Текст книги "Козявкин сын"

Автор книги: Павел Голубев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

П. Голубев
Козявкин сын
Рассказ

I. НА СВОБОДЕ

Приближалась весна. Побурел лед на Симане, почернела дорога, что вьется лентой по гладкому льду и скрывается за островом.

На высоком круглом берегу, на вытаянном бугорочке, прислонясь к стенке заготконторского склада, грелся на солнышке Пашка. Рыжие вихрастые волосы выбивались из-под рваной ушанки, и из-под грязной солдатской телогрейки проглядывало голое тело.

По самому краю обрыва рассыпались грачи, с радостным криком рылись в больших кучах выброшенных из склада продуктов.

– Эх, погноили сколько! – думает Пашка. – Отдали бы лучше с осени кому-нибудь, а то бы с мужиков меньше брали, все равно зря пропало.

Разморило солнце Пашку, даже думать ни о чем не хотелось... Снял промокшие дырявые валенки, выставил на солнышко босые ноги – хорошо! Кажется – никогда бы не ушел...

Заведующий складом Козихин, выпустив из склада деревенских баб, перебиравших овощи, запер на замок двери и заглянул за стенку.

– Ты чего тут развалился, марш отсюда, рвань портошная!

– Жалко тебе? – огрызнулся Пашка. – Что заготконтора, так и гнать можешь?

– Без разговоров – марш! А то вот метлой угощу.

Обозлился Пашка на Козихина:

– Ну, угости, попробуй! Боюсь, думаешь?

Опять пришлось Пашке надеть мокрые холодные валенки, так было неприятно, даже дрожь по коже. Пошел по улице, прошел мимо бывшего Козихинского дома, где была раньше лавка, а теперь помещалась коммуна.

– За дело и дом-то у Козихина отобрали. Так ему и надо! – позлорадствовал Пашка.

Встретил Сеньку Козихина в меховой шубе, новой ушанке и обшитых кожей валенках.

Пашка отвернулся, прошел мимо.

– Эй, Пашка-баклашка, где был? – окликнул его Сенька.

– Тебе что за дело, Козуля! – обозвал его Пашка.

– Ах, ты, Козявкин сын, еще обзывается.

– Я те подразнюсь!.. За дело вас и из дому-то выгнали, буржуев.

– А твоего батьку тоже за дело пристрелили, как собаку...

Тут Пашка не стерпел, двинул Сеньке по затылку и побежал в переулок.

Заорал Сенька. Выбежала мать:

– Кто тебя?

– Да вон – Козявкин сын, убежал...

– Ах, паршивец этакий, – кричала мать, – в батьку разбойник, такой же и ему конец будет.

Для Пашки ничего не было обиднее Козявкина сына. За это он и на отца шибко сердился. Отец сам себя Козявкой называл, когда пьяный жаловался кому-нибудь на свою судьбу:

– Что я? – Козявка... меня всякий раздавить может...

А теперь Пашке проходу не дают – Козявкин сын, да и только.

Уж два года, как отца убили, когда фронтовики лавку громили у Козихина, а Пашка все не может отцу простить.

По деревне ходили слухи, что Пашкиного отца убил старший сын Козихина, который будто бы в городе комиссаром.

Вышел Пашка на задворки, на самый крутой яр. С Симана тянуло холодом.

Холодный ветерок заползал Пашке за пазуху, лапал его за голое тело.

Дрожь по коже.

Под яром паровая мельница, бывшая Козихинская, теперь казенная, дымит большой трубой, а маленькая тонкая труба, что сбоку, попукивает:

– Пук, пук, пук, пук...

– Пойду на мельницу погреться, – решил Пашка и бегом побежал с яра.

Зашел в сушилку. У печки грел руки и ноги Митька «Свистун», тоже, как и Пашка, бездомный парнина.

– Иди, тепло тут, – пригласил Митька.

– Ты чей хлеб сушить?

– Не я, Митрей из Николаевки... полез мешать...

– Ты у сестры живешь? – спросил Пашка.

– Нет... выгнали... еще на маслянице, говорят: дармоеда кормить не будем. – Ну, и наплевать, теперь хоть пусть зазовутся – не пойду. В заготконтору пойду – не наймут ли картошку отбирать... Работа легкая и паек хороший.

– Козихин на меня сегодня напустился, от склада прогнал. Ну, да ладно, припомню, – погрозил Пашка.

– А ты бы ему в зубы!

– Сеньку я по затылку дерганул, теперь не задразнится.

– Злятся на всех теперь Козихины-то, что отобрали все от них, пакостят... Я бы так Козихина из заготконторы выгнал, ей богу. Не знаю, чего коммунисты на него глядят – в шею, да и все.

– Ну-у-у, у них Ванька, большак-то, говорят, комиссаром в городе.

– Врут все, стращают только, чтобы мужики боялись, да не ходили с обыском. Попрятано, наверно, у них много всего. Надо бы Сеньку заманить, да в уголочке поприжать – скажет.

– А ежели Ванька ихний приедет – застрелит... не стоит связываться, – отговаривал Пашка.

Спустился дядя Дмитрий.

– Больше подкидывать дров не надо, дойдет к утру.

– Дядя Митрей, ты иди, куда тебе надо, мы досушим, – сказал Митька. – Мне не впервой, с масляницы тут околачиваюсь. Только хлеба оставь, да картохи привези.

– Ладно, когда так, держи хлеб. Перед рассветом приеду сгребать.

Ребята после ухода дяди Дмитрия заперли дверь на крючок и залезли на верхнюю полку (3-й этаж), где не так жарко, и растянулись на теплой пшенице спать.

Проснулись от громкого стука в дверь. Приехал Дмитрий. Сгребли хлеб в мешки и перетаскали на мельницу.

После этого, на теплый под засыпали заготконторский хлеб. Пришел Козихин, выгнал Пашку с Митькой из сушилки на улицу и погрозил засадить их в каталажку, если они снова вернутся.

Холодно было на улице после теплой сушилки. Ребята бегом побежали в деревню, но и там не лучше – все еще спят – куда деваться? Сборня была не заперта, горел огонек. Погрелись у железной печки, которую сторож топил целую ночь напролет, да тут на лавках и заснули.

Утро и день болтались по улице около волисполкома, в заготконторском дворе, где с самого раннего утра стояли возы с разверсткой. Сдавали мясо, масло, капусту, мед, картошку, кожу, хлеб...

«Чего, чего тут нет, – думал Пашка, – кому это все запасают?»

Громадные бывшие Козихинские амбары были наполнены снизу доверху.

Пашке удалось пробраться в овощный склад, где он набрал в карманы моркови, да под полой пронес две больших брюквы; Митьке посчастливилось захватить кусок свинины.

Где бы съесть? На сборне народу много. Идут по улице, размышляют.

Попадается Сенька Козихин.

– Сенька, на мельницу! Ты в сушилке не бывал? Хорошо там, тепло. Айда!

– Прогонят, – ответил Сенька.

– Ты скажешь, что батька послал посидеть.

– Идем.

Прибежали... А Иван, рабочий, навстречу в дверь:

– Вы зачем?

– Папаша послал посидеть, – смело сказал Сенька.

– A-а, папаша, ну, тогда другой табак, оставайтесь.

В печке прогорели дрова. Митька разломил свинину на части, поджарил на угольках.

– Ha-те, ешьте, – угощал он ребят. Потом испекли брюкву.

– Где вы взяли? – спросил Сенька.

– Мужики за работу дали, – не задумываясь, ответил Митька.

– Ну, айда, на третью полку, там не жарко.

Забрались по лестнице, растянулись на теплом цинковом полу.

– Сенька, ты боишься чертей? – спросил Митька.

– Боюсь... а ты? Ты ведь тоже боишься?

– Чего мне их бояться, – я не буржуй, а вот буржуи, у которых напрятано всего много – боятся. Батька твой здорово боится.

– Он не буржуй!..

Сенька чувствует, что Митька его поймал на слове, и не знает как выкрутиться.

А Митька продолжал:

– Буржуи те, у кого лавка была, мельница, да кто за прилавочком стоял, да подсолнухи щелкал.

– У нас нет ни лавки, ни мельницы, все отобрали.

– А где Ванька у вас?

– В городе, комиссаром... с леворвертом ходит, да еще другой в кармане про запас держит. Никого не боится.

– Чертей-то тоже, поди, трусит, – вставил Пашка.

– Ах, ты... трусит?! думаешь, как ты?

– А много у вас напрятано? – продолжал свой допрос Митька.

– Чего?

– Ну, муки, там сахару, конфет, товару разного...

– Ничего не напрятано... Мы и чай без сахару пьем...

– Ври, ври, – не удержался Пашка.

– Да что мне врать-то, что я не знаю, что ли, все отобрали, твой же отец кладовку разбивал...

– Разбивал? А ты видал? – озлился Пашка.

– А где у вас запрятано все? Закопано, верно, в подвале?

– Где, где... чего пристали?.. уйду, когда так. Сейчас дядя Иван придет – прогонит.

– Нет, не уйдешь, пока не скажешь.

– Как не уйду, вот сейчас возьму, да и уйду.

Сенька встал и хотел бежать.

Митька ударил его по поджилкам.

– Садись!

Сенька так и грохнулся на пол, заплакал:

– Я папаше скажу.

– Говори хоть мамаше. Пашка, пойдем, пусть он с чортом поговорит, чорт вот в этой дыре живет, по ночам вылезает, – указал Митька на закопченую отдушину в стене.

Выскочили за дверь и захлопнули ее перед носом Сеньки. Сенька заорал во всю мочь и забарабанил в дверь.

– Отворите! Караул! О, о, о! Митька, отопри – скажу!

Митька открыл дверь.

– Ну, говори же.

– Пусти сначала, потом скажу.

– Нет, сначала скажи, – и Митька силой толкнул Сеньку назад и захлопнул дверь.

Сенька упал навзничь и закричал пуще:

– Митька-а! скажу, ей богу, скажу!

Митька открыл.

– Ну?

Внизу скрипнула дверь.

– Дядя Иван! – громко крикнул Сенька и с разбега бросился на Митьку.

Получив сильный удар в грудь, Митька упал, а Сенька, выскочив за дверь, зацепился за Пашкину ногу и кубарем полетел с лестницы.

– О, о, о! – застонал внизу Сенька.

– Кто тебя, кто? – кричал в темноте Иван.

– Ах, вольница проклятая! Эй, вы! слезайте, что ль! Вот я вас палкой, черти!

Иван зажег светец и с палкой полез наверх.

У третьей площадки Митька хлопнул мешком по руке Ивана, светец вылетел и погас.

– А, так, озоровать тут собрались, – уж не на шутку рассердился Иван.

Быстро слез, захватив с собой стонущего Сеньку, – ушел из сушилки.

Митька сбежал вниз – дверь приперта, пробовал в отдушину – голова пролезает, а плечи нет.

– Изобьют теперь нас, Пашка.

Как мыши в мышеловке, бегали ребята от одной отдушины к другой.

– Давай в окно!

Хвать Митька за раму – крепко прибита к косякам.

– А, чорт! – выругался Митька, обмотал мешком руку и с сердцем ударил в крестовину рамы.

Зазвенели стекла, вылетела крестовина на улицу. Митька выскочил в окно и пропал в темноте. Пашка был много меньше Митьки, насилу достал до окна, подтянулся на руках – глянул в темноту, – сердце так и замерло, а уж внизу слышны мужичьи голоса.

– С мельницы бегут, – подумал Пашка и забился в угол под пустые мешки.

II. В КАТАЛАЖКЕ

Утром по деревне передавалось из дома в дом: Козихинского Сеньку убили и ограбили мельницу, заготконторский хлеб украли.

– Украли... Знаем мы этих воров, – подмигивали мужики. – Зачем только парнишку-то своего пихал.

Проснулся Пашка от какого-то шума, мужичьих голосов. Открыл глаза и удивился: рядом с ним лежит чернобородый цыган, а подальше молодой цыган. Вчера ночью, когда его втолкнули в каталажку, он никого не заметил: было темно.

Темно и обидно. Обидно на Митьку: сам выскочил, а Пашка попался.

Бить его хоть и не били, но Козихин потаскал Пашку за волосы, и сейчас голова-то точно ошпарена, дотронуться больно.

Пашка подошел к окошечку. Козихин сидит за столом, красный, с сердцем говорит мужикам:

– Так оставлять нельзя... Скоро среди бела дня будут разбойничать... Нет, в Советском государстве этого не должно быть. Свистуну одна дорога – в тюрьму, а этого сопляка – в колонию.

– Выпороть надо – закаются, – сказал дядя Василий: – вольны больно стали.

– Оно, конечно, поучить надо бы, как по-старому.

– Нельзя бить, граждане, – вмешался милиционер: – на то есть закон... По глупости больше, а не со зла.

– За глупости-то вот и учат.

Допрашивали Пашку – куда делся Митька, кто изувечил Сеньку, где свинину брали. Но от Пашки много не узнали. Долго шумели мужики и присудили – отдать Пашку Силантию, мужику бездетному.

– Мужик он строгий, поблажки не даст.

– Пойдем, – сказал Силантий Пашке, – только смотри – у меня не шкодить!

Тетка Марфа, жена Силантия, встретила ворчанием появление Пашки, но дядя Силантий резко оборвал ее:

– Буде... привел, значит надо... Помощником тебе будет по хозяйству.

III. В ЧУЖИХ ЛЮДЯХ

У Силантия ладно было бы жить, только тетка Марфа никакого отдыха не давала Пашке.

Лишь петухи пропоют, где самый бы сон, а уж Пашка чувствует – голова его по подушке болтается, как шарик на колотушке. Через силу открывает глаза – никого не видно, только кто-то за плечо трясет, а из темноты голос Марфы:

– Чего дрыхнешь, не к теще приехал. Иди, подбрось соломы коровам.

Ах, как не хотелось с теплых полатей на холодный двор!

Когда Пашка заходил к корове с охапкой соломы и пинал ее ногой, корова мычала, не хотела вставать.

– Мне тоже не хотелось, да будят... «цыля»! – толкал он ногой сильнее.

Корова неохотно поднималась и с мычанием переходила на другое место.

Заперев стойку, Пашка зарывался в солому и засыпал.

Уж утром, совсем светло, дядя Силантий, заметив торчащую из соломы ногу, вытаскивал Пашку:

– Иди скорее, тетка Марфа тебя ищет – картошку есть.

Только Пашка в дверь, а уж тетка Марфа встречает:

– Только бы дрыхнуть... дармоедов корми вас тут... На, чисти картошку!

Пашка садился к чугуну, дул на горячую картошку и, сковыривая ногтями кожуру, обжигал пальцы,

– Тетка Марфа, так бы есть, горячую-то и неочищенную хорошо.

– Чисти, знай, лодырь. Наказанье мне с тобой. А корыто свиное где?

Пашка бежал за корытом и, пока тетка Марфа сыпала отруби, бросала куски, очистки, Пашка ждал и думал: «сбежать бы, не люблю эту муторню».

– Никак дядя Силантий зовет? – хитрит Пашка.

– Никто не зовет, мешай, знай!

– Пашка! – кричит Силантий со двора.

Как бомба вылетает Пашка во двор, а там уж Карька готов – по воду на Симан.

Вот это его работа – мужичья.

Проезжая мимо своей заколоченной избы, Пашка каждый раз думал: «Развалится изба-то, пока расту. А и пусть... новую выстрою, лучше этой, лучше Силантьевой, ох, лопнет со злости тогда тетка Марфа, ей бо...».

Пашка не особенно сердился на Марфу даже и тогда, когда она его и в шею толкнет или в зубы.

«Ладно, – думал он, – побольше вырасту – сдачи буду давать, отстанет».

Пашке казалось, что он растет с каждым днем и что уж скоро будет большой, наплевать ростом мал. Есть которые совсем не растут.

IV. ИЗ-ЗА ПРАЗДНИКА

Приближался годовой праздник. У ребят забота – где достать денег на гостинцы? Изворачивались всяко, а на подсолнухи, пряники раздобывали. Накануне праздника уж хвастались:

– У меня 100 рублей, а у меня 250, – и показывали друг другу серые, как бутылочные ярлычки, «дензнаки».

Пашке похвастать было нечем – ни ярлычка!

– У меня дома и на папиросы хватит, – хвастал Пашка.

– Вре?! Покурить дашь? – приставали ребята.

– Дам, только тетке Марфе ни слова, за табак прибьет.

Тетка Марфа скребла пол, суетилась, убиралась, дядя Силантий на сходке.

После обеда собралась она в кооператив – чайку к празднику захотелось купить, да сахару, может, привезли.

Заглянула на чердак, где были яйца приготовлены для обмена, да так и ахнула: ни яиц, ни корзинки.

«Не иначе Пашка, – подумала Марфа, – больше некому: – вот ворина-то! Ну, постой же, проучу его, негодяя».

Пришел Пашка из паскотины, уставший.

– Нету лошади, всю паскотину исходил.

– Куда корзинку девал? – набросилась на него Марфа.

– Какую?

– С яйцами, какую... бесстыжий... говори сейчас... Копила, копила, а он вон что!.. Иной бы за хлеб-то каждый бы день в ноги кланялся, у-у, стервец! – и тетка Марфа, не слушая Пашкиных оправданий, оттаскала его за волосы.

– Вон, чтобы тебя не было!.. – Марфа захлопнула дверь и скрылась за ворота.

Не успел Пашка что-либо предпринять, как Марфа вернулась вместе с Силантием.

– Вот, полюбуйся, вора приютили!

Дядя Силантий пришел злой, видно, много наговорила тетка Марфа.

– Ты что это – шкодить? Тебя кормят, одевают, а ты чего... У-у! – дядя Силантий выругался и замахнулся на Пашку уздой.

Пашка от страха прижался к стенке.

– Иди за конем, да скоро... без лошади не приходи, изобью... На! – и Силантий бросил в Пашку уздой. Железные удила звякнули о Пашкину голову, и слезы сами брызнули из глаз.

– Не дерись! – с трудом выговорил Пашка, – где его, коня-то, взять... всю паскотину исходил...

– Исходил ты... яйца краденые продавал, а не коня искал... У, шкода несчастная!

Перед разгневанным Силантьем Пашка опять себя почувствовал маленьким.

Ходит Пашка по паскотине, а у самого обида на сердце. А тут Карька точно провалился сквозь землю. В поле не выбежал ли? В поле у самых ворот цыган сидит, около него лошаденка на привязи, ледащая.

– Дяденька, не видал ли карей лошади?

– Карька? На спине подпарина?

– Да, да, подпарина от седелки, на ляшке мета такая, вот загогулина, – и Пашка выводит в воздухе пальцем.

Цыган подумал, сузил свои черные глаза, как будто спрятал их от Пашкиного взора, ткнул рукой в сторону.

– Твой конь... туда, мужик увел.

Недалеко в кустах заржала лошадь.

– Будто Карька, – встрепенулся Пашка.

– Нэ, нэ, Карька... твой Карька сэчас мужик по этой дороге повел.

– Не догнать?

– Зачем не догнать... возьми мой лошадь и догонишь... Нэ зэвай... Отдавать нэ будет – мэнэ крыкни...

Цыган подсадил Пашку на коня.

– Вот по этой дороге гони.

Пашка повеселел. Забылась обида, одна мысль у Пашки: Карьку догнать!

– Вот цыгане-то какие бывают, не все воры... своей лошади не пожалел.

Пашка вглядывался вдаль – никакого мужика не видать.

– Неужто угнал? Ну, да Карька-то вон какой, не как эта... Нно! – кричал Пашка, подхлестывая лошадь поводом. Лошадь махала хвостом, не желая увеличивать шага.

В стороне от дороги Пашка заметил мужика с лошадью.

– Вон куда махнул, это чтоб следы замести.

– Я тебе покажу лошадей красть! – кричал Пашка, направляясь прямо по полосам.

Мужик, на удивленье Пашки, не бежал прочь, а стоял и ждал.

– Ты что же, пащенок, хлеб топчешь... дороги не знаешь?

У Пашки вся храбрость пропала – не Карька.

– Дяденька, тут мужик не прогонял лошади?

– Никакого мужика здесь не было. Да ты где Митряхиного коня-то взял? он с самого утра ищет...

– Это цыганова лошадь, он мне дал вора догнать.

– Какого цыгана?

– Да вон он там, у паскотинских ворот.

– Там... Ай-да туда! – и мужик быстро отвязал свою лошадь, вскочил на коня и прямиком, по хлебу, погнал лошадь.

У ворот цыгана не оказалось.

– Где же твой цыган? Молодой, а туда же путать, – укорял мужик Пашку.

– Митряха! – закричал он.

– А-а! – донеслось из лесу.

– Сюда-а! Конь нашелся!

Пашка ничего не понимал: куда делся цыган? Вспомнил, что за кустом лошадь ржала, хотел бежать туда, а мужик схватил его за ворот:

– Куда, удирать хочешь? Подожди, парень.

– Там лошадь ржала, как будто Карька, голос схожий.

– Пойдем, коли, вместе.

За кустом свежие следы, а лошади нет.

– Ты уж не с цыганом ли орудуешь, парень? Ты чей?

– У Силантия живу... Вороновский...

– Ай-да в деревню... что-то мне подозрительно... Черти... пакостники... – заругался мужик и взял у Пашки поводья: – за гриву держись.

Чувствует Пашка, что дело не ладно – дрожь какая-то напала, в висках токает.

– Ох, и попадет... Мужики озлятся... еще изобьют.

«У, шкода», – вспомнился ему замах дяди Силантия, и Пашка даже прижался к лошадиной шее.

Змейкой вьется лесная тропка от паскотинских ворот через лог, прямо к кузницам.

Мужик оглядывается на Пашку, точно угадывает его думы, а у Пашки одно на уме: бежать.

Только бы сворачивать к логу, заартачилась мужикова лошадь, – через канаву боится, крутит хвостом, в сторону воротит, в кусты.

– Куда тебя нелегкая несет! – ругался мужик и выпустил повод Пашкиной лошади.

Надоело, видно, тянуться ей за мужиковой лошадью, почувствовав свободу – остановилась.

Пашка спрыгнул с лошади – и назад, за кусты. Отбежал немного, остановился.

Слышал, как мужик ругался:

– Сбежал таки... сразу видно, что вор, цыганов подрушный.

– Митряха-а! – раздавалось по лесу.

Откликался ли Митряха, Пашка не слыхал, так как изо всех сил улепетывал в сторону от деревни – к Симану.

V. НА ВОЛОСОК ОТ СМЕРТИ

Воет ветер над Симаном, гнет деревья на острову. Пашка лежит под кустом, на крутом берегу и не замечает, как разыгрались волны, гоняются друг за другом, озоруют с лодками, привязанными у причала. Его отвлекла надвигающаяся туча.

«Кабы гроза сейчас, да ливень на деревню, а то молния бы... в Козихинский дом... Эх, запылал бы!»

Пашке будто бы полегчало от такого желанья, точно отплатил своему обидчику.

А Козихина он считал своим врагом и виновником всех своих бед. Особенно крепко затаилась обида, когда Козихин прогнал от склада, не дал посидеть и погреться на солнышке. А Пашке тогда так было хорошо и весело.

Когда он будет комиссаром, то непременно прогонит Козихина из заготконторы, непременно.

Пашке представилось, что как он явится к Козихину в дом, поднимет половицы, а там напрятано всякого добра – и заготконторского и своего, прежнего.

Недаром мужики на деревне кивали на Козихина и тихонько передавали, что половина разверстки Козихину пойдет. А сказать боятся, потому Ванька в городе комиссар.

Накрапывавший дождик вывел Пашку из комиссаровского состояния.

«Промочит» – думает Пашка, и забрался в самую середину куста.

Перед ним опять всплыла его невеселая жизнь.

«Цыган еще тут подвернулся, обманщик, краденую лошадь подсунул. Еще дядя Силантий подумает, что и Карьку я цыгану отдал. Да, в деревню итти и думать нечего! Куда же итти? – размышлял Пашка, – хоть топись»!

«А и утоплюсь, всем на зло, вот... пусть знают»...

Пашка вытянул шею, посмотрел с обрыва в бушующие волны.

«Ох, и страшно! Если бы кто столкнул в воду, и кричать бы не стал... окунулся бы с головой, набрал бы воды полон рот и готов».

Отполз от обрыва подальше, а в голове одно – утопиться.

«Эх, разбежаться разве, да с обрыва... Потом он будет утопленником, выбросит его где-нибудь на острове, далеко от деревни, распухнет... никто и не узнает, что это Пашка».

Нет, Пашке нужно, чтобы вся деревня узнала, что из-за них он утопился.

Мрачные Пашкины мысли были прерваны каким-то шумом, доносившимся из-за острова.

– Неужели пароход? – Пашка вскочил, прислушался, – и действительно между порывами ветра ясно слышалось шлепанье парохода.

– Уехать бы, куда-нибудь далеко, на край света...

Скоро из-за кустов острова тихо вышел пароход.

Пашка знал почти все пароходы, плавающие мимо их деревни: «Власть Советов», «Урицкий», «Пролетарий», «III Интернационал» и др., но этого парохода он еще не видал.

– Не иначе – новый...

Но как ему перебраться через Симан, на Телячий остров, где была пристань?

А Симан, точно на зло Пашке, еще с большей яростью наскакивал на берег, выл: Не пущу-у!

Пашке видать и перевоз деревенский и Яша-перевозчик с кем-то на берегу стоит, дивятся на Симан.

К Яшке нечего итти, ни за что не поедет и лодки не даст.

У Яши один ответ:

– На зло, милачок, нечего лезть, жизнь своя дороже... Обожди, уймется... Симан не любит, когда ему на зло...

С Яшей никто не спорит. Мужики довольны им, говорят, что Яша ни разу никого не опрокинул, ни разу почты не подмочил.

В голове промелькнула шальная мысль, от которой Пашка сначала похолодел, а потом бросило в жар...

Недалеко от обрыва, около плота, гремели цепями привязанные лодки...

В висках у Пашки стучало, в груди что-то мешало дышать.

– Эх! – вырвалось из Пашкиной груди. Пашка сжал кулаки и бегом бросился к лодкам.

На счастье – одна лодка была не на замке – только припутана цепью, кормовое весло привязано.

«Опять скажут вор, лодку украл, – подумал Пашка: – все равно, пускай говорят – больше не увидимся».

Симан как будто притих, точно поразился Пашкиным безумством.

Пашка не помнил, как отвязал лодку и оттолкнулся от берега.

Ветер, как с цепи сорвался, рвануло лодку, кругом завыло и целым потоком брызг окатило Пашку. Он едва удержался в лодке; куда-то исчезли и остров, и берег, и Пашка видал перед собой только темную глубину Симана да наскакивающие волны.

Стиснулись Пашкины зубы, как клещи, руки сжали весло, и лодка повернулась навстречу волнам.

То подпрыгивала лодка на высокий горб волны, то носом летела вниз, чтобы прыгнуть опять на новую волну.

Чувствует Пашка, что не одолеть ему реки, берега так далеко, что до них никогда не доехать.

– Помогите! – крикнул Пашка изо всей силы, но голос его настолько оказался слабым, что он сам едва его расслышал.

Налетевший большой вал повернул лодку, вышиб из рук Пашки весло, а бежавшая следом волна окатила его с головой и затопила наполовину лодку.

Не растерялся Пашка, схватился за борта и решил не выпускать из рук лодку, если даже и перевернется.

Сквозь вой ветра будто слышится крик, оглянулся, а перевозчик Яшка, без шапки и без пояса, стоя в лодке, несся к Пашке, размахивая веслом.

Пашка сначала не поверил, думал, что это кажется, но когда Яков заехал вперед и вынул из лодки веревку – Пашка весь затрепетал от радости: «Не утону!.. Яков тут».

– Держи! – крикнул Яков и бросил Пашке веревку.

Пашка схватил веревку, и лодка потянулась за Яшей – к Телячьему острову, где волны были меньше.

Вот и остров. Лодки ткнулись носами в песчаный берег.

– Ты чего же, беспутный, в такую непогодь кататься вздумал? Али топиться захотел – жизнь надоела? Дурак, ты бы лучше уж без лодки с обрыва вниз головой и крышка...

В голосе Якова не было злобы, и все эти жесткие слова были не обидны Пашке.

– Спасибо, дядя Яков, побольше буду, отплачу тебе.

– Ах ты, материн сын, да что Яков за деньги что ли на гибель шел, дурак ты, дурак и есть... отплачу тебе!!

Яков чувствовал себя победителем, сильным. Грудь наполнилась радостью.

– А и молодчина ты, ей богу, толк из тебя выйдет, – хлопнул Яша Пашку по плечу. – Что ж тебя Силантий что ли послал?

– Нет.

– Так что же, сам удумал?

– Да.

По ту сторону острова свистнул пароход.

– Подождем пассажиров... да и ветер к тому времени стихнет.

Пашке хотелось пожаловаться Яше, рассказать ему, что он задумал, да не знал с чего начать.

– Дядя Яков, а ты в городах бывал?

– Много их исходил, все одно нашему брату спину гнуть хоть где.

Пашке не удалось поговорить с Яковом, так как с парохода тянулись пассажиры к перевозу.

Ветер стихал; Симан стал поспокойнее. Яша насадил целую лодку и отчалил. В Пашкину лодку тоже налезло полно и оттолкнулись от берега.

Пашка бегом побежал к пароходу.