Текст книги "В объятиях смерти"

Автор книги: Патрисия Корнуэлл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

– Ты раздражена, и я не виню тебя, – сказал Итридж. – Тебе просто надо проглотить свою гордость, справиться с эмоциями, Кей. Мне нужна твоя помощь.

Я внимательно слушала.

– Я сильно подозреваю, что эта рукопись, которой все так интересуются, поможет нам вмешаться в игры Спарацино, прекратить его аттракционы. У тебя есть хоть какая-то возможность найти ее след?

Я почувствовала, что мое лицо начинает гореть.

– Она никогда не проходила через мой отдел, Том...

– Кей, – сказал он твердо, – я спрашиваю тебя не об этом. Много чего никогда не проходило через отдел медицинской экспертизы, но главный медицинский эксперт как-то умудрялся находить следы. Прописанное лекарство; жалоба на боль в груди, случайно подслушанная прежде, чем человек упал замертво; склонность к самоубийству, которую члены семьи «ненароком» разгласили. Ты не можешь никого принудить давать показания, у тебя нет такой власти, но ты можешь выяснить такие детали, которые никто никогда не расскажет полиции.

– Я не хочу быть обычным свидетелем, Том.

– Ты свидетель-эксперт. Конечно, ты не хочешь быть обычным свидетелем – это расточительство, – сказал он.

– А полицейские обычно допрашивают лучше, – добавила я. – Они не ожидают услышать от людей правду.

– А ты?

– Большинство врачей не предполагают, что пациент будет врать, они ожидают услышать от людей то, что они считают правдой...

– Кей, ты говоришь слишком общо, – сказал он.

– Я не хочу оказаться в ситуации...

– Кей, закон говорит, что медицинский эксперт должен проводить расследование причины и способа смерти и излагать обнаруженное в письменном виде. Это очень широко. Это дает тебе полное право на расследование. Единственное, что ты на самом деле не можешь делать, это арестовать кого-нибудь. Тебе это известно. Полиция никогда не найдет эту рукопись. Ты – единственный человек, кому это под силу. – Итридж невозмутимо посмотрел на меня. – Это нужно скорее для тебя, чем для них, для твоего доброго имени.

Я ничего не могла поделать. Итридж объявил войну Спарацино, и я была поставлена под ружье.

– Найди эту рукопись, Кей. – Главный прокурор взглянул на часы. – Я тебя знаю – ты приложишь к этому делу свои мозги и найдешь ее или, по крайней мере, выяснишь, что с ней случилось. Три человека умерли. Один из них – лауреат Пулитцеровской премии, автор моей любимой книги. Мы должны докопаться до дна. Кроме того, все, что ты выяснишь относительно Спарацино, сообщай мне. Ты попробуешь, не так ли?

– Да, сэр, – ответила я, – конечно, я попробую.

* * *

Я начала с того, что принялась изводить экспертов.

Исследование документов – одна из немногих экспертиз, позволяющая получить ответ буквально на ваших глазах. Она так же конкретна, как бумага, и столь же реальна, как чернила. В среду вечером начальник отдела Уилл, Марино и я уже несколько часов занимались этой проблемой.

Я сама не знала, что я ищу. Если бы мы сразу же определили, что в камине мисс Харпер сожгла пропавшую рукопись Берил, это было бы, пожалуй, слишком просто. Тогда мы могли бы заключить, что Берил отослала ее на хранение своей подруге. Мы могли бы предположить, что книга содержала некие пикантные подробности, которыми мисс Харпер решила не делиться с миром. И самый важный вывод, который мы могли бы сделать, – рукопись не была похищена с места преступления.

Но количество и тип бумаги, которую мы исследовали, не соответствовали такому предположению. Не сгоревших фрагментов было довольно мало, все они размером не превышали десятицентовую монету и не стоили того, чтобы класть их под инфракрасный объектив видеокомпаратора. Никакие технические средства или химические тесты не помогли бы нам в исследовании оставшихся тонких белых завитков пепла. Они были такие хрупкие, что мы не только не рискнули достать их из мелкой картонной коробки, в которую их собрал Марино, но даже закрыли дверь и вентиляционные отверстия в лаборатории, чтобы исключить, насколько возможно, движение воздуха.

Вся наша деятельность сводилась к кропотливому перебору с помощью пинцета невесомых кусочков пепла в попытках составить слово. Таким образом мы выяснили, что мисс Харпер сожгла листы двадцатифунтовой хлопковой бумаги, на которых были отпечатаны буквы через карбоновую ленту. Мы были уверены в этом по нескольким причинам. Бумага, сделанная из древесной массы, при сжигании становится черной, тогда как бумага из хлопка невероятно чистая, ее пепел представляет собой легкие белые клочки, как те, что находились в камине мисс Харпер. Несколько не сгоревших кусочков, которые мы разглядывали, соответствовали двадцатифунтовому артикулу. Карбон вообще не сгорает. Тепло только сжимает отпечатанные буквы так, что они становятся похожи на мелкий шрифт. Некоторые слова были представлены целиком, контрастно выделяясь на тончайшем белом пепле. Другие были безнадежно раздроблены и покрыты пятнами, как закопченные крошечные билетики судьбы из китайского печенья.

– ПРИБЫ, – прочитал Уилл по буквам. Его воспаленные глаза за стеклами немодных очков в черной оправе выглядели утомленными, и ему требовались некоторые усилия, чтобы сохранить терпение.

Я добавила этот фрагмент слова к тем, что уже заполняли полстраницы моего блокнота.

– Прибыл, прибывающий, прибываю, – со вздохом добавил он. – Не могу представить, что это еще может быть.

– Прибытие, прибыль, – подумала я вслух, мечтая о пузырьке «Адвила», оставшегося внизу в моей сумочке, и проклиная непрекращающуюся головную боль от чрезмерного напряжения глаз.

– О Боже! Слова, слова, слова, – пожаловался Марино. – За всю свою чертову жизнь не видел такого количества слов, а половины из них и не слышал, о чем совершенно не жалею.

Он откинулся на вращающемся стуле, положив ноги на стол и продолжая изучать расшифровку ленты печатной машинки Кери Харпера, которую удалось сделать Уиллу. Лента была не карбоновой, а это означало, что страницы, сожженные мисс Харпер, отпечатаны не на машинке ее брата. Писатель, похоже, работал урывками, пытаясь предпринять очередную попытку. Большая часть того, что просматривал Марино, не имела никакого смысла, и когда я, в свою очередь, читала это, у меня возникал вопрос, не со дна ли бутылки черпал Харпер свое вдохновение?

– Меня удивит, если такое дерьмо удастся продать, – сказал Марино.

Уилл выудил очередной фрагмент предложения из ужасно закопченной путаницы, и я, наклонилась, чтобы поближе его рассмотреть.

– Знаешь, – продолжал Марино, – после смерти знаменитого писателя они всегда выпускают подобную чепуху. Хотя не сомневаюсь, что большую часть этого дерьма бедный парень никогда бы не захотел опубликовать.

– Да. И название может быть что-то вроде «Записки на салфетках с литературного банкета».

– Что?

– Не обращай внимания. Там даже десяти страниц не наберется, – сказала я рассеянно. – Довольно трудно сделать из этого книгу.

– Да. Тогда «Эсквайр» или, может быть, «Плейбой» заплатят за это несколько баксов? – предположил Марино.

– Это слово – определенно часть какого-то названия – места, компании или чего-то еще, – размышлял Уилл, ничего не слыша вокруг. – «Ко» – с большой буквы.

– Интересно. Очень интересно, – откликнулась я.

Марино встал, чтобы тоже посмотреть.

– Осторожно, не дыши, – предупредил Уилл, в твердой руке он уверенно держал пинцет и с его помощью в высшей степени осторожно манипулировал клочком белого пепла, на котором крошечными черными буквами было написано «бор Ко».

– Компания, колледж, коллегия, корпорация... – предложила я, чувствуя оживление. Сна как не бывало.

– Да, но что обозначает «бор»? – Марино озадаченно почесал в затылке?

– Энн Эрбор? – предположил Уилл.

– А как насчет колледжа в Вирджинии? – спросил Марино.

Мы не могли вспомнить ни одного колледжа в Вирджинии, который заканчивался бы на «бор».

– Может быть, это «харбор»?[1]1
  Харбор – порт (англ.)


[Закрыть]– сказала я.

– Хорошо, но за ним следует «Ко», – засомневался Уилл.

– Может быть, это какая-то «Харбор Компани»? – предположил Марино.

Я заглянула в телефонный справочник. Там обнаружилось пять названий, начинающихся на Харбор: Харбор-Ист, Харбор-Саут, Харбор-Виллидж, Харбор-Импортс и Харбор-Сквер.

– Не похоже, что мы на верном пути, – сказал Марино.

Наши дела совсем не улучшились, когда я позвонила в справочную и спросила насчет названий «Харбор Что-то» в районе Вильямсбурга. Кроме одного жилого комплекса, там ничего не было. Затем я позвонила детективу Поутиту в полицию Вильямсбурга, и он тоже ничего не вспомнил, кроме того же самого жилого комплекса.

– Давайте не будем слишком зацикливаться на этом, – раздраженно сказал Марино.

Уилл снова углубился в коробку с пеплом.

Марино заглянул через мое плечо в список слов, которые мы успели извлечь.

Ты, твой, я, мой, мы, очень – были достаточно тривиальны. Остальные полные слова представляли собой строительный раствор, скрепляющий каждодневные лексические конструкции: и, был, были, тот, этот, что, но, в. Встречались и более специфические слова, такие как город, дом, работа, знаю, прошу, боюсь, думаю, скучаю. Что же касается неполных слов, то можно только догадываться, что они обозначали. Отрывки слова «ужасный» явно использовались много раз, поскольку мы не могли придумать других общеупотребительных слов, которые начинались бы на «ужа» или «ужас». Конечно же, нюанс употребления был навсегда утрачен. Имелось ли в виду что-то вроде «какой ужас!»? Или же «я ужасно расстроен» и «я скучаю по тебе ужасно»? А может быть, и «вы ужасно милы»?

Важно, что мы обнаружили несколько фрагментов имен Стерлинг и Кери.

– Я совершенно уверена, что она сожгла свои личные письма, – решила я. – Меня наталкивают на эту мысль тип бумаги и используемые слова.

Уилл согласился.

– Ты не помнишь, в доме Берил Медисон нашли какую-нибудь почтовую бумагу? – обратилась я к Марино.

– Бумага для принтера, для печатной машинки – больше ничего такого. Ничего, подобного этой супербумаге, о которой вы говорите, – ответил он.

– В ее принтере используются чернильные ленты, – напомнил нам Уилл, цепляя пинцетом очередной кусочек пепла, и добавил: – Кажется, у нас есть еще один...

Я глянула на то, о чем он говорил.

На этот раз все, что осталось – «ор К».

– Компьютер и принтер у Берил были марки «Лэниер», – повернулась я к Марино. – Мне кажется, нелишне было бы выяснить, не пользовалась ли она раньше чем-то другим.

– Я просмотрел ее квитанции, – сказал он.

– За сколько лет?

– Все, какие были, – за пять-шесть лет.

– Компьютер тот же самый?

– Нет. Но тот же самый чертов принтер, док, – какой-то там 1600 с печатающей головкой типа «ромашка», причем всегда использовался один и тот же тип лент. Понятия не имею, на чем она печатала до него.

– Понятно.

– Да? Рад за тебя. Что до меня, то я ни черта не понимаю, – пожаловался Марино, массируя поясницу.

Глава 10

Здание Национальной академии ФБР в Квантико, Вирджиния, представляло собой сооружение из стекла и кирпича посреди имитации боевых действий. Я никогда не забуду, как во время моего первого пребывания там много лет назад я ложилась в постель и вставала под звуки автоматных очередей и как однажды, тренируясь на выносливость, я выбрала в лесу неверную тропинку, и меня чуть не раздавил танк.

Было утро пятницы. Мы с Марино ехали на совещание, запланированное Уэсли Бентоном. Вскоре в поле зрения появились фонтаны и флаги академии.

Мне приходилось делать два шага на каждый шаг Марино, когда мы проследовали внутрь просторного и светлого вестибюля нового здания, которое настолько напоминало хорошую гостиницу, что заслужило прозвище «Квантико Хилтон». Сдав свое оружие дежурному, Марино отметил нас в журнале, и мы прикрепили пропуска посетителей. Тем временем секретарь позвонил Уэсли за подтверждением, что мы можем беспрепятственно пройти.

Лабиринт стеклянных переходов соединял секции кабинетов, аудиторий и лабораторий, позволяя перемещаться из здания в здание, не выходя наружу. Сколько бы раз я ни приходила сюда, я каждый раз терялась. Марино, казалось, знал, куда идти, поэтому я послушно семенила за ним, наблюдая за парадом пестро экипированных студентов, дефилирующих мимо. Это был своего рода код. Офицеры полиции были одеты в красные рубашки и брюки цвета хаки. Новых агентов ФБР отличали голубой и хаки, тогда как члены элитных групп освобождения заложников носили сплошь белое. Мужчины и женщины отличались безупречным внешним видом и были в высшей степени подтянуты. Они несли на своих лицах отпечаток военной сдержанности, такой же осязаемой, как запах растворителя для чистки оружия, который тянулся следом за ними.

Мы сели в служебный лифт, и Марино нажал кнопку нижнего уровня. Секретное бомбоубежище Гувера располагалось в шестидесяти футах под землей, двумя этажами ниже стрелкового тира. Мне всегда казалось очень правильным, что академия решила расположить отдел изучения поведения ближе к аду, чем к раю. Названия меняются. Последнее, что я слышала, – в ФБР называли аналитиков – агентами криминальных расследований. Работа, однако, не изменилась. Всегда будут психопаты, социопаты, сексуальные убийцы и прочие подонки, которые находят удовольствие в том, чтобы причинять боль другому.

Мы вышли из лифта и прошли по серому монотонному коридору к не менее серому и скучному офису. Уэсли появился неожиданно и привел нас в маленькую комнату для совещаний, где за длинным полированным столом сидел Рои Хейновелл. Эксперт по волокнам никогда, казалось, не узнавал меня, успевая забыть от встречи до встречи. Когда он протягивал руку, я всегда подчеркнуто представлялась.

– Конечно, конечно, доктор Скарпетта. Как поживаете? – поинтересовался он, как делал это всегда.

Уэсли закрыл дверь. Марино нахмурился, когда, оглядевшись, не обнаружил пепельницы. Придется использовать пустую банку от диет-коки из мусорной корзины. Я подавила побуждение добыть со дна сумки свою пачку – академия была почти «бездымной» зоной.

Белая рубашка Уэсли изрядно помялась на спине, в глазах застыла усталость и озабоченность, когда он принялся просматривать бумаги в папке. Он сразу же приступил к делу.

– Есть что-нибудь новое по делу Стерлинг Харпер? – спросил он.

Вчера я просмотрела ее гистологические анализы и не слишком удивилась тому, что обнаружила. Однако, это не приблизило меня к пониманию причины ее смерти.

– У нее была хроническая миелоцитическая лейкемия, – ответила я.

Уэсли поднял глаза.

– Это послужило причиной смерти?

– Нет. На самом деле я даже не уверена, что она знала об этом.

– Это интересно, – прокомментировал Хейновелл. – То есть, можно ходить с лейкемией и ничего не знать об этом?

– Хроническая лейкемия – коварная болезнь, – объяснила я. – Вначале ее симптомы могут проявляться очень слабо. Например, ночная потливость, быстрая утомляемость, потеря веса. С другой стороны, заболевание могло быть диагностировано некоторое время назад и находиться в стадии ремиссии. Состояние Стерлинг было далеким от критического. У нее отсутствовали прогрессирующие лейкемические инфильтрации, и она не страдала ни от каких серьезных инфекций.

Хейновелл выглядел озадаченным.

– Что же тогда убило ее?

– Понятия не имею, – призналась я.

– Лекарства? – спросил Уэсли, делая пометки.

– Токсикологическая лаборатория приступила ко второй серии анализов, – ответила я. – В предварительном отчете указан уровень алкоголя в крови – три сотых. Кроме того, в ее анализах был обнаружен декстрометорфан – его используют в препаратах для подавления кашля, которые есть в открытой продаже. В ее ванной комнате наверху, на раковине, мы нашли пузырек «робитуссина». Он был полон более чем наполовину.

– Так что дело не в нем, – пробормотал Уэсли себе под нос.

– Тут и всей бутылки бы не хватило, – сказала я ему и добавила: – Согласна, что это вызывает недоумение.

– Будешь держать меня в курсе? Сообщи мне о результатах, – попросил Уэсли. Он перевернул еще несколько страниц и перешел к следующему пункту повестки дня: – Рой исследовал волокна по делу Берил Медисон и хочет поговорить с тобой по этому поводу. А потом, Пит и Кей, – он поднял взгляд на нас, – у меня есть еще одно дело, которое я хочу обсудить с вами.

Уэсли выглядел довольно хмурым, и я предчувствовала, что причина, побудившая его собрать нас здесь, меня тоже не обрадует. Хейновелл, напротив, был невозмутимым как обычно. Его волосы, брови и глаза были одного – серого – цвета. Того же цвета был и костюм. Когда бы я ни встречала его, он всегда выглядел полусонным и серым, настолько бесцветным и спокойным, что у меня появлялось искушение спросить, есть ли у него кровяное давление.

– Волокна, на которые меня просила посмотреть доктор Скарпетта, – лаконично начал Хейновелл, – обнаруживают, за единственным исключением, несколько неожиданностей – речь идет не о необычной окраске или странной форме поперечного сечения. Я сделал заключение, что с высокой вероятностью шесть нейлоновых волокон имеют шесть различных источников, как мы и предполагали с вашим исследователем в Ричмонде. Четыре из них соответствуют тканям, используемым в ковровых покрытиях автомобилей.

– Как вы пришли к такому выводу? – спросил Марино.

– Как вы понимаете, нейлоновая обивка и ковровое покрытие очень быстро портятся от тепла и солнечного света, – ответил Хейновелл. – Если волокна не обработаны специальной краской с металлизацией, то под действием ультрафиолета и постоянного нагрева автомобильный коврик будет очень быстро выцветать и портиться. Используя рентгеновские лучи, я мог оценить присутствие металла в четырех нейлоновых волокнах. Хотя с уверенностью сказать, что эти волокна из коврового покрытия автомобиля, я не могу, однако они вполне ему соответствуют.

– Есть шанс выяснить модель и изготовителя? – спросил Марино.

– Боюсь, что нет, – ответил Хейновелл. – Проследить проклятую штуковину до производителя представляется очень сомнительным, особенно если автомобиль, о котором идет речь, произведен в Японии. Позвольте привести пример. Ковровое покрытие в «тойоте» начинается с пластиковых шариков, которые везут отсюда в Японию. Там из них изготовляют волокно, которое везут обратно сюда, чтоб сделать из него коврик, который затем посылают обратно в Японию, чтобы положить в автомобиль, сходящий с конвейера.

По мере того как он монотонно бубнил, все становилось еще более безнадежно.

– С автомобилями, производимыми в Соединенных Штатах, у нас не меньше головной боли. Корпорация «Крайслер», например, может получать ковровые покрытия одного цвета от трех различных поставщиков. Затем, посреди серии, «Крайслер» может решить сменить поставщика. Предположим, лейтенант, что вы и я – мы оба – водим черный, восемьдесят седьмой «лебаронс» с темно-красным салоном. При этом поставщик темно-красного коврика в моем автомобиле может быть совсем не тот, что поставщик такого же коврика в вашем. Таким образом, единственное, о чем можно говорить с уверенностью в нашем случае, это о разнообразии нейлоновых волокон. Два могут быть из домашнего покрытия, четыре – из автомобильного. Цвета и поперечное сечение разные. Добавьте сюда то, что был обнаружен олефин, динэл, акрил, и вы получите некий странный компот.

– Очевидно, – вмешался Уэсли, – профессия или какое-то другое занятие убийцы вынуждает его контактировать со многими разными типами ковровых покрытий, и в день убийства Берил Медисон он был одет во что-то, на что налипло много волокон.

Шерсть, вельвет или фланель, подумала я. Однако ни шерстяных, ни цветных хлопчатобумажных волокон, которые могли бы иметь отношение к убийце, не было обнаружено.

– А что насчет динэла? – спросила я.

– Обычно он ассоциируется с женской одеждой. С париками, искусственным мехом, – ответил Хейновелл.

– Да, но не только, – возразила я. – Рубашка или пара слаксов, сделанных из динэла, накапливали бы статическое электричество, как полиэстер, вызывая прилипание к нему всего подряд. Это могло бы объяснить наличие такого количества следов.

– Возможно, – согласился Хейновел.

– Тогда, может быть, псих был в парике? – предположил Марино. – Мы знаем, что Берил пустила его в дом, другими словами, она не была напугана. Большинство дамочек не пугаются, если за дверью – женщина.

– Трансвестит? – предположил Уэсли.

– Может быть, – ответил Марино. – Самые привлекательные женщины, которых ты когда-либо видел, возможно, трансвеститы. Это чертовски отвратительно. Некоторых из них я не могу распознать до тех пор, пока не загляну прямо в лицо.

– Если нападавший выглядел как женщина, – обратила я их внимание, – то как мы объясним приставшие волокна? Ведь если волокна прилипают к нему на рабочем месте... трудно представить его там, одетым в женское платье.

– Если только он не занимается проституцией, – возразил Марино. – Он заходит и выходит из автомобилей своих клиентов всю ночь напролет. Может быть, заходит и выходит из комнат мотеля с ковровыми покрытиями на полу.

– Тогда его выбор жертвы лишен всякого смысла, – сказала я.

– Пожалуй, но становится понятным отсутствие семенной жидкости, – спорил Марино. – Мужчины-трансвеститы, гомосексуалисты обычно не насилуют женщин.

– Они обычно и не убивают их, – заметила я.

– Я упоминал об исключении, – снова начал Хейновелл, глядя на часы, – так вот, то самое оранжевое акриловое волокно, которым вы так интересовались. – Его серые глаза бесстрастно уставились на меня.

– С трехлистным клевером в сечении? – вспомнила я.

– Да, – кивнул Хейновелл. – Форма очень необычная. Цель, которая обычно преследуется при изготовлении трехлопастных в сечении волокон, – скрывать грязь и рассеивать свет. Единственное место, которое я знаю, где вы можете найти волокна с таким профилем, – это нейлоновое ковровое покрытие «плимута» конца семидесятых. Именно там волокно в сечении имеет такое же очертание трехлистного клевера, как в деле Берил Медисон.

– Но оранжевое волокно – акриловое, а не нейлоновое, – напомнила я Хейновеллу.

– Верно, доктор Скарпетта, – сказал он. – Я излагаю вам факты, чтобы проиллюстрировать уникальные свойства волокна, о котором идет речь. Тот факт, что оно акриловое, а не нейлоновое, что яркие цвета, такие, как оранжевый, почти никогда не используются в автомобильных ковровых покрытиях, позволяет нам исключить множества возможных источников этого волокна, включая «плимуты» конца семидесятых. Да и вообще любые автомобили, какие вы только можете себе вообразить.

– То есть вы никогда прежде не видели ничего, подобного этому оранжевому волокну? – спросил Марино.

– Именно к этому я и веду, – Хейновелл явно колебался.

Уэсли перехватил инициативу:

– В прошлом году мы получили волокно полностью идентичное этому оранжевому, когда Роя попросили исследовать следы, обнаруженные в «Боинге-747», захваченном пиратами в Афинах, в Греции. Не сомневаюсь, вы помните этот случай.

Молчание.

Даже Марино на какое-то время замолк.

Уэсли продолжил, его глаза потемнели:

– Пираты убили на борту двух американских солдат и выбросили их тела на площадку перед ангаром. Первым, кого выбросили из самолета, был Чет Рамси, двадцатичетырехлетний морской пехотинец. Оранжевое волокно прилипло к крови на его левом ухе.

– Могло волокно попасть туда из салона самолета? – спросила я.

– Не похоже, – ответил Хейновелл. – Я сравнивал его с образцами ковра, обивки сидений, одеял, хранившихся в полках над креслами, но не нашел ничего даже близко напоминающего. Либо Рамси подцепил волокно где-то еще – что маловероятно, поскольку оно прилипло к невысохшей крови – либо это результат, пассивного переноса с одного из террористов. Единственное, до чего я еще додумался, что волокно могло попасть к Рамси от одного из пассажиров, но если так, то этот человек должен был прикасаться к нему после того, как тот был ранен. Согласно свидетельствам очевидцев, ни один из пассажиров не подходил к нему. Рамси увели от других пассажиров в головную часть самолета. Он был избит, застрелен, его тело завернули в одно из одеял и выбросили на площадку перед ангаром. Одеяло, между прочим, было рыжевато-коричневым.

Первым, со сдерживаемым недовольством, заговорил Марино:

– Не затруднит ли вас объяснить, как, черт побери, воздушные пираты в Греции связаны с двумя писателями, убитыми в Вирджинии?

– Волокно связывает по крайней мере два случая, – ответил Хейновелл, – захват самолета и смерть Берил Медисон. Это не говорит о том, что оба преступления связаны между собой, лейтенант. Но это оранжевое волокно настолько необычно, что мы должны учитывать возможность какого-то общего знаменателя событий в Афинах и того, что происходит здесь сейчас.

Это было больше, чем возможность, это была уверенность. Здесь явно имел место общий знаменатель. Человек, место или вещь, думала я, что-то одно из трех. В моей голове медленно материализовались детали.

Я сказала:

– Террористов так и не удалось допросить. Двое из них погибли, двое других сумели убежать, и их так никогда и не поймали.

Уэсли кивнул.

– Есть, по крайней мере, уверенность в том, что они террористы, Бентон? – спросила я.

После паузы он ответил:

– Мы так и не смогли выяснить их принадлежность к какой-нибудь террористической организации. Но есть предположение, что они проводили антиамериканскую акцию. Самолет был американским, так же как и треть пассажиров.

– А во что были одеты пираты?

– В гражданскую одежду. Слаксы, рубашки без ворота – ничего необычного.

– И никаких оранжевых волокон не было найдено на телах двух убитых пиратов?

– Мы не знаем, – вмешался Хейновелл, – они были застрелены на площадке перед ангаром, и мы не смогли приехать достаточно быстро, чтобы затребовать тела и перевезти их сюда для исследований вместе с убитыми американскими солдатами. К сожалению, я располагаю лишь отчетом по волокнам греческих специалистов. В действительности сам я никогда не исследовал ни одежду пиратов, ни какие-либо другие следы. Очевидно, многое могло быть пропущено. Но даже если бы на одном из тел обнаружилось оранжевое волокно, совсем не обязательно, что мы бы выяснили его происхождение.

– Эй, что вы нам тут рассказываете? – возмутился Марино. – Что? Предполагается, что мы должны искать сбежавшего воздушного пирата, который теперь убивает людей в Вирджинии?

– Мы не можем полностью сбросить со счетов такую возможность. Пит, – сказал Уэсли, – какой бы невероятной она ни казалась.

– Четыре человека, которые захватили тот самолет, никогда не были связаны ни с какой организацией, – напомнила я. – На самом деле вам не известны ни их цели, ни кем они были, за исключением того, что двое из них были ливанцами – если мне не изменяет память, – другие двое, которые сбежали, возможно, были греками. Мне кажется, в то время были какие-то разговоры насчет того, что настоящей целью был американский посол, который отправлялся в отпуск со своей семьей и должен был лететь этим самолетом.

– Верно, – напряженно сказал Уэсли. – После того как несколькими днями раньше в американском посольстве в Париже была взорвана бомба, планы путешествия посла были тайно изменены, хотя прежний заказ на рейс не был отменен.

Его глаза смотрели мимо меня. Постукивая чернильной ручкой по костяшке большого пальца левой руки, он добавил:

– Мы не исключаем возможность того, что воздушные пираты в действительности представляли собой гангстерскую группу, что они – профессиональные убийцы, нанятые кем-то.

– О'кей, о'кей, – сказал Марино нетерпеливо. – Никто не отрицает, что Берил Медисон и Кери Харпер могли быть убиты профессиональным убийцей. Вы знаете, что все было инсценировано так, как будто это дело рук какого-то психа.

– Мне кажется, стоит начать с этого оранжевого волокна и посмотреть, что еще удастся выяснить. И, может быть, кто-то должен как следует присмотреться к Спарацино, убедиться, что он не имеет никакого отношения к послу – возможной цели пиратов.

Уэсли не ответил.

Марино вдруг заинтересовался своим большим пальцем и принялся приводить в порядок ноготь с помощью карманного ножичка.

Хейновелл окинул взглядом всех сидящих за столиком и, убедившись, что к нему больше нет вопросов извинился и ушел.

Марино зажег очередную сигарету.

– Не знаю, – он выдохнул струю дыма, – но, по-моему, все это превращается в погоню за тенью. Я имею в виду, что не сходятся концы с концами. Зачем нанимать международного гангстера, чтобы убить сочинительницу дамских романов и бывшего романиста, который за много лет не произвел на свет ни одной строчки?

– Мне это тоже непонятно, – сказал Уэсли. – Все зависит от взаимных связей. Черт, это зависит от очень многих вещей. Пит. Все от чего-нибудь зависит. Единственное, что мы можем сделать, – проследить, насколько это в наших силах, чтобы ничто не ускользнуло от нашего внимания. Поэтому переходим к следующему пункту повестки дня, к Джебу Прайсу.

– Он снова на свободе, – откликнулся Марино.

Я недоверчиво посмотрела на него.

– Когда его выпустили? – спросил Уэсли.

– Вчера, – ответил Марино. – Его выпустили под залог. Если быть точным, за пятьдесят тысяч.

– Ты не мог бы объяснить мне, как ему это удалось? – поинтересовалась я, взбешенная тем, что Марино до сих пор мне этого не сказал.

– Не бери в голову, док, – ответил он.

Мне известны три способа освобождения под залог. Первый – это под личное поручительство, второй – за наличные или под залог собственного имущества, а третий – вмешательство профессионального поручителя, который берет десять процентов с суммы и требует письменное обязательство или какой-либо иной вид гарантии, что он не останется с пустым карманом, если обвиняемый решит убежать из города. Джеб Прайс, как сказал Марино, выбрал последний способ.

Я хочу знать, как ему это удалось, – снова повторила я, доставая сигареты и пододвигая поближе баночку из-под коки.

Я знаю только один способ. Он позвонил своему адвокату, тот открыл в банке счет на предъявителя и выслал чековую книжку в «Лаки», – сказал Марино.

– "Лаки"? – переспросила я.

– Да. «Лаки Бондинг Компани» на Семнадцатой улице, которая очень удобно располагается в одном квартале с городской тюрьмой, – объяснил Марино. – Там же и ломбард Чарли Лака для заключенных, известный еще под названием «Хок и Вок». Мы с Чарли знаем друг друга довольно давно, время от времени болтаем с ним, травим анекдоты. Иногда он немножко стучит, а иногда закрывает рот на замок. К сожалению, Джеб Прайс – как раз второй случай. Мне не удалось вытянуть из Лака ничего, кроме имени адвоката Прайса, но я подозреваю, что он не местный.

– Очевидно, у Прайса есть связи наверху, – сказала я.

– Очевидно, – мрачно согласился Уэсли.

– И он ничего не сказал? – спросила я.

– У него есть право хранить молчание, и он чертовски упорно этим правом пользуется, – ответил Марино.