Текст книги "Жестокое и странное"

Автор книги: Патрисия Корнуэлл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)

Глава 14

Двадцатого января было так же ветренно, как в марте, но значительно холоднее. Солнце слепило мне глаза, когда я ехала на восток по Броуд-стрит в направлении здания суда Джона Маршалла.

– Сейчас я вам скажу еще кое-что, хотя это вы и без меня знаете, – сказал Николас Грумэн. – Пресса будет вспенивать воду, словно прожорливые пираньи. Мы пойдем рядом, ни на кого не глядя и не оборачиваясь, кто бы там ни был и что бы он ни говорил.

– Мы не сможем найти свободного места на стоянке, – сказала я, поворачивая на Девятую. – Я так и знала.

– Притормозите. Вон там какая-то добрая женщина намерена нам помочь. Отлично. Она уезжает, если сможет развернуться.

Позади меня кто-то просигналил.

Взглянув на свои часы, я повернулась к Грумэну, как спортсмен в ожидании последних наставлений своего тренера. Он был одет в темно-синее длинное пальто, на руках черные кожаные перчатки, его трость с серебряным набалдашником лежала на сиденье, а на коленях он держал видавший виды дипломат.

– Теперь помните, – сказал он. – Ваш приятель Паттерсон решает, кто будет выступать, а кто нет, так что нам остается полагаться на вмешательство присяжных, и тут все зависит от вас. Вам нужно установить с ними контакт, Кей. Вы должны расположить к себе десять-одиннадцать незнакомых людей с того самого момента, как войдете в зал. Вне зависимости от того, о чем они захотят вас расспросить. Не воздвигайте стены. Будьте доступны.

– Понимаю, – ответила я.

– Будем стараться изо всех сил. Договорились?

– Договорились.

– Удачи, доктор. – Улыбнувшись, он похлопал меня по руке.

В здании суда нас остановил представитель охраны со сканером в руке. Он осмотрел мою сумочку и дипломат, как неоднократно это делал в прошлом, когда я приходила сюда в качестве свидетеля. Но на этот раз он старательно избегал моего взгляда и упорно молчал. От грумэновской трости сканер зазвенел, и мой адвокат продемонстрировал образец сдержанности и учтивости, объясняя, что ни серебряный набалдашник, ни наконечник, ни сама трость из темного дерева не таят в себе взрывных устройств.

– Он что, думает, я сюда с ружьем пришел? – воскликнул Грумэн, когда мы уже садились в лифт.

Едва двери лифта открылись на третьем этаже, на нас, как и следовало ожидать, набросились репортеры. Для человека, страдавшего подагрой, мой защитник двигался просто стремительно, его трость, словно метроном, отстукивала шаги. Как ни странно, я чувствовала себя несколько оттесненной в сторону и вне фокуса, пока мы шли к почти пустому залу суда, где в уголке сидели Уэсли и худенький молодой человек, которого, я знала, звали Чарли Хейл. Правая сторона его лица была испещрена тонкими розовыми шрамами. Когда он встал и с некоторой неловкостью сунул свою правую руку в карман пиджака, я увидела, что у него не хватает нескольких пальцев. Он был одет в нескладный темный костюм с галстуком и озирался вокруг, пока я, присев, занялась осмотром содержимого своего дипломата. Я не могла поговорить с ним, и трое мужчин сознательно делали вид, что не замечали моего подавленного состояния.

– Давайте минутку обсудим, как обстоят дела, – сказал Грумэн. – Я думаю, мы можем рассчитывать на показания Джейсона Стори и офицера Люцеро. Ну и, разумеется, Марино. Не знаю, кто еще должен принять участие в этом тайном суде Паттерсона.

– Кстати, – Уэсли посмотрел на меня, – я разговаривал с Паттерсоном. Я сказал ему, что у него нет фактов и что я буду говорить об этом на суде.

– Мы исходим из того, что до суда дело не дойдет, – возразил Грумэн. – И, когда будете выступать, я бы хотел, чтобы вы дали присяжным понять, что беседовали с Паттерсоном и говорили ему об отсутствии фактов, однако он настаивал на своем. Каждый раз, когда его вопрос будет касаться того или иного момента, уже затронутого вами в личной беседе, я хочу, чтобы вы упоминали это. Например, «как я уже говорил вам во время беседы, состоявшейся у вас в офисе» или «как ясно я дал вам понять во время нашего разговора» и т.д. и т.п.

Важно, чтобы присяжные знали, что вы не только специальный агент ФБР, но что вы возглавляете отдел бихевиоральных исследований в Куонтико, задачей которого являются анализ преступлений, связанных с насилием над личностью, и изучение психологического образа преступника. Вероятно, вам стоит сказать о том, что доктор Скарпетта никак не вписывается в образ человека, совершившего преступление, о котором идет речь, и что, на ваш взгляд, сама идея происходящего абсурдна. Так же важно довести до сведения присяжных, что вы являлись руководителем и ближайшим другом Марка Джеймса. Можете импровизировать как угодно, и, будьте покойны, Паттерсон не станет задавать вопросов. Члены жюри должны четко уяснить, что Чарли Хейл здесь.

– А если они меня не пригласят? – спросил Чарли Хейл.

– Тогда у нас связаны руки, – ответил Грумэн. – Как я уже объяснял в нашей беседе в Лондоне, все это – спектакль. Доктор Скарпетта не может представить никаких доказательств, и мы должны сделать так, чтобы по крайней мере один из членов жюри пригласил нас зайти через заднюю дверь.

– Это не так просто, – заметил Хейл.

– У вас есть копии депозитных квитанций и оплаченных вами счетов?

– Да, сэр.

– Очень хорошо. Не ждите, пока вас спросят.

Просто положите их на стол во время своего выступления. А состояние вашей жены не изменилось со времени нашего разговора?

– Нет, сэр. Как я вам сказал, ей сделали искусственное оплодотворение. Пока все хорошо.

– Не забудьте об этом упомянуть, если будет возможность, – сказал Грумэн.

Через несколько минут меня пригласили в зал, где заседало жюри.

– Ну, конечно. Сначала он предпочтет увидеть вас. – Грумэн встал вместе со мной. – Затем он пригласит ваших «доброжелателей», чтобы, так сказать, у членов жюри остался неприятный привкус во рту. – Он дошел со мной до двери. – Когда я вам понадоблюсь, я – здесь.

Кивнув, я вошла в зал и села в свободное кресло во главе стола. Паттерсона не было, но я поняла, что это один из его тактических ходов, своеобразный гамбит. Он хотел, чтобы я как следует прочувствовала испытующие взгляды этих десяти незнакомых людей, в чьих руках находилась моя судьба. Я встретилась глазами со всеми и с нем-то даже обменялась улыбками. Молодая, серьезная на вид женщина с ярко накрашенными губами решила не дожидаться главного прокурора.

– Почему вы предпочитаете работать с трупами, вместо того чтобы иметь дело с живыми людьми? – поинтересовалась она. – Довольно странный выбор для врача.

– Именно забота о живых и заставляет меня заниматься изучением трупов, – ответила я. – От мертвых мы узнаем то, что идет на благо живым, и следует отдать им должное.

– И на вас это не действует? – спросил пожилой мужчина с большими мозолистыми руками. Он сморщился, как от боли.

– Конечно, действует.

– Сколько лет вам еще пришлось учиться после окончания средней школы? – спросила полная чернокожая женщина.

– Семнадцать, включая аспирантуру и практику.

– О Боже мой!

– И где вы учились?

– Вы имеете в виду, в каких учебных заведениях? – переспросила я худого молодого человека в очках.

– Да, мэм.

– Сент-Майклз, Академия Лурдской Богоматери, Корнелл, Джонс Гопкинс, Джорджтаун.

– Ваш отец был врачом?

– Мой папа был владельцем небольшого продуктового магазинчика в Майами.

– Не хотел бы я оказаться на месте того, кому пришлось платить за столько лет учебы.

Кто-то из членов жюри тихонько рассмеялся.

– Мне всегда удавалось получать стипендию, – сказала я. – С самой средней школы.

– У меня дядя работает в похоронном зале «Сумерки» в Норфолке, – сказал кто-то из жюри.

– Перестань, Барри. Нет похоронного зала с таким названием.

– Я не шучу.

– Ерунда. В Файеттвилле есть зал, которым владеет семейство Стифф [9]9
  Stiff – одно из значений этого слова – труп (англ.).


[Закрыть]. Ни за что не угадаете, как он называется.

– Куда там.

– Вы не здешняя?

– Я родилась в Майами, – ответила я.

– Скарпетта – испанская фамилия?

– Нет, итальянская.

– Интересно. Мне казалось, все итальянцы смуглые, темноволосые.

– Мои предки из Вероны, это на севере Италии, где значительную часть населения составляют потомки савояров, австрийцев и швейцарцев, – терпеливо объясняла я. – Многие из нас голубоглазые и светловолосые.

– Вы наверняка умеете хорошо готовить.

– Это одно из моих любимых занятий.

– Доктор Скарпетта, я не совсем хорошо понял, какую должность вы занимаете, – сказал хорошо одетый мужчина приблизительно моего возраста. – Вы являетесь главным медицинским экспертом Ричмонда?

– Штата. У нас четыре районных отделения. Центральный офис здесь, в Ричмонде, Прибрежный – в Норфолке, Западный – в Роаноке и Северный – в Александрии.

– И шеф, значит, находится в Ричмонде.

– Да. И это, на мой взгляд, довольно логично, поскольку судмедэкспертиза является частью правительственной структуры штата, а законодательные органы штата находятся в Ричмонде, – ответила я, и в этот самый момент дверь открылась и в зал вошел Рой Паттерсон.

Это был широкоплечий видный чернокожий мужчина с коротко постриженными, начавшими седеть волосами. Он был одет в темно-синий костюм с двубортным пиджаком, а на манжетах его бледно-желтой рубашки были вышиты его инициалы. Он поприветствовал членов жюри и холодно поздоровался со мной.

Я догадалась, что женщина с ярко накрашенными губами являлась старшиной присяжных. Откашлявшись, она довела до моего сведения, что я не обязана давать показания и что все сказанное мной может быть использовано против меня.

– Я понимаю, – ответила я, и меня привели к присяге.

Возвышаясь надо мной, Паттерсон кратко представил меня и более подробно рассказал о власти, которой наделен человек, занимающий мое положение, и о том, с какой легкостью этой властью можно пользоваться не по назначению.

– И кто же мог быть свидетелем? – вопрошал Паттерсон. – В большинстве случаев никто не наблюдал за работой доктора Скарпетты, за исключением того человека, который был возле нее практически каждый день. Сьюзан Стори. Но мы не услышим ее свидетельских показаний, дамы и господа, потому что она и ее не родившийся на свет ребенок мертвы. Однако мы услышим их сегодня из уст других людей. И перед вами предстанет написанный ими портрет холодной, тщеславной женщины, стремящейся к власти и совершающей роковые ошибки. Сначала она платила Сьюзан Стори за ее молчание. Затем убила ее ради этого.

Когда речь зайдет о тщательно спланированном преступлении, подумайте, кто может сделать это лучше человека, являвшегося экспертом по расследованию преступлений? Специалиста, знающего, что убивать кого-то в машине следует мелкокалиберным оружием во избежание рикошета пуль. Специалист не оставит улик на месте преступления, даже стреляных гильз. Специалист не станет пользоваться своим собственным оружием – пистолетом, о котором знают его друзья и коллеги. Он не будет пользоваться чем-то таким, что может вывести на него.

А разве нельзя было воспользоваться револьвером из лаборатории? Ежегодно, дамы и господа, судами конфискуются сотни единиц огнестрельного оружия, использованного для совершения преступлений. Что-то из него передается в лабораторию штата. Насколько нам известно, револьвер двадцать второго калибра, тот самый, что был приставлен к затылку Сьюзан Стори, в настоящий момент висит на щите в лаборатории по исследованию огнестрельного оружия или находится в учебном тире, где среди других судмедэкспертов обычно тренировалась в стрельбе и доктор Скарпетта. Кстати, с таким мастерством ее приняли бы на службу в любое полицейское управление Америки. И ей уже однажды довелось убить человека, правда, я говорю о том случае, когда ее действия квалифицировались как самооборона.

Я сидела, молча уставившись на свои сложенные на столе руки, протоколист суда бесшумно нажимала на клавиши, а Паттерсон продолжал. Он всегда говорил красноречиво, но обычно не знал, когда надо остановиться. Попросив меня объяснить происхождение отпечатков на конверте, найденном в комоде Сьюзан, он так долго и пространно пытался подчеркнуть неправдоподобность приведенных мною доводов, что, мне показалось, некоторые члены жюри стали недоумевать, почему сказанное мною не может быть правдой. Затем он перешел к деньгам.

– Правда ли то, доктор Скарпетта, что двенадцатого ноября вы пришли в филиал «Сигнит-бэнк» и выписали чек на сумму десять тысяч долларов?

– Да, это так.

На какое-то мгновение Паттерсон заметно растерялся. Он предполагал, что я сошлюсь на Пятую поправку.

– А правда ли то, что в тот раз вы не положили деньги ни на один из своих счетов?

– И это тоже правда, – ответила я.

– Следовательно, за несколько недель до того, как лаборантка вашего морга положила на свой счет неизвестно откуда взявшуюся сумму в три с половиной тысячи долларов, вы вышли из «Сигнит-бэнк» с десятью тысячами наличных в кармане?

– Нет, сэр, это не так. Среди моих финансовых документов вы, должно быть, видели копию банковского чека на сумму в семь тысяч триста восемнадцать фунтов стерлингов. Мой экземпляр копии у меня здесь с собой.

Я вынула его из своего дипломата.

Едва взглянув на него, Паттерсон попросил протоколиста суда внести это в протокол в качестве улики.

– Это весьма любопытно, – сказал он. – Вы приобрели банковский чек, выписанный на имя некоего Чарлза Хейла. Не являлось ли это одной из ваших изобретательных выдумок, направленных на то, чтобы скрыть выплачиваемые вами деньги лаборантке морга и, возможно, кому-то еще? Не обменивал ли человек по имени Чарлз Хейл фунты стерлингов опять на доллары, чтобы направить наличные куда-нибудь еще – возможно, Сьюзан Стори?

– Нет, – ответила я. – Я не передавала чек Чарлзу Хейлу.

– Не передавали? – Он несколько смутился. – Так что же вы с ним сделали?

– Я отдала его Бентону Уэсли, а он проследил за тем, чтобы чек попал к Чарлзу Хейлу. Бентон Уэсли...

Он оборвал меня.

– История становится все более нелепой.

– Мистер Паттерсон...

– Кто такой Чарлз Хейл?

– Я бы хотела закончить свое заявление, – сказала я.

– Кто такой Чарлз Хейл?

– Я бы предпочла дослушать то, о чем она пыталась рассказать, – сказал мужчина в клетчатой куртке.

– Что ж, пожалуйста, – с холодной улыбкой произнес Паттерсон.

– Я отдала банковский чек Бентону Уэсли. Он является специальным агентом ФБР и возглавляет отдел бихевиоральных исследований в Куонтико.

Одна из женщин робко подняла руку.

– Это тот, о котором было написано в газетах? Тот, которого приглашают во время расследования таких жутких убийств, как те, что были в Гейнсвилле?

– Да, это он, – сказала я. – Это мой коллега. Он также был лучшим другом одного моего приятеля, Марка Джеймса, который тоже был специальным агентом ФБР.

– Доктор Скарпетта, – нетерпеливо встрял Паттерсон, – давайте будем называть все своими именами. Марк Джеймс был не просто – цитирую – «одним вашим приятелем».

– Вы задаете мне вопрос, мистер Паттерсон?

– Помимо того, что главный судмедэксперт откровенно злоупотребляла своим служебным положением, когда спала с агентом ФБР, этот момент не имеет непосредственного отношения к делу. Так что я не стану...

Я не дала ему договорить.

– Моя дружба с Марком Джеймсом началась в юридическом институте. Никакого злоупотребления служебным положением не было, и я возражаю против заявлений главного прокурора о том, с кем я сплю. Протоколист продолжала печатать. Я так стиснула руки, что у меня побелели суставы. Паттерсон решил вновь задать тот же вопрос:

– Кто такой Чарлз Хейл, и с какой стати вы решили дать ему сумму в размере десяти тысяч долларов?

Я мгновенно вспомнила розовые шрамы, розовую кожу на оставшихся от двух пальцев обрубках.

– Он был продавцом билетов на лондонском Викторианском вокзале, – ответила я.

– Был?

– Он работал там в понедельник восемнадцатого февраля, в тот день, когда взорвалась бомба.

Никто не сообщил мне. Весь день я слышала об этом в новостях, но узнала о случившемся лишь в два сорок одну ночи девятнадцатого февраля по телефону. В Лондоне было шесть сорок одна утра, и Марк был мертв уже почти целые сутки. Я была настолько потрясена, что звонившему мне Бентону Уэсли нелегко далось объяснение, как это могло произойти.

– Это же случилось вчера, я читала об этом вчера. Ты хочешь сказать, что подобное повторилось?

– Взрыв произошел вчера утром в самый час пик. Но я только что узнал про Марка. Наш атташе в Лондоне сейчас сообщил мне.

– Ты не ошибся? Ты уверен, что не ошибаешься?

– Боже мой. Мне очень таль, Кей.

– Его уже опознали?

– Да.

– И нет никаких сомнений? То есть...

– Кей. Я сейчас дома. Я могу через час подъехать.

– Нет, нет.

Я вся дрожала, но почему-то не могла плакать. Я бродила по дому и, заламывая руки, еле слышно стонала.

– Однако вы не знали этого Чарлза Хейла до того, как он пострадал во время взрыва, доктор Скарпетта. Что же вас побудило дать ему десять тысяч долларов? – Паттерсон вытер лоб носовым платком.

– Они с женой не могли иметь детей, но им очень хотелось ребенка.

– А откуда вам известны такие интимные подробности жизни незнакомых вам людей?

– Мне рассказал Бентон Уэсли, и я решила предложить им обратиться в Борн-Холл, ведущий институт, занимающийся искусственным оплодотворением. Искусственное оплодотворение не предусмотрено государственной медицинской страховкой.

– Но вы сказали, что взрыв произошел в феврале, а чек был выписан вами в ноябре.

– Я не знала о проблемах Хейлов до прошлой осени, когда ФБР, разведав все это каким-то образом, напечатало его фотографию. Я давно просила Бентона сообщить мне, что я могу сделать для мистера Хейла.

– И потом вы решили взять на себя финансирование искусственного оплодотворения чужих вам людей? – спросил Паттерсон таким тоном, будто я только что призналась ему, что верила в существование живых гномов.

– Да.

– Вы, часом, не святая, доктор Скарпетта?

– Нет.

– Тогда, будьте любезны, объясните свои действия.

– Чарлз Хейл пытался помочь Марку.

– Пытался ему помочь? – Паттерсон принялся расхаживать взад-вперед. – Пытался ему помочь купить билет, сесть на поезд, найти туалет – как помочь? Что вы имеете в виду?

– Марк был некоторое время в сознании, а Чарлз Хейл, серьезно покалеченный, оказался на земле рядом с ним. Он пытался убрать с Марка обломки. Он разговаривал с ним, снял пиджак и укрыл... Он пытался остановить кровотечение. Он делал все, что мог. Его ничто не могло спасти, но он все-таки был не один. Я очень благодарна ему за это. Сейчас зарождается новая жизнь, и я рада, что могла хоть как-то отблагодарить. Мне это помогает. Хоть как-то. Нет. Я – не святая. Это было нужно для меня. Когда я помогала Хейлам, я помогала и себе.

В зале воцарилась такая тишина, словно там никого не было.

Несколько подавшись вперед, женщина с ярко накрашенными губами обратилась к Паттерсону:

– Чарли Хейл, я так думаю, продолжает жить в Англии. Нельзя ли вызвать Бентона Уэсли?

– Нет необходимости вызывать ни того ни другого, – сказала я. – Они оба здесь.

* * *

Меня не было в зале, когда старшина присяжных сообщила Паттерсону о том, что специальное большое жюри отказалось предавать меня суду. Не присутствовала я и при том, когда об этом сообщали Грумэну. Закончив давать показания, я занялась поисками Марино.

– Я видел, как он выходил из туалета около получаса назад, – сказал мне какой-то офицер, куривший возле фонтана.

– А вы не могли бы попробовать вызвать его по радио? – спросила я.

Пожав плечами, он отстегнул радио от ремня и попросил через диспетчера Марино. Марино не отвечал.

Я спустилась по лестнице и выбежала на улицу. Сев в машину, я захлопнула дверцы и завела мотор. Потом схватила телефонную трубку и позвонила в полицейское управление, которое находилось напротив суда через улицу. Пока взявший трубку детектив говорил мне, что Марино нет, я проехала по стоянке в поисках его белого «форда-лтд». Так и не обнаружив его, я свернула на свободное резервное место и позвонила Нилзу Вэндеру.

– Вы помните то ограбление во Фрэнклине – где обнаруженные отпечатки совпали с отпечатками Уоддела? – спросила я.

– Когда украли гагачью куртку?

– Да, именно это.

– Помню.

– А нет ли у вас случайно карточек с отпечатками пострадавшего?

– Нет, лишь отпечатки, обнаруженные на месте преступления.

– Спасибо, Нилз.

После этого я позвонила диспетчеру.

– Скажите, лейтенант Марино не объявлялся? – спросила я.

– Объявлялся, – услышала я через пару секунд ее голос.

– Пожалуйста, если вы сможете связаться с ним и выяснить, где он, передайте ему, что с ним срочно хочет поговорить доктор Скарпетта.

Примерно минуту спустя в трубке вновь раздался голос диспетчера:

– Он на центральной заправке.

– Передайте ему, что я в двух минутах оттуда и уже еду к нему.

Городская заправка, которой пользовалось полицейское управление, находилась на пятачке асфальта, окруженном проволочной оградой. Она работала только по методу самообслуживания. Там не было ни своего персонала, ни зала для отдыха, ни автоматов для продажи чего бы то ни было. Лобовое стекло можно было почистить лишь в том случае, если у вас имелось с собой все необходимое для этого. Когда я подъехала, Марино засовывал в боковой карман свою заправочную карточку. Он вылез из машины и подошел ко мне.

– Только что по радио слышал, – сказал он, не в силах сдержать улыбки. – Где Грумэн? Я хочу пожать ему руку.

– Он остался в суде с Уэсли. Что случилось? – Неожиданно я почувствовала легкое головокружение.

– Вы не знаете? – удивленно спросил он. – Черт возьми, док. Они отцепились от вас, вот что случилось. Нечто подобное со специальным большим жюри происходило лишь пару раз на моей памяти.

Глубоко вздохнув, я покачала головой.

– Наверное, кто-нибудь другой на моем месте уже плясал бы джигу. Но у меня что-то нет большого энтузиазма.

– Да, вероятно, вы правы.

– Марино, как звали того человека, который заявил о том, что у него украли куртку на гагачьем пуху?

– Саливан. Хилтон Саливан. А что такое?

– Когда я давала показания, Паттерсон сделал чудовищное предположение о том, что я могла воспользоваться револьвером из лаборатории, чтобы убить Сьюзан. Иными словами, всегда рискованно пользоваться своим оружием, потому что, если его проверят и докажут, что из него стреляли такими-то пулями, придется долго объяснять и оправдываться.

– Какое это имеет отношение к Саливану?

– Когда он переехал в свою квартиру?

– Не знаю.

– Если бы я собиралась кого-нибудь убить из своего «рюгера», было бы весьма предусмотрительно с моей стороны сообщить перед этим в полицию о его пропаже. Потом, если он каким-то образом и всплывет – например, я решу от него избавиться и куда-нибудь его подброшу, – полицию выведет на меня его серийный номер, однако я своим заявлением о краже смогу доказать, что в момент преступления оружием владела не я.

– Вы хотите сказать, что Саливан написал фальшивое заявление? Что он просто имитировал ограбление?

– Я хочу сказать, что над этим стоит задуматься, – ответила я. – У него, как нарочно, не было сигнализации и, как нарочно, было открыто окно. Он отвратительно вел себя с полицейскими. И, я уверена, они вздохнули с облегчением, когда он ушел, и вряд ли у них возникла мысль о том, чтобы продлить себе удовольствие общения с ним и взять отпечатки. Тем более что он был одет в белое и проклинал рассыпанный повсюду черный порошок. Меня интересует, откуда вы знаете, что оставленные в квартире Саливана отпечатки не были оставлены им же? Он там живет. И там повсюду его отпечатки.

– В АСИОП они совпали с отпечатками Уоддела.

– Правильно.

– Если это так, то зачем Саливану было звонить в полицию по поводу той статьи про гагачий пух, которая появилась в газете?

– Как говорил Бентон, этот тип любит поиграть. Ему нравится доставлять людям беспокойство. Он получает удовольствие от щекотки нервов.

– Черт. Дайте-ка мне ваш телефон.

Он зашел с другой стороны и сел ко мне в машину. Набрав телефон справочной, он узнал номер Саливана. Дозвонившись до управляющего, Марино поинтересовался, когда Хилтон Саливан купил себе квартиру.

– Тогда кто же? – спросил Марино. Он что-то записал в блокноте. – Какой номер и на какую улицу выходит? А его машина? Да, если можно.

Когда Марино положил трубку, он взглянул на меня.

– Черт, а квартира-то вовсе и не его. Она принадлежит какому-то бизнесмену, который ее сдает, а Саливан начал снимать ее с первой недели декабря и как раз шестого внес деньги. – Открыв дверцу машины, он добавил: – А ездит он на темно-синем «шевроле». Это старый микроавтобус без окон.

Мы с Марино вернулись к полицейскому управлению, а мою машину оставили на стоянке. Затем поехали по Броуд-стрит в направлении Фрэнклина.

– Будем надеяться, что управляющий не спугнул его, – громко сказал Марино, чтобы перекричать шум мотора.

Притормозив, он остановился возле восьмиэтажного кирпичного дома.

– Его окна выходят во двор, – оглядываясь по сторонам, пояснил он. – Так что он не должен нас заметить.

Сунув руку под сиденье, он достал еще один пистолет вдобавок к тому, что у него уже был в кобуре под левой рукой. Он засунул пистолет за ремень брюк сзади, положил в карман дополнительную обойму и открыл дверцу машины.

– Если вы намерены затеять войну, я лучше останусь в машине, – сказала я.

– Если начнется война, я кину вам свой триста пятьдесят седьмой, и вам лучше продемонстрировать свои незаурядные способности, о которых говорил Пат-терсон. Держитесь все время позади меня. – Поднявшись по лестнице, он позвонил. – Вероятно, его нет.

Вскоре дверь открылась. Пожилой мужчина с мохнатыми седыми бровями представился управляющим, с которым Марино некоторое время назад разговаривал по телефону.

– Не знаете, он дома? – спросил Марино.

– Понятия не имею.

– Мы хотим подняться и проверить.

– Подниматься не надо, потому что он живет на этом этаже. – Управляющий показал рукой. – Идите по этому коридору и налево. Угловая квартира в самом конце. Номер семнадцать.

Здание сохраняло сдержанную, но наскучившую роскошь, напоминавшую о старых отелях, где уже никто особо не хотел останавливаться, потому что комнаты казались слишком маленькими, декор – чересчур потемневшим и несколько обшарпанным. Меня привлекли следы от сигарет на мохнатом красном ковре и почти почерневшая деревянная обшивка стен. На двери угловой квартиры Хилтона Саливана висел медный номер 17. Глазка в двери не было, и, когда Марино постучал, мы услышали шаги.

– Кто там? – спросил чей-то голос.

– Техник-смотритель, – отозвался Марино. – Надо поменять фильтр в вашем нагревателе.

Дверь открылась, и в тот момент, когда я увидела пронзительный взгляд голубых глаз в образовавшемся пространстве и они встретились с моими, у меня перехватило дыхание. Хилтон Саливан попытался захлопнуть дверь, но Марино успел подставить ногу.

– В сторону! – крикнул мне Марино, выхватывая свой револьвер и стараясь как можно дальше отклониться от дверного проема.

Я отпрыгнула в коридор, когда он неожиданным ударом распахнул дверь, и она, открывшись настежь, громко стукнулась о стену в квартире. Держа револьвер наготове, он вошел внутрь, а я в страхе ждала звуков схватки или перестрелки. Шли минуты. Тут я услышала, как Марино что-то сообщал по своему переносному радио. Он появился мокрый от пота и красный от злости.

– Чтоб ему провалиться. Невероятно. Выпрыгнул в окно, как заяц. И след простыл. Вот сукин сын, а? Его фургончик торчит все там же на стоянке. А он удрал пешком. Я поднял все подразделения в этом районе. – Вытирая лицо рукавом, он все никак не мог отдышаться.

– Я думала, это женщина, – оторопело произнесла я.

– А? – Марино внимательно посмотрел на меня.

– Когда я ездила к Хелен Граймз, он был в ее доме. Он раз выглянул из двери, пока мы разговаривали на крыльце. Я решила, что это женщина.

– Саливан находился в доме «фрау»? – громко переспросил Марино.

– Да, у меня нет никаких сомнений.

– О Боже. Не вижу здесь никакого смысла. Однако смысл появился, когда мы начали осматривать квартиру Саливана. Она была со вкусом обставлена старинной мебелью, устлана дорогими коврами, которые, как сказал Марино со слов управляющего, принадлежали ее владельцу. Из спальни тихо лились звуки джаза. Там мы обнаружили синюю куртку на гагачьем пуху, которая лежала на кровати возле бежевой вельветовой рубашки и аккуратно сложенных потертых джинсов. На ковре стояли его кроссовки с носками. На комоде из красного дерева лежали зеленая кепка, темные очки и небрежно свернутая синяя форменная блузка, к которой чуть выше нагрудного кармана все еще был приколот значок с именем Хелен Граймз. Под ней лежал большой конверт с фотографиями, которые Марино просмотрел, показывая мне.

– Черт побери, – то и дело бормотал он. На более чем дюжине фотографий Хилтон Саливан был совершенно голым в унизительных позах, а Хелен Граймз исполняла роль охранника-садиста. По одному из наиболее, как казалось, любимых сценариев, Саливан сидел на стуле, а она допрашивала его, придушивая сзади или подвергая каким-нибудь другим издевательствам. Он был весьма привлекательным молодым человеком с тонкими чертами лица и изящным телом, которое, на мой взгляд, отличалось большой силой. Он, несомненно, был ловким. Мы нашли фотографию окровавленного тела Робин Нейсмит возле телевизора в ее гостиной и другую – ее тела на стальном столе морга. Однако больше всего меня поразило лицо Саливана. На нем не отражалось совершенно никаких эмоций, и я отчетливо представляла его холодные глаза, когда он убивал.

– Кажется, я догадался, почему его так любил Донахью, – сказал Марино, убирая фотографии назад в конверт. – Кто-то все это снимал. Жена Донахью говорила мне, что начальник тюрьмы увлекался фотографией.

– Хелен Граймз должна знать, кто такой на самом деле этот Хилтон Саливан, – сказала я, услышав звук сирен.

Марино посмотрел в окно.

– Хорошо. Люцеро приехал.

Я осмотрела куртку на гагачьем пуху, лежавшую на кровати, и обнаружила маленькое пушистое перышко, торчавшее из мелкой дырочки шва.

Раздались еще сирены. Захлопали дверцы машин.

– Мы уезжаем, – сказал Марино, когда появился Люцеро. – Не забудьте про его синий фургончик. – Он повернулся ко мне. – Док? Вы помните, как доехать до обиталища Хелен Граймз?

– Да.

– Съездим поговорим с ней.

* * *

Хелен Граймз уже ничего не могла нам рассказать. Оказавшись минут через сорок пять у ее дома, мы обнаружили входную дверь открытой и зашли внутрь. Обогреватель был включен на полную мощь, и царивший в доме запах я бы не спутала ни с каким другим.

– Боже милостивый, – воскликнул Марино, входя в спальню.

Ее обезглавленное тело сидело в кресле возле стены. Лишь через три дня живущий неподалеку фермер нашел недостававшую часть. Он удивился, увидев, что кто-то оставил на одном из его полей сумку для шаров из кегельбана. Но потом очень пожалел, что открыл ее.