Текст книги "Имя его неизвестно"

Автор книги: Павел Автомонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

Впереди выплыл старый месяц, бросил тусклый свет на степь, на верхушки деревьев, что темными волнами вырисовывались на фоне посветлевшего на востоке неба.

– Орисенька, – внезапно промолвил Василий. – Мы уже дошли. Ты слышишь? Дошли!

Она не ответила. А он остановился, раскинув руки и глубоко вздохнув. Стиснул кулаки, будто только что разорвал кандалы, которыми были скованы его тело, его сердце.. Все эти дни он чувствовал себя несчастным пленным, беженцем, которого добрые люди прятали от врагов только потому, что он советский солдат. Но отныне он воин. И он еще покажет врагам, на что способен.

– Орися! Милая! – взволнованно оказал Василий. – Побежали вниз, в лесок, к тому тополю!..

До самого восхода солнца Василий возился с радиостанцией. А потом, свернув и спрятав ее, укрылся с Орисей в кустах орешника.

Орися не понимала, почему Василий такой взволнованный, растерянный. Взгляд его был сейчас чужим, безразличным ко всему окружающему, голова, видимо, занята чем-то важным… Чем?.. Ведь радиостанция надежно упрятана, а если кто и забредет в лесок из людей или даже полицаи, они сразу начнут обниматься, как нареченный со своей милой или муж с молодой женой. Вокруг весна! И что до того, что война! На любовь никто не может наложить запрет, даже во время войны, даже самый злой и страшный враг. Так они условились. И на обратном пути домой они будут выдавать себя за молодоженов, ходивших на Белгородчину менять вещи на зерно. Не повезло: ничего не выменяли, и пришлось и костюм, и жакет, и даже «патефон» нести обратно домой. Почему же он смотрит на Орисю и будто не видит ее? Неужели его так озаботила версия про мужа и жену… Так он же сам ее и придумал. Очень нужен Орисе такой муж! У него, наверно, и девушка есть любимая. Вот он увидел вокруг белый ряст, подснежники и сон-траву и вспоминает свою милую.

Василий снова посмотрел на часы и вздохнул.

– Почему ты такой?.. То радовался, что пришли, что услышал сигналы своего напарника с той стороны фронта, а сейчас… такой?

– Какой, Орися? – спросил он, глядя куда-то сквозь деревья.

– Ты о девушке своей думал?

Он рассмеялся и сказал шепотом:

– Глупенькая ты, Орися…

– Я Знаю, что у тебя есть где-то умная! – В голосе ее он уловил нотки ревнивого укора.

Василий молчал: ему не хотелось говорить. Он думал о командирах, которые уже прочитали его радиограмму и теперь советуются, что ему ответить. Поверят ли информации Василия там, за линией фронта, откуда отчетливо долетает громыхание артиллерийских батарей? Поверят ли?

Командир хорошо знал Василия, который дважды по его заданию ходил в глубокую разведку. Командир и рекомендовал его в партию. Он не может не поверить Василию, точно так же как Василий не может подвести своих товарищей, свою армию. Ему было бы сейчас в десять раз легче, если бы хоть один из товарищей был с ним. Но он один. Сам себе командир и солдат, сам судья поступкам своим, думам своим. Да разве еще Орися, о которой он все рассказал в своем длинном и невеселом сообщении.

Он еще раз посмотрел на часы. Уже время слушать ответ командования.

– Орися! – обратился он к ней озабоченно. – Ты смотри вокруг и слушай внимательно, пока я буду работать.

– Буду смотреть и слушать…

– Если что-нибудь случится, переломи палку…

Орися отошла на бугорок и спряталась за дубом. Отсюда далеко видно, да и слышно лучше.

Вокруг пробуждалась, расцветала природа. Что-то новое как будто рождалось в душе девушки. Что?.. Может быть любовь, о которой Орися пака избегала думать. Как хорошо в лесу. Звонко щебечут птицы, ярко сияет солнце в чистом иебе! И сердце словно поет. Нет, Орися, гони от себя эти призрачные мысли. Тебе приказано слушать и смотреть. Среди этой роскошной природы ходит сама смерть. Смотри и слушай, а увидишь беду, переломи палку.

Она вздохнула так тихо и осторожно, будто боялась, что этот вздох услышат враги.

Гудели машины, скрипели возы на дороге. Вдалеке прогрохотало, словно там шумел дождь, и под громовые удары небо пересекли зарницы. Там фронт… Там готовится освобождение родной земли. Оттуда уже мчатся сигналы и к аппарату Василия. Наверно, радист, забыв обо всем на свете, погружен в передачу. Орися еще напряженней вслушалась. Ей казалось, что ома ясно различала, как копошились рядом муравьи и по дубовой коре ползли гусеницы. Но вот снова загудело на шляху, загремело на фронте.

– Орися!

Василий, положив в один мешок радиостанцию, в другой батареи, звал ее.

– Так скоро?

– Да, оттуда текст небольшой…

– Можно узнать, что там? Секрет, да?

– Да я еще сам не знаю, – ответил он. – Надо сначала расшифровать передачу. Если бы сразу можно было читать, тогда бы и враги знали!..

Орися взволнованно опросила:

– А если твою станцию, как это называется.. В школе я от физика слыхала это слово… Ну, – покраснела девушка, – если твою станцию засекут немцы…

– Запеленгуют? – переспросил Василий и усмехнулся. – Волков бояться – в лес не ходить. У меня же станция не горластая, тихая, маломощная. Таких, как она, сейчас в эфире работают сотни, на всех и пеленгов не хватит.

– Вот как? А я стояла в кустах и боялась. Вдруг, думаю, накроют снарядами, – призналась Орися.

– Нам больше надо спасаться пеленгов на земле – глаз и ушей гестапо и полиции.

Она видела, как у него дрожала рука с карандашом. Он производил какие-то подсчеты, комбинировал цифры, которые были нанесены на длинную бумажную ленту. Что же ему написали начальники? Она сама начала волноваться, точно это известие касалось ее лично.

Он поглядел на девушку расширенными глазами и едва усмехнулся.

– Что там, Василек? – тревожно выкрикнула Орися.

– М-мне верят! Верят! – воскликнул он.

– Тише… ти-ше, – предостерегающе подняла вверх руку Орися.

Василий решительно приблизился к Орисе, схватил ее за плечи, прижал к себе и начал осыпать поцелуями. Он припал к ее губам, как жаждущий человек припадает к источнику с чистой и свежей водой.

Она упиралась, отталкивала его, но успела только сказать: «Да что ты, одурел?..» и снова почувствовала на губах, на щеках его крепкие поцелуи. А потом сама обхватила его шею крепко, крепко и неумело поцеловала.

Сердца их бились взволнованно, сильно. Это биение словно услышал дятел на дубу и приостановил свою работу. Вот он повернул к ним свою головку и неутомимый клюв.

– Ну, чего ты смотришь, рябокрылый? – обратилась Орися к птице. – Отвернись. А то, видишь, краской залило все щеки!.. – а потом к Василию: – Говорят, в тихом омуте черти водятся. Ты так внезапно… Мне даже страшно, – промолвила она боязливо.

– Так я же люблю тебя. Понимаешь – люблю.

– Не верю… Это от радости, что поговорил со своими.

– Ты не веришь?.. Неужели я похож на человека, который может обмануть единственного оставшегося у него друга?

– Кто знает… Как будто и не можешь, – развела руками Орися, поправляя рассыпавшиеся волосы.

– А ты меня любишь?..

Время помчалось быстро-быстро.

Уставшая Орися заснула. А он, поддерживая ее руками, вглядывался в счастливое лицо девушки, на котором и во время сна застыла улыбка. Смотрел и прислушивался к тому, как гудело, гремело на фронте и расцветало вокруг в лесочке, как их любовь.

Под вечер Василий и Орися вышли на шлях. Они теперь направлялись на юго-запад, и солнце светило им в лицо.

Василий разулся, – идти дальше в разбитых башмаках было нестерпимо. Земля уже потеплела. Да и босоногий мешочник меньше привлечет к себе внимание немцев, проезжавших на машинах и мотоциклах.

Они нагнали трех женщин с котомками и разговорились с ними. Женщины были из Харькова. Почувствовав в Орисе и Василии своих, они рассказали, как там голодно; фашисты, разъяренные неудачами на фронте, совсем остервенели: ежедневно расстреливают и вешают на фонарях харьковчан.

– Выменяли что-нибудь? – спросил их Василий.

– Немного проса и мешочек кукурузных початков, – ответила женщина. – А вы?

– Возвращаемся ни с чем…

– А за плечами что у вас такое громоздкое?..

– Патефон… – безразличным тоном ответил Василий.

– Молодой такой, а с музыкой носится! – вмешалась другая. – Наши сыновья на фронте, а ты с патефоном…

– Да что вы налали на парня? – заступилась первая.

– Я хворый. Вот и жена скажет, – ответил Василий, показывая на Орисю.

Те умолкли, и Василий облегченно вздохнул. Не хватало еще выслушивать упреки от этих женщин и краснеть перед ними.

Шлях пересекала другая дорога. Спутники остановились и стали прощаться.

– Нам сюда, – сказала женщина, которая раздобыла проса и кукурузы. – Пройдем Дергачи, а там и дома…

– Дома, – криво усмехнулась другая. – Еще верст шестьдесят. Да как еще не пустят люди ночевать, «подомкаешь», Капитолина Ивановна!

– А нам сюда, на Богодухов! – сказала Орися. – Счастья вам, тетеньки.

– И вам, деточки! А ты не сердись за те слова, парень. Не всем же и в окопах быть. Да, может, и болезнь какая у тебя. Хотя на вид ты как будто молодец. Приодеть бы тебя – на всю губернию парубок! – обратилась женщина к Василию.

– Я не обижаюсь, – вздохнув, потупил он глаза, глядя на свои босые ноги.

Они расстались, и женщины, навьюченные котомками, исчезли среди серых полей.

Орися так было разговорилась с этими женщинами, что и не заметила, как пролетели два часа. В компании было веселее. Вот только Василий молчал, обидевшись на незаслуженные упреки. Но что поделаешь? Такая его сейчас служба в армии – порой приходится терпеть напраслину, обиды и молчать.

– Может, ты бы надел башмаки? Холодно становится…

Василий остановился и огляделся. По дороге, замедляя ход, мчался мотоцикл. Засунув руку за борт пиджака и нащупывая рукоятку пистолета, Василий подумал: «Какого черта надо этому водителю?» Он смотрел исподлобья на солдата в кожаной куртке и таких же штанах, заправленных в длинные и гладкие голенища сапог.

– Неужто остановится? – прошептала Орися, схватив руку Василия.

Им бы сразу пойти полем, а Василий уверял, что днем полем идти небезопасно, скорее могут заметить и выслать полицаев или солдат. А на дороге они, как все люди, бредущие с котомками.

Водитель затормозил около них.

«Ладно, подходи, спрашивай. Получишь пулю в лоб!» – Василий посматривал, нет ли на дороге еще мотоциклов или автомашин.

– Алло! – крикнул водитель, оторвав от руля правую руку. – Где ты, босяк, такую красавицу подхватил? – спросил он по-русски.

– Жена моя, – едва промолвил Василий, к горлу подкатил давящий клубок и стал мешать дыханию.

Водитель смерил Василия взглядом с головы до босых ног и завистливо поглядел на покрасневшую от волнения и страха Орисю.

– Не девка – картина! Далеко еще до села?..

Орися вздрогнула: водитель назвал ее родное село и ближний город.

– Да верст с тридцать! – ответил Василий.

Мотор застрекотал громче, и машина подалась своею дорогой.

– А я испугалась, думала, он остановится, – выдохнула Орися. – Хай он сказится!..

Василий шел по самому краю дороги, у обочины, подальше от машин, мчавшихся в ряд.

Вскоре они спустились в овраг. В овраге под дощатым мостом протекал неглубокий узенький ручеек, в котором собралась талая вода. Перед мосточком – большая лужа, в ней и застрял мотоцикл, который минут десять назад обогнал Василия и Орисю.

– Босяк! – крикнул водитель, вытирая рукой потный лоб. – Тащи машину! – и он выхватил пистолет, наставив его на Василия.

– Орися, заговори этого дьявола, – прошептал Василий и, положив возле канавы свою котомку, пошел к мотоциклисту.

– Так, говоришь, жена твоя? – недоверчиво спросил мотоциклист.

– Моя.

– Поработай, а я отдохну немного. С женой твоей потолкую, – сказал он, поглядывая на Орисю и подмигивая ей.

– Откуда вы научились говорить по-нашему? – спросила Орися.

– Я все могу! – похвастал тот и вышел на сухое место. – Я из Люстдорфа, из-под Одессы. Колонисты мы. Слушай, босяк, брось рисовать картину. Быстрее. А то я…

Василий попытался вытащить трехколесный с коляской мотоцикл на пригорок. Но его ноги погружались все глубже, а машина едва двигалась. Время от времени он бросал взгляды на колониста, который, стоя с Орисей, заглядывал в ее покрасневшее лицо.

– Он у тебя что, придурковатый? Ходит босиком в такую пору? – опрашивал водитель, кивая на Василия. – Вот картина!

– Да уж какой есть… Хорошие все на войне.

– Скорее! – торопил колонист Василия и снова обратился к Орисе: – Что же вы несете?..

– Менять ходили. – У нее похолодело сердце: немец наклонился над котомкой.

– П… пан, – раздался голос Василия, – машину вашу вытащил…

Одесский немец разогнул спину и, ущипнув Орисю за локоть, сказал, чтоб она шла следом.

– А муж твой пусть несет мешки сам: тебя я подвезу!

Орисе стало страшно: в глазах колониста заиграли огоньки, рот растянулся в плотоядной усмешке.

Василий затрясся от гнева, но постарался как можно спокойнее обратиться к мотоциклисту.

– Можете заводить свою самоходку, пан!

– Теперь ты мне не нужен! – засмеялся тот, снова вынимая пистолет.

Орися вмиг заслонила собою Василия и начала слезно умолять:

– Не убивайте. В ноги вам поклонюсь.

Но колонист и не собирался убивать мужа этой хорошенькой женщины. Он только и ждал от нее такой просьбы, ждал, чтобы она поклонилась ему в ноги. Его глаза ощупывали стан Ориси.

– Садись в коляску!.. Я не буду его убивать. Не трясись, – обратился он к Орисиному мужу. – Стану я пулю гратить на такого..

Василий побледнел. Мысль работала молниеносно. Один миг – и ударом кулака в висок он сбил колониста с ног. Взмахнув руками, тот упал в трех-четырех шагах от них, растянувшись по другую сторону кювета. Василий подул на затекшие пальцы. Он даже не поверил, что удар подействовал так ошеломляюще. Орися подняла с земли пистолет мотоциклиста.

Как быть? Необходимо спрятать куда-то мотоцикл, отнести оглушенного хвастуна, не забыть и про котомки…

– Тащи за рога этого черта, – указал Василий на мотоцикл.

Василий торопился. Он нервно стаскивал с колониста куртку, поворачивая его со спины на бок, на живот. Стремительно надел картуз, перекинул через плечо полевую сумку.

– Эй ты, живой, тип из Люстдорфа? Вот тебе и картина!.. – тормошил он колониста. Но у того голова бессильно свисала на грудь.

Василий стукнул еще рукоятью пистолета по голове мотоциклиста. Потом положил его в канаву, окрутил руки ремнем и заткнул куском его же сорочки рот. Прислушиваться, дышит ли он – не было времени. Поблизости гудели машины.

– Вот вещи, и мигом под мосток. А я постою около мотоцикла. Ну! Быстро, Орися! – приказал Василий.

– Там же вода…

– Быстро! – повторил Василий, вытирая пот.

Он наклонился, делая вид, что возится с мотоциклом, и поглядел на горку, откуда должна была выскочить автомашина.

Орися по щиколотку в воде под мостиком едва удерживала в руке две котомки.

Над нею застучало. Ей показалось, что треснула одна доска.

Что бы подумала ее мать? Она провожала ее с плачем; испугалась сразу от сообщения, что у них будет скрываться советский солдат. Не в лесу же они живут. Кругом войска, комендатура, дороги. Да еще свои псы – Омелько и Данько следят за каждым шагом, чтоб у них обоих очи на лоб повылазили! Бесчестные.. Как они будут смотреть на людей, когда вернутся наши? Знала бы мать, сколько страданий довелось перенести ее дочери за последний день, вот за эти минуты!

«Доля моя несчастная!» – шептала Орися, сжимая утомленными руками узлы с радиостанцией и батареями…

– Давай мне узлы! – Василий помог девушке выбраться из-под моста. – Иди дорогой. Я тебя догоню…

Василий подошел «немцу, лежавшему в придорожном кювете, вытащил у него изо рта кляп.

– Очухался? – склонился Василий над пленным.

– Что? – едва слышно промолвил тот. – Пить..

– Кто тебя знает в городе? Комендант знает? – расспрашивал Василий, рассматривая отобранные у мотоциклиста документы. – Знает тебя комендант Харих в лицо?

– Нет… Я там никогда не был… – еле-еле выговорил мотоциклист.

– А из дому давно?

– Школа, – бессвязно проговорил тот, – учился… Еду к Хариху.. Ой-ой…

Василий все время надеялся раздобыть документы какого-нибудь офицера или немецкого солдата и побаивался, сойдет ли за настоящего немца. И вот он, счастливый случай! Сразу же, как только остановился мотоцикл, Василий твердо решил, что не уйдет без трофеев. Какой же из него разведчик, если он не воспользуется таким случаем! Утром командование передало ему по радио: «Работать в меру своих сил и возможностей. Более подробные указания потом». Ему повезло, что немец – колонист из-под Одессы, и в то же время как-то мутило от мысли, что этот человек, как и он, учился некогда в советской. школе, возможно, как и он, был в комсомоле..

– Какой черт заставил гебя служить фашистам? Слышишь, Роберт? Молчишь?..

Прошло с четверть часа. Орися уже замерзла, сидя на обочине дороги. Невдалеке, словно в подземелье, прогремел глухой выстрел. Темнота все более окутывала землю густой сеткой. В небе гудели самолеты. Огненные рукава прожекторов протянулись по всему небосводу.

Орися вздрогнула. Перед нею стоял Василий – в кожаной куртке, на одной, пуговице которой висел фонарик, в кожаных штанах, в сапогах с гладкими голенищами.

– Мадемуазель, – сказал он. – Будем знакомы!.. Роберт Гохберг! Новый переводчик коменданта гауптмана Хариха!..

– Что ты мелешь? – удивленно отшатнулась Орися от Василия.

– Так надо, дивчина! Жаль, что он не все рассказал мне.

– А как с машиной?

– Поедем! Теперь можно и в селе заночевать. Полицай и староста лучшую хату отведут нам!

– Ты с ума сошел! А как же мне? Люди подумают, что я какая-нибудь потаскуха. Что ты наделал? Зачем тебе это? Иди от меня!..

– Спокойно, барышня! Так надо. Держи язык за зубами, посматривай на меня при людях влюбленными глазами и будет аллее ин орднунг! Ферштеен зи?..[1]1
  Все в порядке! Понятно? (немецк.).


[Закрыть] – и тут же прибавил ласково: – Садись! Я устал до изнеможения. Даже руки трясутся, будто кур воровал, как солдаты в вашем дворе! Поехали, Орися! Друже мой верный!

…Назавтра в полдень перед комендантом гауптманом Харихом предстал молодой, чисто выбритый и подтянутый новый переводчик – Роберт Гохберг. Он подал капитану документы.

Вчера ночью Василий долго сидел над этими документами, приклеивая вместо чужой свою фотографию. Кусочек фото был испещрен штрихами печати – орла со свастикой в когтях. Фотография и другие бумаги, которыми не довелось воспользоваться разведчикам лейтенанта Евгения, сохранились в упаковке радиостанции.

Трудно, очень трудно было вчера Василию преображаться в Роберта Гохберга. Случилось это в избе сельского старосты. Хозяину выло приказано закрыть ставни, окна, засветить лампу, словом создать все условия для работы Роберту, потому что тот должен был без отлагательно «подготовить» документы для высокого немецкого начальства. Орися мыла и чистила сапоги своего пана, отглаживала ему мундир. А потом, утомленная необычайными происшествиями, заснула на пуховиках, любезно предложенных хозяйкой.

А Василий еще долго изучал вещи, которые находились в чемодане Гохберга, его письма, фото, карты, бумаги. Кое-что он все же узнал о Роберте. Тот и вправду был из колонистов, жил на берегу Черного моря. Недавно закончил специальные курсы, где таких предателей готовили к службе в комендатурах и отделениях гестапо. Василия мучила только одна мысль: «Знал ли Роберт кого-нибудь из начальства, к которому направлялся на службу?» Из писем этого не видно. Да и сам Роберт расспрашивал у них с Орисей, далеко ли до их села. Будь что будет! Без риска не выполнить возложенной на него задачи…

И вот теперь наступил момент испытания и проверки. Может, смерть подстерегает Василия за дверью.

Посредине кабинета за большим столом в кресле сидел комендант. Вдоль стены выстроились кривоногие стулья. Нижние стекла окон закрашены, а сквозь верхние видны тонкие ветки с проклюнувшимися почками, из которых вот-вот распустятся листочки. За окном солнце, небо, расцветает природа. А тут портрет почерневшего от злобы Гитлера, неприглядная, похожая на уродцев мебель. Фашистский комендант, который сжимает в подагрических пальцах документы нового переводчика.

На среднем пальце коменданта поблескивал перстень с черепом – излюбленной эмблемой гитлеровцев. Василий не сводил с него глаз. В груди у него похолодело. Он чувствовал, как кровь отхлынула от головы, от щек. А может, он дал маху, добровольно надев на свою шею такое ярмо, из которого уже не вырваться?

«Кар… Кар…» – вдруг каркнуло на всю комнату.

Василий вздрогнул, оглянулся.

– Что с вами, Роберт Гохберг? – шутливым тоном спросил Харях. – Моя птица вас напугала? А вы похудели! – продолжал он, взглянув на побледневшего Василия. – На фото вы округлее…

– Так точно, господин капитан!

«Не вздумал ли он поиграть со мною, как кот с мышью, да еще с той, что сама попала в пасть?» – подумал Василий. Казалось, сердце вот-вот разорвется в груди, но мозг твердил: «Спокойно. Не так часто приходят к этим зверюгам переводчиками советские лейтенанты!»

– Та-ак, – протянул Харих и, поведя седыми торчащими бровями, опросил: – Чему же вас, Гохберг, учили на курсах?..

– Выполнять приказы начальства. Всего себя отдать Германии и великому фюреру, господин капитан! – выкрикнул Роберт, вытянувшись.

Харих вдруг нажал на звонок пальцем, на котором был перстень с черепом. Череп разрастался в глазах Василия, заслонил всю руку капитана. Мозг сдавило. А на устах усмешка, от которой до слез – одно мгновение.

– Господин лейтенант! – обратился Харих к вошедшему офицеру. – Это наш новый переводчик. Из одесских немцев. Когда я закончу с ним, познакомьте его с коллегами.

– Слушаю, господин капитан!..

– А это – лейтенант Майер, – обратился Харих к Роберту Гохбергу, – знакомьтесь…

– Очень приятно! – склонил Роберт голову. У него отлегло от сердца.

Майер вышел таким же твердым шагом, как и вошел.

– Я рад, что вы не девица и не дама… Вы удивлены? – спросил капитан. – Ухаживания офицеров за переводчицей, вино, вздохи.. Не люблю всего этого!.. – он подал бумаги Гохбергу. – Так… Хорошо также, что вы не коренной немец. Мы плохо знаем местных людей. Очень плохо! Потому и расплачиваемся кровью. Начните с того, чтобы у нас среди тех, – показал он на окно, – были надежные люди. Я даже полицаям не всегда верю. Идите знакомиться с офицерами, потом загляните к старосте. Вам придется часто иметь с ним дело. Да и квартиру он вам найдет…

Наконец Роберт Гохберг вышел в коридор и поспешно вытер со лба холодный пот. …Орися не отрывала глаз от окна. «Что с Василием? Как принял его комендант Харих?.. И надо же было им встретить этого хвастливого переводчика Роберта!»

Но вот и он, виновник Орисиного беспокойства, вышел из школьных ворот.

«Идет! Размахивает руками, как на параде. Как легко он превратился в немца! Вот, нечистая сила!»

– Чего ты? – спросила неожиданно мать, сидевшая на деревянном диване за шитьем.

– Мама! Только – ни-ни! – предупредила дочь. – Наш Василий… – и покраснела, прикусив язык.

– Быстро он стал нашим…

– Да я не про то… Он работает у немцев, у самого Хариха! – шептала дочь.

– Что? – от неожиданности мать выронила из рук работу.

– Так надо!

«Горе-то какое! – подумала мать. – Молодые, красивые. Встретиться бы им в добрый час…»

– Пошел он! – подбежала к окну Орися.

– Куда?

– Во двор к старосте…

– Доня, доня! Что же это будет? Не говорила ли я тебе!..

– Что говорили, мама?..

Матери и вправду было трудно ответить. Не хотелось старой трепетать, а придется – ежечасно, ежедневно – и не только за дочь, а и за ее необычного приятеля.

– Мама, Кажется, к полицаю Омельке. Пошел! – объявила минут через десять Орися и тише добавила: – Зачем бы ему идти туда?

– А бог его знает! – тяжело вздохнула мать.

Прошел еще час, раньше чем Василий – Гохберг вошел во двор вдовы Сегеды. На пороге он чуть не столкнулся с Марфой Ефимовной. Та на ходу завязывала платок. Взглядом поискал сочувствия в глазах старой. Но она и не посмотрела на него. Через плетень он увидел, как мать присела на трухлявые вербы, лежавшие под вишнями.

Тяжело вздохнул Роберт и побрел в сени, будто напиться.

Орися тут как тут – зачерпнула кружкой воды из бочонка и подала ему.

– Тебе тяжело? Я тоже переволновалась. Почему молчишь?

Он жадно пил холодную чистую воду и напряженно думал. Итак, надо играть определенную роль. Может, изобразить перед фашистами ухажера за хорошенькими девушками?.. Молодость. Беззаботная пора. Ведь настоящий-то Роберт теперь, наверно, искал бы такой легкой жизни, пошел же он не на фронт, а на курсы, которые готовили наймитов для харихов. А как он приставал к Орисе…

– А, Орися? – спросил он, ставя кружку на скамью.

– Ты о чем?

– Да все о том же… Беспокоюсь, как мне жить дальше.

– Попал в волчью стаю, и вой по-волчьи, иначе они тебя скоро раскусят, – встравоженно ответила девушка.

– И я так думаю. Надо выть…

– Садись, Роберт ты несчастный, – недовольно произнесла Орися, проходя в горницу и указав на стул из гнутой лозы. – Зачем ходил к Омельке?

– Надо поначалу полицаев и старосту посетить. Я должен их знать как облупленных.

– Их и так все знают. Староста человек ничего. А Омелько и Данько, как мать говорит, не приведи господи… Чего ты шаришь глазами по стенам?..

– Давно не был в такой нарядной и уютной избе.

Его взгляд радовали и вышитые полотенца с цветами и петухами, и ковер над железной кроватью с белыми блестящими шариками. На полотне расшиты большие красные маки; слева стоит девушка, против нее парень, а вверху летят птицы. Василий усмехнулся.

– Это ты вышивала?

– Еще в сорок первом, когда кровать купили. Плохо?

– Да нет, ничего…

Стены были густо увешаны фотографиями в рамках всевозможных размеров. Карточки висели и по одной, и группами, словно на витрине у фотографа. Орися показала Василию своих братьев – Степана и Петра. Степан на Ленинградском фронте, а от Петра успели получить письмо за те две недели, когда тут были советские войска. Орися показала и письмо.

– Полевая почта нашего Воронежского фронта! – обрадовался Василий. – Орися… – нерешительно начал он погодя.

– Что?

– Ты говорила, чтобы я выл по-волчьи… Так надо… Я надумал вот что: буду изображать из себя легкомысленного, беззаботного сынка колониста, которому отец с матерью постоянно втемяшивали в голову: когда придут арийиы, он-де станет властителем над нашими людьми. Ты видела, какой это был тип? А таких, как он, немало. С таких и спросу меньше. За ними не так следят гестаповцы… Надо, чтобы ты была…

Глаза у нее стали большими, гневными.

– Была моей возлюбленной… Я люблю тебя и буду любить да самой смерти… Но перед людьми, перед комендантом надо… Тогда за тобой перестанут охотиться, чтобы увезти в Германию… – говорил он, волнуясь.

– Лучше я в Вороклу брошусь, а такай не буду! Нет! – выкрикнула девушка. – А про людей ты подумал? Что Галя, Катя, Марина, все наши девушки что скажут, когда увидят меня с переводчиком коменданта? Что? Молчишь? – И она заплакала горькими слезами.

Что ответить Орисе? Как утешить? Рискуя жизнью, она не побоялась прятать Василия на погребне, не страшилась пойти с ним в лес за радиостанцией, а теперь боится… своих людей, а не врагов, не фашистов. «Что окажут девушки?» Известно что. Скажут: «Орися таскается с немцем». А женщины будут обзывать оскорбительными словами ее, такую чистую.

Василий мучительно тер виски, закрыл глаза.

– Успокойся. Наступит время, и ты уйдешь к партизанам, к Ворскле. Пойми, с твоей погребни мы будем передавать нашим братьям за Белгородом, какими путями им идти, чтобы меньше крови проливалось, крови наших людей. Мы обязаны! – шептал он. – На нас с тобой надеется сам командующий фронтом!..

Орися молча вытирала слезы.

– Если ты меня любишь, то ради любви нашей…

– И откуда ты взялся на мою несчастную голову!

И опять тихо. Орисе представлялось, что с фотографий на нее глядели живые глаза братьев и взгляды у них были укоризненные: «Надо помочь ему, Орися! И любить его надо. Он же тебя любит».

«Так… Так… Так…» – словно подтвсрдили дорогие сердцу слова и стенные часы, отстукивая новые секунды в их невероятно сложной и опасной жизни.

– А люди?.. Что скажут люди?..

И побежала жизнь разведчика двумя потоками: одна – Робертова – в комендатуре с врагами, другая – Василева – в Орисиной хате.

Работы у коменданта хватало. Немецкие власти временно прекратили мобилизацию молодежи в Германию. Но все физически здоровые люди из сел и городов обязаны были выходить на оборонные работы. Под усиленным конвоем, как арестантов, гнали фашисты крестьян, служащих и рабочих бездействующих сахарных и винокуренных заводов в степь. Там, под присмотром войсковых инженеров, люди копали противотанковые рвы и траншеи, совместно с солдатами сооружали у шоссейных дорог дзоты. Возле школ и заводов, в парках и рощах, которые так любовно оберегались в мирное время, теперь стучали топоры; словно змеи, шипели пилы. Фашисты безжалостно уничтожали столь драгоценный для степных районов Украины и Курщины лес. Тысячи дубов и тополей, едва выкинувших свежий лист, погибали в эти солнечные, весенние дни. За их стволами во время боев с советскими войсками будут прятаться немецкие пехотинцы и артиллеристы.

На служащих комендатуры возложили ответственность перед военным командованием за выход местных жителей на работу. Вместе с полицаями и старостами они проводили много времени в степи, возле проезжих дорог, на объектах.

Погнали на рытье окопов и Орисиных подруг, Галю и Марину. Вернее, прежних подруг. С того дня, как узнали они, что за Орисей таскается Гохберг, девушки отвернулись от нее. Идя под конвоем на работу, они не забыли напомнить полицаю Омельке:

– Не порядок, пан полицай! Мы должны работать, а Орися отлеживается.

– Да она с немчиком… Целоваться тоже работа! – насмехалась Марина.

– А может, вы бы прикусили языки! Завидно стало! – слышался рассерженный голос.

– Чему завидовать? Продажной шкуре?!

– Молчать! – гудел конвой.

Это голос Омельки. Хотя Омелько знал, что Орися подгуливает с новым переводчиком, все же он был не против того, чтобы и она погнула спину на окопах. Семью Сегеды Омелько не любил еще с довоенных лет. Знал всегда, что за штука Орися. И Омелько даже подумать не мог, чтобы она стала любовницей переводчика. «Вот и ожидай от этих баб! Они на все способны!» – осуждал Омелько Орисю, словно не он пошел на службу к немцам и не он предавал честных советских людей.

– Ладно! Я и Орисю выгоню на работу. Никому – так никому, и никакой поблажки! Такой уж новый порядок у панов немцев! Не то, что у наших! Дисциплина!

В это утро Роберт рано покинул домик старой одинокой Гарпины, где он снимал комнатку. Село давно уже проснулось. Люди успели вытопить хаты, и им приказано было идти на работы.

– Пан Роберт! – По хриплому полосу Роберт узнал полицая Омелько.

– Чего тебе?

– Да вот опять… Аришка не хочет идти на окопы. Обвязала голову полотенцем и говорит, что больная. Врет! Здорова, как телка. И мать не идет. Говорит, что старая… – докладывал Омелько, расправляя на плече ремень от винтовки.