Текст книги "Обстоятельства гибели"

Автор книги: Патрисия Корнуэлл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

– Да, мэм. При появлении доктора Филдинга я должен поставить вас в известность, – повторяет Рон, то ли сомневаясь, что правильно понял, то ли выказывая таким образом свое несогласие.

– Именно так. Без моего разрешения войти в помещение никто не должен. И такой порядок остается до моего особого распоряжения.

– Понял, мэм.

– Радио, телевидение? Никто не появлялся?

– Я слежу за этим, мэм. – На стене перед столом дежурного три монитора. Разделенные на сектора, они принимают сигналы от внешних камер наблюдения, расположенных в коридорах, у входов и выходов, лифтов и в вестибюле. – Знаю, что есть проблемы из-за мужчины, доставленного из парка. – Рон смотрит поверх моего плеча на Марино, как будто между ними существует некая договоренность.

– Хорошо. Теперь вы знаете, где мы будем. – Я открываю другую дверь. – Спасибо.

Длинный белый коридор с выложенным серой плиткой полом ведет к расположенным в логическом порядке помещениям. Первая остановка – комната идентификации, где поступающие тела фотографируют, где с них снимают отпечатки и личные вещи, которые укладывают в шкафчики. Следующая – рентгеновский кабинет с компьютеризованным томографическим сканером. Далее – секционный зал, «грязная» комната, вестибюль, раздевалки, антропологическая и бактериологическая лаборатории. Обогнув внутренние помещения, коридор заканчивается там, где начался, – в приемном отделении.

– Что известно охраннику о нашем клиенте из Нортон’с-Вудс? – спрашиваю я у Марино. – И почему Рон говорил о каких-то проблемах?

– Я ничего ему не говорил.

– Я спрашиваю, что он знает.

– Когда мы уезжали отсюда утром, Рона здесь не было. И я его сегодня не видел.

– Меня интересует, что ему сказали, – терпеливо повторяю я, потому что не хочу ругаться с Марино в присутствии остальных. – Ясно, что ситуация весьма деликатная.

– Перед отъездом я распорядился, чтобы все вели себя осторожнее, и предупредил насчет репортеров. – Марино на ходу снимает кожаную куртку.

Мы подходим к рентгеновскому кабинету. Красный свет над дверью указывает на работающий сканер. Без меня Олли и Анна начинать бы не стали, но таким образом они удерживают посетителей от проникновения в помещение, где уровень радиации выше безопасного.

– И насчет Рэнди и других, кто работает дома, я тоже никаких решений не принимал, – добавляет Марино.

Я не спрашиваю, как долго здесь существуют новые порядки и кто эти «другие». Кто еще работает дома? Здесь не частная лавочка и не надомное производство, а государственное полувоенное учреждение.

– Черт бы подрал этого Филдинга, – бормочет Марино. – Наломал дров…

Я молчу. Сейчас не самое подходящее время разбираться, кто и что наломал.

– Ты знаешь, где меня искать. – Люси поворачивает к лифту, тычет локтем в большую кнопку и исчезает за раздвижной стальной дверью, а я прижимаю большой палец к еще одному биометрическому сенсору. Щелкает замок.

В аппаратной, за толстым освинцованным стеклом, сидит радиолог, доктор Оливер Гесс. Заспанное лицо и растрепанные волосы выдают человека, которого только что вытащили из постели. Дальше, через открытую дверь, я вижу матовый, цвета яичной скорлупы компьютерный томограф «Сименс соматом сенсейшн» и слышу приглушенный шелест вентилятора системы охлаждения. Сканер представляет собой модифицированную версию аппарата, которым пользуются в Довере, и оснащен фиксатором головы и предохранительными ремнями. Стол накрыт толстой виниловой накидкой, защищающей многомиллионный аппарат от контаминатов, таких, например, как телесные жидкости. Сейчас сканер находится в режиме готовности, и техник Анна Махоуни ставит маркеры на трупе из Нортон’с-Вудс. Вхожу в кабинет со странным чувством. Человек на столе знаком мне, хотя я никогда его не видела, если не считать некоторых деталей одежды.

Узнаю смуглый оттенок кожи и изящные руки, лежащие на синей одноразовой простыне, тонкие, длинные пальцы слегка согнуты и скованы мышечной ригидностью.

Просматривая видеоклип, я слышала его голос, видела ботинки, одежду, руки, но не видела лица. Трудно сказать, каким он представлялся мне, но хрупкие черты, вьющиеся каштановые волосы, россыпь веснушек на гладких щеках смущают и вызывают неясное беспокойство. Я отворачиваю простыню – худощавый, рост – пять футов и восемь дюймов, вес – не более ста тридцати фунтов, волосяной покров выражен слабо. На вид лет шестнадцать. Мне сразу вспоминается Джонни Донахью, который не намного старше. Дети. И это все, что их объединяет? Или есть что-то еще? Например, «Отуол текнолоджиз»?

– Ну что? – спрашиваю я Анну, тридцатилетнюю женщину неброской внешности, с русыми волосами и большими карими глазами. В моем штате она, пожалуй, самый ценный сотрудник, способный выполнить едва ли не любую работу: от рентгенографии до оказания помощи на месте преступления. И самый безотказный.

– Вот. Заметила, когда раздела. – Анна поворачивает тело на бок и указывает на крохотное повреждение с левой стороны спины, на уровне почек. – Санитары не заметили, потому что рана не кровоточила. По крайней мере, не сильно. А знаете, что я увидела, когда пришла сканировать его сегодня рано утром? После помещения в мешок и транспортировки у него случилось обильное кровотечение изо рта и носа.

– Мы потому и приехали. – Я выдвигаю ящик и достаю ручную лупу.

Бентон уже стоит рядом с хирургической маской на лице, в халате и перчатках.

– У него какое-то повреждение, – говорю я ему и, наклонившись, рассматриваю через лупу ранку величиной с небольшую петельку. – Определенно не входное пулевое отверстие. Колотая рана, нанесенная очень узким лезвием, чем-то вроде обвалочного ножа, но с двумя режущими кромками. Что-то похожее на стилет.

– И удар стилетом в спину свалил бы его на месте? – Бентон скептически смотрит на меня поверх маски.

– Нет. На месте его свалил бы разве что удар в основание черепа, который перерезал бы спинной мозг. – Я думаю о Марке Бишопе и гвоздях, вколоченных в его голову.

– Может, ему что-то впрыснули, – снова предлагает свое объяснение Марино. Он полностью облачился в защитный костюм, включая маску и шапочку, словно опасается переносимых по воздуху патогенов или смертоносных спор, например сибирской язвы. – Какую-то анестезию. В смысле, смертельную инъекцию. Такую, что наверняка человека с ног свалит.

– Во-первых, при анестезии тиопентал натрия вводится в вену, как и панкуроний бромида или хлорид калия. – Я натягиваю перчатки. – В спину такие инъекции не делают. Это же относится к мивакуриуму и сукцинилхолину. Если хочешь убить кого-то быстро и наверняка с помощью нервно-мышечного блокатора, вводи его в вену.

– Но и при введении в мышцу они же все равно убивают, так? – Марино открывает шкаф и достает фотоаппарат, потом, порывшись в ящике, находит шестидюймовую пластмассовую линейку. – Когда при исполнении смертного приговора игла не попадает в вену, заключенный все же умирает.

– Медленно и мучительно. По всем имеющимся свидетельствам, смерть этого человека медленной не была, а рана нанесена вовсе не иглой.

– Не хочу сказать, что в тюрьме промахиваются умышленно, но такое случается. Может, кто и нарочно это делает. Известно же, что кое-кто специально охлаждает коктейль, чтобы злодей, так сказать, почувствовал холодную руку смерти. – Рассказывая обо всех этих ужасах, Марино поглядывает на Анну, убежденную противницу смертной казни. Флиртуя, он норовит побольнее задеть ее при каждом удобном случае.

– Отвратительно, – говорит Анна.

– Ну да. Только они ведь тоже не сильно переживали за тех, кого убивали, так? И про то, как те страдали, не больно-то задумывались. Как аукнется, так и откликнется. Эй, кто спрятал аппликатор?

– Я спрятала. Всю ночь лежала и думала, как бы с тобой посчитаться.

– Ого! А за что ж?

– За то, что ты – это ты.

Марино заглядывает в другой ящик и находит там аппликатор.

– А парень-то выглядит куда моложе, чем санитар описывал. Кроме меня, кто-нибудь это заметил? Тебе не кажется, что ему меньше двадцати? – Он обращается к Анне. – Совсем еще мальчишка.

Она согласно кивает.

– Нынешние студенты, по-моему, все такие. Как дети.

– Мы не знаем, был ли он студентом, – напоминаю я.

Марино отрывает ярлычок с отпечатанной датой и номером дела и наклеивает на пластмассовую линейку.

– Пройду сам по району, порасспрашиваю потихоньку, может, кто и узнает. Если он жил там, а судя по видео, так оно и есть, кто-нибудь должен вспомнить если не его самого, то борзую. Сок. Ну что за кличка для собаки. А?

– Может, это не полное ее имя, – говорит Анна. – Беговым собакам в питомнике дают довольно сложные клички. Что-нибудь вроде Сок Штопаный Носок или Сок Сладенький Кусок.

– Я ей постоянно говорю, чтобы смотрела «Свою игру», – ворчит Марино.

– Возможно, его стоит поискать по регистрациям, – предлагаю я. – Что-нибудь с Соком. Только надо иметь в виду, что с микрочипом нам пока не повезло.

– Как и с собакой.

– Проверим его отпечатки и ДНК. Прямо сейчас, да? – Бентон пристально, словно разговаривает с ним, смотрит на тело.

– Отпечатки я снял еще утром. Прогнал через систему пропавших без вести и неопознанных лиц. Увы, ничего. Результаты по ДНК будут завтра. Пробью по CODIS [24]24
  CODIS – комбинированная система индексации ДНК. База данных ФБР. (Прим. перев.)


[Закрыть]. – Марино ставит линейку под подбородок мертвеца. – Что-то не то с этим псом. Кто-то же должен был его забрать. Думаю, надо дать объявление о пропавшей собаке и оставить номер, чтобы люди могли звонить.

– Только не наш телефон, – предупреждаю я. – От репортеров нам сейчас надо держаться подальше.

– Верно, – кивает Бентон. – Не надо, чтобы плохие парни знали, что нам вообще-то известно о собаке. И уж тем более что мы ее ищем.

– Плохие парни? – беспокойно спрашивает Анна.

– Что еще? – Я по привычке прохожу вокруг стола, внимательно осматривая тело с головы до ног. Люси называет это «рекогносцировкой».

Марино щелкает фотоаппаратом.

– Сегодня утром, перед тем как возвращать клиента в холодильник, я проверил его руки и собрал личные вещи.

– Насчет личных вещей впервые слышу. У него же вроде бы ничего и не было.

– Было кольцо с печаткой. Часы «касио» в стальном корпусе. Пара ключей на брелоке. Так, что еще? Да, бумажная двадцатка. Деревянный коробок, стэшбокс [25]25
  Стэшбокс ( англ.stashbox) – маленькая коробочка, обычно с цветным рисунком, традиционно используется для хранения марихуаны. (Прим. перев.)


[Закрыть], пустой, но я все-таки взял мазок на наркотики. Этот стэшбокс и на видео есть. Мелькает у него в руке уже в Нортон’с-Вудс.

– Где была коробка? – спрашиваю я.

– В кармане.

– Итак, он достал стэшбокс из кармана в парке и потом положил его обратно. – Я вспоминаю, что действительно видела на айпаде коробку в руке в черной перчатке.

– Думаю, надо искать либо что-то курительное, либо нюхательное. Лично я ставлю на травку, – продолжает Марино и, повернувшись ко мне, добавляет: – Не знаю, заметила ли ты, но у него на столе, рядом с пепельницей, лежала стеклянная трубка.

– Посмотрим, что покажет токсикологическая экспертиза. Проведем экспресс-тесты на алкоголь и наркотики. Что там, работы много?

– Скажу Джо, чтобы поставил в начало очереди. – Анна имеет в виду главного токсиколога, которого я привезла с собой, бесстыдно переманив из криминалистической лаборатории управления полиции Нью-Йорка. – Вы – босс. Только попросите. – Она перехватывает мой взгляд. – С возвращением.

– Что за печатка и какая цепочка? – спрашивает Бентон.

– Печатка с гербом – раскрытая книга с тремя коронами. – У Марино преимущество над Бентоном; ЦСЭ – его территория, и ему доставляет удовольствие чувствовать свое превосходство. – Никаких надписей, никаких высказываний на латыни, ничего такого. Может, герб Гарварда или МТИ, не знаю.

– Только не тот, что ты описал. – Бентон поворачивается к компьютеру. – Я могу им воспользоваться?

– Брелок обычный, стальные колечки на кожаной петельке, такие пристегивают к ремню, – продолжает Марино. – Бумажника не было, сотового тоже, что довольно странно. Теперь ведь без телефона никто и не выходит.

– Он собирался погулять с собакой и послушать музыку. Может быть, рассчитывал отлучиться из дома ненадолго и разговаривать по телефону не хотел, – говорит Бентон, вводя в строку поиска ключевые слова.

Я поворачиваю тело на правый бок и смотрю на Мариино:

– Помочь не хочешь?

– Три короны и раскрытая книга. Городской университет Сан-Франциско. – Бентон впечатывает что-то еще. – Дистанционное образование. Специализация – медико-санитарные дисциплины. И при этом выпускной перстень?

– В каком шкафчике его личные вещи? – спрашиваю я.

–  Numero uno [26]26
  Номер один (лат.).


[Закрыть]. Если что, ключ у меня.

– Я возьму. Что-нибудь еще надо проверить в лаборатории?

– По-моему, ничего.

– Тогда пусть полежат пока у нас, а потом передадим в похоронное бюро или родственникам, если установим личность.

– Есть еще Оксфорд, – комментирует Бентон, продолжая поиски в Интернете. – Но тогда на печатке была бы надпись « Оксфордский университет», а ты сказал, что никакой надписи или девиза нет.

– Нет, – подтверждает Марино. – По-моему, его изготовили по заказу – обычное золото с гравировкой. То есть оно не официальное, поэтому ни девиза, ни надписи.

– Возможно, – соглашается Бентон. – Но если оно изготовлено на заказ, то мне трудно себе представить, что его заказал выпускник Оксфорда. Скорее уж кто-то, кто учился дистанционно. Заказал, потому что другого способа получить кольцо нет. А продемонстрировать то, что он выпускник университета, очень хотелось. Да, это герб Городского университета Сан-Франциско. – Бентон отодвигается в сторону, чтобы Марино мог увидеть картинку на экране: герб с золотисто-голубым орнаментом, золотой совой с тремя золотыми лилиями вверху, тремя золотыми коронами внизу и раскрытой книгой посередине.

Марино уже взялся за тело и теперь, щурясь, смотрит на экран и пожимает плечами:

– Может быть. Только если человек делал печатку для себя, то обошелся без каких-то деталей.

– Обязательно посмотрю, – обещаю я, осматривая тело и делая пометки на планшете.

– Никакой борьбы не было, так что рассчитывать на образец ДНК убийцы на часах или чем-то еще не приходится. Но ты же меня знаешь. Мазки взял со всего. Ничего необычного, кроме того, что часы остановились. Они у него с автоматическим заводом, вроде тех, что Люси нравятся. Хронограф.

– Когда они остановились?

– Я записал. Где-то после четырех утра. Через двенадцать часов после его смерти. Получается, хронограф у него был, а телефона не было. О’кей. Пусть так, если только он не оставил сотовый дома или его кто-то не забрал. Может быть, заодно с собакой. Вот я и думаю…

– В той записи, что я видела, телефон лежал на столе, – напоминаю я. – Если не ошибаюсь, он был подключен к зарядному устройству рядом с лампой. Рядом с той самой стеклянной трубкой.

– Мы же не видели всего, что он делал, прежде чем уйти. Может, прихватил телефон в последнюю секунду, – размышляет вслух Марино. – Или, может, у него не один, а несколько телефонов. Откуда нам знать?

– Узнаем, если найдем его квартиру. – Бентон распечатывает то, что нашел в Интернете. – Я бы посмотрел фотографии с места преступления.

– Хочешь сказать, когда я найду его квартиру. – Марино устанавливает камеру. – Потому что искать буду я. Копы сплетничают хуже старух. Найду, где парень живет, а уж потом обращусь за помощью.

8

Двадцать три часа пятнадцать минут. Тело в состоянии полного трупного окоченения и очень холодное после пребывания в камере. Делаю соответствующую пометку на диаграмме. Темно-багровые трупные пятна и серовато-белые участки указывают на то, что покойник лежал на спине с вытянутыми по бокам руками, ладонями вниз, полностью одетый. На левом запястье часы, на левом мизинце кольцо. С момента смерти прошло по меньшей мере двенадцать часов. Посмертный гипостаз, более известный как трупные пятна, или livor mortis, – это один из моих любимых индикаторов, хотя и вводящий нередко в заблуждение даже тех, кто должен бы разбираться в таких вещах. Похоже на гематому, полученную вследствие травмы, но истинная причина явления – заурядное физиологическое явление, связанное с отсутствием циркуляции крови, которая под действием силы тяготения собирается в мелких сосудах. Гипостаз имеет темно-красный или багряный цвет с более светлыми пятнами там, где тело лежало на твердой поверхности. Что бы ни говорили мне об обстоятельствах смерти, само тело никогда не лжет.

– Вторичной синюшности, которая указывали бы на то, что тело перемещали при формировании гипостаза, не наблюдается. Судя по тому, что я вижу, его, уже в мешке, положили на поддон и больше не передвигали. – Я прикрепляю диаграмму тела к планшету и отмечаю бледные места вдавливания от пояса, ремня, ботинок, носков.

– Ни руками не шевелил, ни метался – это уже хорошо, – говорит Анна.

– Вот именно. Если бы очнулся, то, по крайней мере, пошевелил бы рукой. Так что и впрямь хорошо, – соглашается Марино, выводя картинку на экран компьютера.

Ни пирсинга, ни татуировок на теле нет. Кожа чистая и гладкая, ногти аккуратно подстрижены, как у человека, не занимающегося физическим трудом или работой, при которой на руках или ногах могли бы образоваться мозоли. Я ощупываю голову, но никаких дефектов вроде трещин, переломов или чего-то еще не обнаруживаю.

– Вопрос. Лежал ли он лицом вниз, когда упал. – Марино просматривает присланный следователем Лестером Лоу имейл. – Или оказался на спине, как показывают эти фотографии, потому что его перевернули ребята из неотложки?

– Если они делали искусственное дыхание и непрямой массаж сердца, то должны были положить его на спину. – Я подхожу ближе.

Марино просматривает фотографии. Они все одинаковые, но сделаны с разных точек: жертва на спине, темно-зеленая куртка и джинсовая рубашка расстегнуты, голова повернута в сторону, глаза полузакрыты; вот лицо крупным планом – на губах мусор, частички сухих листьев, травы, песчинки.

– Дай крупнее, – говорю я, и Марино кликает «мышкой» – картинка приближается, увеличивается, лицо заполняет экран.

Я возвращаюсь к телу, осматриваю лицо и голову, ищу повреждения и отмечаю ссадину на подбородке. Отворачиваю нижнюю губу и нахожу маленькую ранку. Скорее всего, при падении он ударился лицом о гравий и слегка прикусил губу.

– Слишком мелкая для того количества крови, что я видела, – говорит Анна.

Я соглашаюсь.

– Но это значит, что он падал лицом вниз, то есть свалился как подкошенный. Не успел даже руки выставить вперед. Где мешок, в котором его доставили?

– Я расстелила его на столе в прозекторской, подумала, что вы захотите взглянуть. И одежда там же сушится. Когда раздела, то все убрала в шкаф возле вашего рабочего стола.

– Хорошо. Спасибо.

– Может, его кто-то ударил, – говорит Марино. – Отвлек толчком или ударом локтем в лицо. А потом уже пырнул в спину. Но тогда это было бы на записи.

– Если бы кто-то ударил его в лицо, след остался бы более заметный, чем та ранка на губе. Посмотри на мусор на губах и положение наушников. – Я подхожу к компьютеру, щелкаю «мышкой» и показываю. – Похоже, он все-таки упал лицом вниз. Наушники лежат вот здесь, футах в шести, под скамейкой. Следовательно, удар о землю был достаточно сильный, чтобы они отлетели на такое расстояние и отсоединились от спутникового радио, которое, скорее всего, лежало в кармане.

– Если только их кто-то не убрал, – вставляет Бентон. – Возможно, отбросил, чтобы не мешали.

– Это второй вариант, – соглашаюсь я.

– Ты имеешь в виду кого-то, кто хотел ему помочь, – говорит Марино. – Сбежались люди, суета, и наушники оказались под скамейкой.

– Или же кто-то отбросил их умышленно.

Я замечаю кое-что еще и, пропустив несколько снимков, останавливаюсь на том, где показано левое запястье. Нацеливаюсь на стальные часы с тахеометром, на циферблат из углеродного волокна. Временная отметка на фотографии – пять семнадцать пополудни, однако часы показывают другое – десять четырнадцать, на пять часов позднее.

Я указываю на снимок и обращаюсь к Мариино:

– Ты сказал, что, когда снимал часы сегодня утром, они уже вроде бы стояли. Точно? Или, может, ты так решил, потому что время на них было другое, не наше?

– Нет, они стояли. Говорю же, часы самозаводящиеся, остановились где-то утром, около четырех.

– Похоже, их поставили на пять часов позже нашего ВПВ [27]27
  ВПВ ( англ. EST) – поясное время Восточного побережья США. На пять часов позже гринвичского времени. (Прим. перев.)


[Закрыть]. Видишь?

– Вижу. Тогда получается, что они остановились около одиннадцати вечера по-нашему. Значит, их с самого начала поставили неправильно, а потом они еще и остановились.

– Может, он находился в какой-то другой часовой зоне и прилетел откуда-то издалека, – замечает Бентон.

– Вот закончим здесь, и я сразу отправляюсь на поиски его квартиры, – обещает Марино.

Я проверяю записи в регистрационном журнале – стандартное отклонение равно нулю, уровень шума системы в пределах нормы.

– Готовы?

Мне не терпится начать сканирование. Я хочу посмотреть, что у этого парня внутри.

– Делаем томограмму, собираем данные и переходим к трехмерному осмотру с пятидесятипроцентным перекрытием, – говорю я Анне.

Она нажимает кнопку, и стол уходит в сканер.

– Изменим немного порядок. Начнем не с головы, а с грудного отдела, но как контрольную точку оставим, разумеется, глабеллу.

Глабелла, или надпереносица, – место между бровями, над носом, используемое нами при пространственной ориентации.

– Поперечный разрез грудной клетки точно коррелируется с отмеченной вами областью.

Мы возвращаемся в аппаратную, и я на ходу пробегаю глазами по списку.

– Устанавливаем локализацию раны, изолируем эту область и все сопутствующие повреждения, ищем любые ключи в раневом проходе.

Я сажусь между Олли и Анной. За спиной у нас устраиваются на стульях Бентон и Марино.

За стеклянным окном сканера видны голые ноги покойника.

Я даю инструкции.

Слышатся звуки электронной пульсации – в рентгеновской трубке начали вращаться детекторы. Первый скан выполняется за шестьдесят секунд. Я вижу все на экране компьютера в режиме реального времени, но не вполне понимаю, что именно вижу. Нет, такого быть не должно. Может, это со сканером что-то случилось? Или – совсем уж безумная мысль – мы получили доступ к какому-то другому файлу и видим другого человека?

Что это?

– Господи, – выдыхает Олли, всматриваясь в странные изображения, которых просто не может здесь быть.

– Сориентируйся по времени и в пространстве, выровняй рану слева направо и вверх, – командую я. – Покажи входное отверстие, вот так. Раневой канал есть, а потом он исчезает? Как такое может быть?

– Это что еще за чертовщина? – озадаченно вопрошает Марино.

– Никогда такого не видела, – говорю я. – И уж точно не при колотой ране.

– Во-первых, воздух, – недоумевает Олли. – Чертовски много воздуха.

– Темные области здесь, здесь и здесь. – Я показываю их Марино и Бентону. – На компьютерной томографии воздух выглядит темным. Более плотные области выглядят более светлыми. Кости и обызвествление – яркие. О том, что есть что, можно судить уже по плотности пикселей.

Тянусь за «мышкой» и веду курсор по ребру, чтобы они поняли, что я имею в виду.

– КТ-число – тысяча сто пятьдесят один, а вот здесь, в не такой яркой области, всего сорок. Это кровь. Темные области – кровоизлияние.

Подобные поражения и разрывы тканей бывают при ранениях высокоскоростными пулями и напоминают повреждения, полученные от взрывной волны. Но мы же имеем дело не с пулевым ранением и не с последствиями детонации какого-то взрывного устройства.

– Раневой канал идет через левую почку, далее через диафрагму и в сердце, оставляя по пути глубокие повреждения. А вот это, – я указываю на затемнения вокруг сдвинутых и срезанных внутренних органов, – подкожный воздух. В параспинальных мышцах. В забрюшинном пространстве. Как в него попало столько воздуха? И здесь. И здесь. Повреждение костных тканей. Трещина в ребре. Трещина в поперечном отростке. Гемопневмоторакс. Ушиб легочной паренхимы. Гемоперикард. И снова воздух. Здесь. Здесь, здесь. – Я показываю на экране. – Воздух вокруг сердца и в сердечных камерах. В венах и в легочных артериях.

– И ты ничего подобного раньше не видела? – спрашивает Бентон.

– И да и нет. Сходные повреждения возможны при использовании оружия военного назначения, например противотанкового или некоторых видов полуавтоматического, если применяются фрагментирующиеся высокоскоростные боезаряды. Чем больше скорость, тем больше и кинетическая энергия, рассеивающаяся при ударе, тем значительнее повреждения, особенно полых органов, таких как кишечник и легкие, и неэластичных тканей, печени и почек. Но в данном случае раневой канал должен быть чистый и содержать пулю либо ее фрагменты. Чего мы не наблюдаем.

– А воздух? – спрашивает Бентон. – В тех случаях, о которых ты говорила, тоже наблюдаются такие вот воздушные карманы?

– Не совсем. Взрывная волна может вызвать воздушную эмболию, проталкивая воздух через воздушно-кровяной барьер, например через легкие. Другими словами, воздух оказывается там, где его не должно быть, но здесь его уж слишком много.

– Чертовски много, – соглашается Олли. – Да и откуда взяться взрывной волне при колотой ране?

– Сделай срез по вот этим координатам, – говорю я ему, показывая интересующую меня область, отмеченную ярко-белой горошиной, рентгеноконтрастным маркером, помещенным рядом с раной, на левой стороне спины. – Начни отсюда и возьми на пять миллиметров выше и на пять ниже отмеченной маркерами области. Да, да, именно этот. И переформатируй на виртуальный трехмерный объем. Тонкие, в один миллиметр, надрезы и инкремент между ними? Что думаешь?

– Ноль-семьдесят пять на ноль-пять вполне подойдет.

– Хорошо. Посмотрим, на что это будет похоже, если мы пройдем виртуально по каналу.

Кости лежат перед нами как будто голые, внутренние органы и другие структуры показаны в сером цвете различных оттенков. Верхняя половина тела медленно вращается перед нами в трехмерном изображении. Пользуясь программой, разработанной первоначально для виртуальной колоноскопии, мы проникаем в тело через крохотную ранку и вместе с виртуальной камерой медленно проплываем через серовато-мутные облака тканей мимо разорванной, словно астероид, левой почки.

Перед нами зияющая рваная дыра в диафрагме. За ней все разворочено. Что же с тобой случилось?Я ничего не понимаю и чувствую себя беспомощной, наблюдая разрушения, как будто отрицающие законы физики. Я вижу следствие без причины. Пули нет. Нет фрагментов, нет ничего металлического. Не видно и выходной раны, только маленькая входная на левой половине спины. Я повторяю вслух важнейшие пункты, чтобы все поняли то, что понять невозможно.

– Постоянно забываю, что здесь ничего не работает, – говорит Бентон, глядя на свой айфон.

– Ничего не вышло, и ничего не высветилось. – Прикидываю, что делать дальше. – Никаких следов железа, но подстраховаться не мешает.

– Не представляю, что бы это могло быть, – констатирует, поднимаясь со стула, Бентон. Шуршит халат. – Как говорится, ничто не ново под луной. Но похоже, кое-какие мудрости все же устарели.

– Здесь определенно что-то новое. По крайней мере, для меня.

Он наклоняется и стягивает бахилы.

– О самоубийстве речи, конечно, нет.

– Если только парень не проглотил какую-нибудь мексиканскую гадость, – подает голос Марино.

Я с опозданием осознаю, что Бентон ведет себя как-то подозрительно.

– Эффект как от высокоскоростной пули, только это не пуля. Если она вошла, то где же вышла? – повторяю я рассеянно. – Где, черт возьми, металл? Чем в него выстрелили? Сосулькой?

– Об этом был сюжет в «Разрушителях легенд» [28]28
  «Разрушители легенд» – американская научно-популярная телепередача.


[Закрыть], – отзывается Марино. – Они там доказали, что такое невозможно из-за высокой температуры. – Хотя… не знаю. Интересно, если ружье зарядить сосулькой и до последнего держать в холодильнике, получится что-то или нет?

– Если ты снайпер и работаешь в Антарктиде, – говорит Олли. – Кстати, откуда вообще сама идея? Из «Дика Трейси»? [29]29
  «Дик Трейси» – кинофильм, экранизация комиксов Честера Гулда. В главной роли – Уоррен Битти.


[Закрыть]

– По-моему, из «Джеймса Бонда», только не помню, из какого именно фильма.

– Может быть, мы просто не замечаем выходное отверстие. – Анна смотрит на меня. – Помните, был случай, когда пуля вошла в челюсть, а вышла через нос?

– Тогда где раневой канал? – возражаю я. – Нам нужна большая контрастность между тканями. Прежде чем браться за вскрытие, мы должны точно знать, что ничего не упустили.

– Если требуется помощь, могу позвонить в госпиталь, – предлагает Бентон, открывая дверь. Явно торопится, но почему?

Дело ведь не его.

– А если нет, то проверю, что там нашла Люси, – продолжает он. – Посмотрю видеозапись. Проверю еще парочку вещей. Если не возражаешь, воспользуюсь телефоном.

– Я сама позвоню в центр Маклина и обо всем договорюсь, – говорит Анна. – Прослежу, чтобы сканирование провели как следует.

Возможно, когда-нибудь мы сможем обходиться без отдела здравоохранения и без Гарварда с аффилированным медицинским центром, в распоряжении которого есть четыре магнита силой от 1,5 до 9 тесла. Когда-то давно я договорилась о проведении магнитно-резонансного сканирования в лаборатории нейровизуализации Маклина. Анна подрабатывала там техником, а потом Бентон порекомендовал ее мне. На его мнение можно положиться, он хорошо разбирается в людях. Надо было поручить ему набрать весь штат. Интересно, кому он собирается позвонить? И почему он вообще здесь?

– Если это все, то мы можем отправиться прямо сейчас, – говорит мне Анна. – Проблем не будет, да там и нет пока никого. Войдем через главный вход, внесем, а потом вынесем.

Бродить по кампусу душевнобольные пациенты не должны, решаю я, и большого риска, что кто-то из них увидит, как туда-сюда носят труп, нет.

– А что, если его застрелили из водяной пушки? – Марино как завороженный смотрит на тело, поворачивающееся на экране, белые ребра которого выгибаются и поблескивают в трехмерном пространстве. – Серьезно. Я часто слышал, что это идеальное преступление. Заполняешь оболочку водой, выстреливаешь, и она, как пуля, проходит через тело, но следа не оставляет.

– Мне такие случаи не встречались.

– Но это же возможно, – стоит на своем Марино.

– Теоретически. Но входная рана такой не будет. Давайте поторопимся. Я хочу, чтобы его унесли отсюда до начала рабочего дня. – На часах почти полночь.

Анна щелкает по иконке « инструменты» и сообщает, что ширина раневого канала до встречи с диафрагмой составляет от 0,77 до 1,59 миллиметра при глубине 4,2 миллиметра.

– И это говорит нам…

– А в дюймах сколько? – ноет Марино.

– Обоюдоострый предмет или лезвие шириной не более полдюйма, – объясняю я. – И когда оно проникло на глубину примерно два дюйма, случилось нечто, приведшее к разрушительным внутренним повреждениям.

– Хотелось бы мне знать, какая часть наблюдаемой нами анормальности имеет ятрогенный характер, – изрекает Олли. – Как-никак санитары работали с ним минут двадцать. Возможно, это первое, о чем нас спросят. Надо быть готовыми ко всему.