Текст книги "Самовывоз"

Автор книги: Павел Андреев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

Kiшкентай

…Если вы не слушаете радио – вы неинформированы. Если вы его слушаете – вы дезинформированы. Радио, как средство оперативного донесения информации, мощная сила, воздействующая на сознание. Это надо уметь – придать фактам более выгодную удобную форму и отражение, сообщить не всегда о том, что хотят услышать, а о том, о чем нужно сообщить. Мы едем уже почти час и если не считать мысленное перелистывание дембельского альбома в моей голове, то радио единственная альтернатива беспрестанному бурчанию Шаса на произвольные темы…

…Вот сейчас диктор пересказывает информацию о том, что размер мозга – всего два процента от общего веса тела, а потребляет он чуть ли не четверть всей энергии, вырабатываемой организмом. По одной из гипотез, озвучиваемой монотонным голосом диктора, мозг постоянно находится в динамическом равновесии, балансируя между возбуждением и торможением. Вот на это и уходит львиная доля потребляемой энергии – на поддержание системы в рабочем состоянии, в постоянной готовности. По другой гипотезе, мозг всё время занят прогнозированием ближайшего будущего с учётом прошлого опыта, для чего перерабатывает большие массивы информации. Особенно интригует тот факт, что эта загадочная активность мозга неравномерна, в ней есть приливы и отливы, хотя внешне в поведении отдыхающего человека или животного ничего не меняется…

Лишь десять процентов связей между нейронами в зрительной коре обезьян задействованы для восприятия зрительных стимулов. Чем заняты остальные девяносто процентов – неизвестно…

Сообщить не все факты, а те факты, которые нужно, чтобы они на вас как-то повлияли. Это манипулирование, оно и в жизни встречается, манипулирование, люди манипулируют друг другом. Шас слышит тоже, что и я, как и я, он думает об услышанном, но иначе, чем я. Свое мнение – как позиция. Рубеж – граница собственной компетенции.

Прикольно слышать, КАК думает человек – в реальном времени формирует мнение об интересующей его проблеме. Впившийся в Шаса информационный вирус становится «приемопередатчиком». Проявление концентрации вируса – «подселение» информационной сущности, такой же живой, как и мы, только другого уровня. И если происходит усиленная концентрация вируса, то он начинает заражать находящихся рядом людей или активизировать имеющийся в них вирус, изменять их состояние…

…Шас начинает говорить. Я делаю радио тише, потом вообще выключаю. Его речь посвящена теме твари, живущей внутри каждого из нас. Излагая мне свою собственную теорию, Шас проверяет, заселен ли я такой же, как он тварью или свободен – как новое дупло для дятла…

…Если бы не было языка, тварей не существовало бы. Поэтому, когда обнаруживаешь свою зависимость от каких-то слов, то, скорее всего, ты просто тело, которым управляют с помощью слов. Слово – это дыхание твари. Так тварь создает свою реальность. Она считает себя центром своей жизни. По сути, она является причиной всего, что происходит с нами. Но она может не осознавать этого. Тварь – это не поведение тела, в котором она живет. Тварь отстраняется от всего, что она делает или создает. Тварь, по своей сути, добра. Каждая тварь существует с хорошей целью. Все, что она создает для себя – создается с хорошей целью. Это делается для достижения чего-то и не происходит просто случайно. Тварь не всегда осознает, как она это делает. Но, в конечном счете, именно она делает это. Именно она воспринимает, мыслит, ощущает и намеревается. Тварь не беспомощная жертва случайных, не зависящих от нее, обстоятельств. Внешний объективный мир не более правильный, чем личная реальность самой твари. Тварь определяет свой мир. То, что существует для нее – и есть ее реальность. Тварь не осознает, чего она ожидает. Она просто действует или реагирует, как будто это реальность. А когда настоящая реальность действий твари оказывается другой, тварь вступает с ней в конфликт. Кто-то называет тварь «личностью», кто-то – «подсознанием», кто-то – «эго», кто-то просто – «Я».

Самый верный способ поймать внутри себя эту тварь – это быть уравновешенным во время бездействия. С удобством присутствовать в реальности, прежде, чем тварь начнет предпринимать действия по ее изменению. Просто замечать, что происходит: звуки вокруг, ощущения тела, мысли в голове. Не надо стараться изменить или прекратить что-то из этого. Просто воспринимай это как естественный шум. Постепенно тело расслабится и будет позволять всему происходить. Быть способным делать это, означает иметь все возможности для реализации своих целей и амбиций. Реализация возможностей обычно приводит к изменениям, а любое изменение – очень трудная и болезненная задача. Организм, на основе собственного опыта сотрудничества с мозгами, печенью, сердцем, почками и желудком, мудро отсеивает потенциально равноценные предложения. Но внутри живет эта тварь, не имеющая оболочки. Она настолько внедрилась в мозг, что тело, управляемое им, принадлежим ей полностью. Тело есть контейнер, для транспортировки и реализации возможностей, воспитанных в нем этой тварью…

На самом деле, сказанное Шасом, всего лишь попытка, с помощью слов, назвать то, что невидимо. Для себя ЭТО я уже давно определил: ЭТО – вирус! Шас считает это – ТВАРЬЮ, я бы уточнил – БЕСТИЯ.

– Ты терял сознание? – Не устает задавать вопросы Шас.

– Я терял. – Ни на секунду Шас не прерывает своего монолога.

…Когда я услышал – «он в сознании», не сразу понял, что это ОНО вернулось в меня! Зачем такое ушлое сознание, если оно отключается, когда тело попадает в критическую ситуацию? Тело мерзнет от страха, входит в ступор и судорожно стучит в мозги, нервными импульсами, как азбукой Морзе – «бля, что делать, что делать?». А сознание, отключается, собираясь с последними мыслями, готовится к эвакуации. Тут печень начинает, нашептывать забившемуся в истерике, сердечку – «может ну его на фиг – ТО, что живет в голове? Давай, я тебе „уголька“ подброшу в топку, ты с ногами договорись – может, выведем еще организм из кризиса?».

Надпочечники, как по команде, выбрасывают адреналин в кровь. Мотор взвывает. Во все концы организма несутся суматошные команды. Конечности оживают, глаза – загораются. Кровь приливает к ушам. Тело, управляемое корпорацией внутренних органов, начинает двигаться. Из множества полусформировавшихся возможностей организм, как мощный компьютер, выбирает ту, которая наиболее точно удовлетворяет внутреннюю потребность, которая устанавливает более эффективные отношения с окружающим миром, открывая более простой способ восприятия жизни.

Сознание, покидая рубку с чемоданами, набитыми опытом, знаниями и любимыми привычками, бросает прощальный взгляд на мониторы внешнего наблюдения и …вдруг видит, что не все потеряно, тело двигается без его управления и вполне адекватно!

Кто признается в собственной беспомощности и непригодности?

Никто!

Сознание к нам возвращается. Тело пытается сохранить контроль над собственными функциями, но ничего не происходит. Сознание возвращается и уже никто не помнит о его позорной попытке покинуть корабль первым!..

…Мы осознаем себя – когда с нами что-то происходит.

Когда вокруг нас ничего не происходит – мы себя теряем.

Это как в бою – ты смел и храбр, пока двигаешься. Как только тебя прижали к земле прицельным огнем и заставили застыть от страха и беспомощности – ты себя теряешь! А тварь тебя находит, как кукушка оставленное без присмотра гнездо или как дятел, выбравший подходящий ствол под новое дупло…

– …В конце девяностых, при перевозке с авиабазы Ванденберг в секретное подземное хранилище, потерял герметичность и развалился магнитный контейнер высшей защиты, специально предназначенный для перевозки смертельно опасных грузов. В контейнере находился некий… – Шас, «зависает» в поисках необходимого слова.

– Артефакт? – подсказываю я.

– Типа того, – соглашается с моим подбором Шас, – происхождение и предназначение этой штуки неизвестно. Из-за аварии при транспортировке на свободу вырвалась субстанция, обладающая возможностью вступать во взаимодействие с биополем человека, причем биополе в данном случае выступает как энергетический донор. Среднее время существования паразита в теле около полугода, далее полевое образование совершает акт размножения делением и переходит в два новых тела, разумеется, молодых и совершенно здоровых. Дистанция до новых доноров не имеет значения. Именно в этот момент наступает внезапная смерть прежнего хозяина. Происходит нечто вроде неуправляемой цепной реакции в атомной бомбе, только не мгновенной, а несколько растянутой во времени. Способов защиты от подобного проникновения не существует. Поскольку при аварии присутствовало несколько десятков военнослужащих, и все они подверглись воздействию субстанции, нетрудно подсчитать, сколько инфицированных людей разгуливает к настоящему моменту по планете…

– Это кино, что ли? – переспрашиваю я, не веря тому, что Шас серьезно относится к таким «фактам», нарытым какими-то «уфологами».

– Нет, не кино. Сам слышал от серьезного человека. – Шас своим видом показывает насколько был важным его источник.

– Теперь вас уже двое – таких серьезных, – усмехаюсь я.

– Знаешь, что такое «синдром внезапной смерти»? – Шас продолжает долбить мне мозги, как дятел сковородку.

– Знаю, – отвечаю Шасу, – еще знаю, что есть синдром «внезапной младенческой смерти» и некоторые медики считают причиной смерти грудных детей сон, в котором им снится, что они находятся в утробе матери. Поскольку до рождения кислород поступает через пуповину, они «забывают» дышать и гибнут.

– Забывают дышать и гибнут? – Шас повторяет мои слова, отвернувшись к темному зеркалу бокового стекла.

– У евреев есть термин «трефа». Первоначально он означал, в буквальном смысле – «растерзанное животное», умершее от ран или физических дефектов и поэтому негодное в пищу или для жертвоприношения – «мясо животного, растерзанного в поле, не ешьте; псам бросайте его». А сегодня они так привыкли называть мясо или иной продукт, запрещенный в пищу! Их священники, считают, что изъятие органа и его замена может превратить больного в трефа – они против пересадки органов. Они исходят из того, что трефа неизбежно умрет, то есть превращающий человека в трефа сокращает его жизнь.

– Свинцовая пуля весом в тридцать шесть грамм, на скорости четыреста метров в секунду не пробивает израильский броник, но внутренности приводит в состояние несовместимое с жизнью. Боец, получивший такой удар через броник, «забывает дышать» и… гибнет. Превращение человека в трефа сокращает ему жизнь.

– Скоро нас перестанут убивать, отрежут «пуповину» национального самосознания, извлекут природные ресурсы, как жизненно важные органы – Шас резко разворачивается в мою сторону, – нас заставят забыть, как мы жили и мы забудем, кто мы есть. Мы станем просто мясо – трефа…

– Хочешь сказать, что мы с тобой, не убитые на своей войне – трефа? – спрашиваю, перебивая Шаса.

– Главное, не забыть «как дышать» без «пуповины», – отвечает Шас, принимая мой вопрос-вызов.

– …Война сеет смерть, – продолжает Шас.

Смерть – это вирус. СПИД сначала тоже имел статус синдрома, а после открытия вируса ВИЧ нозологию переименовали в ВИЧ-инфекцию.

Война – это форма вирусного заболевания, эпидемия – «повальная болезнь». Ты знаешь, что родители, потерявшие своих сыновей в Афгане, первые десять лет после их смерти погибают в четыре раза чаще, чем те, кто не переживал подобного потрясения? Суть болезни в том, что на фоне сильных душевных переживаний и стресса происходит внезапное преходящее ослабление сократимости сердечной мышцы. В результате в несколько раз возрастает угроза инфаркта и ранней сердечной недостаточности. Называется – синдром «разбитого сердца». Люди, потерявшие близких на войне, умирают от «разрыва пуповины» – «забывают», как дышать без тех, кто был частью их жизни…

Я продолжаю всматриваться в дорогу и вспоминаю историю моего земляка.

Умыров Куаныш Тулегенович, родился в 1962 году в селе Акан-Бурлук Арыкбалыкского района Кокчетавской области Казахстана, погиб в бою – 21 марта 1980 года под Джелалабадом. Награжден медалью «За отвагу» – посмертно.

Об обстоятельствах гибели Куаныша рассказал его друг Миша Пелех, служивший с ним в одной роте:

«…21 марта 1980 года один кишлак под Джелалабадом захватили душманы. Наш взвод получил задание уничтожить их. Мы атаковали душманов вместе с бойцами афганской народной армии. Нас обстреляли из одного дома. К нему направились пять бойцов: двое афганцев и трое наших, среди которых и был Куаныш. Они вошли в дом, но в первой половине никого не было, а во вторую женскую половину советским солдатам преградили путь шедшие с ними афганские солдаты – нельзя, мол, по их законам мужчинам заходить на женскую половину. Однако там засели душманы и вели оттуда огонь. Приказ есть приказ. И наши солдаты шагнули в запретную зону. Автоматной очередью в спину были сражены Куаныш, командир взвода лейтенант Медиум и рядовой Колесниченко. Когда мы следом за ними ворвались в дом было уже поздно. Куаныш получил сквозное пулевое ранение черепа и грудной клетки. Он скончался тут же, на моих руках…»

Как и у народов Северного Кавказа, у татар и северных башкир жилой дом чётко делился на две половины – мужскую и женскую. Иногда это два отдельных дома либо два помещения в одном доме, а если жилище однокамерное, то оно разделялось лёгкой перегородкой или занавеской. Женская половина – «чёрный дом» (кара эй) с печью для приготовления пищи и местом для женских работ, вход сюда посторонним мужчинам категорически запрещён. Мужская половина – «белый дом» (ак эй), здесь место хозяина и взрослых мужчин семьи. Белый дом иногда именуется «кунак эй» (дом для гостей), так как именно здесь принимают пришедших в дом мужчин, в нём вдоль передней стены, противоположной от входа, устроены нары (сэке), центральная часть которых является почётной (тор).

У южных башкир, ногайцев, казахов, которые ещё в начале ХХ века вели кочевой и полукочевой образ жизни, юрта также делилась на две половины линией, идущей от входа через центр с очагом к противоположной от него стене, где располагался тор – почётное место. Половина, расположенная справа от сидящего на торе, была мужской, а слева – женской. Иногда (но не обязательно) половинки отделялись занавеской.

Общим правилом поведения было такое: мужчины без особой нужды не заходят на женскую половину, а женщины – на мужскую. В прошлом высокая мебель отсутствовала, и сидели на коврах или кошмах. Позы для сидения были мужскими и женскими: мужчины сидели «по-турецки», поджав обе ноги под себя, женщины – подогнув под себя одну ногу, а другую, поставив на ступню и прижав коленку к груди. Сидеть по-другому считалось неприличным.

В прошлом, женщины, по нормам шариата и адата, были обязаны соблюдать ряд ограничительных правил поведения. У состоятельных татар существовали элементы затворничества женщин, которые не имели права покидать дом без сопровождения, закрывали лицо. У кочевников казахов ничего этого не было – у всех народов данной группы женщины не допускались к общей трапезе с мужчинами и даже «никах той» (обряд мусульманского бракосочетания) по правилам шариата производился в отсутствие невесты. Женщины в семье соблюдали «правила избегания» по отношению к старшим родственникам мужа, не имели права называть их по имени, появляться перед ними без головного убора, с открытым лицом и обнажёнными ногами, говорить, не будучи спрошенными.

Женская половина мусульманского дома, посещать которую могли только хозяин и его сыновья – символ абсолютной власти мужчины над женщиной…

Весной 1980 года в мирное село, где жили родители Куаныша, в дом Умыровых пришло извещение:

«…В ходе операции 21 марта 1980 года в районе города Джелалабада рядовой Умыров К.Т. проявил себя как мужественный воин. Ведя бой из горящего дома, он уничтожил четырех мятежников. В этом бою он был убит. За проявленное мужество и героизм награжден медалью „За отвагу“ посмертно.

Командир 66 мотострелковой бригады подполковник Смирнов…»

Народный этикет всегда мудр, многозначителен и практичен. XX век отмёл большинство норм этикета тюрков: «прогресс» не терпит «пережитков». Но и он бессилен перед народной памятью. Вот только желание предать её в угоду «общечеловеческим ценностям» стоит очень дорого..

…Светало. Мы уже минут тридцать ехали по строящемуся трёхсоткилометровому участку автострады, ведущей к Астане. Не смотря на отменное качество дороги, почти через каждый километр висел знак, ограничивающий скорость движения, были постоянные «сужения дороги», что заставляло маневрировать по трехполосному полотну трассы. Я впервые ехал по этой новой, отстроенной дороге и потому не спешил. Тихо играл CD, поставленный Шасом – Эрик Клэптон. Шас молчал. Молчал и я – обдумывая сказанное им.

По себе могу судить – чтобы успешно взаимодействовать с реальностью, достигая благополучия, необходима высокая самооценка. Обладая самооценкой, самостоятельно выбираешь для себя ценности и устанавливаешь цели, строишь планы, которые объединяют и направляют все твои действия. Это как мост, перекинутый в будущее, опирающийся на твердую уверенность сегодняшнего дня.

Шас мне казался мистиком, достаточно благополучным, надо признать. Его благополучность, по моему мнению, должна была иметь под собой достаточно высокую самооценку. Необходимость такой самооценки требовала контроля над реальностью. Но какой контроль над реальностью, когда голова набита приведениями, как средневековый замок? Для Шаса чувства были инструментом познания. Его вера рождалась отожествлением чувств с знаниями. Оставаться разумным возможно, пока чувства не провозгласят иное. Зная проблемы Шаса с памятью, я удивлялся наполненности его монологов. Единственно возможный результат попыток мистического погружения в потустороннюю реальность – психологическая непригодность для этой реальности. Это должно было поражать конфликт, рвущий Шаса на куски: выбирать, быть ли достойным жизни или быть способным к ней? Но самооценка и умственное здоровье требуют достижения обеих этих целей. Жить или смотреть, как за тебя это делают другие – лично я прошел через этот выбор, но какой выбор сделал Шас, мне было не понятно…

С такими размышлениями я подъехал к перекрестку с трассы на Степняк. Я знал старую дорогу – отреставрированный «английский» грейдер от Степняка и намерен был ехать этим маршрутом. При повороте налево, перед постом ГАИ, на обочине стояла женщина и «голосовала». Было около половины восьмого утра – самое начало утренних сумерек, второй день нового 2011 года, за бортом было минус тридцать два. Я остановился, чтобы подвезти эту женщину. Она подошла к водительской двери, я открыл стекло, морозный воздух мощно ворвался в нагретый салон машины. Лобовое стекло мгновенно превратилось в оперативную карту, с линией фронта, отмечающей, стекающими крупными каплями конденсата, переменные успехи потоков теплого и холодного воздуха. Шас недовольно поморщился.

– Доброе утро, до Карабулака подбросите? – поздоровавшись, вежливо спросила женщина.

– Мы едем в Аксу – ответил я.

– Это по пути, у меня только одна сумка, – женщина умоляющее склонилась к окну, заглядывая в салон, ища одобрения у Шаса.

– Садитесь назад, в правую дверь, сумку можете положить в багажник, – распорядился я.

– Можно я сумку возьму в машину? – Жалостливо попросила женщина.

– Я не против, – согласился я.

Пока она обходила машину, усаживалась в салон, как-то слишком бережно укладывая большую спортивную сумку на заднее сиденье за моей спиной, я закрыл окно, добавил оборотов винтилятору, направив струю теплого воздуха на запотевшее, в верхней трети, лобое стекло. Отраженный стеклом воздух неприятно ударил в глаза.

Мы ехали молча уже полчаса. Тихо играла музыка. Солце почти встало. Прикрытое туманной морозной пеленой, оно ярким оранжевым шаром висело над горизонтом. Дорога была скользкой, разгоняясь на открытых участках дороги, приходилось тормозить на покрытых укатанным, скользким снегом, участках.

На одном из таких участков, входя в поворот, пришлось резко затормозить, чтобы объехать достаточно большую яму. Машину занесло. Привычно сработало АБС. От резкого торможения, сумка женщины упала с сиденья и перевернувшись, застряла между спинкой водительского сиденья и диваном заднего сиденья. Женщина как-то неестественно громко вскрикнула и начала судорожно пытаться вытащить застрявшую сумку. Шас развернулся в ее сторону и тоже стал помогать ей. Обернувшись в пол-оборота, он резко дернул сумку вверх. Даже я услышал, как внутри сумки что-то крупное сместилось к противоположному ее торцу. Женщина еще раз вскрикнула и попыталась вырвать сумку уже из рук Шаса. Мешая друг другу, они вновь уронили сумку. Она упала торцом вниз, между водительским и задним сидениями.

– Да что там у вас такое? – Раздраженно спросил я, развернувшись в их сторону.

– Там ребенок, – плача ответила женщина, с трудом вытащив сумку, она уложила ее к себе на колени, крепко прижав к себе.

– Там моя девочка, мертвая, – сквозь слезы прошептала женщина.

Классические блюзовые композиции Клэптона были самым неуместным звуком, который только можно было себе представить в повисшей, в тот момент, тишине. Шас одним ударом по кнопке вырубил музыку. Мы минут пять еще ехали молча. Женщина уже не плакала, а только на одном дыхании выдавала звук «м-м-м-м-м». Шас тупо смотрел перед собой. Я вел машину, пытаясь понять происходящее: большая спортивная сумка с трупом мертвой девочки, отчего она умерла, сколько же месяцев малышке, если ее смогли упаковать в эту сумку?

На обочине, освещенный фарами, засветился дорожный знак населенного пункта «Кiшкентай».

– Тормози! – скомандовал Шас.

Я автоматически выполнил команду. Машина остановилась прямо перед знаком. Справа от дороги, у леса, стояло несколько домов с подворьями.

Шас резко вышел из машины.

– Выходи, ТВАРЬ! – приказал он женщине, грубо дернув ее за рукав.

Женщина послушно вышла, держа у груди обеими руками сумку.

– Поехали, – скомандовал Шас, резко хлопая дверью.

– Ты что творишь? – Спросил я.

– Поехали, поехали! – Шас нервно махнул рукой.

Я медленно тронулся с места. В моей голове вихрем проносились мысли, но я ни как не мог определиться с собственным решением. В зеркале заднего вида я видел, как женщина, прижимая сумку к груди, смотрела нам вслед с обочины дороги.

Чрезвычайная ситуация – это непреднамеренное, неожиданное зло, действующее в ограниченном промежутке времени. По своей природе чрезвычайная ситуация всегда временна. В чрезвычайных ситуациях человек должен добровольно оказывать помощь чужим людям, если это в его силах. Когда под рукой кроме молотка нет ничего другого, все кажется похожим на гвоздь.

Я резко повернул руль. Машину слегка занесло. Я свернул на узкую, занесенную снегом обочину, проехал метров десять и остановился.

– Что еще такое? – Раздраженно спросил Шас.

– Кажется заднее колесо, с твоей стороны, – ответил я. Мы вышли из машины. Оба были раздеты. Дул холодный пронизывающий ветер. Было холодно – градусов тридцать, не меньше! Колесо, провалившееся в снег, легко могло показаться спущенным. Шас пнул по шине. Я подошел с багажнику и оперся на машину. Как только Шас развернулся в мою сторону, я ударил его правой в челюсть. Удар не свалил его с ног, но опрокинул в глубокий кювет. Иногда нет другой возможности сказать и заявить, как только ударом или выстрелом.

Я открыл багажник, достал сумку и кинул ее Шасу, стоящему в кювете по пояс в снегу. Потом открыл левую заднюю дверь салона, достал его пуховку с шапкой, проверил карманы с документами и «лопатником», застегнул их, засунул шапку в рукав и кинул куртку на обочину. Сел в машину, включил «аварийку» и задним ходом поехал к женщине, оставленной нами у поселка Кiшкентай.

Она стояла спиной к моей машине и ни как на меня не реагировала. Я вышел из машины, усадил ее на заднее сиденье. Она безоговорочно подчинилась мне. Сел в машину, заблокировал все двери, включил на всю мощь печку и мы с ней поехали.

Когда я на большой скорости проезжал мимо Шаса, он уже выбрался из кювета и отряхиваясь от снега, одевал пуховик. Он даже не повернулся в мою сторону. Но если бы он совершил хоть одно движение в мою сторону – я бы сбил его, не задумываясь!..