Текст книги "След"

Автор книги: Патрисия Корнуэлл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 25 страниц)

Глава 31

Скарпетта сворачивает на боковую улочку и останавливает машину перед домом Сьюзен Полссон. Холодный дождь бьет в ветровое стекло. «Дворники» мечутся, не справляясь с потоками воды. Несколько минут она сидите работающим двигателем, глядя на ведущую к крыльцу неровную дорожку, представляя, каким путем шел накануне Марино. Других вариантов нет.

За его рассказом скрывается нечто большее, чем он думает. То, что увидела Кей, хуже того, что он думает. Возможно, Марино поведал не все и придержал кое-какие детали, но он рассказал достаточно. Скарпетта выключает двигатель. Дождь усиливается, в его шуме тонут все прочие звуки, и вода на ветровом стекле напоминает рифленый лед. Сьюзен Полссон дома. Ее мини-вэн припаркован неподалеку, и в окнах горит свет. Да и куда идти в такую погоду?

Зонтика в машине нет. Нет и шляпки. Скарпетта выходит под проливной дождь и торопливо шагает по старым скользким плитам к дому убитой девочки, чья мать так любит безумные сексуальные игры. Может быть, ее и нельзя назвать сексуальной извращенкой, но тому, что она сделала с Марино, нет оправдания. Злость переполняет Скарпетту, и она не намерена ее усмирять. Марино, может быть, даже не догадывается, как она зла, но миссис Полссон узнает, какой бывает Скарпетта в таком состоянии. Она бьет латунным ананасом в деревянную дверь и думает, что делать, если хозяйка не откроет и, последовав примеру Филдинга, притворится, что ее нет дома. Она еще раз стучит в дверь, медленнее и сильнее.

Сумерки из-за дождя наступили раньше, накрыв город чернильным облаком. Дыхание вырывается клочками пара. Скарпетта стоит на крыльце, окруженном, как островок, плещущей водой, и упрямо стучит в дверь. «Буду стоять и стучать, – думает она. – Тебе отсюда не выйти. И не тешь себя надеждой, что я повернусь и уйду». Кей достает из кармана сотовый и клочок бумаги и смотрит на номер, записанный накануне, когда они были здесь с Марино и когда она, сочувствуя несчастной матери, была с ней мягка и терпелива. Скарпетта набирает номер, слышит, как звонит в доме телефон, и снова стучит – нет, колотит в дверь. Если молоток сломается, так тому и быть.

Проходит минута. Кей набирает номер еще раз, и телефон снова звонит и звонит, но она дает отбой прежде, чем сработает автоответчик. «Ты дома. И не делай вид, что тебя там нет. Ты знаешь, что я стою здесь, на крыльце». Кей делает шаг от двери и смотрит на освещенные окна, жмущиеся друг к другу на фасаде скромного кирпичного домика. За полупрозрачными белыми шторами – теплый, мягкий свет. В окне справа появляется тень. Тень останавливается, поворачивается и исчезает.

Скарпетта снова стучит в дверь и набирает номер. На этот раз она не дает отбой и, дождавшись автоответчика, говорит:

– Миссис Полссон, это доктор Скарпетта. Пожалуйста, откройте. Это очень важно. Я стою перед вашей дверью. И я знаю, что вы дома. – Она еще раз стучит в дверь. Тень возникает снова, теперь уже в окне слева. Дверь открывается.

– Боже мой! – с притворным удивлением восклицает миссис Полссон. Получается неубедительно. – Вот уж не думала, что это вы. Какой дождь. Проходите, не мокните. Я никогда не открываю незнакомым людям.

Роняя капли воды, Скарпетта идет в гостиную, снимает длинное темное и изрядно потяжелевшее пальто и убирает с лица мокрые пряди.

– Так и воспаление подхватить недолго, – говорит миссис Полссон. – Да кому я это говорю – вы же врач. Проходите в кухню, я приготовлю вам что-нибудь горячее.

Скарпетта оглядывает небольшую гостиную, смотрит на остывшую золу в камине, на диван под окном, на двери, ведущие в глубину дома. Миссис Полссон перехватывает взгляд, и лицо ее напрягается, сквозь почти приятные черты проступает грубость, жестокость и мелочность души.

– Зачем вы пришли? – уже другим голосом спрашивает хозяйка. – Что вам здесь нужно? Я думала, вы приехали из-за Джилли, но теперь вижу, что ошиблась.

– Не уверена, что кто-то бывал здесь из-за Джилли, – отвечает Скарпетта. Она стоит посредине комнаты, роняя капли на дубовый пол, и демонстративно осматривается.

– Вы не имеете права так говорить, – бросает миссис Полссон. – Пожалуй, вам лучше уйти. Мне такие, как вы, не нужны.

– Я не уйду. Если хотите, вызывайте полицию. Но я в любом случае не уйду, пока мы не поговорим о том, что случилось прошлой ночью.

– Да, мне бы следовало позвонить в полицию. После того, что сделал этот мерзавец. Это низко и подло. Воспользоваться слабостью несчастной женщины. Как я не поняла, что ему нужно. Таких сразу видно.

– Давайте, звоните в полицию. Мне тоже есть что рассказать. Занятная получится история. Я взгляну еще кое на что, если не возражаете. Я знаю, где кухня. Знаю, где комната Джилли. А если пройду эту дверь и поверну не вправо, а влево, то попаду, наверное, в вашу спальню. – Не дожидаясь ответа, она пересекает гостиную.

– Вы не имеете права вести себя так в моем доме, – пытается протестовать миссис Полссон. – Сию же минуту убирайтесь отсюда! Нечего здесь высматривать.

Спальня больше комнаты Джилли, но ненамного. Двуспальная кровать, небольшие ореховые тумбочки по обе стороны от нее и комод с зеркалом. Из комнаты ведут еще две двери: одна – в тесную ванную, другая – в чулан. И там, прямо на полу, стоят черные ботинки армейского образца. Скарпетта опускает руку в карман жакета, вынимает пару хлопчатобумажных перчаток и натягивает их, стоя в проходе. Она смотрит на развешенную одежду, потом резко поворачивается и заходит в ванную. На краю ванны лежит камуфляжная футболка.

– Он вам рассказал, да? – спрашивает за спиной миссис Полссон. – И вы поверили. Посмотрим, поверит ли полиция. Не думаю, что они поверят вам или ему.

– Вы часто играли в такие игры в присутствии дочери? – Скарпетта смотрит ей в глаза. – Наверное, это нравилось Фрэнку, верно? Вы у него научились? Или сами придумали эту мерзкую забаву? Что еще могла увидеть здесь Джилли? Групповой секс? Вы это имели в виду, когда говорили «они»? Тех, кто приходил сюда порезвиться с вами и Фрэнком?

– Как вы смеете предъявлять мне такие обвинения! – восклицает хозяйка. Лицо ее искажено гневом и ненавистью. – Я ничего не знаю ни о каких играх!

– Основания для обвинения есть уже сейчас, и я подозреваю, что это еще не все. – Скарпетта подходит к кровати и откидывает покрывало. – Белье вы, похоже, не меняли. Это хорошо. Видите пятна? Вот здесь и там. Это кровь. Думаю, кровь Марино. Не ваша. – Она пристально смотрит на хозяйку. – Не странно ли? Его кровь есть, а вашей нет. Думаю, окровавленное полотенце тоже где-то поблизости. – Она оглядывается. – Может быть, вы его постирали, но это не важно. То, что нам нужно, мы все равно найдем.

– Да вы еще хуже, чем он. Я через такое прошла… – говорит миссис Полссон, но уже другим тоном. – Если уж от женщины не дождешься сочувствия…

– Сочувствия? Вы едва его не покалечили, а потом еще и обвинили в изнасиловании. Нет, миссис Полссон, у меня нет к вам сочувствия, и я не думаю, что на земле найдется хотя бы одна приличная женщина, которая станет на вашу сторону. – Скарпетта начинает собирать постельное белье.

– Что вы делаете? Я не позволю…

– Меня вы не остановите. И я сделаю не только это. – Она сворачивает простыни и наволочки.

– Вы не имеете права. Вы не полицейская.

– Для вас я хуже любого полицейского. Можете не сомневаться. – Скарпетта кладет свернутое белье на голый матрас. – Что еще? – Она оглядывает комнату. – Вы, наверное, необратили внимания, когда столкнулись с Марино утром в морге, но на нем те же брюки, в которых он был вчера. И то же белье. Наверное, вам известно, что после секса у мужчины остается что-то на белье и даже на брюках. У Марино ничего нет. Никаких следов, кроме крови. Не будем забывать и о соседях, которые, возможно, видят больше, чем вам хотелось бы, и знают, что происходит за этими шторами. Особенно если в комнате горит свет или растоплен камин.

– Ну, может быть, ничего такого и не случилось. Может быть, все началось как обычно и только потом пошло не так. – Похоже, миссис Полссон уже приняла какое-то решение. – Все было вполне невинно, как бывает, когда мужчина и женщина нравятся друг другу. Может быть, потом я немного увлеклась. Потому что он огорчил меня. Такой крупный, сильный мужчина, а вот ведь не смог…

– Ничего удивительного, если учесть, что вы постоянно ему подливали. – Теперь Скарпетта уверена, что Марино чист. Проблема в том, что его одинаково беспокоят оба варианта, а раз так, то и обсуждать с ним ничего не стоит.

Скарпетта наклоняется и поднимает ботинки. Ставит их на кровать. На голом матрасе огромные черные ботинки выглядят особенно зловеще.

– Это Фрэнка, – говорит миссис Полссон.

– Если вы их надевали, вашу ДНК найти будет нетрудно. – Кей идет в ванную и берет камуфляжную футболку. – Это, наверное, тоже Фрэнка.

Миссис Полссон молчит.

– А теперь, если хотите, пройдемте в кухню, я бы с удовольствием выпила чего-нибудь горячего. Может быть, чашечку кофе. Какой бурбон вы пили вчера? Вам, должно быть, сильно нездоровится, если только вы не заботились больше о его стакане, чем о своем. Марино сегодня не в лучшей форме. И это еще мягко сказано. Ему потребовалась медицинская помощь. – Все это Скарпетта говорит на ходу, по пути в кухню.

– Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду, что ему понадобился врач.

– Он ходил на прием к врачу?

– Его осмотрели и сфотографировали. Всего. Должна сказать, выглядит он не очень хорошо. – Скарпетта входит в кухню. На столе, рядом с тем местом, где накануне стоял пузырек с сиропом от кашля, бутылка из-под бурбона. Пузырька нет. Кей стаскивает перчатки и засовывает их в карман.

– Еще бы. После того, что он сделал…

– Можете не рассказывать, – обрывает ее Скарпетта, наливая в кофеварку воду из-под крана. – И вообще, советую не врать. Если есть что показывать, давайте посмотрим.

– Если я кому и покажу, то не вам, а полиции.

– Где у вас кофе?

– Не знаю, что вы себе напридумывали, но это все неправда. – Миссис Полссон открывает холодильник, берет пакет с кофе и ставит на стол. Потом достает из шкафчика фильтр.

– Правду в наши дни отыскать трудно. – Скарпетта вскрывает пакет, вставляет фильтр и засыпает кофе, пользуясь обнаруженной в пакете мерной ложечкой. – Почему? Я и сама удивляюсь. Мы не можем выяснить, что случилось с Джилли. Теперь вот еще одна загадка. Я бы хотела выслушать вас, миссис Полссон. Поэтому и приехала.

– Про Пита я ничего говорить не буду, – вздыхает хозяйка. – Если бы собиралась, то уже рассказала бы там, где надо. Правда в том, что ему было хорошо здесь.

– Хорошо? – Скарпетта прислоняется к стойке и складывает руки на груди. Вода уже закипела, и по кухне распространяется аромат кофе. – Не уверена, что вы сказали бы то же самое, если бы выглядели так, как он сегодня.

– Вы не знаете, как я выгляжу.

– Судя потому, как вы выглядите, ничего серьезного он с вами не сделал. Скорее всего он вообще ничего не сделал. Что и неудивительно, принимая во внимание, сколько он выпил. Вы сами только что подтвердили это.

– У вас с ним что-то есть? Вы из-за этого приехали? – Сьюзен смотрит на Кей с хитроватой усмешкой, и глаза у нее блестят.

– Да, у меня с ним много чего есть. Но это не то, что вы думаете. Полагаю, вам просто не понять. Вы, наверное, не знаете, что я еще и юрист? Хотите узнать, что бывает с теми, кто дает заведомо ложные показания и обвиняет человека в изнасиловании? Вы когда-нибудь бывали в суде?

– Вы просто ревнуете, я это сразу поняла. – Хозяйка усмехается.

– Думайте что хотите – дело ваше. Но подумайте и о суде, миссис Полссон. Подумайте о том, что будет с вами, когда защита уличит вас во лжи.

– Не беспокойтесь, я не собираюсь на него подавать. – Взгляд становится жестким. – Да и изнасиловать меня не так-то просто. Пусть только попробуют. Большой ребенок. Больше я о нем и сказать ничего не могу. Да, я ошиблась. Можете забирать своего Марино, мисс доктор, или как вас там.

Кофе готов. Скарпетта разливает его по чашкам и достает ложечки. Пьют стоя. Миссис Полссон вдруг начинает плакать. Она закусывает нижнюю губу, но слезы катятся и катятся.

– Я не пойду в суд. – Она качает головой.

– Я бы тоже предпочла такой вариант, – говорит Скарпетта, отпивая кофе. – Можете объяснить, зачем вы это делали?

– Чем люди занимаются вдвоем, их личное дело. – Миссис Полссон избегает смотреть на нее.

– Не личное, когда у одного остаются синяки и раны. Это уже преступление. Вам нравится жесткий секс? Это у вас в привычке?

– Вы, должно быть, пуританка. – Хозяйка опускается на стул. – Думаю, есть много такого, о чем вы даже не слышали.

– Возможно. Расскажите мне об этой игре.

– Спросите у него.

– Уже спрашивала, и он рассказал, но, может быть, есть и другие. Вы ведь давно так развлекаетесь? Начали с бывшим мужем, с Фрэнком?

– Я не обязана вам отвечать, – угрюмо говорит миссис Полссон. – С какой стати?

– Та роза, что мы нашли у Джилли. Вы сказали, что Фрэнк может что-то знать. Что вы имели в виду?

Она молчит, сжимает обеими руками чашку, и лицо у нее злое и напряженное.

– Миссис Полссон, вы думаете, Фрэнк мог сделать что-то с Джилли?

– Кто оставил розу, не знаю. – Женщина поднимает голову, но смотрит не на Скарпетту, а на стену, как и накануне, когда они разговаривали здесь же, в кухне, за этим самым столом. – Я ее не оставляла. Раньше ее не было. По крайней мере мне на глаза она не попадалась. А ящики я открывала за день до того дня. Складывала белье и одежду. Джилли была такая неряха. За ней постоянно приходилось убирать. Она бы, наверно, скорее умерла, чем прибрала за собой. – Миссис Полссон умолкает, поняв, что сказала, и снова упирается взглядом в стену.

Скарпетта ждет, последует ли продолжение. Проходит минута, и молчание начинает давить.

– Хуже всего было на кухне, – говорит наконец хозяйка. – Поест и оставит тарелки на столе. И то ей не нравится, и это. Даже мороженое могла недоесть. Вы не представляете, сколько еды приходилось выбрасывать. – На ее лице появляется тень печали. – И молоко… Никогда не допивала, и оно могло простоять полдня. – Голос ее то падает, то поднимается. – Знаете, как надоедает, когда все время за кем-то убираешь?

– Знаю. В частности поэтому я и развелась.

– И он не лучше. В общем, так и ходила за обоими по дому.

– Что, по-вашему, мог Фрэнк сделать с Джилли? Если, конечно, он что-то сделал. – Скарпетта так тщательно подбирает слова для вопроса, что на него нельзя ответить простым «да» или «нет».

Миссис Полссон не мигая смотрит в стену.

– Что-то сделал. Это трудно объяснить.

– Я имею в виду, физически.

К глазам подступают слезы, и миссис Полссон утирается рукавом.

– Когда это случилось, его здесь не было. Не было в доме. По крайней мере насколько мне известно.

– Когда что случилось?

– Когда я поехала в аптеку. Когда это все случилось. – Она снова вытирает глаза. – Когда я вернулась, окно было открыто. А когда уходила, так не было. Может, она сама его открыла. Я не говорю, что это сделал Фрэнк. Я лишь говорю, что он имеет к этому какое-то отношение. Все, к чему он приближался, рушилось и гибло. Странно, наверно, так говорить о враче. Да вы и сами знаете.

– Мне нужно идти, миссис Полссон. Знаю, разговор получился нелегкий и неприятный, у вас есть номер моего сотового. Если вспомните что-то, что покажется вам важным, звоните.

Хозяйка кивает, смотрит на стену и плачет.

– Может быть, в дом приходил кто-то, о ком нам следует знать. Я не имею в виду Фрэнка. Может быть, он кого-то приводил. Для этих Игр.

Скарпетта идет к двери. Миссис Полссон остается за столом.

– Постарайтесь вспомнить всех, кто здесь бывал. Джилли умерла не от гриппа. Мы должны выяснить, что именное ней случилось. И мы выясним. Раньше или позже. Вы бы ведь предпочли, чтобы это произошло раньше, не так ли?

Молчание.

– Звоните в любое время. Я ухожу. Если что-то понадобится, тоже звоните, у вас найдется пара больших пакетов?

– Под раковиной. Если для того, о чем я думаю, то они вам ни к чему.

Скарпетта открывает ящик под раковиной и достает четыре больших пластиковых пакета для мусора.

– Я все-таки возьму. Надеюсь, мне это не понадобится.

Она идет в спальню, забирает сложенное постельное белье, ботинки и футболку и складывает все в пакеты. В гостиной надевает пальто и выходит под дождь с четырьмя пакетами – в двух белье, в других только футболка и ботинки. Дорожка в лужах, и холодная вода просачивается в туфли, а дождь хлещет по лицу ледяными струями.

Глава 32

В баре «Другой путь» темно. Работающие здесь поначалу поглядывали на Эдгара Аллана Поуга с любопытством, потом пренебрежительно и в конце концов совсем перестали обращать на него внимание. Он подбирает стебелек мараскино и неспешно завязывает его узелком.

В «Другом пути» можно выпить «Кровавый рассвет» – фирменный коктейль из водки и чего-то еще, что растекается по дну стакана неровными оранжевыми и красными слоями. Поначалу коктейль действительно напоминает рассвет, но потом, если встряхнуть стакан, водка, что-то еще и сироп перемешиваются, и напиток становится просто мутно-оранжевым. Когда растворяется лед, остатки в стакане напоминают оранжад, который Поуг пил в детстве. Оранжад продавали в пластиковых апельсинах и пили через зеленые соломинки, как бы символизировавшие стебли. Содержимое не отличалось каким-то особенным вкусом, но пластиковые апельсины неизменно обещали нечто свежее и восхитительно-вкусное. Каждый раз, когда они приезжали в южную Флориду, Эдгар Аллан Поуг просил мать купить пластиковый фрукт, и каждый раз его ждало разочарование.

Люди во многом такие же, как эти пластиковые апельсины и их содержимое. Смотришь – одно, попробуешь – совсем другое. Поуг поднимает стакан и смотрит на мутную лужицу на донышке. Заказать еще один «Кровавый рассвет»? Прежде чем принять решение, нужно посмотреть, сколько осталось наличных, и принять во внимание собственное состояние. Он не пьяница. Ни разу в жизни не напился и никогда не позволит себе лишней унции – всегда рассчитывает возможный эффект. Потеря контроля над собой – одна из тех проблем, что беспокоят его постоянно. Другая – полнота. От алкоголя, как известно, полнеют. Мать была полной. Со временем она стала просто толстой, толстой до неприличия, а ведь когда-то ее называли симпатичной. Природу не обманешь, говаривала она. Будешь так есть, и сам увидишь.

– Я возьму еще один, – говорит Эдгар Аллан Поуг, не обращаясь ни к кому в частности и рассчитывая, что кто-нибудь услышит и отзовется.

В баре тесно – помещение заставлено деревянными столиками с черными скатертями. На столах – свечи, но он еще ни разу не видел, чтобы их зажигали. В углу – бильярдный стол, но когда Эдгар Аллан Поуг здесь, шары никто не гоняет. Скорее всего клиенты «Другого пути» не интересуются бильярдом, и обшарпанный стол с его красным сукном – свидетель прошлой жизни этого заведения. Вполне вероятно, что «Другой путь» был когда-то чем-то иным. Все было когда-то иным.

– Я возьму еще один, – повторяет он.

Женщины, работающие здесь, называются хостессами и требуют соответствующего отношения. Джентльмены не щелкают леди пальцем, а ведут себя прилично и уважительно. Иногда кажется, что они делают тебе одолжение, позволяя зайти в бар и потратить деньги на этот жиденький «Кровавый рассвет». Поуг поворачивает голову и видит рыженькую. На ней коротенький джемпер, под которым полагается носить блузку. Но блузки нет, и джемпер с трудом прикрывает то, что требуется прикрывать. Рыжая старается не наклоняться лишний раз, а если и наклоняется, то только чтобы сменить скатерть или поставить стакан. И еще она наклоняется перед избранными, теми, кто дает хорошие чаевые и знает, как вести беседу. Им позволено посмотреть. На груди у нее фартучек – квадратик из черного материала размером с лист писчей бумаги, держащийся на двух тоненьких бретельках. Наклоняясь, чтобы поговорить или поставить стакан, она хихикает, и фартучек отвисает под тяжестью грудей, так что они едва не выпрыгивают, но в баре темно, а к столу Поуга рыжая не подходит и, наверно, никогда не подойдет, так что заглянуть за фартук ему не суждено.

Эдгар Аллан Поуг поднимается из-за стола у двери, потому что не хочет кричать, чтобы ему принесли еще один «Кровавый рассвет», да и не уверен, что ему так уж хочется выпить. Он думает о пластиковом ярко-оранжевом апельсине с зеленым стебельком-соломинкой, вспоминает связанное с ним разочарование и проникается ощущением несправедливости. Стоя у столика, он опускает руку в карман и достает двадцатку. Деньги в «Другом пути» то же самое, что кусок мяса для собаки. Рыженькая идет к нему через зал, и ее туфельки на каблучках-гвоздиках как будто ставят громкие точки на деревянном полу. Она вертит тем, что скрыто под фартучком, и виляет плотно обтянутыми юбочкой бедрами. Вблизи видно, что она далеко не молода. За пятьдесят. Даже, пожалуй, ближе к шестидесяти.

– Уходишь, милый? – Не глядя на него, она забирает со стола двадцатку.

На правой щеке у нее родинка, подведенная, наверное, карандашом для глаз. Он бы и то справился с этим лучше.

– Я хотел заказать еще один.

– Мы бы все этого хотели, милый. – Ее смех напоминает визг кошки, которой прищемили хвост. – Подожди немного, и я принесу.

– Уже не надо.

– Бесси, девочка, где мое виски? – спрашивает неприметный мужчина за соседним столиком.

Поуг видел его раньше. Видел, как он приехал на новом серебристом «кадиллаке». Старый, за восемьдесят, в голубом костюме из жатого хлопка, с голубым галстуком. Бесси направляется к нему прыгающей походкой, а Поуг открывает тяжелую деревянную дверь и выходит на парковочную стоянку, в сумерки, к проступающим в темноте оливам и пальмам. Он останавливается в густой тени и смотрит через дорогу на заправочную станцию «Шелл» и залитую светом большую раковину над входом. Здесь, в тени, под теплым бризом, ему хорошо и спокойно.

Освещенная раковина снова направляет мысли в прошлое, к пластиковым апельсинам. Почему, он не знает. Может быть, потому, что мать обычно покупала оранжад именно на заправочных станциях. Скорее всего дело именно в этом. Ей и тратиться особенно не приходилось – напиток обходился, может быть, в дайм за штуку. И так было каждое лето, когда они отправлялись из Виргинии во Флориду, в Веро-Бич, где жила его бабушка, у которой водились деньги, причем немалые. Они всегда останавливались в одной и той же гостинице, «Дрифтвуд инн», и Поуг не помнит уже почти ничего, кроме того, что заведение и впрямь выглядело так, словно его построили из сплавного леса, и что однажды ему пришлось спать на надувном плоту, на котором он плавал днем.

Плот был небольшой; руки и ноги свисали с него так же, как свисали, когда он качался на волнах. Поуг спал в гостиной, а мать в спальне, за запертой дверью, где всю ночь тарахтел оконный вентилятор. Было жарко, он вспотел, и обожженная на солнце кожа прилипала к пластику, так что когда он поворачивался, ощущение было такое, будто с него сдирают присохшую к ране повязку. Спать на плоту пришлось всю неделю. Такие у них были каникулы. Единственные за весь год, летом, всегда в августе.

Поуг смотрит на приближающиеся огни фар и удаляющиеся огоньки задних фонарей. Белые и красные, они проносятся в ночи, а он стоит и ждет, поглядывая влево и вправо, дожидаясь, когда загорится нужный свет. Светофор меняется на зеленый, машины останавливаются, и он спешит через обе полосы, лавируя между автомобилями, сначала теми, что идут на запад, потом теми, что движутся на восток. На заправке Поуг смотрит сначала на ярко освещенную, словно парящую в желтом свете раковину, потом на старика в мешковатых шортах у одной колонки, затем на другого старика, в помятом костюме, у другой. Постояв в тени, он идет к стеклянной двери, открывает – над головой звякает колокольчик – и поворачивает к автоматам. Женщина за прилавком принимает мелочь за чипсы, упаковку пива и бензин и не смотрит на Поуга.

Возле автомата с кофе стоит автомат с содовой, и Поуг берет пять самых больших пластиковых стаканчиков и крышечек и подходит с ними к прилавку. Стаканчики ярко раскрашены, крышечки – белые, с носиками. Он ставит стаканчики на прилавок.

– У вас есть пластиковые, оранжевые, с зелеными соломинками? Оранжад? – спрашивает Поуг.

– Что? – Женщина хмурится и берет один из стаканчиков. – Пустые? Здесь же ничего нет.

– Мне нужны только стаканчики и крышки.

– Мы не продаем только стаканчики.

– Мне нужны только они.

Женщина смотрит на него поверх очков. Интересно, что она видит, думает он.

– Говорю вам, мы не продаем пустые стаканы.

– Я бы купил оранжад, если у вас есть.

– Какой еще оранжад? – нетерпеливо и раздраженно спрашивает она. – Видишь холодильник, вон там, в углу? Там все, что у нас есть.

– Его продавали в оранжевых апельсинах с зелеными трубочками. Раздражение сменяется недоумением, потом удивлением, ярко накрашенные губы раздвигаются в улыбке, напоминающей оскал Джека-Фонаря.44
  Джек-Фонарь – фонарь из тыквы с прорезанными отверстиями в виде глаз, носа и рта.


[Закрыть]

– Чтоб меня, а ведь вспомнила! Знаю, про что ты говоришь. Были такие. Точно, оранжевые. Да только, дорогуша, их уже давно не выпускают. Я и забыла, когда в последний раз видела.

– Тогда я возьму только стаканчики и крышки.

– Господи, ладно. Сдаюсь. Хорошо, что смена кончается.

– Долгая ночь.

– И чем дальше, тем дольше. – Она смеется. – Чертовы апельсины с соломинками. – Женщина смотрит на старика в мешковатых шортах, который подходит расплатиться за бензин.

Поуг не обращает на него никакого внимания. Он смотрит на нее, на ее крашеные волосы цвета рыболовной лески, на обвисшую напудренную кожу, напоминающую мятую ткань. Если прикоснуться, пудра осыплется, и ощущение будет такое, словно дотронулся до крыла бабочки. На бейджике ее имя – «Эдит».

– Давай так, – говорит ему Эдит. – Я возьму с тебя по пятьдесят центов за стаканчик, а за крышку ничего. А теперь извини, у меня другой клиент.

Поуг дает Эдит пять долларов, и их пальцы соприкасаются, когда она протягивает сдачу. Пальцы у нее прохладные, ловкие и мягкие, и кожа на них обвисшая, как у всех женшин ее возраста. Выйдя во влажную ночь, он снова ждет у того же перехода. Потом задерживается под теми же деревьями и смотрит на двери бара «Другой путь». Никто не выходит, и Эдгар Аллан Поуг быстро идет к машине и садится.