Текст книги "Обстоятельства гибели"

Автор книги: Патрисия Корнуэлл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

– Исключено. Если только массаж делал Кинг-Конг. По-моему, этого человека укололи чем-то, что создало огромное давление в грудной клетке и вызвало обширную воздушную эмболию. Он наверняка испытал сильную боль и умер в течение нескольких минут, что совпадает с показаниями свидетелей, говоривших, что он схватился за грудь и упал.

– Тогда откуда потом взялась кровь? – спрашивает Марино. – Почему кровоизлияние не произошло мгновенно? Как могло случиться, что кровотечение не началось по пути сюда и даже еще раньше?

– У меня нет ответа на этот вопрос, но он определенно умер не у нас в холодильнике. – В этом я уверена. – Он умер еще до того, как попал сюда, еще в лесопарке.

– Но нам придется доказывать, что кровотечение началось после смерти, – упорствует Марино. – А труп не может истекать кровью, как какая-нибудь зарезанная свинья.

– И кому мы должны это доказывать? – Я пристально смотрю на Марино.

– Откуда мне знать, кому Филдинг что-то об этом сказал. Мы даже не знаем, где он сам.

Ты и сам много чего сказал, думаю я, но молчу.

– Вот почему так важно проявлять осторожность и не разглашать подробности дела до получения всей информации, – предупреждаю я.

– Нам не оставили выбора, – не унимается Марино. – Нам придется давать объяснения, почему у трупа открылось кровотечение.

Я беру куртку и поворачиваюсь к Анне:

– Первым делом полное сканирование тела и головы. Тщательная, дюйм за дюймом, магнитно-резонансная томография. Результаты сразу же сюда.

– Я сам отвезу, – встревает Марино.

– Тогда иди и готовь машину. Пусть прогреется. Возьми один из микроавтобусов.

– А вот согревать как раз не надо. Включу кондиционер на полную.

– Тогда поезжайте вдвоем, а я вас там встречу.

– Серьезно. Начнем прогревать, а у него опять кровотечение откроется.

– Ты слишком много смотришь телевизор. Особенно пятничные шоу.

– Дэн Экройд уделывает Джулию Чайлд. Помнишь? «Вам понадобится нож. Очень, очень острый нож. И кровь ударит фонтаном» [30]30
  Имеется в виду пародия комика Дэна Экройда на героиню кулинарной кинофантазии «Джули и Джулия» Нору Эфрон в исполнении Мэрил Стрип.


[Закрыть].

Все трое смеются.

– Да, было забавно.

– Старые лучше. Розана Розаннаданна [31]31
  Розанна Розаннаданна – персонаж Гилды Рэднер из телешоу «Субботним вечером в прямом эфире» («Saturday Night Live», англ.).


[Закрыть].

– Вот кого я обожаю!

– У меня они все на DVD.

Я выхожу и слышу, как они продолжают смеяться.

Приложив палец к сканеру, я вхожу в первое, после приемного отделения, отделение идентификации, белую комнату с серыми столами.

Встроенные в стену стальные шкафы для хранения вещественных улик пронумерованы. Ключом, который дал мне Марино, я открываю верхний левый, где лежат личные вещи нашего трупа. Здесь они будут храниться до тех пор, пока мы не передадим их под расписку в похоронное бюро или родственникам, когда установим наконец личность покойника и выясним, кто имеет на них право. В шкафчике лежат бумажные пакеты и конверты с аккуратно наклеенными ярлычками. К каждому приложен заполненный формуляр – этим занимается Марино. Я нахожу небольшой конверт из плотной бумаги, в котором лежит печатка, и отмечаю в формуляре время изъятия. Потом заношу ту же информацию в компьютерный журнал и только тогда вспоминаю про одежду покойника.

Надо посмотреть ее, пока я здесь, не ждать вскрытия, до которого еще несколько часов. Я хочу увидеть дыру, оставленную неведомым лезвием, которое проникло в спину жертвы и причинило такие разрушения. Хочу понять, насколько сильным могло быть кровотечение из этой раны. Я выхожу из комнаты и иду по серому коридору. Дверь в рентген-кабинет открыта. Марино, Анна и Олли, смеясь и подшучивая друг над другом, готовят тело к перевозке в Маклин. Я прохожу мимо и открываю двойную стальную дверь, за которой находится секционный зал.

Просторное, открытое помещение выкрашено белой эпоксидной краской и выложено белой керамической плиткой. Проложенные по всей длине белого потолка галогенные лампы изливают холодный отфильтрованный свет. Двенадцать стальных столов расположены у стальных раковин с ножным управлением, поливным шлангом, измельчителем, промывочной ванночкой и мусоросборником. Каждое рабочее место представляет собой мини-модульную операционную с вентиляционной системой нижней тяги, прогоняющей весь воздух за пять минут. Здесь есть и компьютеры, вытяжные колпаки, тележки с хирургическими инструментами, галогенные светильники с гибкими «плечами», секционные столы, контейнеры для формалина, стойки с пробирками и пластиковыми емкостями для проведения гистологии и токсикологии.

Мое рабочее место – первое по порядку. В какой-то момент у меня возникает мысль, что им кто-то пользовался, но уже в следующий я корю себя за глупость. Конечно пользовались. Скорее всего, это был Филдинг. Но это не важно, да и какое мне дело? Однако же я замечаю, что инструменты на тележке лежат не в том порядке, в котором я привыкла. Впечатление такое, что их сполоснули – не очень тщательно – и бросили на белую полиэтиленовую доску. Я беру из ящика пару латексных перчаток и торопливо их натягиваю, потому что не хочу прикасаться к чему-либо голыми руками.

Обычно меня это не беспокоит или беспокоит не настолько сильно, как следовало бы, потому что я принадлежу к старой школе судмедэкспертов, людям стоическим и закаленным, испытывающим даже своеобразную, в некотором смысле извращенную гордость оттого, что они ничего не боятся и ни к чему отвращения не испытывают. Черви, испражнения, гниющая плоть, раздувшаяся, скользкая, позеленевшая, и даже СПИД – им все нипочем. В отличие от остальных, живущих в мире фобий и федеральных инструкций, предусматривающих и регламентирующих абсолютно все. Я помню, как ходила когда-то по моргу – без защитной маски, с сигаретой и чашкой кофе, как трогала мертвецов, осматривала раны и производила измерения. Но я никогда не была неряшливой в обращении с инструментами и всегда содержала в чистоте и порядке свое рабочее место. Я никогда не была небрежной.

Я бы никогда не положила на инструментальный столик препаровальную иглу, не вымыв ее в горячей мыльной воде. В тех моргах, где мне довелось работать, эта вода постоянно гремела в глубоких металлических раковинах. Уже работая в Ричмонде – и даже раньше, в Армейском медицинском центре Уолтера Рида, – я знала о ДНК и ее будущем использовании в суде и прекрасно понимала, что все, что мы делаем на месте преступления, в прозекторской и лабораториях, может быть поставлено под сомнение защитой. Контаминация грозила стать безжалостной Немезидой, и хотя мы теперь не всегда отправляем хирургические инструменты в автоклав, но точно не швыряем их на грязную доску, едва сполоснув под краном.

Я беру восемнадцатидюймовый анатомический скальпель и замечаю пятнышко засохшей крови на рифленой стальной рукоятке. Замечаю на лезвии, которому полагается быть острым как бритва и блестеть как полированное серебро, царапины и зазубрины. Замечаю кровь на зубцах медицинской пилы и засохшие пятна на катушке дратвы и на игле. Я перебираю зажимы, ножницы, костоломы, долото, гибкий зонд и с огорчением вижу, в каком все запущенном состоянии.

Скажу Анне – пусть все здесь вымоет. Вскрытие надо проводить в чистом помещении. Дав себе зарок – до конца моей первой недели проверить все системы, – я подхожу к столу, рядом с которым на стене висит диспенсер для бумажных полотенец. Отрываю бумагу и накрываю секционный стол – не свой, а другой, который почище. Надеваю одноразовый халат – возиться с лямками не хватает терпения – и возвращаюсь к своему рабочему месту. У стены – большой белый полипропиленовый сушильный шкаф на резиновых колесиках и с двойной акриловой дверцей, которую я открываю, набрав код на цифровой панели. В шкафу бледно-зеленая нейлоновая куртка с черным флисовым воротником, джинсовая рубашка, черные рабочие брюки, трусы-боксеры – каждый предмет на своей стальной вешалке. Внизу – потертые кожаные ботинки и серые шерстяные носки. Кое-что из одежды я уже видела на экране айпада, и оттого, что теперь они здесь, мне становится как-то не по себе. Вентилятор и сухие воздушные фильтры негромко урчат. Просматриваю ботинки и носки – ничего примечательного. Трусы белые, из хлопка, с эластичным поясом – ни пятен, ни каких-либо дефектов.

Я раскладываю куртку на застеленном бумагой столе, проверяю карманы, убеждаясь в том, что в них ничего нет, беру диаграмму одежды и планшет и начинаю делать пометки. На воротнике пыль, песок, сухие бурые листья – все, что прилипло, когда парень упал. Трикотажные манжеты тоже грязные. Материал, из которого пошита куртка, грубый, непромокаемый, черная подкладка тоже плотная, так что проткнуть и то и другое можно лишь хорошим, очень острым лезвием. Крови внизу на подкладке нет, как нет ее и вокруг небольшой дырочки на наружной стороне куртки, но в районе плеч, на рукавах и спине с внешней стороны темные засохшие пятна. Кровотечение открылось, когда его положили в мешок для транспортировки в ЦСЭ, и кровь скопилась именно под плечами и верхней частью спины.

Не знаю, сколько времени продолжалось кровотечение, пока он лежал сначала в мешке, а потом в холодильной камере, но одно мне ясно: кровь шла не из раны. Я раскладываю рубашку – джинсовую, с длинными рукавами, размер S, – улавливаю слабый запах то ли одеколона, то ли лосьона и вижу темное засохшее пятнышко крови возле оставленного лезвием разреза. Похоже, Марино и Анна действительно не ошиблись – кровотечение изо рта и носа открылось, когда наш клиент, полностью одетый, лежал в мешке. Кровь стекала с лица в мешок, собиралась в лужу и, просачиваясь, капала на землю и на пол. Предположение подтвердилось, когда я заглянула в мешок, самый обычный, взрослого размера, черный с нейлоновой застежкой-молнией. По бокам у него плетеные ручки с заклепками. Если нет дыр, если все в порядке с термосваренными швами, то протечка случается именно в этих местах, особенно если мешок дешевый. Как, например, этот, за двадцать пять долларов, из толстого полихлорвинила.

Принимая во внимание то, что я видела на экране, очевидную быстроту и внезапность нападения и почти мгновенный разрушительный эффект, кровотечение выглядело совершенно нелогичным. И теперь еще более нелогичным, чем утром, когда Марино рассказал о случившемся в Довере. Обширное разрушение внутренних органов могло вызвать легочное кровоизлияние и кровотечение из носа и ротовой полости, но оно случилось бы почти мгновенно. Почему этого не произошло сразу, я не понимаю. Кровь должна была пойти и потом, когда санитары пытались реанимировать его, и тогда стало бы ясно, что дело не в аритмии.

Я выхожу из секционного зала и поднимаюсь наверх, припоминая, на что еще обратила внимание, когда смотрела видеофайл. Черные перчатки. Зачем он надел их, собираясь на прогулку в парк? И где они сейчас? Перчаток я не видела. Ни в сушильном шкафу, ни в шкафу для вещественных улик, ни в карманах куртки. Судя по записи, сделанной скрытой камерой, в момент смерти наш клиент был в перчатках. Что именно я видела на айпаде, когда ехала с Люси и Марино? Рука в перчатке появилась в рамке, как будто мужчина отгонял какое-то насекомое, шорох от контакта перчатки с наушником и голос – Какого?.. Эй!.. – голые деревья, летящая в камеру галька, глухой удар падения и мелькнувший край длинного черного пальто. И потом тишина… голоса окруживших его людей…

Дверь рентген-кабинета закрыта, все ушли, тихо, в полутемной комнате мерцает лишь белый экран сканера. Останавливаюсь, чтобы позвонить Анне, хотя если она уже в Маклине, в лаборатории нейровизуализации, то толстые бетонные стены не пропустят сигнал. Но, к моему удивлению, она отвечает.

– Где вы? – спрашиваю я и слышу музыку.

– Подъезжаем. – Анна, должно быть, в машине, Марино за рулем, включено радио.

– Когда ты убирала одежду, ты не видела пару черных перчаток? У него могли быть толстые черные перчатки.

Пауза. Слышу, как она обращается к Марино. Потом слышу его голос, но слов разобрать не могу.

– Нет, – говорит Анна. – И Марино их тоже не видел. Когда тело поступило в отдел идентификации, перчаток на нем не было. По крайней мере, Пит их не помнит.

– Расскажи подробно, что именно случилось вчера утром.

– Постой здесь минутку. Нет, не там, а то они выйдут. Охранники. Просто подожди здесь. – Анна разговаривает с Марино, потом снова со мной. – Ну вот. В начале восьмого в рентген-кабинет пришел доктор Филдинг. Мы с Олли, как вы знаете, всегда приезжаем раньше, к семи. К тому же он беспокоился из-за крови. Капли были на полу в холодильнике и около него. В мешке тоже было много крови.

– Тело оставалось в одежде?

– Да. Куртку и рубашку расстегнули санитары, когда делали реанимацию, но он был в одежде, и его никто не трогал, пока не пришел доктор Филдинг и не распорядился готовить тело.

– Что значит «готовить тело»?

Никогда раньше Филдинг – кроме разве что самых первых дней – не готовил тело к аутопсии, не снисходил до таких «мелочей», как выемка тела из холодильника и транспортировка его в рентген-кабинет. Заниматься этим он поручает тем, кого презрительно называет лаборантами, а я – техниками-прозекторами.

– Я знаю только, что он обнаружил кровь и сразу послал за нами, потому что ему позвонили из кембриджской полиции. Как вам уже известно, сначала предполагалось, что этот парень умер то ли от сердечной аритмии, то ли от «ягодной» аневризмы, то ли от чего-то еще.

– И что потом?

– Потом мы с Олли посмотрели на тело и позвонили Марино. Он приехал и тоже посмотрел. Было решено воздержаться от сканирования и вскрытия.

– Тело оставили в холодильнике?

– Нет. Марино предложил перевезти его в идентификационную, снять отпечатки и взять мазки, чтобы проверить по базе данных и попытаться установить личность. Никаких перчаток не было, потому что иначе Марино пришлось бы снимать их, чтобы взять отпечатки пальцев.

– Тогда где же они?

– Он не знает, и я тоже.

– Можешь передать ему трубку?

Пауза. Затем голос Марино:

– Да. Я расстегнул мешок, но его не вынимал. Крови было много.

– Что именно ты сделал?

– Взял отпечатки. Если бы были перчатки, я бы точно их увидел.

– Может, санитары сняли их, а потом сунули в мешок, а ты просто не заметил? И потом они куда-то подевались?

– Нет. Я там все осмотрел, когда забирал личные вещи. Часы, кольцо, ключница, двадцатка… Все карманы проверил. И мешок я всегда осматриваю, ты же знаешь. На случай, если санитары сунут что-нибудь лишнее, шапку там, очки или что еще. Те же наушники. И спутниковое радио. Они уже были в бумажном пакете и к нам попали вместе с телом.

– А что кембриджская полиция? Я знаю, что следователь Лоулесс привез «глок».

– Привез и сдал под расписку в баллистическую лабораторию в десять утра. Больше у него ничего не было.

– Значит, и у Анны, когда она вешала одежду в сушилку, перчаток тоже не было.

Он говорит что-то, и трубку снова берет Анна.

– Нет. Я не видела перчаток, когда вешала одежду в шкаф. Это было около девяти вечера, почти четыре часа назад. Готовила тело к сканированию и сняла одежду. Незадолго до того, как вы приехали. Шкаф предварительно вымыла, чтобы было стерильно.

– Приятно слышать, что хотя бы что-то стерильно. Мое рабочее место тоже нужно вымыть.

– Да, да, – говорит Анна, но уже не мне. – Подожди же, Пит. Господи… Держи.

– Были еще и другие дела, – бубнит мне в ухо Марино.

– Извини, что?

– Вчера утром были и другие дела. Может, кто-то и убрал куда-то перчатки, но зачем? Даже не представляю. Разве что подобрали по ошибке.

– Кто проводил вскрытие?

– Доктор Ламбот и доктор Буккер.

– А Джек?

– Кроме парня из Нортон’с-Вудс были еще двое. Женщина, ее сбил поезд, и старик без страховки. Джек мараться не стал, его как ветром сдуло. На место не поехал, и вот результат – тело потекло в холодильнике, а мы теперь доказывай, что парень был уже мертв.

9

Дирекция организации, которая ныне именуется Кембриджским центром судебной экспертизы и моргом, размещается на верхнем этаже, и в какой-то момент обнаружилось, что объяснить, как меня найти, когда здание круглое, довольно сложно.

Обычно я говорю посетителю, что ему следует выйти из лифта на седьмом этаже, повернуть налево и отыскать офис номер 111. Офис этот находится рядом с офисом 101, и осмысление этого странного факта требовало некоторых умственных усилий. Будь в здании коридоры и углы, мой кабинет занимал бы угол длинного коридора, но ни того ни другого здесь нет. Есть только один большой круг с шестью офисами, просторным конференц-залом, читальной комнатой с системой распознавания голоса, комнатой для отдыха и глухим, без окон, бункером, где Люси поставила компьютер и организовала лабораторию экспертизы документов.

Миновав офис Марино, я останавливаюсь перед номером 111, который он называет Центкомом, Центральным командованием. Столь претенциозное наименование – в этом я нисколько не сомневаюсь – изобретение самого Марино, и дело не в том, что он считает меня своим командиром, а в том, что он полагает, будто исполняет некий высший патриотический долг, близкий по значимости и смыслу к религиозному призванию. Это его преклонение перед всем военным явление довольно новое. Еще один парадокс Питера Рокко Марино, которого только и недоставало для дефиниции его непоследовательного и противоречивого «я».

Воспринимай его спокойнее, говорю я себе, открывая тяжелую, усиленную титаном дверь. Не такой уж он плохой и ничего особенно ужасного не сделал. Он предсказуем, так что удивляться тут нечего. В конце концов, кто понимает его лучше меня? Розеттский камень [32]32
  Метафора. Имеется в виду расшифровка, ключ.


[Закрыть]к Марино лежит не в Байонне, штат Нью-Джерси, где он рос уличным хулиганом и где стал сначала боксером, а потом полицейским. Ключ к нему даже не в отце, никчемном алкоголике. Первая и самая важная разгадка – его мать, а потом уже его детская любовь, Дорис, ныне бывшая супруга. Обе эти женщины, внешне податливые, услужливые, покорные и милые, на самом деле далеко не безобидны.

Я включаю лампу, встроенную в энергосберегающий стеклянный геодезический купол, вид которого неизменно напоминает мне о Бакминстере Фуллере [33]33
  Фуллер Ричард Бакминстер (1895–1983) – американский архитектор, дизайнер, инженер и изобретатель.


[Закрыть]. Если бы прославленный изобретатель был жив, он наверняка бы похвалил и мое здание, и, возможно, даже меня, но вряд ли нашу работу. Хотя, при нынешнем состоянии дел, я бы тоже нашла что ему предъявить. Мне, например, трудно согласиться с его верой в спасительную миссию техники. Более цивилизованными она определенно нас не делает, скорее наоборот.

Я ступаю на серый, с синеватым отливом коврик за порогом и останавливаюсь, словно жду разрешения войти или, может быть, из-за того, что, принимая право на владение этим пространством, я принимаю и жизнь, от которой устранялась большую часть последних двух лет. А если уж быть честной до конца, устранялась даже десятилетиями, с самых первых дней пребывания в Центре Уолтера Рида, где занималась потихоньку своими делами в тесной, без окон комнатке Института патологии Вооруженных сил, когда туда, не постучав, вошел Бриггс и бросил на стол серый конверт со штампом « СЕКРЕТНО».

4 декабря 1987 года. Я помню тот день так ясно, что могу описать, что ела, во что была одета и какая стояла погода. В тот день я много курила и изрядно выпила, потому что была взволнована и напугана. Такое случилось дело, и начальство выбрало меня. Точнее, Бриггс выбрал. К весне следующего года меня досрочно освободили из ВВС – не по причине примерного поведения, а потому что того пожелала администрация Рейгана. Я ушла при определенных условиях, вспоминать о которых стыдно и больно даже сейчас. Наверное, есть проявление кармы в том, что меня занесло в это круглое здание. В моей жизни ничего не закончилось и ничего не началось. Что было далеко, теперь рядом. Получается, это как будто одно и то же.

Самая явная, бросающаяся в глаза примета моего шестимесячного отсутствия – контраст между уютно обставленным соседним офисом Брайса и моим, пустым и заброшенным. Здесь уныло и сиротливо; небольшой стальной стол для заседаний гол, нет даже горшочка с каким-нибудь растеньицем, хотя там, где я работаю, всегда есть что-то живое. Орхидеи, гардении, суккуленты, комнатные деревца, вроде ареки или саговой пальмы, – мне нравится жизнь, нравятся ароматы. Но все, что было здесь, когда я въезжала, погибло от избытка воды и удобрений. Брайс получил четкие указания и три месяца, чтобы все убить. Ему хватило даже двух.

На моем столе – ничего. Буквально ничего. Пусто. Между двумя высокими окнами с видом на реку Чарльз и Бостон на горизонте – модульная рабочая станция из стали марки 22 с черной ламинированной поверхностью и в пару ей шкаф с картотеками и открытыми полками. На черной гранитной столешнице, проходящей вдоль всей стены за офисным креслом «аэрон», нашли место система лазерной микродиссекции с видеодисплеями и прочими атрибутами и мой верный микроскоп «лейка» для повседневного использования, управлять которым я научилась одной рукой – без всякого программного обеспечения и спецсеминара. И больше почти ничего – ни папок, ни свидетельств о смерти, ожидающих подписи, ни почты. Личных вещей – всего ничего. Оглядевшись, понимаю, что в таком идеально организованном кабинете нет ничего хорошего. Уж лучше был бы бардак. Удивительно, как много чувств рождает пустое рабочее пространство. Опуская в пластиковый пакет письмо Эрики Донахью, я вдруг понимаю, почему не радуюсь миру, так поспешно избавляющемуся от бумаги. Мне нравится видеть врага, огородившегося стопками документов, и находить покой в компании друзей.

Я убираю пакет в ящик, когда в офис бесшумно, как призрак, проскальзывает Люси в просторном лабораторном халате, который помогает согреться и под которым можно легко спрятать все, что угодно. К тому же ей нравятся большие карманы. В белом халате она кажется обманчиво безобидной и почти юной в свои тридцать с лишком. Впрочем, для меня племянница навсегда останется маленькой девочкой. Наверное, все матери воспринимают так своих дочерей, даже когда дочери сами становятся матерями или, как в случае с Люси, особами вооруженными и опасными.

И хотя за поясом у нее, возможно, пистолет, я вдруг понимаю, как эгоистично радуюсь тому, что она дома. Со мной, а не во Флориде и не с людьми, которых мне приходилось терпеть. В их число входила и манхэттенский прокурор Джейми Бергер. Я смотрю, как моя племянница, мой единственный «суррогатный» ребенок, входит в кабинет, и ничего не могу с собой поделать: я была бы рада, хотя и никогда не скажу ей об этом, если бы они с Джейми разбежались.

– Бентон еще с тобой?

– На телефоне. – Люси закрывает за собой дверь.

– И с кем же он разговаривает в такой час?

Люси усаживается в кресло и подбирает ноги под себя.

– С кем-то из своих людей. – Люси намекает, что Бентон разговаривает со своими коллегами по Маклину, но это не так. В Маклине сейчас Анна и Марино, и они вот-вот начнут сканирование. И зачем Бентону разговаривать с ними или с кем-то еще в госпитале?

– Ну, тогда нас здесь всего трое, – многозначительно говорю я. – Кроме, полагаю, Рона. Но если хочешь закрыть дверь, закрывай. – Я даю понять, что ее скрытность не укрылась от моего внимания, и это требует объяснения. Мне нужно знать, почему она что-то скрывает, если не откровенно лжет мне, своей тете, своей почти что матери, а теперь еще и боссу.

– Знаю. – Люси достает из кармана халата коробочку для вещественных улик.

– Знаешь? Что ты знаешь?

– Что Анна и Марино отправились в Маклин, потому что тебе нужна МРВ. Меня Бентон ввел в курс дела. Почему ты сама не поехала?

– Они и сами прекрасно справятся, а от меня помощи мало, ведь МРВ не моя специальность. – В доверском морге магнитно-резонансную визуализацию не проводили из-за того, что туда поступали преимущественно жертвы боевых действий, в теле которых почти всегда присутствовал металл. – Лучше я сделаю кое-что здесь, а когда пойму, что ищу, займусь вскрытием.

– Весьма необычный, если подумать, метод, – задумчиво изрекает Люси, не сводя с меня зеленых глаз. – Обычно ты делала вскрытие, чтобы узнать, что ищешь. Сейчас оно нужно тебе как подтверждение того, что ты уже знаешь, и как способ сбора улик.

– Не совсем. Сюрпризы еще не закончились. Что в коробочке?

– Кстати, да. – Она кладет коробочку на мой гладкий, без единого пятнышка стол, и подталкивает ко мне. – Можешь взять, перчатки не нужны. Только будь аккуратнее.

В коробочке, на хлопчатобумажной подстилке, лежит что-то похожее на крыло насекомого, может быть мухи.

– Давай же, возьми, – подгоняет меня Люси, подаваясь вперед. Глаза ее блестят, щеки порозовели, как будто я собираюсь открыть подарок.

Тонкая прозрачная мембрана оказывается неожиданно жесткой, как будто сделана из пластика.

– Искусственное. Интересно. А теперь объясни, что это такое и откуда оно у тебя взялось.

– Слышала про «Священный Грааль» флайботов?

– Признаюсь в полном своем невежестве.

– Годы и годы исследований. Миллионы и миллионы долларов, потраченных на создание совершенного флайбота.

– Близко с темой не знакома. А сказать по правде, вообще плохо представляю, о чем идет речь.

– Прибор, оснащенный микрокамерами и трансмиттерами для скрытого наблюдения за людьми. Или обнаружения взрывчатых или биологически опасных веществ. Работа велась в Гарварде, МТИ, Беркли, в других местах как здесь, так и по другую сторону океана. Разрабатывать их начали еще до киборгов. Сейчас эти насекомые оборудованы микроэлектромеханическими системами и соответствующим интерфейсом. Потом что-то подобное станут делать с другими живыми существами, черепахами и дельфинами. В общем, на мой взгляд, не самые славные моменты Агентства перспективных исследований Министерства обороны.

Я возвращаю крыло в коробочку.

– Давай вернемся немного назад. Где ты взяла эту штуковину?

– Мне очень тревожно.

– Значит, нас уже двое.

– Когда Марино доставил его утром в отделение идентификации, – Люси говорит о трупе из Нортон’с-Вудс, – я решила рассказать о записывающей системе в наушниках и поэтому спустилась вниз. Он как раз снимал отпечатки, и я заметила на воротнике что-то похожее на первый взгляд на крылышко насекомого, прилипшее к ткани вместе с листьями и песком, пока он лежал на земле.

– И оно не упало, когда санитары расстегнули куртку, чтобы провести реанимационные процедуры.

– Очевидно, не упало. Я же говорю, зацепилось за ткань, – нетерпеливо объясняет Люси. – Что-то в нем мне показалось странным. Присмотрелась получше…

Я достаю из ящика стола ручную лупу и включаю лампу. В ярком свете увеличенное крыло уже не выглядит настоящим. У основания, там, где крыло крепится к туловищу, находится шарнирное соединение, а проходящие по крылу жилки представляют собой тончайшие проводки.

– Возможно, углеродный композит. В каждом крыле по пятнадцать соединений, что просто изумительно. – Люси описывает то, что я вижу. – Само крыло – электроактивная полимерная рама, воспринимающая электрические сигналы, которые заставляют крылья работать так же быстро, как у настоящих насекомых. Как, например, у обычной домашней мухи. Флайбот взлетает вертикально, как вертолет, и летит как ангел, что считается его главным конструктивным недостатком. Вторая проблема – он должен обладать достаточной мощностью, чтобы свободно летать в любой среде, то есть нести в себе микромеханическую систему одновременно автономную и не слишком громоздкую. Как обычно, конструкторы ищут вдохновение в живой природе.

– Где искал его и Леонардо да Винчи, создавая свои изобретения. – Интересно, помнит ли она о выставке, на которую я водила ее в Лондоне, и заметила ли постер в комнате нашего покойника. Конечно же заметила. Люси все замечает.

– Постер над диваном, – говорит она.

– Да, я видела.

– На том видеоклипе, где он надевает ошейник на собаку. Жуть, да?

– Жуть? О чем ты?

– Ну, у меня, в отличие от тебя, была возможность посмотреть записи повнимательнее. – Нюансы ее поведения я различаю так же легко, как ткани под микроскопом. – Это постер с той же выставки, на которую ты водила меня в галерею Курто. И дата – лето того же года. – Она говорит спокойно, явно преследуя какую-то цель. – Может быть, мы были там одновременно с ним, если, конечно, он туда ходил.

Вот и цель. Вот о чем думает Люси. О связи между покойником и нами.

– Сам по себе постер ничего не значит, – продолжает моя племянница. – Я это прекрасно понимаю. Не значит в том смысле, который важен для суда, – добавляет она с иронией, как бы бросая камешек в огород Джейми Бергер, с которой, похоже, ее уже ничто не связывает.

– Кто, по-твоему, этот человек? – спрашиваю я напрямик.

– Соблазнительно, конечно, пофантазировать, что он мог быть в галерее в одно время с нами, но я вовсе не хочу сказать, что он там был. Вовсе нет.

Нет, Люси так не думает. Я вижу это по ее глазам, слышу в ее голосе. Она всего лишь предполагает, что он мог там быть. Но откуда у нее такие мысли в отношении покойника, имени которого мы еще не знаем?

– Ты ведь не занимаешься снова хакингом? – без обиняков спрашиваю я, как если бы речь шла о курении, выпивке или какой-то другой, вредной для ее здоровья привычке.

Я уже думала – и не раз, – что Люси сумела каким-то образом обнаружить персональный компьютер или сервер, куда сбрасывались записанные видеофайлы. Для нее файрвол или другое средство защиты информации – примерно то же самое, что «лежачий полицейский» для автомобилиста, незначительная помеха на пути к тому, что ей нужно.

– Я не хакер, – отвечает она.

«Это не ответ», – думаю я, но ничего не говорю.

– Просто нашла странное совпадение: он мог быть в Курто одновременно с нами. И может быть, постер в комнате указывает на какую-то его связь с той выставкой. Сейчас такой не купишь. Я проверяла. И кто станет вешать постер, если то, что на нем изображено, не близко тебе?

– Если только мы не сильно ошибаемся насчет его возраста, то в то время он был еще ребенком, – указываю я. – Выставка проходила летом 2001-го.

Я вспоминаю, что время на его часах опережало наше на пять часов, то есть оно было установлено на временную зону Соединенного Королевства, а выставка проходила в Лондоне. Разумеется, это ничего не доказывает. «Связь, но не очевидность», – говорю я себе.

– Та выставка несомненно должна была произвести сильное впечатление на юного изобретателя.

– Как произвела и на тебя. Ты ведь ходила на нее четыре раза. И даже купила компакт-диск с лекциями.

– Подумай только, маленький мальчик в галерее в одно время с нами…

– Ты так говоришь, словно это установленный факт.

– И вот почти десять лет спустя мы все здесь: ты, я и он, покойник. Вот тебе и шесть степеней разделения [34]34
  Согласно теории «шести степеней разделения», любого человека на Земле можно связать с другим человеком цепочкой из шести знакомых.


[Закрыть].

Для меня всегда потрясение, когда Люси упоминает что-то, о чем я думала незадолго до того. Сначала лондонская выставка, теперь громадная паутина, в которую мы все оказались вплетены, как и все люди на нашей планете.