Текст книги "Оборотень"

Автор книги: Павел Багряк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

ЛОГИКА И ИНТУИЦИЯ

Пожалуй, в профессии сыщика Гарда более всего привлекала та блаженная пора, когда можно было подводить итоги. Сидение в засадах, ночные бдения в чужих домах, где только-только произошли убийства, допросы и погони, – разве все это могло идти в сравнение с тишиной гардовской квартиры, когда, лежа одетым на тахте, комиссар связывал и развязывал узелки противоречий и доказательств, совершая в уме многочисленные построения, сложностью могущие поспорить с абстракциями математиков. Гард никогда не славился действием, он плохо стрелял, неважно правил автомобилем, не обладал феноменальной физической силой и способностью валить противника с ног одним ударом. Но для своих подчиненных и для начальства он был человеком, обладающим таинственной способностью догонять не догоняя и попадать в цель без единого выстрела.

В наш современный век борьба с преступным миром уже немыслима без ума: схватить преступника за руку можно лишь в тех случаях, когда убийца бывал глуп или когда сыщик бывал удачлив. И так же как преступники научно разрабатывали свои действия, так же научно их следовало расшифровывать.

Вот почему злые языки утверждали, что у Гарда есть какая-то тайная агентура, какие-то свои «глаза и уши», рассованные всюду и везде, всегда приносящие ему успех. Никто из ближайшего окружения комиссара, кроме разве верного Таратуры, не мог понять, что период накопления фактов сменялся у Гарда периодом обдумывания и размышления, где логика окрылялась интуицией, которая, в сущности, та же логика, но только более своенравная и менее осознанная.

А поскольку изыскания Гарда совершались «при закрытых дверях», в полном одиночестве и, как правило, в ночные часы, его коллеги и пустили слухи о гардовской агентуре, так как в мистику сегодня никто уже не верил. В самом деле, вечером, уходя из управления, комиссар оставлял полицейских в состоянии прострации и полной беспомощности, а утром мог прийти, собрать всех в своем рабочем кабинете и спокойно дать точный адрес убийцы или, по крайней мере, верный путь поиска.

Обычно, как и на этот раз, Гарда поднимал на ноги будильник. Он ставил его на три часа ночи, чтобы до этого времени слегка освежиться сном, и по первому звону вскакивал на ноги, лихорадочно одевался, застегивался на все пуговицы, выпивал чашку холодного кофе, приготовленного еще с вечера, и садился за письменный стол.

На столе не должно было лежать ни одной бумажки. Мыслить, пользуясь записями. Гард не умел. Он считал, что лишь тогда возможен эффект от размышлений, когда все детали и факты преступления «отлежались», «осели» в голове, обеспечивая ту легкость перетасовок и перестановок, без которых невозможно построить ни одной версии.

Горела настольная лампа, и еще над кроватью, у самого изголовья, мягко светило бра. Шторы на окнах были приспущены, так что свет уличного фонаря, расположенного напротив комнаты Гарда, не отвлекал внимания комиссара. Всеобщий покой и тишина были как бы внешней оболочкой, не пропускающей в мозг Гарда ничего постороннего, но и не выпускающей из него ни единой мысли.

«Два загадочных убийства подряд, – думал Гард, – это уже третья загадка!» Пожалуй, эта мысль была ключевой ко всем последующим рассуждениям комиссара. Действительно, практика показывала, что в среднем из двенадцати убийств, совершаемых в городе за неделю, почти все, за исключением, быть может, какого-нибудь одного, раскрываются почти немедленно. Или преступник не успевал далеко уйти и его хватали в ближайшем кабачке, где он пропивал награбленные деньги, или оставались четкие следы, указывающие направление поиска, или всевидящие свидетели давали точные приметы, или…

А тут в один вечер – две загадки!

Такого не было давно.

Наиболее загадочным Гард считал убийство Лансэре. Все было бы просто, если бы не алиби Грейчера. Кому, кроме профессора, могла потребоваться смерть Лансэре? И часы? Никому. А раз никому – значит, преступником мог быть кто угодно. Тут хоть бери кофейную гущу: она подскажет тебе ровно столько вариантов, сколько может подсказать реальная действительность.

Если исключить Грейчера, то Лансэре могли убить ВСЕ – самая страшная для криминалиста версия. В число подозреваемых включались и Луиза, и полицейский, первым вошедший в дом, и даже Таратура, и любой прохожий, которого можно было остановить на улице и с равным успехом проводить допрос, и предводитель гангстеров Эрнест Фойт. И лишь два человека наверняка оставались вне подозрения: Пит Морган, который погиб на час раньше гибели Лансэре, и сам комиссар Гард, который мог за себя поручиться.

Ну а если бы Гарда вызвал на допрос другой комиссар полиции? Где был Гард в момент убийства Лео? Пожалуйста: он был в квартире Пита Моргана. Морган был убит в семь вечера, комиссар прибыл туда час спустя, а в девять тридцать пальцы сомкнулись на шее Лансэре. Алиби Гарда – налицо. «Нате-ка, выкусите!» – неожиданно подумал Гард, представив себя на допросе у комиссара полиции.

Но – стоп! Эрнест Фойт не мог убить Пита Моргана, потому что с шести до семи тридцати сидел в кафе. Профессор Грейчер не мог убить Лео Лансэре, потому что с девяти до десяти тридцати был в клубе «Амеба». Но что первый делал через час после гибели Моргана, а второй за час до смерти Лео? На это время у каждого из них не было алиби – во всяком случае, они его не предъявляли. Стало быть, каждый из них…

Нелепость! Вот до чего может довести всеобщая подозрительность. Даже совпадение становится доводом…

Совпадение?

Еще раз – стоп! Какая связь между этими двумя убийствами? Та, что оба произошли в один и тот же вечер. Та, что оба представляют собой загадку. Та, что оба потенциальных преступника – по крайней мере люди, имеющие причины убить, – как нарочно представили неопровержимое алиби. Но это не связь, это только сходство, почти зеркальное. Наоборот, с позиций формальной логики оба преступления – как те две одинаково прямые параллельные линии, которые нигде не пересекаются и пересечься не могут.

Что за чушь, как так не могут? Это в обычной геометрии параллельные прямые нигде не пересекаются и пересечься не могут. А в неевклидовой геометрии очень даже могут… То есть должны, обязаны пересечься…

Гард накинул плащ и вышел из дому.

Он еще не знал, что способность логически мыслить, сделавшая ему славу среди полицейских и среди преступников, отлично сработала и на этот раз.

Эрнест Фойт был дома. В отличие от Пита Моргана он не пользовался стальными дверями и гильотинами. Его квартира была современна, и такими же современными были средства самозащиты. Стоило Гарду, предварительно обошедшему особнячок Фойта, остановиться перед парадным входом, как у Эрнеста в комнате вспыхнула красная сигнальная лампочка и тревожно загудел зуммер. Рука Фойта мгновенно потянулась к бесшумно стрелявшему пистолету. Затем он поднялся, подошел к окну и убедился в том, что у подъезда стоит Гард. Узнать его ничего не стоило по приземистому росту и характерной позе, которую всегда занимал комиссар, чего-либо ожидая: согнутые локти рук и ладони, упертые в бедра.

Дверь открылась сама собой, и Гард прошел в переднюю. Через секунду навстречу ему вышел Фойт, неся на лице приветливую улыбку. Он был тщательно причесан, выбрит, как будто вернулся с вернисажа или с банкета и еще даже не успел переодеться.

Кто не спит в большом городе ночью или, по крайней мере, спит очень чутко? Воры и полицейские! Об этом написано немало книг, снято немало фильмов, это многократно подтверждено реальной жизнью.

Гард был озабочен и не скрывал этого от Фойта. Кто-кто, а гангстеры лучше других понимают трудности полицейских, как, впрочем, и наоборот. В эту ночь они наверняка могли рассчитывать на взаимное сочувствие.

– Дела? – спросил Фойт, провожая Гарда в свой кабинет.

– И да и нет, – осторожно ответил комиссар.

– С ордером на арест? – мягко осведомился Фойт.

– Даже без оружия, – в тон ему ответил Гард.

– Ну и прекрасно. Сигарету? Кофе?

Гард отрицательно покачал головой. Они сели в кресла, расположенные у низкого столика, заваленного журналами и газетами, и на несколько минут погрузились в размышления. Никто из них никуда не торопился или, во всяком случае, не выказывал нетерпения. Помолчим? Хорошо, помолчим. Будем разговаривать? Хорошо, будем разговаривать. Они были стоящими друг друга врагами, и каждый из них прекрасно знал цену другому.

Так молчать и сидеть, а потом мирно беседовать могут два солдата воюющих армий, оказавшиеся на ничейной земле и решившие отложить оружие в сторону хотя бы на несколько мирных часов. Так могут сосуществовать два спортсмена за десять минут до старта, после которого из друзей они мгновенно превращаются в конкурентов. Так отдыхают два боксера, уставшие от изнурительного поединка, кончившегося вничью, и собирающие силы для нового боя.

Впрочем, ничьей между ними не было. Интересы Гарда и Фойта были диаметрально противоположными: один заботился о том, чтобы ускользнуть, другой – чтобы настигнуть. И победителем в этой гонке пока выходил Фойт. Как победитель, он имел в эту ночь право быть большим джентльменом, нежели Гард. И потому он с еще большей, чем Гард, выдержкой ждал начала разговора.

– Простите меня, Эрнест, но я, кажется, оказался в тупике, мне нужна ваша помощь, – наконец сказал Гард.

Фойт дружески улыбнулся и сделал движение, должное означать, что он весь внимание и готов приложить максимум усилий, чтобы помочь комиссару полиции.

– У вас бывали ситуации, при которых вы оказывались в западне, но оставался единственный выход, хотя и трудно было на него рискнуть? – сказал Гард.

– Вы имеете в виду дело Каснера? – спросил Фойт.

– Пожалуй.

– Мне было сложно тогда, комиссар, и вы это прекрасно знаете. (Гард улыбнулся, услышав откровенное признание Фойта.) Минуло уже лет десять, не так ли? Могу сказать, что выход я нашел случайно…

– Я не успел предусмотреть этой возможности, – как бы извиняясь, перебил Гард.

– Бывает, господин комиссар. Но лазейка была столь узкой, что, всунув голову, я мог застрять в ней всем туловищем. И все же пролез!

– Вот на это я и не рассчитывал.

Фойт добродушно засмеялся:

– А я рискнул. Что было мне делать?

– Вот и я хочу рискнуть, – сказал Гард. – В отличие от вас, Эрнест, в случае неудачи я теряю работу…

– В случае неудачи я теряю свободу, комиссар, – заметил Фойт. – Вам легче.

– Как сказать.

– И что же вы хотите сделать? – осторожно спросил Фойт, беря сигарету.

– Предположить самое невероятное и бросить на эту версию все силы, – сказал Гард.

– Что же предположить?

И оба они почувствовали, как обострился их слух и напружинились мускулы. В конце концов, безобидно беседуя, каждый из них преследовал собственные цели. Фойт тщательно скрывал за внешней непринужденностью страстное желание узнать что-либо из того, что комиссар знает о нем. А Гард «прощупывал» Фойта, делая вид, что просто беседует на отвлеченные темы, как могут беседовать люди, которым есть что вспомнить.

– Я хочу предположить, Фойт, что к убийству Пита вы не имеете прямого отношения, – откровенно сказал комиссар.

– Это можно было бы и не предполагать, поскольку так и есть на самом деле.

– Я говорю: прямого отношения, – подчеркнул Гард. – Но в тот вечер у вас были и трудные часы.

– У кого их нет, комиссар?

– И я хочу рискнуть!

– Не понимаю, – сказал Фойт, – что заставляет вас мучиться. Разумеется, надо рисковать, уж поверьте мне. Быть может, вы говорите мне об этом, чтобы я реагировал на ваши слова поступками?

Гард поморщился.

– Вот именно, – заметил Фойт. – Я все равно обдумаю каждый свой поступок, а вы давно уже поняли, что имеете дело с умным человеком. Так что бы вы хотели, комиссар, от меня?

– Того же самого, Фойт, что и вы от меня: хоть маленькой неосторожности, хоть крохотного просчета!

И оба они дружно расхохотались.

Гард мог позволить себе быть откровенным с Эрнестом Фойтом. Они не боялись друг друга: на стороне Фойта, как это ни парадоксально, был закон, хотя он и являлся оружием Гарда, а на стороне Гарда оставалось одно благоразумие. Фойт понимал, что Гард вряд ли придет к нему домой один и без оружия, не предупредив помощников, – стало быть, Гард неприкосновенен.

Но откровенность Гарда была откровенностью мышеловки! Вот, мол, тебе и кусочек сала, и открытость приема, и невинность конструкции, – только кусни, только коснись, только просунь голову!

Нет, Фойт – не мышонок. Он понюхает, даже полижет отлично пахнущий кусочек, но ни за что не вопьется в него острыми зубками.

– В тот вечер, Эрнест, было еще одно таинственное убийство, – сказал Гард, откровенно цепляя приманку на крючок.

– Для непосвященных, комиссар, два убийства в один вечер – событие, – сухо сказал Фойт. – Но мы-то с вами знаем, сколько убийств бывает каждую ночь. При чем тут я?

– И я, – сказал Гард. – С таким же успехом и я могу быть убийцей второго человека. Но у меня есть алиби. В момент второго убийства я был в квартире Пита Моргана. А где были вы, Эрнест?

Фойт взял новую сигарету. Помолчал, улыбнулся:

– Вы нарушаете условия, комиссар. Ведь это беседа, а не допрос?

– Ну кто ж вас неволит, Эрнест! – тоже улыбнулся Гард. – Уход от ответа уже есть ответ.

– Зачем же так? Я попытаюсь вспомнить… Стало быть, после кафе, о котором вы знаете, я отправился… да, я три часа провел у себя в гараже.

– С семи тридцати до девяти тридцати? – спросил Гард.

– Приблизительно.

– Вы были один?

– Один.

– Вы сами чините свою машину?

– Я понимаю и люблю технику. Кроме того, машина – это мои ноги. Я всегда хочу быть уверенным в том, что ноги меня не подведут. Парашютист, комиссар, тоже предпочитает сам складывать свой парашют.

– Это не алиби, Эрнест, – сказал Гард.

– Но и у вас нет улик, комиссар.

Они вновь умолкли. Гард внимательно посмотрел на Фойта, пытаясь угадать его состояние. Увы, лицо гангстера было невозмутимым. Он выдержал взгляд комиссара, и лишь странная интуиция, которой обладал Гард, позволяла ему продолжать строительство здания, в основе которого лежала версия о причастности Фойта к убийству Лансэре.

– Эрнест, вы служили когда-нибудь в армии? – спросил Гард.

– Моя биография вам больше известна, чем мне, комиссар.

– В таком случае вы должны знать, что такое отвлекающий маневр.

– Знаю.

– Второе убийство было таким маневром?

– Отвлекающим? – переспросил Фойт. – В жизни все возможно.

– Так вы знаете о нем?

– Конечно. Вы сами мне сказали.

За окнами начинался рассвет. Гард посмотрел на часы и встал. На прощанье он приготовил последний вопрос Фойту. Скорее даже не вопрос, а предложение. Стоя в дверях, он произнес:

– Не хотите, Эрнест, посмотреть на второй труп, появившийся в тот вечер?

– Если бы решение зависело от меня, я бы отказался.

– Почему?

– Потому, комиссар, что я терпеть не могу голые мужские тела.

Гард весь напружинился:

– Почему мужские, Эрнест? А может, речь идет о женщине? Откуда вы знаете?

Фойт мрачно усмехнулся, глядя Гарду прямо в глаза:

– Вы хотели оплошности, комиссар? Вы ее получили. Но не радуйтесь преждевременно. Мне совершенно безразлично, мужчина у вас в морге или женщина…

– Знаете, старина, – прервал Гард, – накиньте на себя что-нибудь приличное и вместе прогуляемся до управления.

Фойт послушно наклонил голову.

СЕРЕБРЯНЫЕ ЧАСЫ

– Комиссар, я выражаю свой протест по поводу столь бесцеремонного обращения ваших людей со мной. Полагаю, что…

– Доброе утро, профессор.

– Когда вас поднимают спозаранок с постели и не дают выпить даже чашки кофе…

– Одну минуту, профессор. – Гард нажал кнопку вызова дежурного. – Это мы легко исправим… Прошу вас, чашечку кофе нашему гостю, – обратился он к вошедшему дежурному. – Извините, профессор, это я распорядился пригласить вас в полицию.

– Пригласить?! – возмутился Грейчер. – У нас с вами разные представления об одних и тех же вещах!

– Возможно, – миролюбиво согласился Гард. – Сегодня ночью мне явились любопытные мысли, которыми я хотел бы поделиться с вами.

– Если вы страдаете бессонницей, рекомендую микстуру «Паникина». Помогает.

– Благодарю. Обязательно воспользуюсь. – Гард достал записную книжку и что-то пометил в ней. – Видите, старею, профессор, вынужден записывать. Но, быть может, прекратим пикировку? У нас есть дела поважней.

Открылась дверь, и вошел дежурный. На столе перед профессором появилась чашка кофе.

– Подкрепитесь, – сказал Гард. – Я готов подождать.

– Мне кажется, меня доставили в полицию не для того, чтобы кормить завтраками. Я к вашим услугам.

– Хорошо, начнем.

Они смерили друг друга взглядами, как два мушкетера перед дуэлью, и каждый отметил про себя силу противника.

– Профессор, – сказал Гард, – у меня не вызывает сомнения то обстоятельство, что вы были в клубе «Амеба» в злополучный вечер и играли в вист.

– У меня тоже нет сомнений по этому поводу.

– Таким образом, – продолжал Гард, – версия о вашем прямом участии в убийстве Лео Лансэре отпадает.

– Весьма вам благодарен, комиссар.

– Тогда не будете ли вы столь любезны и не припомните ли, что вы делали до виста? С шести до восьми?

– Как – что? Я… ушел из института часов… кажется, в шесть. Болела голова, и я прогуливался в Сентрал-парке…

– Один?

– Один… Но позвольте!..

– Не позволю! Сейчас я хочу представить вам одного человека, заранее предупредив, чтобы вы держали себя в руках, что бы ни произошло.

– А что может произойти?

– Не знаю. Меня это тоже интересует.

По лицу профессора Грейчера пробежало беспокойство, но тут же сменилось выражением полной невозмутимости.

Гард нажал кнопку. Дверь открылась, на пороге стоял Эрнест Фойт, а за его спиной виднелась мощная фигура Таратуры.

– Доброе утро, комиссар. – Фойт слегка склонил голову. Заметив Грейчера, Фойт кивнул и ему.

Профессор вежливо ответил.

– Вы знакомы, господа? – вежливо спросил Гард.

Фойт улыбнулся:

– Если я не ошибаюсь, передо мной известный киноактер, который играл в «Жизни по ту сторону»?

– Вы ошибаетесь, сударь, – неприязненно перебил Грейчер. – Я не имею чести быть вашим знакомым.

– У меня плохая память на лица. Прошу великодушно меня простить.

– Пожалуйста.

Пока шел этот обмен любезностями, Гард с Таратурой не спускали с профессора и Фойта глаз. «Лобовая атака не вышла, – подумал комиссар. – Или они блестящие актеры, или я иду по ложному следу».

– Благодарю вас, господа, – поспешил произнести комиссар. – Вы можете быть свободны, Фойт.

– Вы имеете в виду мою камеру?

– Вы не ошиблись.

– Спасибо. – Фойт улыбнулся и, повернувшись к Таратуре, добавил: – Инспектор, если вам не трудно, проводите меня.

Они вышли. Гард откинулся в кресле. Грейчер полез в карман и вынул пачку сигарет.

– Что это значит, комиссар? – спросил он, закурив.

– Сейчас все узнаете. – Гард тоже закурил. – Произошла одна очень странная история, профессор. Человек, которого вы сейчас видели, известный гангстер, и знакомство с ним было бы вам полезно…

– Я не люблю таких шуток, комиссар, – резко прервал Грейчер. – Если вы не желаете коротко и ясно объяснить мне, что скрывается за появлением этого человека, прошу освободить меня от дальнейшего участия в беседе.

На Гарда глядели холодные, непроницаемые глаза.

– Хорошо, – сказал комиссар. – Слушайте меня внимательно. В нашем городе существует отлично организованная гангстерская шайка. Даже не шайка, а трест, корпорация. На ее счету множество убийств, ограблений и так далее. Но действует она так искусно, что у полиции пока нет возможности…

– Все, что вы говорите, имеет ко мне отношение? – вновь перебил Грейчер. – Не могу скрыть от вас, что я удивлен.

– Не торопитесь, профессор. Кажется, у вас сдают нервы. Будем считать, что я пригласил вас, чтобы посоветоваться.

– Найдите себе иных советчиков. Я не гожусь. Я человек науки, у меня другая профессия.

– И все же вам придется дослушать меня до конца. Итак, шайка прекрасно организована, отличается хорошей дисциплиной и тщательностью в разработке преступных операций. Ситуация, при которой мы бессильны что-либо предпринять против гангстеров, может считаться национальной трагедией. Наш с вами гражданский долг, профессор…

– У меня другие долги, комиссар, – опять не сдержался Грейчер. – Вы полицейский, вы и занимайтесь гангстерами. Я же не прошу вас помогать мне!

Гард встал из-за стола в полный рост и тоже резко сказал:

– Профессор Грейчер, сейчас не я нахожусь в вашем кабинете, а вы в моем. Прошу вас не забывать, что вы имеете дело с полицией, ведущей расследование уголовного преступления. Вы – подозреваемый нами человек, и ваше неповиновение дает нам повод применить к вам строгие меры. Извольте выслушать меня до конца!

– Я выслушаю, комиссар Гард, – зло сказал профессор. – Но я буду жаловаться, вы определенно рискуете своей карьерой.

– Знаю, – тихо ответил Гард, опускаясь в кресло. – И тем не менее буду делать то, что задумал. Пейте кофе, профессор, он уже окончательно остыл.

– Кажется, я тоже начинаю остывать.

– Тем лучше для вас и для дела. – Гард вдруг отчетливо понял, что «благородное возмущение» Грейчера было от начала до конца искусственным. – Итак, профессор, я коротко повторяю: хорошо организованная и дисциплинированная шайка гангстеров сумела быть удачливой главным образом за счет своих руководителей – Пита Моргана и Эрнеста Фойта. Оба они умные, ловкие, хитрые и знающие люди. Но в последние несколько месяцев между ними разгорелась конкуренция за единоличное руководство группой. Дело завершилось вынужденным миром, потому что головка шайки пригрозила своим руководителям, что, если один из них убьет другого, оставшегося в живых прикончит сама шайка. Как вы понимаете, группу вполне устраивали два руководителя, поскольку они мешали друг другу возвыситься в диктаторы. Не буду скрывать от вас, профессор, что ровно два дня назад Пит Морган был убит у себя на квартире с помощью переносного конденсатора. Скажите, профессор, логично ли заподозрить в преступлении Эрнеста Фойта?

– Я плохой криминалист, – ответил нехотя Грейчер, – но, вероятно, вы правы.

– Далее. Фойт тут же предъявил алиби. Это и понятно: он не так боялся полиции, как своих собственных друзей, а потому в час убийства благополучно пировал с ними в кафе. Но то обстоятельство, что он с такой скрупулезностью подготовил себе алиби, говорит о том, что он точно знал, когда должно произойти убийство конкурента. Логично, профессор?

– Да, – сухо ответил Грейчер. – Но, комиссар, я уже вышел из того возраста, когда люди интересуются детективными историями…

– Как знать, профессор, – перебил Гард. – Не исключено, что в конечном итоге эта история вас заинтересует. Однако предположим, что Фойт наверняка знал о готовящемся убийстве Моргана. Но Фойт мог знать об этом лишь в одном случае: если он это убийство организовал. Верно, профессор?

– Не знаю. Убийство могло быть и случайным.

– Когда убивают током, точно знают, кого убивают. К такому преступлению надо готовиться.

– Током? Тогда… пожалуй, вы правы.

– Прекрасно, профессор, вы делаете успехи на криминалистическом поприще. Согласитесь ли вы далее со мной, что Фойт должен был нанять убийцу, не имеющего ничего общего с его средой? Что он мог довериться лишь такому человеку, который, пользуясь вашей терминологией, никогда не интересуется детективными историями.

– Это не так-то просто, – сказал Грейчер.

– Ну а если человек, нанятый Фойтом, тоже нуждался в его услугах? Положим, тоже замышлял убийство и тоже не мог его сам осуществить.

Грейчер промолчал.

– Логично ли, профессор, что Фойт просто поменялся с этим человеком объектами преступления? Что они просто договорились и поменялись жертвами. Ведь это сулило каждому из них полную безнаказанность, так как оба получали алиби, а никому и в голову не пришло бы, что они могут договориться.

И на этот раз Грейчер промолчал.

– Меня, профессор, сейчас интересует лишь одно обстоятельство: как вам удалось договориться с Фойтом и как вы рискнули убить Пита Моргана? Сидите спокойно, я еще не кончил. Наконец, меня интересует, зачем вам понадобилось убирать Лео Лансэре? Чтобы завладеть его открытием? Зачем вам оно, что оно вам сулило? Не торопитесь с ответом, профессор, вы можете подумать. Я почему-то убежден, что опровергать мои логические построения вы не станете.

Гард устало откинулся на спинку кресла. Грейчер, не меняя позы, закурил, выпустил тонкую струю дыма и спокойно проследил, как она уходит под потолок, завиваясь кольцами. «Потрясающая выдержка», – даже с некоторой завистью подумал комиссар. Наконец профессор посмотрел на Гарда:

– Идея парноубийства принадлежит мне.

– Браво, профессор! – воскликнул Гард и хлопнул ладонью по столу. – А этот термин – тоже ваше изобретение?

– Как вам будет угодно. Эрнеста Фойта я знаю давно. Последнее время он выполнял кое-какие мелкие поручения мои… и более крупные генерала Дорона.

– Почему вы столь откровенны со мной, профессор? – спросил Гард. – Вы не боитесь помянуть даже генерала?

– Для моей откровенности есть причины. Ни я, ни тем более генерал Дорон вам не по зубам, комиссар. Я просто вознаграждаю вас за ваше криминалистическое искусство. Вы достойный противник, но вам следует знать, что ваши усилия на этот раз бесплодны.

– Предположим, – согласился Гард. – Но хотя бы Фойта я смогу зацепить на убийстве Лео Лансэре? Как вы считаете?

– Не считаю, хотя мог бы легко пожертвовать Фойтом. К сожалению, он будет вынужден тогда открыть рот, а я не хотел бы, чтобы дело предавалось огласке.

– Вы боитесь?

– Сейчас она преждевременна. И вот почему… Но прежде я хотел бы попросить у вас еще чашечку кофе.

Гард мгновенно нажал кнопку вызова дежурного. Через несколько минут, прошедших в полном молчании, Грейчер получил желаемую чашку кофе. Отхлебнув несколько глотков, он продолжал:

– Вы наивно полагаете, комиссар Гард, что я затеял парноубийство, чтобы присвоить открытие Лансэре. Смешно! Украсть идею можно сотнями способов, не прибегая к уголовщине. Больше того, Лансэре даже не был мне конкурентом, этот цыпленок, обладающий умом гения. Он просто мешал мне осуществить дальнейшие планы, поскольку был излишне щепетилен. Им двигали научные цели, мною – чисто человеческие. Они не всегда совпадают.

– Какова же ваша «человеческая» цель, профессор?

– Слушайте. Она может коснуться и вас, если пожелаете. Вам лет пятьдесят, не так ли? Вы скоро умрете, но вы можете вернуть себе молодость, силу, здоровье. Хотите?

– Конечно.

– Считайте, что эта мелочь у вас в кармане.

– Вы говорите языком, очень близким к языку Фойта.

– Но вы его понимаете? И прекрасно. Так вот, сейчас весь мир помешан на операциях по замене сердца, почек и так далее. Люди готовы платить любые деньги, чтобы купить себе чужое сердце или кусочек чужого тела. О чужой крови я уж не говорю, это банально. Нищенская возня, комиссар! Аппарат перевоплощения дает неизмеримо больше. Он дает своему владельцу чужое ТЕЛО! Целиком! Любое! Вот там, по улице, сейчас идет рослый и красивый молодой человек лет двадцати. Хотите взять его тело? Берите! Но и это пустяки, комиссар. Аппарат перевоплощения дает БЕССМЕРТИЕ! Вы можете менять тела, как обносившиеся платья, вечно живя в молодом и прекрасном теле, сохраняя при этом свое сознание, свою память, свои чувства и эмоции – свое собственное «я». Но и это еще не все. Владение аппаратом дает ВЛАСТЬ, по сравнению с которой власть всех тиранов мира, существовавших на земле и существующих, – ничто! Вы можете перевоплотиться в миллиардера, и все его миллиарды – ваши. Вы можете стать президентом и управлять страной всю вашу многовековую жизнь, самому себе передавая власть по наследству. Вы можете дарить тела и отбирать их. Молодого превратить в старика, красавца – в урода, богача – в нищего, здорового – в прокаженного и как угодно наоборот. Кто не склонится перед такой могущественной властью? Кто? Кто не станет ее рабом? Люди, деньги, бессмертие – все это может принадлежать вам. Гард.

– Каким образом?

– До сегодняшнего дня я думал, что буду единолично пользоваться аппаратом. Но вы проявили качества, достойные компаньона. Я предлагаю вам союз.

– Программа действий, профессор?

– Вы серьезно? Я полагал, что вы попросите хоть несколько минут на размышление. Впрочем, способность решать быстро и безошибочно – ваша сила. Программа такова. На первых порах – и здесь ваша роль неоценима – мы выберем нескольких подходящих людей, спрячем их, будем о них заботиться, кормить их и поить, мыть и чистить. Ведь их тела – наши платья, которые мы будем носить по мере надобности, а потом вновь складывать в гардероб. К роли бога надо привыкнуть, комиссар!

– Скорее к роли дьявола.

– Вы шутите?

– Зачем? Но скажите, профессор, какие вы можете дать гарантии, что меня не ждет судьба Лео Лансэре, если я покажусь вам «щепетильным»?

– Я ждал этого вопроса и, честно говоря, не понимал, почему вы с ним медлите. А какие гарантии можете дать вы, комиссар?

– Аппаратура в ваших руках, профессор, она спрятана вами и, вероятно, не в том доме, где вы живете, и даже не в вашей лаборатории.

– Разумеется.

– Вот вам и гарантия вашей безопасности. А моей?

– Вам придется, комиссар, поверить мне на слово.

– Этого мало, – твердо сказал Гард.

– Вы торгуетесь, что говорит об искренности ваших слов.

– До искренности еще далеко, профессор, – сказал Гард. – Если вы хотите, чтобы я был до конца искренен, поднимите руки.

– Что?!

– Руки! – крикнул Гард, мгновенно вскинув пистолет на уровень груди профессора Грейчера.

Профессор медленно поднял руки, с удивлением и ненавистью глядя в глаза комиссару. Гард вышел из-за стола, приблизился к Грейчеру и профессиональным движением стал ощупывать его тело.

– В левом боковом кармане, – прохрипел Грейчер.

Из левого бокового кармана Гард извлек большие серебряные часы, напоминающие по форме луковицу.

– Не открывайте их! – предупредил профессор. – Они срабатывают немедленно!

Когда они вновь успокоились, рассевшись по своим местам, Грейчер утомленно произнес:

– Вы удивительный человек, комиссар, вы догадались даже об этом…

– А вы полагали, что я всерьез думаю, будто аппаратура занимает целую комнату?

– Увы! – признался Грейчер. – Что вы теперь со мной сделаете?

Вместо ответа Гард нажал кнопку. В кабинет вошел Таратура.

– В камеру три.

Профессор встал.

– Простите, комиссар, – сказал он упавшим голосом, – но отплатите мне за откровенность откровенностью: каким образом вы пришли к пониманию парноубийства?

– Вы правы, Грейчер, теперь и я могу быть с вами вполне искренен, – улыбаясь, ответил Гард, держа серебряные часы за цепочку и крутя их вокруг пальца. – Но похвастать мне нечем. Я мог бы поблагодарить за открытие элементарную логику… Но это уже не ваша забота.

Грейчер повернулся и пошел из кабинета прочь. В дверях он остановился, посмотрел на Гарда и странно спокойно произнес: