Текст книги "Долина долгих снов"

Автор книги: Павел Загребельный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Дмитрии Петрюк возвращается в Киев

Петрюк сидел у приёмника и крутил ручку вариометра. Он приходил в чайхану с утра, заказывал себе завтрак, пил чай, потом садился к радиоприёмнику и начинал искать музыку. От этой музыки у чайханщика Ибрая Абдумомунова уже гудело в голове, но законы гостеприимства не позволяли даже намекнуть на то, что приезжий надоел хозяину, и поэтому Ибрай вынужден молча слушать и отчаянную трескотню, и хор Пятницкого, и оркестр Утёсова, и концерты скрипачей, от которых чайханщика клонило ко сну. В конце концов он не так беспокоился о собственной голове, как о приёмнике. Этот небольшой ящичек из полированного дерева Ибрай включал только для особо уважаемых посетителей, он берёг его, как берегут в колхозе чистокровных скакунов, а тут вдруг драгоценный радиоприёмник заставляют работать двенадцать часов в сутки! Чайханщик попробовал схитрить. Он подошёл к Дмитрию, изобразил на своём лице величайшее удовольствие, которое он, мол, испытывал от слушания беспрерывных концертов, и сказал:

– Товарищ инженер (неизвестно почему, он решил, что Петрюк инженер, и упорно называл его этим именем), дорогой товарищ инженер! Может быть, ты выпьешь чашечку чаю с ферганским урюком? Мой знакомый только вчера приехал из Маргелана, привёз хороший урюк. Золотой урюк!

Но Петрюк совсем не испытывал желания объедаться урюком, пловом или гошкийдой. Он был точен, как часовой механизм. Завтракал в девять, обедал в четыре, а вечером пил чай с санзой. Он объяснил чайханщику, что жевать целый день – вредит здоровью, что у него есть режим и что он, Петрюк, больше всего заботится о том, чтобы соблюдать этот режим.

– А музыка – тоже режим? – осторожно спросил Ибрай.

– Музыка – это от скуки. Понимаешь, что такое скука?

Ибрай этого не понимал. С самого своего рождения он не помнил ни одного дня, когда бы оставался без работы, а человек, занятый делом, никогда не скучает.

– Разве ты можешь это понять? – махнул рукой Дмитрий. – Я жил в большом прекрасном городе, а сейчас попал в такую дыру.

– Дыру? – удивился Ибрай. – Ты говоришь, наш аил – дыра? А ну, прекрати, пожалуйста, музыку. Не крути так ручку, а то испортишь приёмник. Я за него расписывался.

– Ах, подумаешь, какая большая ценность! – презрительно воскликнул Петрюк и так покрутил что-то в приёмнике, что тот только задребезжап.

Ибрай медленно приблизился к Дмитрию и, заложив за спину руки, остановился в трёх шагах от «любителя» музыки. Он был очень высокого роста, Ибрай Абдумомунов. Старенький фронтовой китель едва сходился на могучей груди чайханщика, а его ноги в широких лёгких шароварах, заправленных в мягкие, как чулки, сапоги без каблуков, упирались в пол чайханы, как каменные колонны. Ибрай мог бы вышвырнуть вон отсюда этого сухоносого «инженера», как котёнка. Он мог бы сказать ему несколько таких язвительных слов, что тот не знал бы потом, куда деваться от стыда. Ибрай мог бы разгневаться, покраснеть, раздуть ноздри своего короткого, но крепкого и красивого носа. Но он помнил, что хозяин не имеет права оскорблять гостя. Достаточно уже того, что он, Ибрай Абдумомунов, потерял на минуту терпение и, кажется, наговорил грубостей. И потому чайханщик молча стоял перед Петрюком, надеясь, что тот сам поймёт нетактичность своего поведения.

В это время зашёл в чайхану старик Токтогул.

Он был в своей чабанской меховой шапке, в которой его привыкли всегда видеть в аиле, широкие плечи облегал тот самый старый ватный чапан, который защищал плечи Токтогула и в прошлом и в позапрошлом годах. Всё так же задорно, как всегда, торчала на лице старика белая редкая бородка. И лицо у Токтогула было такое же невозмутимое, спокойное, чёрное от горного солнца и ветров, без единого грамма лишнего мяса на острых скулах.

Но в глазах у старого Токтогула было столько тревоги, растерянности и скорби, что Ибрай, забыв о всякой сдержанности и чинности в разговоре с таким почётным посетителем, как известный на всю Киргизию чабан, воскликнул:

– Что случилось, дорогой Токтогул? Не заболел ли ты? Не погибла ли твоя отара от какой-нибудь беды?

– Где тот человек, что пришёл с гор? – вместо ответа спросил Токтогул.

– Ты спрашиваешь об инженере? – догадался Ибрай. – Так вот он сидит перед тобой.

– Я вижу спину, а не лицо, – ответил старик.

– А вам хочется посмотреть на моё лицо? – засмеялся Петрюк, поворачиваясь к чабану. – Здравствуйте, дедушка!

– Ты скажи мне, куда девался Увайс? – уставился на него Токтогул.

– Увайс? Я же вам уже говорил при встрече на пастбище. Они пошли дальше в горы разыскивать какие-то цветы, а я вывихнул ногу и…

– Может, ты бы сел, уважаемый Токтогул, – несмело предложил Ибрай. – Длинный разговор, как длинная дорога – его не выстоишь.

– Не мешай мне, Ибрай, – отмахнулся от него чабан. – Пусть сначала ответит этот человек, спустившийся с гор. Куда девался Увайс?

– С таким же успехом я могу спросить у вас, – развёл руками Петрюк. – Они направились вверх, я спустился вниз – вот и всё, что мне известно.

– Ты покажешь свои документы Джетыкашкаеву, нашему уполномоченному милиции, – твёрдо сказал Токтогул. – Мы должны знать, кто ты такой. потому что ни мой Увайс, ни твои товарищи не вернулись с гор, а прибежала только Битка. И она плачет. Ты понимаешь, Ибрай, что это значит, если Битка плачет!

– О, – вздохнул Абдумомунов. – Как не понять, драгоценный Токтогул. Если Битка плачет, то может заплакать и человек.

– Так возьмите охотников, сходите узнайте, может, действительно мои друзья и ваш внук попали в беду, – сказал Петрюк.

– А ты? Ты же знаешь, куда они пошли. Разве ты не пойдёшь разыскивать своих товарищей? – удивился чабан.

– Я ведь вам сказал уже, что у меня нога… – скривился Дмитрий. – И кроме того я должен немедленно вылететь в Киев, чтобы сообщить нашему профессору о несчастье.

И, демонстративно прихрамывая, он вышел из чайханы, оставив старого Токтогула наедине с его горем.

Петрюк спешил. Уже через день он был во Фрунзе, а ещё через два дня ехал из Киевского аэропорта к себе домой.

Однако тот, кто подумал бы, что Петрюк спешил в Киев, чтобы как можно скорее сообщить профессору Бойко о несчастье в горах, глубоко ошибся бы.

Ни в тот день, когда он прибыл самолётом в столицу Украины, ни через день, ни даже на третий день Петрюк не пошёл к Ивану Терентьевичу. Он исчез в большом городе, как иголка в копне сена, и можно было подумать, что студент Киевского университета Дмитрий Петрюк ещё не возвращался в свой город и до сих пор блуждает где-то по заснежённым сыртам Тянь-Шаня.

В субботу после полудня кто-то из студентов показал профессору Бойко номер молодежной газеты, где было написано об исчезновении на Тань-Шане трёх киевских студентов. В воскресенье почтальон принёс Ивану Терентьевичу прямоугольный синий конверт с почтовым штемпелем города Фрунзе.

Иван Терентьевич торопливо разорвал конверт и развернул листок белой твёрдой бумаги.

Он хорошо помнил этот почерк. Недаром же всю жизнь ему приходилось иметь дело с рукописями. Эти круглые, выведенные спокойной рукой буквы принадлежали не кому иному, как Максиму Кочубею.

Максим писал:

«Дорогой Иван Терентьевич!

Заранее прошу прощения за то, что вместо строгого научного отчёта о результатах работы нашей маленькой экспедиции я обращаюсь к вам с этим совершенно интимным письмом.

Дело в том, что все поиски долины Подковы и цветов Неба оказались напрасными – очевидно, мы имеем дело с обыкновеннейшей легендой. Поэтому, по моему предложению, экспедиция закончила свои поиски фантастического мира. Дмитрий Петрюк возвращается в Киев, так как он серьёзно повредил ногу. Мы же с Полей решили ещё задержаться здесь на некоторое время, пожить среди чабанов, подышать волшебным воздухом Тянь-Шаня. Очень сожалеем, что нам не удалось найти долину Подковы, но что ж поделаешь! На турбазу нам теперь стыдно возвращаться, поэтому ни Дмитрий, ни мы там уже больше не будем.

Пишу в горах, положив этот лист бумаги на камень, поэтому моё письмо вышло таким сумбурным, а почерк таким растрёпанным.

Примите наш самый сердечный привет. Ваши ученики Максим Кочубей и Полина Онуфриенко».

– Что вы на это скажете, Иван Терентьевич? – спросил сам себя профессор. – Неожиданность за неожиданностью. То они исчезли, то они дышат горным воздухом. Кому же верить?

А в это время на другом конце города Дмитрий Петрюк тоже читал письмо, на конверте которого также стоял почтовый штемпель города Фрунзе. Письмо было короткое, всего три строчки.

«Дорогой Дима!

Поздравляю тебя с благополучным возвращением домой. Расти большой и не кашляй. С уважением Дмитрий Петрюк».

– Значит, профессор тоже получил уже письмо, – подумал Петрюк, поднося зажжённую спичку к своей цидулке.

Андрейка становится криминалистом

На другой день, в десять часов утра, по лестнице, ведущей в квартиру профессора Бойко, неторопливо поднимался высокий юноша. Правой рукой он опирался на толстую палку, левой всё время держался за перила, но и это ему мало помогало, так как он поднимался очень медленно. Даже беглого взгляда было достаточно, чтобы заметить, с каким трудом переставляет юноша свою левую ногу, как он перетягивает её со ступеньки на ступеньку, непослушную, одеревяневшую, неподвижную, как протез. Возле двери с табличкой «Бойко И. Т.» юноша остановился, долго вытирал вспотевшее лицо, потом глубоко вдохнул воздух и нажал кнопку звонка.

Дверь открыл Андрейка. Он ошеломленно заморгал, отступил немного назад, потом стремительно повернулся и побежал в комнаты, выкрикивая:

– Дедушка, Дмитрий приехал! Дмитрий с Тянь-Шаня!

Иван Терентьевич вышел навстречу гостю, встревоженный и растерянный и, даже не поздоровавшись, сказал:

– Петрюк? Вы? А Кочубей и Онуфриенко тоже приехали?

Он тут же заметил неестественно прямую ногу Петрюка и спохватился:

– Простите, у вас что-то с ногой, а я сразу со своими расспросами. Прошу ко мне, прошу.

Петрюк прошёл в профессорский кабинет, удобно устроился в низком кресле с мягкой спинкой, положил палку возле своей прямой, как костыль, левой ноги и глухо произнёс:

– Я узнал ужасную новость в дороге…

– Вы о чём? – всё ещё не желая отказаться от надежды на возвращение Максима и Поли, спросил профессор.

– Вот об этом, – сказал Дмитрий, вынимая из кармана тот самый номер газеты, в котором было напечатано трагическое сообщение.

– Вы считаете, что с ними могло что-то случиться? – воскликнул профессор.

– К сожалению, – вздохнул Петрюк. – Если бы не моя нога, я бы не оставил их. Они оба такие неосмотрительные, такие несерьёзные.

– Но что у вас с ногой?

– Пустяки: вывих. Но по горам лазить трудно. Да что по горам: я едва взобрался к вам на второй этаж.

– Надо было бы полежать.

– Как же я могу лежать, когда такое несчастье с товарищами! Вот только заехал с аэродрома в клинику, завёз домой вещи – и прямо к вам.

– Видите, – сказал профессор, – я уже хотел было вылететь в Киргизию, но вчера получил письмо от Кочубея.

– Письмо? – живо переспросил Петрюк. – Что же он там пишет?

– Он пишет, что они решили отдохнуть где-то на пастбищах и потому не возвратятся на турбазу.

– Не возвратятся, – печально вздохнул Дмитрий и рассказал профессору о том, как прибежала с гор осиротевшая Битка.

– Выходит, – сказал профессор, что уже тогда, когда письмо шло в Киев, Максима и Поли не было в живых?

– Ну, к чему такие предположения, Иван Терентьевич! – воскликнул Петрюк. – А вдруг они живы-здоровы?!

– Будем надеяться. Но как бы там ни было, я должен сегодня же лететь в Киргизию. В их несчастье прежде всего виновен я.

– Совсем не вы, а я, – поднялся с кресла Дмитрий. – Ведь это я уговорил их поехать на Тянь-Шань.

– Я должен был вернуть вас с дороги, – не соглашался профессор.

– Мы бы не вернулись, – упрямо стоял на своём Петрюк. – И именно потому, что главный виновник всего – я, я и пришёл к вам просить разрешения поехать вместе с вами на розыски Максима и Поли

– А ваша нога?

– О, мне сказали в больнице, что ещё три-четыре дня – и уже можно будет ходить почти свободно.

– Я бы всё-таки вам не советовал, – попробовал отговорить Дмитрия от его намерения Иван Терентьевич.

– Нет, нет, моё место там и только там! – решительно запротестовал Петрюк.

– Ну что ж, я подумаю, – пообещал профессор. – А сейчас я позвоню на аэродром.

Однако выяснилось, что нужный им самолёт будет только завтра утром. Это ещё больше взволновало Ивана Терентьевича, и он стал звонить всем своим знакомым, сообщая о несчастье и прося помочь ему как можно скорее вылететь из Киева. Но из этого ничего не вышло.

– Что ж, – развёл руками профессор, – тогда до завтра. Приезжайте прямо на аэродром. О билетах я позабочусь. Но смотрите, чтобы с ногой всё было хорошо!

– Будьте спокойны, Иван Терентьевич, всё будет хорошо! – весело воскликнул Петрюк и захромал к выходу.

Профессор сам закрыл за ним дверь и несколько минут стоял, прислушиваясь к постукиванию палки по каменным ступеням, хотя вряд ли он слышал это постукивание, так как его голова была занята совсем другими мыслями. Вывел его из задумчивости звонкий голос Андрейки.

– Дедушка! – кричал внук. – Идите-ка сюда, посмотрите!

– Что там ещё? – усмехнулся профессор и направился в столовую, у окна которой стоял внук.

– Смотрите, смотрите, – прошептал тот. Иван Терентьевич подошёл к окну, посмотрел вниз на улицу и не поверил своим глазам. По тротуару, весело помахивая толстой палкой, быстро шагал Дмитрий Петрюк, и даже самый опытный врач не мог бы сказать, что минуту назад у этого юноши была больная нога.

– Гм, – пробормотал профессор, – странно, очень странно. Что ты на это скажешь, Андрейка?

Но непоседливого внука уже не было возле учёного деда. Иван Терентьевич не отрывал взгляда от Петрюка, пока тот не завернул за угол. Профессор пошёл в свой кабинет. Он хотел ещё раз прочитать письмо, полученное от Максима, и уже достал из ящика стола очки, как вдруг заметил, что письмо куда-то исчезло.

Иван Терентьевич хорошо помнил, что вчера положил письмо на стол, мог даже точно сказать, что именно лежало рядом, но ни там, куда он его положил, ни в ящиках стола письма не было. Куда оно могло деваться?

– Андрейка! – позвал профессор внука. – Ты ничего не брал у меня со стола?

– И зачем бы это я брал что-то у вас со стола? – ответил из соседней комнаты Андрейка.

– А всё-таки, – настаивал Иван Терентьевич. – У меня пропало письмо от Кочубея. То самое, что я тебе вчера показывал.

– Может, вы его отдали Дмитрию, – высказал догадку Андрейка.

– Нет, я Петрюку письма не давал. Не показывал даже, насколько помню.

– Так, может, он его просто сам взял?

– Не говори глупостей, Андрейка, – рассердился Иван Терентьевич.

Андрейка обиделся и умолк. Профессор ещё некоторое время искал среди своих бумаг потерянное письмо, потом надел шляпу, взял портфель и ушёл из дому, сказав Андрейке:

– Если кто-нибудь будет спрашивать, скажи, что я пошёл за билетами и скоро вернусь.

Но вернулся он не скоро, как обещал, а лишь вечером, весь увешанный пакетами и свёртками.

– Накупил на дорогу, – виновато пояснил он внуку, который открыл дверь.

Профессор имел привычку после обеда часок подремать, но сегодня об этом не приходилось и думать. К тому же Ивана Терентьевича уже ждал в кабинете Андрейка.

– Ну, – садясь за стол, шутливо проговорил профессор, – по какому делу вы зашли ко мне глубокоуважаемый Бойко-младший?

– Прежде всего я хочу возвратить вам письмо, – сказал Андрейка и положил на стол письмо которое напрасно искал сегодня профессор.

– Письмо? От Максима Кочубея? – удивился Иван Терентьевич. – Но где ты его нашёл?

– Оно было у меня.

– Ты его…

– Украл, – смело подсказал Андрейка.

– Очень романтично, – деланно засмеялся профессор. – И что же дальше?

– Кроме того, я должен вам сказать, – продолжал Андрейка, – что я вот уже год как изучаю графологию.

– Что-что-что? – переспросил профессор. – Ты сказал: графологию?

– Да, графологию, – подтвердил Андрейка. – Мне очень нравится и ваша наука, но палеография мало интересна для меня, мёртвая какая-то.

– Вполне достойное занятие для внука профессора Бойко! – саркастически усмехнулся Иван Терентьевич. – А знаете ли вы, юноша, что графологической экспертизе до точной науки так же далеко, как от Земли до планеты Плутон?

– Напрасно вы так говорите, – не сдавался Андрейка. – Вы просто не интересовались историей криминалистики.

– Ого! Передовой внук сейчас будет поучать отсталого деда!

– И совсем я не хочу поучать. Я просто напомню вам об одном случае. В 1868 г. на лейпцигской книжной ярмарке появились подделки драгоценных старинных рукописей, и эти подделки были настолько совершенными, что их жертвой стал даже такой известный специалист, как французский академик Шаль. Он тоже, как и вы, не верил в существование такой науки, как судебная графология, пока судебные эксперты не доказали ему, что он приобрёл поддельные рукописи.

– Следовательно, ты хочешь сказать, что в моей библиотеке тоже есть поддельные рукописи? – спросил профессор.

– Речь идёт не о рукописях, а о письме от Максима Кочубея. Я произвёл графологическую экспертизу этого письма и убеждён в том, что его писал не Максим.

– А кто же?

– Ну, этого я наверное сказать не могу. Но ясно то, что Максим не писал письма.

– Доказательства! Какие у тебя доказательства? – заинтересовался профессор. – Вот у меня на полке лежит курсовая работа Максима Кочубея, и почерк в ней, насколько я мог заметить, ничем не отличается от почерка, каким написано письмо. Месяц тому назад Кочубей прислал из Киргизии ещё одно письмо, и почерки одинаковые.

Иван Терентьевич поднялся, чтобы найти курсовую работу и первое письмо Кочубея, но Андрейка предупредил его.

– Не ищите, – сказал он. – И курсовая работа, и первое письмо тоже у меня. Вот они. Во-первых, обратите внимание на поля. У Кочубея поля всюду постепенно расширяются книзу, а в этом письме – наоборот: вверху поля шире, а внизу вдвое уже.

– Доказательство слишком незначительное, чтобы его принимать во внимание, – сказал профессор.

– Во-вторых, строчки. У Максима все строчки строго параллельны. В письме они загибаются вверх.

– Он писал не на ровном столе, а на камне, – напомнил профессор.

– Хорошо. А что вы скажете о знаках препинания? У Кочубея они везде расставлены ниже строчки, а в письме старательно выведены на одном уровне с нижним краем букв. А он же писал не на ровном столе, а на камне.

– По двум запятым ещё нельзя установить автора письма, – сказал профессор. – Ваша графология, молодой человек, слишком бездоказательная наука, если можно применить к ней такое звучное слово.

Но Андрейка и не думал сдаваться.

– Теперь переходим к вопросу о связности почерка, – заявил он. – У Кочубея почерк имеет наибольшую связность, т. е. Максим пишет в один приём по пять, а то и больше букв. В письме же буквы связаны между собой соединительными штрихами только по две-три. К тому же обратите внимание, как они соединены и как написаны. Пожалуйста.

В руках Андрейки появилась большая лупа, которую он сразу же подал Ивану Терентьевичу.

– Посмотрите на букву «о». Она всегда пишется одним движением пера, и потому чернила лежат ровным слоем на всей протяжённости буквы. Но в письме все буквы «о» написаны двумя движениями, так, словно их вырисовывали, чтобы придать им соответствующую форму. Буква «ф» пишется двумя движениями, а в письме она написана тремя.

– И что ты думаешь? – поднял голову профессор.

– Я ничего пока не думаю, – ответил Андрейка. – Для меня ясно одно: письмо подделано. Кто его подделал – неизвестно. Очень вероятно, что Петрюк.

– Почему именно Петрюк?

– А кто ещё мог это сделать? Ведь ни у кого нет образцов почерка Максима, и никто вообще не знает Максима там, на Тянь-Шане. Потом мне кажется подозрительным это возвращение Петрюка. Почему он возвратился один? Оставил товарищей? Он говорит, что вывихнул ногу. Но мы с вами видели, что нога у него, должно быть, здорова, раз он так бежал по улице.

– Тогда почему же он так охотно согласился ехать на розыски Максима и Поли? И даже не согласился, а сам просил меня взять его на Тянь-Шань.

– Можно позвонить ему домой и спросить об этом у него, – сказал Андрейка, – Я знаю только, что письмо подделано.

Иван Терентьевич снял трубку телефона и стал набирать номер.

– Что же ему сказать? – бормотал он. – Алло! Кто это? Вы, товарищ Петрюк? Это Бойко. Хотел вас порадовать. Билеты уже у меня в кармане. Завтра в шесть утра нас ждёт самолёт. Что-о? Вы не сможете поехать? Одну минуточку.

Профессор закрыл ладонью трубку и шёпотом обратился к Андрейке;

– Он отказывается от поездки!

– Я так и знал! – подпрыгнул Андрейка. – Тогда я поеду с вами, дедушка!

– Ну, ну, – махнул рукой профессор и снова заговорил в трубку: – Но что с вами? Нога? Доктора не позволяют? Ай-ай, как это неприятно. В таком случае я сейчас приеду проведать вас. Какое же беспокойство! Я вызову машину и через полчаса буду у вас.

Профессор положил трубку и посмотрел на внука.

– Одевайся, Андрейка, – решительно приказал Дед. – Ты поедешь со мной. Если выяснится, что Петрюк действительно подделал письмо, то я без него на Тянь-Шань не поеду! Я ему покажу! Я его ещё под суд отдам!

Таким сердитым своего дедушку Андрейка ещё никогда не видел. Не время было сейчас проситься на Тянь-Шань, хотя ничего мальчику так не хотелось, как побывать в Небесных горах и принять участие в поисках исчезнувших студентов.