Текст книги "Козявкин сын"

Автор книги: Павел Голубев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

VI. НА ПАРОХОДЕ

У пристани была суетня: часть матросов набирала дрова, а другая часть грузила райпродкомский хлеб.

Пашка прошел на пароход. Носильщики сбрасывали дрова за котлом в круглую в полу дыру.

– Что стоишь, рыжий, помогал бы, – сказал один из матросов.

Пашке и самому хотелось примазаться к работе, да боялся – не заругали бы, а тут сами заставляют.

Пашка начал бросать в дыру дрова.

– Стоп! – закричал голос из дыры, – дай передохнуть.

Пашка припал на коленки, просунул в дыру голову. Кочегар вытирал рукавом пот с лица. Красное пламя топки придавало какой-то загадочный вид котельной.

– Уморился, как чорт!

– Неужто мало еще? – спросил Пашка.

– Гм... знамо мало... Еще надо столько.

– Котел жрет, как хороший обжора. Махаешь, махаешь за дорогу-то, аж лопатки заболят.

Кочегар покурил, надел рукавицы и весело сказал.

– Ну, сыпь, товарищ!

Пашку будто кто обласкал. – «И хороший же мужик», – подумал Пашка, и с удвоенной силой стал швырять толстые поленья.

– Стоп!

Пашка, как кремень, припал к дыре взглянуть на красное лицо кочегара, в котором Пашка почувствовал себе защиту.

Кочегар выбрал место для новой поленницы.

– Давай, – сказал он Пашке.

А Пашка и рад, что он тут нужен; «может быть, и оставят на пароходе», – мелькнула у него мысль.

– Вот молодчина! – подхваливали матросы, – смотри, не отстает от нас.

Пашка, действительно, в промежутки между носилками успевал дрова сбросать в дыру, и у кочегара осталось много несложенных.

– Дяденька, я тебе помогу складывать, – предложил Пашка кочегару.

– И то дело, – лезь!

Пашка, недолго думая, – ноги в дыру, повис на руках и спрыгнул в котельную.

Его сразу обдало жаром, топка ярко горела под котлом.

Выкладывая новую поленницу, Пашка думал:

«Эх, как бы остаться здесь, как бы схитрить, чтобы до отхода его не выгнали отсюда».

А тут кочегар, точно угадав его мысли, задавал такие вопросы, от которых у Пашки поджилки тряслись.

– Ты с батькой что ли едешь куда?

Пашка понял, что его считают за пассажира, но обманывать кочегара не решился.

– Нет у меня батьки! – пробормотал Пашка.

– С кем же ты?

На Пашкино счастье раздался страшный грохот – упала сзади поленница.

– Ах, ччорт! – выругался кочегар.

– Дяденька, я сложу, – сказал Пашка, желая избежать неприятный разговор.

– Ну, валяй! – весело сказал кочегар и пошел к топке.

Послышался откуда-то чей-то голос, как будто в трубу кто-то говорил, но что именно говорилось – Пашка не разобрал.

– Есть, – ответил кочегар и принялся накидывать в топку дрова.

Что-то зашипело, послышался звонок.

«Неужто скоро пойдет, – подумал Пашка, – а уж дрова скоро все».

Затем он сзади поленницы толкнул ногой клетку – грохнулась клетка.

– Осторожней, – крикнул кочегар: – задавить может!

– Есть! – послышалось около машины, то голос был не кочегара.

«Машинист, стало быть, – думает Пашка, – как бы сюда не заглянул».

Пароход сильно зашипел, громадные клубы пара закрыли пристань.

«Скоро пойдет», – решает Пашка, и медленно стал складывать дрова, стараясь не стучать, чтобы не услыхал машинист.

Дрогнул пароход, зачахали колеса: чах, чах, чах, и в кругленькое окошечко видно было, как пристань вместе с островом отдаляется.

Протяжный свисток.

«Прощается!» – думает Пашка, и сам тоже мысленно прощался со своей деревней, с Яковом, с Симаном...

«Завтра хватятся, будут спрашивать, искать... А, может быть, даже и не вспомнят... Не пришел домой, ну, и ладно, скажут, с хлеба долой».

«Не вернусь сюда совсем, – решает Пашка; – нет, может, и заедет как-нибудь, только не скоро... вырастет большой, разбогатеет... и тогда пусть тетка Марфа посмотрит, какой он вор... на, мол, вот за твои яйца, получай, сколько хочешь».

Захотелось Пашке посмотреть, как машина работает, вышел из-за поленницы, а перед ним усатый человек в засаленной кожаной куртке.

– Что тебе здесь надо? Уходи сейчас, шляются тут, язви их, – ругался в куртке.

У Пашки душа в пятки.

– Я дрова складываю, – робко сказал Пашка.

– Какие там дрова?

– Это он мне помогал складывать, дрова упали, – выступил на защиту кочегар.

– А, а... Ну, пусть... Перед Орловкой чтобы ни одного постороннего... Политконтроль будет, – отрывисто сказал усатый.

– Ну, товарищ, кончай, да вылазь, а то попадет из-за тебя, нынче строго, – сказал кочегар.

«Эх, дурак я, – ругал себя Пашка: – вылез не во-время, за дровами-то никто бы не увидал, езжай, куда хошь, а теперь политконтроль... Видно, какой-нибудь важный большевистский начальник, когда и машинист боится».

VII. ПАШКЕ НЕ ПОВЕЗЛО

На нижней палубе народу полно. Сидели на мешках, на дровах и на полу.

«Хорошо, что из нашей деревни никого не видать, – думает Пашка, – а то еще скажут – убег... У тетки Марфы яйца украл, цыгана еще припутают, осрамят!»

Поднялся на верхнюю палубу – свободно. Яркое солнце слепило глаза. Любовался Пашка зелеными лесистыми берегами, отражающимися в воде, как в зеркале. Весело пенили воду колеса, от которых большие валы клином разбегались к берегам. – «Как хорошо, – думает Пашка, – так бы и растянулся вот тут на солнышке». Вспомнил про машиниста – пропала радость, точно на солнце надвинулась туча, и сделалось темно и тоскливо. «Только до Орловки, а там беспременно высадят»...

Зазвонил звонок. Матросы, свободные от вахты, сходились в клуб – в общую каюту I класса.

Пашка заглянул в окно – на столах газеты, книжки с картинками.

У двери сидела молодая, на учительницу похожая, записывала приходящих.

– Ваша фамилия? – спросила она толстого пожилого матроса с черной с проседью бородой, который направился мимо нее к столу.

– Надо што ль? Кожухов Никита... лоцман.

– Да, это наш новый лоцман, – подтвердил молодой матрос, – товарищ Кожухов! – вот место есть и газета.

– Найду сам, зрячий... Газету можешь сам читать... На што она...

Лоцман сел на мягкий клеенчатый диван, осмотрел зал-каюту, потрогал рукой обшивку, точно хотел убедиться не подменена ли; насупился, как будто неволя загнала его сюда; побарабанил пальцами по столу, обвел глазами всех присутствующих.

Рядом в кресле, за круглым столиком сидел щупленький матрос-татарин, рассматривающий картинки. Лицо довольное, веселое.

– Что, Ахмет, – хлопнул лоцман снисходительно по плечу матроса, – революцию, говоришь, сделал и на хозяйское место сел... буржуем стал... Сидел ли при хозяине-то хоть когда тут?

– Какой сидел, – также весело ответил Ахмет. – Никогда не сидел, в окошко глядел, когда палуба мыл... Какой сидел... На корме сидел... курятник нюхал... собака нюхал... капитана кулак нюхал... Сэчас хозяином сыдым. Капитан-товарищ. Корошо...

– Еще бы, на готовенькое – не дураки...

– А ты попробуй нажить, да сделать, а потом и говорить – хозяином сыдым.

– Пятнадцать годов Ахмет хозяину наживал... может тэперь Ахмет и на хозяйском месте сыдеть!

– Тише, товарищи, вы мешаете читать, – раздались недовольные голоса матросов.

Лоцман махнул рукой и отвернулся к окну. Ахмет попрежнему занялся картинками, прищуривал глаза, улыбался.

Пашка отошел от окна, прошелся по палубе, захотел подняться на капитанский мостик.

– Сюда нельзя, – раздался сзади твердый голос.

Оглянулся Пашка, какой-то парень, с револьвером за поясом, обходил палубу и отсылал всех пассажиров вниз. Когда все сошли вниз, заперли все входы на верхнюю палубу.

– Документы предъявите! – приказал парень с револьвером.

Тут же откуда-то появились двое в кожаных куртках с револьверами.

– Это что, комиссары што ли? – спрашивал какой-то дядя своего соседа.

– Стало быть, что они... звезды на картузах-то и оружие за поясом... Ищут, видно, кого-нибудь, когда документы спрашивают...

Комиссары поочередно проверяли документы, у кого их не было или были не совсем в порядке, отводили в сторону для выяснения.

Пашка, прижатый мужиками к стенке, хотел опуститься на пол, чтобы не заметили, да на полу оказались какие-то мешки.

«Снимут, – подумал Пашка, – а то и посадят, уж больно сердиты»...

– Твои, дед, документы? – строго спросил комиссар у стоявшего рядом с Пашкой старика с седой бородкой.

– Вот они, извольте, господин комиссар.

– Господ нынче нет, старик... были господа, да сплыли, теперь товарищи.

– Извините, товарищ комиссар, по привычке.

– Откуда ты, дед? – спросил комиссар, всматриваясь в лицо старика.

– А из своей деревни, из Луговой, откуда же мне быть.

– В Кругликовой был?

– В Кругликовой? А когда товарищ комиссар?

– Когда? – ну, весной; в марте там, или в апреле.

– Никак нет, товарищ комиссар.

– Тов. Петров! – крикнул комиссар товарищу, что сгонял народ с палубы, – возьмите документы и старика для выяснения.

– А ты с ним? – спросил комиссар Пашку, указывая на старика.

Пашка поперхнулся, сразу не ответил, а комиссар уже кричит тов. Петрову:

– И парнишку возьмите, со стариком едет!

В каюте с надписью «агент Ортчека» допрашивали старика.

Пашка узнал, что у старика не свои документы, что он вовсе не из Луговой, что в Круглихе подбивал мужиков не подчиняться новой власти, не доставлять казне дров для пароходов.

«Вот попался старик, – подумал Пашка, – ну, да и я с ним засыпался».

Старик сказал, что Пашка не с ним и что он его не знает.

– В Орловке тебя высадим, – сказал тов. Петров Пашке, – выйди пока.

Пашка вышел, а самому сделалось тоскливо: высадят на чужой берег, а куда он пойдет? в свою деревню далеко...

«Эх, дурак я, дурак, – ругал себя Пашка, – зачем убежал, тут все равно с голоду подохнешь».

Пашка с утра ничего не ел; в животе урчало. Посмотрел по сторонам – не ест ли кто, попросил бы. Нет, все сидели какие-то мрачные. Проверка документов многим доставила неприятности, а в Орловке предполагали проверку багажа – кто чего везет.

Пронзительно завыл свисток, точно обрадовался, что подходит к пристани.

Брошены чалки, толстый канат, как змея, обвился вокруг столба на берегу. Пароход встал. Спущены сходни. Началась суета.

Тов. Петров вывел Пашку с парохода и передал караульному, охранявшему дрова на берегу.

– Беспризорный! направьте в деревню.

– Ох, уж эти беспризорные, куда я его дену? везли бы в город, в приют бы сдали, товарищ.

Тов. Петров быстро ушел на пароход и слов караульного не слыхал.

В Орловке пароход забрал запас дров и отправился дальше.

VIII. НА КАРАУЛЕ

Солнце уж одним краем окунулось в реку, скоро, гляди, и совсем скроется, от этого Пашке еще тоскливее, хотелось плакать.

Караульный, пожилой мужик, глядел на Пашку в упор.

– Ну, пролетария, что мне с тобой делать-то, а?

Караульный выругался, как будто на кого-то сердился.

– Где же ты ночевать думаешь, а?.. Голытьба несчастная... Драть вас некому, – вдруг почему-то разозлился караульный.

– Моего архаровца вот так же где-нибудь, как щенка, выкинут... иди, куда хочешь.

– Ты Микишку моего, случаем, не знаешь? – уж более мягко спросил караульный, – вот такой же стрекулист, как ты, только почернее.

– Нет, не знаю, – робко ответил Пашка: – я из Вороновой.

– Чей?

– Дергунова Михайла...

– Не знаю чтой-то...

– А где Микишка твой?

– Прах его знает... Твой батька знает, где ты сейчас?

– У меня нет отца и матери, один я.

– Оди-ин! Ну, так ты вольный казак. Куда ты побег?

– Не знаю, хотел в город, – признался Пашка.

– Ах ты, пролетария бесштанная, в город захотел... Кто у тебя в городе-то, родня что ли есть?

– Нету...

– Ну, и народ пошел! Что только из этого народа и будет, – как бы про себя ворчал караульный.

– Так вот что, парень, возьми в шалаше котелок, да сбегай-ка по воду. Пора, поди, и поужинать.

Пашка обрадовался такому обороту дела, живо сбегал по воду, караульный насыпал из мешка картошки и поставил на огонь.

Солнце совсем уже скрылось на завороте реки, засинели берега, от воды подымался пар. Холодно Пашке в одной рубахе, он подкладывал щепки в огонь и сам повертывался, то спину погреет, то бока.

Караульный достал из кожаной сумки краюшку хлеба, отрезал два куска, насыпал соли на тряпочку и снял с огня котелок с картошкой.

– Ну, бегунец, давай подкрепимся малость.

Пашка давно уже слюнки глотал и не заставил повторять приглашения.

Никогда Пашка не едал такого вкусного хлеба и картошки. Съели весь котелок. Пашке жарко стало.

– Спасибо, наелся.

Пашка чувствовал, что надо чем-то отблагодарить караульного, что-нибудь поделать за него.

– Дяденька, я могу за тебя покараулить?

– Ну, какой ты караульщик, – у тебя из-под носа утащат.

– Чать казенные дрова-то, – сказал Пашка.

– Чтож что казенные, а казна-то чья – наша ведь. Наши же мужики целую неделю пластались – возили дрова-то, да пилили, глупый. Растащут, так кому пополнять-то придется – барабинским мужикам да николаевским, а ты думаешь как?

– Я раньше тоже, как ты – глупцом был – не жалел казенного, казна богата, ломай, жги... Тут было дров ух-ты, лет на десять заготовлено. А как началась заваруха с белыми-то, – эх, расходились мужики: тащили, жгли... а пришли товарищи и показали, откуда казна берется. Мы сами и должны были пополнить дрова, вот тебе и казна. Нет, брат, я стерегу каждое полено, как свое собственное. Иди в шалаш, спи, а утром разбужу тебя покараулить маленько.

Пашка залез в шалаш, зарылся в сено. Заснуть никак не мог. Закроет глаза – а старик с парохода, которого взяли в Ортчека, появляется перед глазами, хитро подмигивая Пашке, дескать – ничего не будет – вывернусь; то добродушный караульный ворчал на своего Микишку, ругал его, а в голосе злобы не было.

Пашке показалось, что Микишка-то он и есть, а караульный его отец. «Так вот у меня какой отец-то?» Полегче на сердце стало у Пашки, что отца нашел. Видит Пашка, что отец его спит в шалаше, а он, Пашка, с винтовкой караулит дрова.

Вдруг из-за поленницы хитрый старик подмигивает Пашке глазом, а сам поджигает берестой дрова.

– Нельзя! – кричит Пашка и замахивается на старика винтовкой, – это наше казенно... уходи.

Озлился старик, выхватил у Пашки винтовку.

– Тятя! – изо всех сил крикнул Пашка и... проснулся. Открыл глаза, сам весь в поту... На улице светло. Караульный наклонился над ним и трясет его за плечо.

– Вставай... На, вот мои сапоги надень, да курточку, а то утро холодное.

Вылез Пашка, оделся, взял винтовку и зашагал по берегу, а из головы не выходит сон. Обошел все поленницы, пересчитывал их несколько раз и всякий раз сбивался.

Винтовка хоть и не была заряжена, хоть и больно оттягивала плечи, но Пашка чувствовал с ней себя куда смелее, настоящим солдатом.

Перед восходом солнца Пашка заметил, что из тумана вынырнула лодка и направляется к берегу, где дрова. В лодке двое: молодой и старый. Пашке показалось, что это старик с парохода, что забран в Ортчека. Вспомнил сон и похолодел.

– Нельзя сюды! – закричал Пашка и снял с плеча винтовку.

Лодка попрежнему двигалась к берегу.

– Стой! Стрелять буду, – и Пашка стал целиться в лодку.

Лодка повернула по течению и пристала к берегу ниже дров.

Пашка не спускал глаз. Он твердо был убежден, что это именно тот старик задумал что-то нехорошее.

Старик вылез на берег и пошел к Пашке.

Подпустив шагов на 30, Пашка вскинул винтовку и стал целиться.

– Брось шутить, малый! – закричал старик. – Это я, Егоров брат...

– Какого Егора? – спросил Пашка и опустил ружье.

– Егора, сторожа, где он?

– Спит, иди.

Вблизи мужик совсем не похож на старика.

Пашка успокоился.

– А я думал – поджигатели.

– Что ты, Микишка, дяди не узнал.

– Я не Микишка.

– Не Микишка! И верно... а я думал Микишка прибег.

– Куда убежал-то?

– Кто ж его знает... Красноармейцы тут проезжали, так, стало быть, с ними убег.

IX. В ЗАТОНЕ

Орловский затон жил своей особенной жизнью. Рано утром гудок далеко разносился по воде, звенел в сосновом лесу, что полукругом раскинулся над затоном. Через час эхо на разные тона радостно передавало по лесу четкий стук клепальщиков, лязг цепей подъемного крана, свистки пароходов и громкие голоса рабочих.

В диковину Пашке было слышать столько всяких звуков, видеть работу, совсем не похожую на деревенскую.

«А и веселая работа, – думает Пашка. – Вот те раскатываются на катере взад и вперед, точно балуются и катер как-то свистит не по-серьезному: фью-фью-фьют... Вот кто-то цепями забаловался – залязгало железо».

– Давай! – раздался веселый громкий голос, и над стоявшими впереди Пашки баржами заболтался в воздухе на железных крючьях катер.

– Давай! – слышится еще задорнее тот же голос, и катер поплыл по воздуху на берег.

– Сто-оп! – катер тихонько опустился на высокие клетки из чурок.

Побежал Пашка поближе посмотреть на силача, который так легко поднимает катер, а уж крючья с цепями болтались в воздухе, направляясь обратно к своему месту.

Тут только Пашка заметил – точно из– под земли, или из воды появились рабочие в засаленных куртках, с длинными молотками в руках.

Застучали молотки по железу, заотдавалось в лесу эхо, точно и там такая же работа началась.

Пашке захотелось поработать – ничего хитрого нет. Подошел ближе.

– Опять инструмент выглядываешь, мошкара ползучая, – заругался рабочий, – вчера зубила стянули – марш отсюда!

Пашка даже не понял, что это к нему относится.

– Тебе говорят! – и рабочий опять выругался.

Брань очень обидела Пашку. Ему только бы дали поработать – увидали бы... а то – «мошкара ползучая» – мошкара вовсе не ползучая... Мошкары не видал видно»...

«Хоть и большие, а дураки», – решает Пашка и поплелся назад – к реке.

На берегу трое оборванных подростков удили рыбу; у каждого было закинуто по несколько удочек.

– Ты, что – леску обработать хочешь? – встретил его недружелюбно один. – Смотри... а то вот! – показал кулак.

– Зачем мне леска, я так... смотрю.

Мальчики следили за поплавками.

– Клюет здесь! – крикнул Пашка.

Мальчик подбежал, поднял удочку: на крючке вертел хвостом красноперый окунь. Еще насадил червяка – закинул.

– Погляди, – сказал он Пашке, – а я там.

Видит Пашка, что поплавок занырял, потом скрылся под водой и удочку потянуло от берега.

Пашка вскочил в воду, схватил удилище и подтянул леску к берегу. Вдруг всплеснулась вода, точно кто веслом ударил, и серебряным кольцом взвилась большая щука и шлепнулась на песок.

Схватил Пашка ее за жабры – бьет щука хвостом, вырывается.

– Щука! – заорал Пашка: – скорее!

Сбежались все ребята.

– Вот это – да-а! Ну, и рыбина... сегодня мы живем!

Решено было щуку обменять на хлеб, а на уху еще наловить.

– Давайте я обменяю, – вызвался один.

– Нет, я сбегаю, я знаю, куда снести, – перебил другой.

– Горюн пусть тащит, он умеет, – сказал хозяин удочки, – валяй Горюн, да больше проси.

Горюн убежал со щукой в поселок.

Долго ждали мальчишки Горюна, часто посматривали на горку к поселку, а он точно провалился куда.

– Карпуха! – закричал хозяин удочки, – разводи огонь, Горюн бежит.

– Сейчас! – откликнулся Карпуха и побежал к дровам. Схватил три полена.

– Нельзя! это пароходские, – бросился к нему Пашка и хотел отнять.

– Не лезь! Ишь хозяин нашелся – и ударил Пашку по носу.

Из носа потекла кровь, а из глаз слезы так и брызнули, не от боли, а больше от обиды. Пока Пашка примачивал нос, вернулся Горюн с целым караваем хлеба, а в подоле рубахи десяток картошек...

– О, о, живем! – закричали ребята. – Карпуха, вари уху, да скорее!

Из-под берега уже шел дым, это Карпуха развел огонь.

Через полчаса все сидели вокруг котелка с ухой, Пашка стоял около.

– Ты чего – садись, – приглашал Карпуха, – вот одной ложкой будем есть.

– Знамо, садись, – спохватились ребята, – хватит!

– Тебе жалко чужих дров, – говорил Карпуха Пашке, – ведь казенные!

– А казна-то чья – наша... Мужики казну делают, – не уступал Пашка.

– Дурак ты и больше ничего, сразу деревню видно, теперь все общее, понял?

– Хозяинов теперь нету.

– Вон, в городе, – продолжал Карпуха, когда все ребята развалились на траве, – у Пудовикова – купца было понапрятано... или в монастыре – в женском – целый погреб: и крупчатки, и меду бочки, масла сколько, сахару, – нашли – давай сюда, в общую, всем чтобы...

– Раздавали? – удивился Пашка.

– А как же!

– И вам досталось?

– И нам... вот по такому ломтю ситного, с медом, с маслом, и сахару по фунту.

– Ври, ври, – усомнился Горюн.

– А что, вру? Вот спроси Сеньку, что, не правда?

– Да еще и по воблине дали, – поддержал товарища Сенька.

– Вот у Козихина – тоже напрятано, – сообщил Пашка.

– Какого Козихина?

– У нас, купцом был, в заготконторе теперь заведующим.

– Отчего не докажут?

– Боятся, – сын комиссаром в городе.

– И на сына доказали бы – живо из комиссаров вылетит.

– Может, он нарочно пролез в комиссары-то, разузнавать да пакостить, и такие бывают, – вставил молчаливый Сенька.

Раздавшийся гудок прервал дальнейшую беседу.

– Стой, ребята, никак тревога! – вскочил Горюн.

Замолкли.

Протяжный рев гудка летел в разные стороны, заглушал радостный перезвон клепальщиков, и последний звук гудка понесся далеко и затих в глубине леса.

Замолчали молотки, не лязгают железом цепи, только где-то внизу, между баржами, катерами слышался людской говор.

Карпуха залез на дрова, посмотреть.

– К столовой идут! На собранье, должно быть. Комиссар какой-нибудь приехал, – высказывал свои предположения с поленницы Карпуха.

– Что-нибудь важное случилось, – предположил Сенька, – рабочие часы нарушают.

– Война, может быть, какая? – сказал Пашка.

– Недавно красноармейцы тут проезжали.

– Ай-да, ребята, узнаем!

Попрятали удочки и пустились бежать.

Много собралось рабочих около столовой. На дороге остановились мужики с дровами, тоже подошли поближе, узнать – почему столько народу столпилось.

Пашке не видно было, кто говорит, а только из средины толпы вылетали твердые, как камни, слова:

– На военных фронтах победа, но у нас еще есть враг, сильнее Колчака, Деникина и прочих, этого врага пулей не возьмешь.

«Правда моя, – подумал Пашка, – война!»

– Враг этот никого не щадит, подряд всех косит. Гибнут молодые, здоровые, сильные. Если мы не придем на помощь, с ними погибнет и наша Республика... Неделю тому назад я был там...

Голос говорившего дрогнул, как будто кто его приглушил:

– Это край смерти... волосы встают на голове... Там трупоедство...

Пашка затаил дыхание.

– Голод – наш самый страшный враг! Все на борьбу с ним!

Голос выправился, опять звучал твердо:

– Мы должны двинуть туда сейчас, немедля нисколько, наши запасы хлеба. Наши суда должны быть на полном ходу, в полной исправности, чтобы ни одно зерно не пропало даром.

– Итак... все дружно... приналяжем... и я уверен, что и на этом фронте будет победа за нами!

– Скажите, кто должен спасти целый край от вымирания, кто должен в минуты опасности притти на помощь нашей Республике? Кто?

– Мы! – было единодушным ответом рабочих.

Гулкое эхо прокатилось по лесу и умчалось вдали, как будто спешило оповестить, что спасение близко, подкрепление идет.