Текст книги "Козявкин сын"

Автор книги: Павел Голубев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

X. ПОСЛЕ СОБРАНИЯ

Когда Пашка вернулся к шалашу – Егор стоял с мужиками, привезшими дрова.

– Ну, что, привезли? Давно бы так, нечего подхалимов слушать!

– Понимаешь ли, Егор, крутят голову Пузановы, – ответил высокий худощавый мужик.

– Слышал – мертвецов едят в Расее, надо помочь, как ты думаешь?

– Известно надо, хоть и самим туго, да что ж делать-то?

Мужик помолчал немного, оглянулся по сторонам, понизил голос:

– Пузановы и тут крутят – это, говорят, обман один, что голод в Расее, хлеб, говорят, от вас хотят выкачать да германцу спустить, а денежки в карман.

– А вы и верите? Заткните им рты гнилой картошкой, вот что...

– Мужики и то говорят, что не сдобровать ему...

– Сколь привезли? – спросил Егор.

– Полкуба, как разверстано – на совесть...

– Крючков-то у вас где служит? – спросил мужик.

– Какой Крючков?

– Да помнишь, сидельцем-то в Ивановке был, так вот к вам будто поступил, начальником каким-то, вишь, партейным записался – фронтовик. С Пузановым дружба. Туда же и его тянет. А мое мнение такое – спекулянничать они будут, только и всего, а то и пакостить.

– Я те по душе скажу, Егор, мое дело сторона, – мужик ближе наклонился к Егору, – а и мужики просили – упреди, говорят, Кузьма, как дрова повезешь, чтобы за Крючковым и Пузановым присматривали, вредные люди. Вот, к примеру, помощь голодающим надо подать, тут надо скоро, без задержки, а они как бы не стали портить, а в вашем деле – маленький изъян, а оттяжка большая.

– Поприследим, Петрович, обязательно, как чуть чего – в чеку.

– Да, Петрович, тут вот парнишку ссадили с парохода, Вороновский, захвати до волости, сдашь там, а то беда будет с ними, тут и так порядочно собралось бездомных-то, не щенки ведь – надо пристроить.

Пашку, как ветер сдул – шмыг за дрова и на утек.

– Ладно, что ж, пусть собирается, – согласился Кузьма.

– Чего ему собирать-то – весь тут. Пашка! Да где ж он, Пашка-а! Ах ты мать честная, не сбег ли?

Посмотрел Егор за поленницами.

– Сбег!

– Ну, прощай, Егор, отправишь с кем-нибудь.

– Счастливо, Кузьма... Брехню-то разную не слушайте, пора и своим умом раскидывать.

XI. ПЕШКОМ В ГОРОД

В обеденную пору приехал новый караульный, а Егору приказано приехать в управление «для получения другой должности, по специальности».

К вечеру Егор с почтовым катером уехал в город.

В сумерки вернулся Пашка к шалашу, а там уж не Егор, другой, молодой. Сел около, ждет.

– Ты что? – спросил караульный.

– Дядю Егора дожидаюсь.

– Дядю Егора? Тут до зимы его не дождешься, сколько ни сиди.

Пашка удивленно посмотрел на караульного:

– В город уехал, на новую должность, водоливом.

У Пашки навернулись слезы.

– Ты что заплакал-то? Дядю жалко? Ай-да за ним в город, на пристани спросишь, найдешь. Ты где живешь-то?

– Тут, в шалаше.

– Ту-ут? Как же тебя дядя-то оставил?

– Меня не было, рыбачил, – слукавил Пашка.

– Ну, вот и прорыбачил. Ладно, переночуешь у меня, а завтра бережком добежишь.

Лежит Пашка в шалаше, кутается какой– то рваной курткой, холодно, не спится. Раскаивался, что убежал. Кузьма, видать, добрый, а все-таки с дядей Егором лучше. Нет, хорошо, что так вышло: дядю Егора разыщет, может быть, на барже можно жить... Долго думал Пашка о людях, кто добрый, кто злой. Вот Крючков с Пузановым зловреднее, должно быть, наверное одна шайка со стариком, Козихин наверное с ними, может и сын Козихина тут же. В Пашкиной голове они собирались все в одну кучку, все враждебные, злые.

«Поприглядеть надо, – вспомнил он совет Кузьмы, – пакостить будут...»

Вспомнились слова Егора, что в России мертвецов едят – сделалось страшно, затряслись зубы то ли от холода, то ли от страха. Съежился в комок и не заметил, как заснул.

Утром, с восходом солнца, Пашка шел песчаным берегом к городу.

Проходя деревней, зашел в избу, попросил напиться, а самому есть хотелось.

В избе девочка, лет десяти с ребенком на руках, кашей с пальца кормит.

Стрельнул Пашка глазами по столу, по полкам, по закутью – хлеба не видать.

– Матери-то разве нету? – осведомился Пашка.

– На деревню ушла.

– Хлеба у вас нету?

– Погоди, мать придет – даст. Ты из какой деревни? – спросила девочка.

– Дальний... Из Расеи, – начал врать Пашка.

– А где такая Расея есть?

– Расея-то? – Пашка и сам не знал, где, но виду не подал. – А вот как из вашей деревни выйдешь, так прямо на солнышко и валяй, а там маленько повернешь и за солнышком все и дуй, тут тебе и Расея... верстов с тыщу будет.

– С тыщу?! Как же ты пришел?

– А так вот: раз два, раз два шагом марш... да и пришел... У нас там война... – с голодом... только его пуля не берет, надо хлебом стрелять... У нас – мертвецов едят... Я скоро поступлю красноармейцем, – хвастался Пашка, – эх, винтовочку новую дадут. Как начну стрелять направо и налево – бах, бах!

– И ты мертвецов ел? – спросила девочка, и глаза ее округлились.

– Мертвецов? – Ел.

– Страшно?

– Сначала страшно, а потом ничего.

Девочка прижалась в угол, ребенок заревел. Пашка настолько осмелел, что посмотрел в печке, заглянул на голбец, где валялось несколько луковиц.

В окне показалась голова женщины, Пашка так и застыл около голбца.

– Дунька, что не кормишь – покорми еще, я только до Степаниды дойду.

– Мама, хлеба! – насилу произнесла Дунька.

– Хлеб в подполье, в квашне, – уж с дороги крикнула мать.

– Я найду, – вызвался Пашка и мигом из подполья притащил краюху хлеба.

– Нож где? – и, не дожидаясь ответа, открыл ящик стола, достал нож, отрезал себе горбушку, потом ломоть, остаток в стол сложил...

– Ну, спасибо, Дунька. Да ты чего трясешься – испугалась? Брось, про мертвецов-то я нарочно, я их сам боюсь до смерти. Прощай! Если мамка будет тебя ругать, что много хлеба отрезала, скажи, что из голодных мест, два года, мол, ничего не ел, сильно голодный!

Пашка поспешно вышел из избы, свернул в проулок и спустился к реке.

XII. ПОД БРЕЗЕНТОМ

Уж солнце село на темные вершины леса, когда Пашка подходил к городу. Предвечерняя суета: громко мычали возвращавшиеся с поля коровы, резко щелкал бич пастуха, из города доносился гул мостовой.

На набережной около пристаней – бесконечные клетки дров, бунты хлеба, покрытые брезентом; у берега сплошь лодки, баржи, паузки. Около них громкий смех, крики купающихся ребят. Ругань грузчиков и возчиков покрывает остальные голоса.

Немножко дальше от дров видны огоньки, около которых собрались кучки бездомных ребят и взрослых, что-то варят, кипятят в черных котелках.

Подсел Пашка к мужикам, спросил, не знают ли они Егора, водолива?

– А кто их знает, здесь их в лето-то сколько перебывает, они на месте не сидят, – ответил один из мужиков.

Пашка погрелся у костра, поел своего хлеба. Сделалось совсем темно.

Шум города затихал, смолк и говор около костров, и темные бугры тел, освещаемые потухающими кострами, указывали на то, что нетребовательные бездомники крепко спали.

Пашке негде было лечь около огня, и он решил поискать другого места для ночлега.

Проходя мимо бунта мешков с хлебом, шмыгнул под брезент и залег между мешками. Пашка остался доволен своим убежищем, тут было тепло; только немного было душновато – пахло мукой и пылью.

Лежит Пашка – не спится, хоть и ноги здорово ноют, ведь двадцать верст отмахал, а уснуть не может, все думает: как ему дядю Егора отыскать и что бы такое сделать, чтобы дядя Егор не рассердился.

Послышался какой-то шорох, шаги, потом все смолкло. «Крысы, верно, лезут», – подумал Пашка, и ему сделалось страшно. Прислушался – шаги. Что за оказия? А вдруг это старик, тот, что арестовали на пароходе, а может Крючков с Пузановым пакостят. Пашка решил завтра обязательно посмотреть – нет ли на берегу старика.

Почему-то вспомнилась Дунька с испуганными глазами. – «Здорово я ее мертвецами-то напугал. Трусиха!»

Слышит Пашка, как будто кто разговаривает, совсем близко.

– Завтра грузить? – спрашивает голос.

– Завтра, – отвечает другой, – в Россию, вишь, отправлять, а там чорт-те куда пойдет, а здесь с голоду будем дохнуть.

– Тише, – перебивает его первый голос, – не услыхал бы кто. Сегодня Крючков дежурный по охране?

– Да, ничего он наш, – боевой парень, все знает, что у них там делается. Слышь, будто от Иркутска все снова занято белыми, в Москве будто настоящий бунт – рабочие восстали...

– И в газетах пишут?

– Напишут, как же, это, брат, только по секрету передается. Будто из-за границы приезжали – от ихнего правительства – предлагали, что голод они в три дня прекратят, только чтоб большевики ушли.

– Не уйдут, столько бились, – говорил первый голос.

– Где уйдут, лучше весь народ переморят, что – им. Не давать хлеб отправлять, вот и все, вот пусть-ка тогда справятся, а то – коли на то пошло – ни им, ни нам, вот и все.

Пашка боится шевельнуться – кто такие?

Замолчали голоса, опять шаги... Все смолкло.

Вздохнул Пашка, сердце вот так и бьется. Сказать надо завтра, а кому? Дядю Егора надо разыскать, беспременно.

Чувствует Пашка, что он будто вырос и силы у него прибавилось, с дядей Егором они одолеют и Крючкова, и Козихина.

Усталость взяла свое, и Пашка заснул.

Проснулся Пашка от внезапного холода и громких голосов. Открыл глаза – светло; какие-то люди в черных куртках, а около них с десяток ежившихся от холода бездомных мальчишек.

– Вот еще стрекулист... забрался куда... и откуда они только берутся? – сказал один из взрослых. – Ну, идем, в участке доспите, там тепло.

– Я не пойду, – запротестовал Пашка, – у меня отец на барже водоливом служит...

– Где служит?

– Здесь, водоливом, Егором звать.

– Ну, там разберемся, ай-да. Все вы здешние!

XIII. ЛОЖЬ ВО СПАСЕНИЕ

Досыпали в участке – в дежурной, кто на полу, кто на скамейках.

Утром дежурный звонил по телефону на пристань – спрашивал, есть ли водолив Егор и есть ли у него сын.

– Что? Есть? А-га... как? – Никита? а-га! – кричал в трубку милиционер.

– Ну, вот это я и есть, Микишка, что я врать что ли буду!

– Товарищ Семенов, – сказал дежурный милиционеру, – отведите его на пристань.

На пристани послали за Егором.

«Вот теперь я вляпался. Дядя Егор рассердится, откажется от него, стало-быть, в тюрьму заберут.»

Опять Пашка почувствовал себя маленьким, беззащитным.

Пришел Егор прямо к старшему – зачем звали?

– Как зачем? – Вот сына забирай, в облаве вчера попался.

– Микишка? Где он? – обрадовался дядя Егор.

– А вот, не узнал, что ли? – указал старший на Пашку.

Посмотрел Егор на Пашкины виноватые глаза, нахмурил брови, лицо сделалось суровое, потом будто спохватился.

– Да, он и есть, а я со слепу-то не узнал, мой Микишка, не иначе, не нашел меня вчера, вот и заснул где-нибудь на берегу, идем, идем.

Только вышли из конторы – опять лицо суровое.

– Ты что же это меня срамишь-то, выдумал что... Микишкой назвался – растревожил зря. Звал я тебя сюда, а? Возьму да в милицию назад и отправлю, а там тебя по этапу в деревню.

– Дяденька, не отправляй, я лучше сам уйду.

– Ну, да ладно уж, – смягчился Егор, – поживи пока... Завтра погрузка будет, скоро и поедем, мимо вашей деревни проходить будем – сойдешь там.

На баржу шли через баркасы, паузки по доскам.

– Вот и моя баржа, – сказал дядя Егор, когда они вступили на большую, только что высмоленную баржу.

Люки были открыты. Наклонился Пашка, заглянул в баржу, так и ахнул:

– Вот это баржища, всю нашу деревню можно посадить, ты ее караулишь?

– Караулю и воду выкачиваю, если наберется, видишь два насоса...

Пашка подошел, качнул рычаг – полилась вода.

– Худая баржа, дядя Егор, – вода льется.

– Ну, уж и худая; вчера привели только с Чулыма из ремонта. Это маленько протекает где-то, замокнет.

– Я буду выкачивать.

– Качай, коль охота, – не жалко, а я пойду в контору.

Пашка выкачивал до устали, а вода все идет. Решил спуститься, узнать, откуда вода берется. Спустился на самое днище. Прошелся – течи не видать. Залезал на бока, держась за железные ребра. Схватился за одно – мокрое. – «Ага, здесь». Подтащив лестницу, Пашка забирался все выше, пока не дошел до сухого места.

Поковырял палочкой – течет вода под самое ребро и по нижнему краю сбегает вниз, совсем незаметно. Нагнул кусочек пакли, который торчал из шва; прихватил его пальцем, дернул, и холодная вода брызнула прямо в лицо. Чуть с лестницы не слетел Пашка от неожиданности. Вода сильной струей полилась в баржу.

Перепугался Пашка – что ему будет, а главное дядю Егора опять подвел – он отвечает. Прогонят его с баржи.

На лбу выступил холодный пот, а самого в жар бросило.

Что делать?

Пробовал обратно паклей заткнуть – вода назад выпирает... Оторвал Пашка кусок подола своей рубашки, забил щель, да еще клин вколотил под ребро – течь перестало.

– Не скажу, и не узнает никто.

Вылез из баржи, опять выкачивал воду, пока дядя Егор не пришел из конторы.

– Паек Микишкин получил... ты, видно, будешь есть... вот вобла, – выкладывал дядя Егор из корзинки, – ешь, а хлеб там, в конурке моей.

Пашке стыдно Егора, боится глаз на него поднять. Вечером, хоть и воблу ел и разговаривал с Егором, а на душе было неспокойно. Легли спать рядом в «конурке», как называл дядя Егор свое помещение на корме баржи.

Ворочается Пашка, сны какие-то страшные снятся. Приснился Пузанов, толстый, глаза красные, хлопает Пашку по плечу и ласково говорит:

– Молодец Пашка... и ты с нами... так им и надо голодранцам... – и дает Пашке горсть семечек. Взял Пашка семечки, а они каленые, горячие – руку обжег. Отдернул руку, да уж поздно – страшная боль в руке, кожу стягивает. Застонал Пашка и проснулся.

– Ты чего, парень, бьешься об доску-то, блохи разве? – услыхал он голос Егора.

– Во сне это, – насилу выговорил Пашка, а у самого сердце так выпрыгнуть и хочет.

Дядя Егор повернулся на другой бок и захрапел, а у Пашки сна, как не бывало.

«Вот он какой Пузанов-то... Нет, я пакостить не хочу... я за дядю Егора»... И стал думать Пашка, как завтра нагрузят хлеб, как с Егором они поедут по большим рекам в Россию.

А на берегу уж там ждут худые-прехудые, голодные люди... и только завидят баржу, закричат: «Вот они – едут!» Глаза у всех радостные, ребята вперед выскакивают, хлопают в ладоши.

«Скорее, скорее»... – кричат. Только остановилась баржа – все на баржу, открыли люки... и...

У Пашки вдруг замерло сердце, от одного предположения, что в барже окажется вода.

Пашка встал – прямо к люку: воды нет, успокоился, но спать больше не мог.

Утром дядя Егор заметил, что Пашке не по себе.

– Ты чего такой хмурый, захворал, что ли? Захворал, так в больницу, у нас своя – Рупводская...

– Баржа течет, дядя Егор. Во сне видел, что мы потопли, потому и кричал и руками бился.

– Как течет? Новая не может течь.

– Я вчера дыру нашел, да заткнул...

– Как дыру? Полезем, покажи.

Спустились, Пашка указал.

– Ох, мать честная! Никогда такого случая не было... Один раз только на зло хозяину грузчики продырявили баржу – подмочили товар... Неужто и тут на зло?

– На зло, дядя Егор, ей-бо, на зло. Я слышал тут ночью, какие-то двое сговаривались хлеб губить, пусть, говорят, не нам не им.

– Какой хлеб?

– Да вот, что мы повезем в голодное место... и Крючкова поминали... наш, говорят, боевой парень... Наверно это одна шайка. Козихин, поди, тут.

– Что ты мелешь? – Козихин комиссар у нас – в чека.

– Так что – что комиссар? Отец у него в заготконторе у нас. Напрятано у них, говорят, всего много. А мужики боятся доказать.

Егор ушел в контору заявить.

Вернулся с комиссией. Спустились в баржу, осмотрели.

– Ерунда! – сказал военный. – Умысла тут нет, сук, вероятно, не был замечен и выкрошился...

– Нет, тов. Козихин, тут и сучка-то нет, – возразил другой, в рабочей куртке: – что-то подозрительно... надо бы расследовать...

Козихина Пашка не узнал – новая зеленоватая тужурка, штаны с пузырями, сапоги лаковые и револьвер у пояса.

Смотрит Пашка в лицо Козихину и думает: в шайке он с Крючковым или нет?

– Расследуем, товарищ, не беспокойся, – ответил рабочему Козихин и усмехнулся как-то одним углом рта.

«В шайке!» – твердо решил Пашка.

К вечеру Егора перевели на другую баржу, а эту в тот же вечер отправили на Чулымскую верфь – в ремонт.

XIV. СТРАШНАЯ НОЧЬ

Баржа была нагружена хлебом. Считал, считал Пашка, сколько мешков – сбился. Три дня грузчики таскали с берега мешки по доскам.

Готовились к отправке: дядя Егор мел после погрузки палубу, Пашка выкачивал насосом воду.

– Эх, скорее бы плыть, – горел нетерпением Пашка и часто всматривался в даль, вверх по реке, откуда должен притти буксирный пароход и взять баржу.

К вечеру дядю Егора позвали в контору. Стемнело. Небо покрылось тучами, налетал ветер. Залез Пашка в «конуру», накрылся кафтаном – лежит и думает – хоть бы ночью проходить Вороновскую пристань – может, забудет дядя Егор и не высадит.

Все равно, в деревню он не вернется, если и высадят его – убежит.

Воет ветер, хлещут волны.

Что-то стукнуло о баржу. Пашка прислушался, вытянул шею, смотрит в темноту – ничего не видно... Под бортом будто лодка пробирается...

– Это? – слышит Пашка тихий говор.

– Да, да...

– Водолив тут?

– Нет, никого нет; в конторе водолив у комиссара на допросе, Козихин допрашивает – задержит...

– Рубить?

– Руби у самого носа, что б не так слышно...

Слышно с лодки бросили веревку, зацепили за причала.

– Есть, – послышался голос уже с баржи, – давай топор!

Раздался глухой удар топора. Баржа вздрогнула. Пашке показалось, что баржа понеслась вниз по течению.

Ветер действовал заодно с шайкой: налетал сбоку на баржу – отгонял ее на середину.

Злоумышленник бегом перебежал с носа на корму, вскочил на рулевой мостик, повернул баржу поперек реки, чтобы ветром ее гнало вниз.

– Будет, слезай скорее, – торопил голос из темноты, – до Юшты дойдет, там в протоке переймут и посадят.

Человек спрыгнул с мостика, добежал до причал, потом весло ударилось несколько раз о баржу, и голоса затихли, только ветер продолжал дело разбойников, отгоняя баржу от города.

Пашка дрожал. Конец ему... Юштинская протока – рукой подать, переймут там и потопят. Закричать – не услышат из-за ветра.

Дядю Егора жалко, еще под суд отдадут. Что делать? Голова заработала, мысли неслись, точно подгоняемые ветром.

Припомнил Пашка, что, когда шли в город, то заметил, что под самым городом река разделялась на две протоки – Юштинскую и Черемошинскую.

– Эх, попробую в Черемошню свернуть!

Выскочил Пашка из каюты, забежал на мостик и уперся плечом в рулевое бревно. Подалось, еще налег – забила вода около руля; забурлила. Уперся Пашка ногами в упырину, чтобы руль не сдал – не может сдержать. Вдруг из темноты выступила какая-то черная стена.

«Что это за стена? – недоумевает Пашка, – ах, наскочит, разобьется баржа» – напряг свои последние силы, чтобы свернуть от стены – как вдруг получил сильный толчок в грудь и кубарем слетел с мостика...

Лбом ударился о что-то твердое, брызнули искры из глаз, потом все потемнело и смолкло.

XV. ПОСЛЕДСТВИЯ

Загудел отходящий пароход.

– Поехали! – пронеслось в Пашкиной голове; открыл глаза – светло... небо белое; хотел приподняться – не может, как будто привязан, повернул голову – белые стены, кровати кругом.

– Ну, как? – услыхал он знакомый голос дяди Егора.

– Да сейчас только глаза открыл, – сказала женщина в белом, – а то все без памяти.

Наклонился Егор над Пашкой, бородой по носу задел, защекотало в носу – чихнул Пашка.

– О, о! здоров будет, – сказал Егор: – первая примета, вернеющая...

– Дядя Егор! – чуть слышно произнес Пашка. – Где я?

– В больнице, где! Лежи знай...

– А хлеб?

– Есть захотел, погоди – накормят, очухайся сперва.

– Нет!– недовольно сморщил лоб Пашка. – Баржа утонула?

– Цела, цела, выздоровеешь – расскажешь.

– Будет разговаривать, товарищ, – сказал Егору подошедший доктор, – поправитесь, наговоритесь...

Пашка чувствовал, как на голову положили что-то холодное, и тело все ныло.

Через два дня дядя Егор снова зашел к Пашке, долго с ним разговаривал. Узнал Пашка, что, когда дядя Егор хватился баржи, он сильно напугался, поднял тревогу, и на рассвете увидали баржу на мели у острова со сломанным рулем, а Пашка без памяти лежал под мостиком с пробитой головой. Что баржу эту отправили с другим водоливом, а дядю Егора оставили для допросов, будто напали на след шайки. Крючкова забрали и посадили в тюрьму.

– Выздоравливай, тебя тоже допрашивать будут.

– Микишка прибежал, – радостно сообщил дядя Егор, – теперь двое будете орудовать...

XVI. ГЕРОИ ТРУДА

В день годовщины Сибирского Советского флота местком Рупвода [1]1
  РУПВОД – сокращенное «Районное управление вод».


[Закрыть]организовал торжественное заседание, на котором предполагалось чествовать героев труда.

Пашка выздоровел и слышал про этот праздник, но не понимал – что за герои труда.

Его два раза вызывали в контору, допрашивали, спрашивали про Козихина, про Крючкова, про Пузанова.

«Ага, попались», – думал Пашка и был очень удивлен, когда к концу допроса явился в контору Козихин с двумя товарищами. Он был в той же куртке и штанах с пузырями, но без револьвера.

«Значит, Козихин гуляет, если он узнает, что Пашка тут говорил – прямо застрелит». Пашка перетрусил, но когда и Козихина стали допрашивать, тут Пашка понял, что Козихин уже не комиссар, и повеселел.

Общее собрание всех водников происходило в читальне, большой светлой комнате.

Пашка с Микишкой раньше всех забрались на первые места – к самому столу.

– Подарки раздавать сегодня будут, – сообщал Пашка.

– Кому – всем?

– Не знаю, вот увидим.

Читальня быстро наполнилась народом. Сначала выбирали, кого за стол посадить, потом долго говорили.

Крикнули Ахмета, что «хозяином сидел на пароходе», говорили про него, что с мальчиков работает на пароходе, холодной осенью бросился в ледяную воду, чего-то поделал с якорями и спас пароход от гибели, и подарили ему сапоги новые, штаны теплые, рубаху и парчевую тюбитейку.

Сконфузился Ахмет, сначала отказывался от подарка, потом благодарил и, когда захлопали в ладоши, ушел с подарками.

Дядю Егора позвали. Он сначала даже не понял, что его, пот о м уж е , когда председатель указал на него пальцем: – «Тебя, говорит, тебя зовем!» – пошел и встал у стола, как чем-нибудь провинившийся. Обрадовалась чему-то публика, захлопала в ладоши, а дяде Егору, видно, неловко стало – низко опустил голову.

Тоже хвалили дядю Егора, что он старый работник, хороший водолив, верный часовой советского флота, благодаря ему – раскрыта шайка преступников, которые хотели погубить не только флот, но и Советскую Республику.

Дяде Егору дали большой сверток – сукна на шубу, сапоги, штаны, теплую рубаху и добавочный паек.

Дядя Егор взял сверток, поклонился, хотел что-то сказать, слезой затуманились глаза – ничего не вышло, снова поклонился и промолвил:

– Благодарим, товарищи!

Долго хлопали в ладоши, дядя Егор уж повернулся уходить – замолкли.

Вернулся Егор к столу, на лице решимость какая-то.

– Хочу сказать, товарищи, два словечка.

Собрание насторожилось.

– Кто баржу посадил на мель и спас столько хлеба? – Пашка. А кто про шайку разузнал и на след навел. – Пашка!

– Какой Пашка? – послышались голоса.

– Вот он, с моим Микишкой сидит, беспризорник-сирота, – и Егор рассказал все про Пашку.

– К столу его, где он?

Какие-то руки толкнули упирающегося Пашку к столу.

Захлопали в ладоши с такой силой, что Пашка невольно опрокинул голову к потолку – не обваливается ли штукатурка.

Пашка не понимал, что от него хотят.

В этом веселом и радостном шуме много выкрикивалось предложений – и в школу отдать, и в детский дом, и еще куда-то.

– Самого спросить – куда он сам хочет! – слышался настойчивый голос из задних рядов.

Спросили Пашку – что он хочет, кем хочет быть?

– Водоливом, с дядей Егором хочу.

Опять захлопали...

Председатель встал, машет рукой, в руках записка.

Затихли.

– Вот поступила записка – предлагается:

«Пашку и Микишку обоих отдать в речную школу Рупвода, содержание их принять на счет коллектива».

– Кто за...

Не успел председатель договорить, как целый лес рук вырос над головами, Пашка даже вздрогнул... Какая-то сила подбросила его кверху, потом еще и еще...

А из зала неслось веселое: – Качать, качать!!!