши добывали им волшебный металл. Едва сменив свои заплатанные, испачканные дегтем шаровары на новенькие, из дорогого сукна, они уже перестали замечать нищенские лохмотья приискателей, валивших на Синий Шихан несметными толпами, и думали теперь лишь о том, чтобы извлечь из этого полуголодного люда побольше пользы для себя. Суханов достоверно знал и то, что их прииском интересуются иностранные компании, которые вырастали на русской земле как грибы. Это подтвердили и разоблаченные лазутчики. Невольно вспомнились Тарасу Маркеловичу слова Василия Кондрашова:

– "Инглиш компани" ищет не только золото и драгоценные уральские камни, но и платину. Их конкуренты, американцы, уже добывают платину во многих районах Урала.

Рассказал Василий Тарасу Маркеловичу и об англо-бурской войне, о том, как англичане из-за золота и алмазов убивали тысячи ни в чем не повинных людей.

После этого разговора Суханова еще больше стала терзать тайна открытия залежей платины. Кому принесет пользу открытое им богатство? Больше станет денег у рыжего Ивашки Степанова, наденет его курносая Аришка еще несколько пестрых, нелепых платьев, Митька купит еще десяток рысаков. Печенегова, присосавшись к Ивану, выпишет новую партию заграничных вин и французских духов, положит себе в карман не одну лишнюю тысячу. Ну, а Шпак? Что будет иметь этот образованный инженер? Он тоже получит свое: и славу, и богатство, и власть. Может быть, из-за платины прольется чья-нибудь кровь, и падет она на седую голову Тараса Маркеловича. Может быть, разбогатеют еще больше иноземцы.

Страшной начинала казаться Тарасу Маркеловичу его находка. В прежние времена он бы гордился ею, сейчас она тяготила его, давила, как непомерный груз. Может быть, потому, что стар стал? Интерес к жизни потерял? Или потому, что думает он теперь не только о своей жизни?..

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Бен Хевурд в сопровождении хорунжего Владимира Печенегова появился в станице Шиханской. Особенное впечатление на казаков произвел не сам англичанин, приехавший верхом на чистокровной арабской лошади, а его молоденький слуга – черноголовый и кудрявый, как барашек, мулат Рем.

Казачата провожали гостей до самого печенеговского дома.

– На чертененка похож, – сказал пастушонок Сашка. – Эй, дегтем мазанный, смотри! У тя ось-то в колесе, а чакушка-то в осе; колесо покатилось, лошадь задом поворотилась, в хомуте шея, под хвостом шлея, давай поедем ты да я, ишо матанька моя! – под смех таких же сорванцов-мальчишек кричал Сашка.

Рем, сидя на козлах тарантаса рядом с кучером, скалил зубы и корчил такие рожи, что казачата приседали от хохота.

– Скажи что-нибудь по-свойски! Хала-бала, в бане чертиха жила, тебя родила, да помыть забыла, ты, наверно, мыться не давался, так копченым и остался, – зубоскалил Сашка.

– Купать конь айда! – крикнул Рем, когда тарантас остановился у дома Печенеговой. Смышленый мальчуган уже немного научился говорить по-русски.

– По-нашему тараторит, вот леший, а! – удивился Сашка. – Как тебя зовут, слышь? – с опаской подходя ближе, спросил он.

– Я Рем, Рем Джонсон, Британия! – тыча себя пальцем в грудь, закричал в ответ мулат. – Олл райт, русска господин, хрошо, хрошо!

– Рем Джонсон, господин-сковродин! – озорно тряхнув головой, залился смехом Сашка. – Может, и я господин, а?

Так произошло первое знакомство Рема Джонсона с шиханскими казачатами. Разговор между новыми знакомыми, может быть, продолжался бы и дальше, если бы его не оборвал резкий окрик Хевурда. Он что-то крикнул своему слуге на английском языке, тот сразу же замолчал и скрылся в доме.

– От кого может родиться такой человек? – спросил курносый, с неровно постриженной головой парнишка.

– Такие люди из дикарей выходят, – шмыгая облезлым носом, объяснил Сашка. – А родят их карие лошади...

Эти сведения он почерпнул из сказки, рассказанной Микешкой. А во всех сказках Микешки неизменно фигурировали лошади, резвые и умные, помогавшие людям преодолевать трудности и выходить победителями из самых невероятных положений. Эти чудо-кони могли мгновенно превращаться в любого зверя, птицу, в богатыря, в красавицу, и наоборот.

– Не ври, – возразил ему курносый Степка, – этого никогда не бывает.

– Нет, бывает...

Неизвестно, чем бы кончился этот спор, если бы к ребятишкам не подъехал Микешка.

Микешка приехал поговорить с Сашкой о предстоящих скачках.

– Не хочется мне на степановском коне скакать, – говорил он не то сам для себя, не то обращаясь к мальчишке. – Митька-дурак не понимает, что надула его Печенежиха. Конишка жиденький. А скакать-то двенадцать верст, не выдержит. Твоя кобыленка, не гляди, что вроде горбатая, большой запас силы имеет!

Сашка должен был скакать на молодой кобылице табунщика Куленшака. Она была небольшого роста, вислозадая, с несуразно выпуклым, похожим на небольшой горб крупом, но с необычайно удлиненным экстерьером и приходилась сестрой лигостаевскому Ястребу, только от другой матери.

– На скачках не зевай. Башкиры из Акзяра таких зверей привели, говорят, зайцев догоняют. Вот иностранец тоже, сказывают, каких-то породистых привел... На первых кругах до нагайки и не дотрагивайся, не маши, она не любит этого. Далеко вперед тоже не вырывайся. Поводья придерживай, сам посылай ее вперед только пятками. Старайся держаться вровень сильным лошадям и до последнего круга береги силы. С половины круга начинай помахивать нагайкой. Ежели прибавит ходу и станет заметно обходить, так и держи. Когда начнешь последних обскакивать, шибче крикни и даже немножко подстегнуть можно. Она, едрена корень, только Ястребу уступить может. Ну, а Марише не грех и уступить...

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Еще в первый свой приезд владетельница печенеговской усадьбы удивила казаков неслыханной дерзостью: незванно-непрошенно явилась на станичную сходку, куда женщинам испокон веков приходить было запрещено.

Придя в управление, она небрежно кивнула присутствующим головой и, не обращая внимания на казаков, села на подоконник. По-мужски закинув ногу на ногу, выставила напоказ зеленые, восточного покроя шаровары, татарские ичиги, расшитые позолоченными узорами, и стала похлестывать по голенищу короткой, мелко сплетенной нагайкой.

Собравшиеся на сходку казаки притихли. Все замолчали.

– Извините, господа станичники, что я вам помешала, – заявила Печенегова. – У меня неотложное дело. Я жена войскового старшины Печенегова и вступила во владение имением, дарованным предкам моего мужа самим государем императором! Я переселяюсь сюда на жительство и желаю вместе с моим сыном, окончившим кадетский корпус, быть членом вашего общества и пользоваться всеми правами и привилегиями.

Казаки переглядывались. Удивился и сам атаман станицы Турков.

Гордей Севастьянович, гулко откашлявшись, крутнул по привычке конец отвислого уса, отпустил в душе по адресу гостьи и мрачно помалкивающих станичников несколько ругательств, но вслух сказал:

– Спасиба, ста, на добром слове, Зинаида Петровна. Живите промежду нас и здравствуйте, не обидим, ета, по-божески, значит... М-да!

Вспомнив полученные им от Печенеговой подарки, он посчитал себя обязанным добавить:

– Наша достопочтенная Зинаида Петровна здесь, у нас, на пользу отечества поставит, ета, конский завод, чтоб жеребцов с нашими кобыленками случать...

Почувствовав, что брякнул несуразное, Гордей Севастьянович неловко замолчал.

Казаки, ухмыляясь в бороды, ниже склонили головы.

Хохот грянул после того, как Печенегова вышла из управления. Долго потом вспоминали казаки речь станичного начальства. Высмеивая диковинную затею молодой барыни, говорили между собой:

– Лучше бы ей самой ребятишек рожать, а не конскую породу выращивать.

– Муженек-то, вишь, тоже любил чужим конишкам свои узды примеривать и бабенку, видно, приучил с лошадями вожжаться.

Никто тогда всерьез не поверил в успех задуманного Печенеговой дела.

На другой день Петр Николаевич Лигостаев рассказывал своим домашним, как барыня в зеленых татарских шароварах явилась на сходку и какую произнес станичный атаман речь.

– Я бы тоже такие с охотой надела, – с улыбкой посматривая на отца, заметила Маринка.

– Еще ничего не выдумаешь? – сердито поджимая губы, спросила Анна Степановна. – И то моду взяла – Гаврюшкины штаны надеваешь. Срам один...

– А в них верхом хорошо ездить, – возразила Маринка.

– Это верно, – согласился Петр Николаевич и добавил: – Тебе бы, дочка, надо мальчишкой родиться.

– Ты тоже старый потатчик! – вскипела Анна Степановна. – Скоро дочь-то на самом деле в казака превратишь и шашку заставишь привесить. Барыня-то вон всем пример дает, в штанах ходит, как киргизка, прости господи.

Маринка, не желая перечить матери, ушла в горницу и, присев к окну, начала довязывать пуховый платок. Брови девушки трепетали от тихой, загадочной улыбки.

Как-то в ауле, куда Маринка приехала навестить Василия, она в присутствии Кондрашова и Кодара сказала, что в длинных, связанных у щиколотки шальварах удобно работать, готовить пищу, стирать одежду, доить коров и кобылиц, а главное, скакать на коне.

Услышав это, Кодар улыбнулся и пообещал подарить Маринке азиатские шальвары...

Тогда Маринка посмеялась над его обещанием, а вот сейчас, после слов отца, ей захотелось получить подарок и выехать в таком виде на скачки. Вот было бы разговору!