Текст книги "Семь сказок о сексе и смерти"
Автор книги: Патрисия Данкер
Жанр:
Прочая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)
Я ору хором с Джорджем:
Дочь младшая тебя не меньше любит;
Не там пусты сердца, где речь тиха:
Шумит лишь тот, где пустота внутри.
Не то чтобы Луиза особенно робела. Она распахнула окно на втором этаже и выкрикивает оскорбления в адрес Маман так, чтобы слышала вся площадь. Я включаю подборку брани из второго акта на полную громкость. Затем, охваченная театральным азартом, я совершаю еще одну фатальную ошибку. Я стою посреди комнаты, размахивая руками и переругиваюсь с крутящейся кассетой. Нечаянно я задеваю локтем вазу с гвоздиками и та катится к краю стола… Все. При звуках бьющегося фарфора Жан-Ив, Лоран и Маман кидаются колотить в мою дверь. Я кидаюсь к магнитофону, поскальзываюсь в луже и лечу на пол. Когда врываются соседи, я лежу возле магнитофона – я все-таки успела его выключить – с порезанной об осколок окровавленной рукой. Кто-то обвивает рукой мои плечи и крепко меня обнимает. О, боже, да это Матильда!
– Стило! Ты не расшиблась? – Она очень мила и серьезна.
Маман командует спасательными операциями:
– Быстро! Он убежал через заднюю дверь!
К счастью, задняя дверь и впрямь распахнута.
Лоран и Жан-Ив бросаются в вонючий проулок. Я каждую секунду ожидаю услышать крики “Держите вора!”.
– У Стило идет кровь, – деловито сообщает Матильда.
Разумеется, у Маман припасены йод и бинты. В благословенном затишье, которое всегда наступает после катастрофы, я слышу, как вопли младенца становятся слабыми всхлипами. Гвоздики, рассыпанные по всему полу, придают сцене незаслуженный оттенок трагизма. Матильда собирает цветы – ее розовые сандалии опасно скользят по мокрым плитам. Я сажусь на диван и пытаюсь отдышаться.
– Матильда! А ты что здесь делаешь?
– Навещаю кузенов. Но мне сегодня не повезло, они все друг на друга злятся.
Так я и знала. Маман и Николь – сестры. Этого следовало ожидать. Эти вырожденцы все друг другу родственники. Хорошо еще, я никогда не высказывала своего мнения о соседях в ресторане. Они бы им донесли! Вокруг одни враги – я прячу лицо в ладони. Но Матильда на моей стороне, она садится рядом и говорит:
– Не грусти. Он ушел.
Мы смотрим друг на друга. Мы обе испытываем большое облегчение, хоть и по разным причинам. Матильда оглядывает мою гостиную, задерживаясь взглядом на каждом предмете.
– Мне нравится твой дом, – говорит она. – Гораздо лучше, чем когда здесь жил дядя Жюль.
В тот момент я была рада это услышать, однако впоследствии мне пришлось убедиться на собственном горьком опыте, что Матильда из тех детей, которые замечают решительно все. И ничего не забывают.
Маман и Луиза заключили перемирие на время ликвидации последствий катастрофы. Они вместе осматривают мой порез. Оказывается, Луиза работает медсестрой в больнице Вильжюиф.
– Обычно у моих пациентов рак, а не порезы, – говорит она. – Но я вижу, что швы здесь не нужны. Рана чистая. Смотрите, Маман, я наклею две полоски пластыря, они стянут края раны, и все само заживет. Voilà.
Наконец-то! У Луизы обнаруживаются навыки и уменья, которых нельзя не признать. Маман с невольной гордостью произносит:
– Моя невестка – квалифицированная медсестра, вам повезло.
О да. Боже, боже.
Маман усаживается напротив. Сейчас она будет faire la morale[99]99
Читать мораль (фр.).
[Закрыть]. Я это ясно вижу.
– Ecoutez[100]100
Послушайте (фр.).
[Закрыть],– начинает она, – конечно, это не мое дело, но по-моему, этот человек вам не пара. Он не может сделать вас счастливой, наоборот, от него одни неприятности. Скажите только слово, и мои мальчики его на порог не пустят. Он обычно является по вечерам, так?
Лоран и Жан-Ив разыскали Бернара, который сидел в кафе и дулся. Все трое столпились у входной двери. Они видели, как он убегал. Меня это заявление застает врасплох.
– У него “ситроен”, да?
– M-м… Да, как будто бы.
– Зеленый?
– Ну-у… Зеленоватый.
– Черт. Мы не успели запомнить номер.
– Но теперь мы его не упустим.
– Какой он из себя?
– А?
– Вот же он! – восклицает Маман с непогрешимой проницательностью и хватает с телевизора заветный портрет. На фотографии мы с Джорджем стоим в обнимку на фоне декораций “Южной Пасифики”.
О господи, и вокруг кокосовые пальмы и вся наша труппа – все в костюмах американских матросов. Соседи с пристрастием изучают снимок. Джордж в гриме и в парике, обнаженный до пояса, в набедренной повязке. Гирлянда цветов обвивает накладной бюст из кокосовых орехов и волосатые плечи. Я же выгляжу как обычно: фиолетовая футболка и волосы дыбом. Тут же и Джеймс, рядом с матросами – делает вид, что танцует хорнпайп[102]102
Английский матросский танец.
[Закрыть]. Merde.
– Я – художественный директор театральной труппы, – блею я беспомощно.
– Ah, c’est pour ca…
– C’est sur scene.
– Il est acteur![103]103
– Ах, вот оно что…
– Они на сцене.
– Он актер! (фр.).
[Закрыть]
Да, господи-помоги, он актер.
– Мы найдем его, – говорит Жан-Ив решительно. – Мы его остановим.
Август обрушивается шквалом дождей. Мы все прячемся в домах, за постукивающими бамбуковыми занавесями, и наблюдаем оттуда, как потоки воды заливают площадь. Я уже подхожу к финалу третьего акта, пьеса летит на всех парусах. Мальчики, несмотря на погоду, не теряют бдительности. Они организовали патруль в вонючем проулке и прохаживаются там в плащах и глубоко надвинутых бейсбольных кепках. То и дело раздается стук в дверь:
– Все в порядке, мадам?
– Да-да, merci, Лоран (мерси, Жан-Ив, мерси, Бернар).
Они купили себе дубинки и лыжные маски для ночных дежурств и явно получают от всего этого большое удовольствие. Вся крошечная деревня гордится ими, тень их славы падает и на меня. Пару строк на эту тему появилось даже в колонке “местные новости” в “Миди Либр”. Я не чувствую за собой никакой вины. Наоборот, я стала частью местного сообщества.
Теперь, когда жара наконец спала, мы с Матильдой совершаем вечерние вылазки. Пока что она успела показать мне только Средиземноморские Сады и мемориальный музей катарских мучеников. Я познакомилась с мужем и с любовником Николь. Они оба поклялись изрубить в мелкие куски моего проклятого актеришку, и пусть он не смеет сюда и носа сунуть. На кухне сплетничают о том, что англичане совершенно не умеют обращаться с женщинами. Учитывая те ужасы, о которых они сами недавно рассказывали, я не думаю, что нас разделяет такая уж пропасть – если не считать Ла-Манша.
Представление продолжается. Но Джорджу я не говорю ни слова, и это при том, что мы звоним друг другу каждый день.
– Кажется, ты стала ладить с соседями, – добродушно говорит он во время одной из наших ночных бесед. – “Короля Лира” принимают прекрасно. Джеймс пошлет тебе по факсу пачку положительных рецензий. Мы все просто летаем. Ты должна гордится нами, дорогая.
Я разражаюсь приличествующим случаю воркованием.
Приходит факс с километрами хвалебных отзывов. Я читаю их по мере того, как они вылезают из аппарата, и испытываю законную гордость. Но в конце меня ждет ложка дегтя. Веселая приписка от Джорджа:
Привет, старушка!
Отличные новости. Нарбоннский фестиваль театров под открытым небом пригласил нас срочно заменить труппу “Гаррис Экторс”. Те, кажется, объявили забастовку. А у них в этом году шекспировская тема. Как тебе это нравится: L’Homme, ses pièces, sa signification universelle![104]104
Великий автор, его пьесы, его всемирное значение! (фр.).
[Закрыть] И они хотят нашего “Лира”.
Фестиваль проводится с 17 по 28 августа, мы заняты в нем вторую неделю, все расходы оплачены. Нас поселят в гостинице “Золотой лев”, детали я сообщу. Я приеду пораньше, чтобы все устроить. Встретишь меня в Монпелье?
Целую, обнимаю,
Джордж.
Оплатили расходы! У комитета фестиваля деньги, видимо, лезут из ушей. Любой ценой я должна не допустить Джорджа в деревню! Нарбонна всего в тридцати километрах отсюда. Ладно. Будем надеяться, он будет слишком занят – ему придется бегать по амфитеатру, или где они там играют, проверяя, хорошо ли слышно. Я выпиваю три порции виски и только после этого сажусь писать ответ.
Мой дорогой Джордж,
Браво! Вы молодцы – рецензии просто отличные! Сообщи, когда ты прибываешь в Монпелье. Я так понимаю, “Первоцвет” приедет в шарабане.
С любовью,
Генри.
Без паники. Никто не узнает. Еще виски. Включить телевизор. Успокоиться.
В конце концов, главное – это семья, так ведь? Меня ждет воссоединение с семьей – в вестибюле “Золотого льва”, среди зеркал, фальшивой позолоты и пальм в кадках. Мы упадем друг другу в объятия с воплями:
– Генри! Дай на тебя посмотреть, дорогая!
– Как пьеса?
– Да ты поправилась!
– Для меня есть хорошая роль?
– Ты видела рецензии на Лира?
– Совсем не загорела.
– Здесь всегда так жарко?
– Как новый дом?
– У Валерии болит голова. Здесь продают “нурофен”?
– В “Санди Телеграф” написали, что Джеймс играет “внушительно”.
– Я съела их сыра и меня теперь тошнит.
– О господи, как я по всем вам соскучилась!
– Так ты ведь сама смылась и бросила нас на все лето, изменщица!
Амфитеатр под открытым небом устроили в пустой скорлупе старого собора. Обычно это парковка. Собор так и не достроили, поскольку для того, чтобы возвести неф, пришлось бы разрушить городские стены. А Черный Принц[105]105
Эдуард “Черный Принц” – сын короля Эдуарда III, один из крупнейших военачальников времен Столетней войны, выигравший битву с французами при Пуатье (1346).
[Закрыть] с армией, видно, только того и ждал. И вот – парящие готические башни и колонны, безупречные стрельчатые окна, все устремлено вверх, вверх, к сводам, не увенчанным крышей. И над ними лишь пустая палящая голубизна. Сцена устроена у западного фасада существующего собора. На левую часть сцены мы можем входить через дверь, ведущую в крытые галереи, но справа нам потребуется какой-нибудь задник или занавес. И надо хорошенько заизолировать провода, чтобы никого не шарахнуло током, когда мы будем пробираться за сценой. Я спрашиваю Джорджа: ты проверил, наша страховка включает континентальную Европу? А то ведь с нашим везеньем кто-нибудь из зрителей возьмет-таки и обуглится.
Акустика здесь суровая. Звук не поднимается вверх, а теряется где-то в приделах. Слышен шум машин, хотя оргкомитет фестиваля и обещал “обеспечить тишину на прилегающей к собору территории”. По мере возможности. Конечно, паровозы и самолеты полностью заглушить невозможно. Но главная проблема – язык. Фестиваль международный. Идеология фестиваля предполагает демонстрацию разных интерпретаций Шекспира, что должно подчеркнуть его вселенский масштаб и непреходящую актуальность. Непосредственно перед нами японский театр кабуки будет представлять “Макбета” – играют одни мужчины, в черно-белых масках и на котурнах. Румынская цирковая труппа поставила “Сон в летнюю ночь” – с трапециями и клоунами. Аргентинцы станцуют “Кориолана” в ритме танго. Джордж говорит, что Кориолан и Авфидий, танцующие танго с кинжалами в руках, вызывают у него эрекцию. Он волнуется, что мы будем выглядеть слишком банально.
– В елизаветинских костюмах? Не забивай этим свою хорошенькую головку. Мы тут будем круче всех. Для французской публики чулки и камзолы – такая же экзотика, как если б мы переоделись зулусами.
Все это так. Но как удержать их внимание, если они не поймут ни слова в диалогах? Придумала!
СУБТИТРЫ!
Не слово в слово, конечно, а как в немом кино. Общее содержание эпизода на широкой желтой полосе, которая разворачивается перед сценой, под ногами актеров. Убегает слева направо, как новостная лента в телевизоре. Быстрее! Пусть Валерия поговорит с Дельфиной, фестивальным менеджером, и к пятнице все будет готово. Мы все равно не можем пока здесь репетировать, поскольку под сводами скачут исполнители “Сна в летнюю ночь”, без сетки и страховки.
Другая проблема – как всем не охрипнуть, выкрикивая свои реплики в этой влажной духоте. Мы должны начинать в девять, как раз когда смеркается, а закончится все далеко за полночь. Один антракт. Мы даем три представления. Джордж грызет ногти. “Танго” все распродано, мы пока нет. Валерию искусали комары, и ее левая щека похожа на большую шишковатую морковь. Субтитры, подсвеченные снизу, напоминают растяжки, рекламирующие летние распродажи “рено”. А теперь слово нашим спонсорам. Задним рядам понадобятся бинокли, чтобы разобрать написанное. Я из кожи вон лезу, пытаясь добиться, чтобы субтитры разворачивались вовремя и согласовывались с действием. В конце концов я додумываюсь до радиосвязи. Я смотрю спектакль с заднего ряда и шепотом отдаю команды прямо в маленькое ушко Дельфины. Теперь субтитры безошибочно ползут в нужное время, огромные строчки на безупречном французском движутся справа налево (весь текст проверен одним аборигеном). Все это похоже на готический телевизор чудовищных размеров, где зрителю заботливо объясняется суть действия. Ура! Получилось! У нас есть субтитры. А я снова со своим “Первоцветом”, выслушиваю все сплетни, сглаживаю все углы. Мы нашли лучшую в округе богемную пивнушку и Валерия закрутила безумный роман с японским актером. Под смытым гримом обнаружился смешливый круглолицый паренек, говорящий по-английски не хуже нас. Когда они занимаются сексом, Валерия заставляет его снова надевать маску, но говорит, что он все время хихикает под этой чертовой штукой и все портит – она слышит его смех и не может кончить. Он дразнит ее, говорит, она влюбилась не в него, а в непостижимого, бесстрастного азиата. Джеймс пробует силы на румынской трапеции. Джорджу приходится выпить три порции виски, чтобы справиться с нахлынувшими чувствами – о ужас, потерять ведущего актера за два дня до премьеры! Я, как всегда, рассуждаю философски:
– Если он разобьется, дорогуша, тебе придется играть Лира, а я возьму на себя Кента.
– Заметано, – слабо стонет Джордж.
Все это похоже на веселый сумасшедший дом. Закрутившись среди коллективных истерик труппы и желтых субтитров, я какое-то время не видела ни соседей, ни Матильду с Николь. В ресторане я не появлялась уже дней десять. Как-то забежала домой – переодеться и постирать в машинке трусы всей труппе. Не успела я вставить ключ в замок, как из соседнего дома выскочила Матильда:
– Стило! Стило!
Я немного напугала их своим исчезновением. Мальчики были уверены, что мой бешеный актеришка в конце концов разделался со мной – еще немного и они осушили бы пруд и стали искать меня в garrigue с палками и собаками. Бернар хотел подать заявление в жандармерию. Маман все больше мрачнела и готовилась принять решительные меры. Так что мне пришлось долго их успокаивать, и даже сознаться в том, что я участвую в шекспировском фестивале. Конечно, следовало бы придумать что-нибудь другое, но правда так проста и правдоподобна. Они все слыхали о Шекспире. Худшее приближалось. Они хотят посмотреть спектакль и поддержать Стило, jusqu’au bout[106]106
До конца (фр.).
[Закрыть]. На этой стадии я перестала воспринимать мораль пьесы. Пока говоришь себе: “случилось худшее” – это неправда. Худшее еще впереди.
Ведя машину по длинной дороге в Нарбонну, через Од и болотистые низины, мимо тополей, чья листва сверкает на солнце и серебрится на теплом ветру, я обдумываю ситуацию. Они видели Джорджа всего однажды, в сутолоке, на старой фотографии. В набедренной повязке и с сиськами из кокосов он выглядит несколько необычно. Завтра он будет увешан оружием, а лицо скроется под мятой бархатной шляпой. Да, голос у него характерный, но что они слышали? Приглушенную брань эпохи Возрождения! И потом, – это моя козырная карта, – они ведь уверены, что он уехал. Они не ожидают его встретить. А человек видит только то, что предполагает увидеть. Вот почему замужним женщинам так легко сходят с рук адюльтеры. Их мужья в жизни не поверят, что кому-то может понравиться эта старая вешалка. Нет, все в порядке. Просто нужно проследить, чтобы контрамарки были не в первые ряды.
Ур-ра! Первое представление распродано!
Нас рекламировали как “Королевскую шекспировскую труппу”, классическую постановку и т. д. и т. п. с цитатами, переведенными из “Файнэншл Таймс”. Я была совершенно права. Радикальные эксперименты, клянусь Аполлоном! Дайте нам чулки и камзол, да настоящую шпагу в руки – и никаких фокусов! Когда Джордж стоит на освещенной сцене в бархатной шляпе, с вышивкой на гульфике, а рядом Глостер и Эдмунд, мое сердце громко колотится. Не от страха, а от гордости. Не отвлекайся от субтитров, женщина, – говорю я себе. – Это твоя работа!
Мне казалось, что король больше благоволит к герцогу Альбанскому, чем к Корнуольскому.
Поехали.
Публика смотрит как завороженная. Они сразу поняли, что это семейная ссора. Милорды Бургундский и Французский купаются в патриотических овациях. Эдмунд выглядит излишне сексуально в обтягивающе-зеленом, с чем-то расшитым блестками вокруг причинного места. Наша постановка вполне может задавать тон зимней коллекции. Субтитры гипнотизируют. Идея оказалась гениальной. Я раздумываю, не применить ли эту технологию в Англии на утренних спектаклях для школьников. Язык Шекспира для них – как иностранный, если сказать, что это латынь, наверняка поверят.
Первый акт имеет шумный успех. Девочки великолепны. Сама злоба и мстительность. Валерия в роли Гонерильи превзошла себя. Но тут я слышу первый раскат грома – пока еще вдалеке, как раз когда Эдмунд выкрикивает в полный голос, на всю эту завороженную готическую парковку:
На помощь незаконным, боги!
Непристойный жест, которым сопровождается реплика (наверняка идея Джорджа) приводит зал в состояние экстаза.
Я начинаю молиться.
Услышь меня, Природа! О богиня! Услышь! Останови свое решенье. Пожалуйста, задержи грозу хотя бы до третьего акта. О, всемогущая, если ты прольешь свои воды сейчас, все пропало. Я разрываюсь между субтитрами и ожиданьем грозы. Черт побери, какой реализм! У нас записаны звуковые эффекты, этот веризм совершенно ни к чему! Джордж тем временем вдохновенно честит Освальда. Я прослушала эту его речь десятки раз, пока составляла из нее сцену домашнего насилия.
Плут, мошенник, лизоблюд, подлый, наглый, пустой нищий, оборванный, грязный негодяй; трус, жалобщик, каналья, ломака, подхалим, франт.
Нет, Джордж, тут должен быть другой акцент. И темп. Быстрее, как автоматная очередь. Шекспировские инвективы должны звучать так, как будто Маман орет на Луизу. Еще быстрее, и побольше яду:
…а на самом деле – смесь из жулика, труса, нищего и сводника, сын и наследник дворовой суки.
Да, да, отлично. Так-то лучше. О, господи, какая молния сверкнула на юго-западе!
ТРАХ! Яркий желтый зигзаг, после которого перед глазами плавают световые пятна, и потом жуткий грохот и треск, как будто валят лес, эхо отдается в небесах. Публика зашевелилась, в тревоге смотрит вверх. Электрический заряд аж покалывает в кончиках пальцев. Джордж прибавил звук, пытаясь перекричать гром. Такое впечатление, что в небе рушатся колонны. Я беспокойно разглядываю нависающую над нами недостроенную готику. Во влажном воздухе духота усиливается, раскаты словно гоняются друг за другом. Снова и снова сумрак озаряют желтые вспышки. Гроза приближается, отступает, снова подходит. Я велю Дельфине развернуть следующие субтитры. Быстрее, пока нас всех не пронзило молнией и не унесло потопом.
Вообще-то приближающаяся буря только усиливает эффект представления. До конца, правда, далеко, но смотрится потрясающе. Давай, Джордж, давай!
Я, государь, привык правдивым быть:
Видал я в жизни и получше лица,
Чем на любых плечах сейчас я вижу
Перед собой.
Он обводит взглядом зрителей, включает их в реплику. И тут, перекрывая гром, раздается пронзительный крик из восьмого ряда.
– C’est lui! Это он! Это он бьет Стило!
Только не это. Хуже уже некуда.
Матильда, верная до конца, забыв обо всем, вскакивает на ноги.
– Который? Где? Этот? Держи его!
Лоран, Бернар, Жан-Ив и Маман все еще работают в патрульном режиме. Они опрокинули стулья. Они приближаются к сцене.
– Останови их субтитрами! – ору я Дельфине по рации.
Соседи преодолевают субтитры и набрасываются на Джорджа.
Небеса разверзаются и с глухим треском отрубается электричество. Кто-то визжит. Амфитеатр погружается в хаос. Я так и не смогла решить, что это было: бедствие или благословение. Проталкиваясь к сцене, я слышу, как Альбани и Корнуол пытаются отодрать от Джорджа моих соседей, которые в сознании своей правоты пытаются произвести гражданский арест.
– Слушай, старик, ты там полегче. – Освальд ловкой подножкой сбивает с ног Бернара. Но от кого Джорджу достается на орехи, так это от Маман. Зрители устремились к выходам, все еще мерцающим в темноте зеленым светом, стараясь прикрыться от потопа программками. Господи благослови главного пожарника и его запасной генератор. Никто и не заметил драки на сцене. Я рысцой бегу в галерею. Оттуда можно наблюдать потасовку, какой позавидовали бы режиссеры спагетти-вестернов.
– Джордж! Джордж! Беги! Они убьют тебя!
Он, все еще в бархатной шляпе, выкатывается со сцены в галерею. Мы врываемся в епископский дворец и через заднюю дверь выбегаем на главную улицу. Джордж трусит впереди в своем трико, поддерживая гульфик. Меня того и гляди хватит удар. В висках стучит.
“Кафе дю Балькон”. Скорее! Подальше, в уголок. Это местное кафе. Никаких туристов. Только старики и фанатики видеоигр, которые ошиваются в таких барах по всей Франции. Деревянные стулья расшатаны. Мы падаем на них, глотая воздух. Мои брюки намокли вокруг колен. По лицу Джорджа струится грим. В бархате и перьях он похож на бродягу. Официант подошел принять заказ и теперь в изумлении пялится на расшитый гульфик.
– Два пива, – истерически выкрикиваю я по-английски.
– Успокойся, девочка моя, – говорит мне Джордж, – и скажи мне, что это было. Какого дьявола публика на меня накинулась?
– Они думали, что ты меня избиваешь, – устало признаюсь я.
Джордж уставился на меня, раскрыв рот.
– Генри, – говорит он, – колись. Что ты натворила? Что ты им сказала?
– Уж конечно, не правду.
Четыре пива спустя Джордж уже хохочет, сгибаясь пополам, его изумительная пелерина а-ля Уолтер Рэйли ходит ходуном от смеха. Посетители кафе таращатся на нас. Мы явно пьяны и не в своем уме, к тому же англичане.
– Что мне теперь делать? – жалобно скулю я. Спектакль отменили. Буря стихает.
– Какие у тебя варианты, моя радость? План Б. Ты сегодня за ночь выучиваешь роль Кента. Если потребуется, будем вместе сидеть до утра. В девять репетируем все твои сцены полным составом. Я не могу показаться на сцене, они снова на меня бросятся. Ты знаешь, что в Нарбонне есть мужской нудистский пляж? Я читал о нем в “Розовом путеводителе для голубых”. Так что если я тебе понадоблюсь, ты знаешь, где меня искать. Я буду там загорать и лечить свой глаз. Хватит с меня Лира. Ухожу в отпуск.
Он наклоняется через стол и обнимает меня, пачкая мою щеку липким гримом. Так мы и сидим в обнимку, и наши телеса колыхаются от смеха.
Все, кто не хотел досматривать спектакль, получили обратно свои деньги, а для остальных мы дали дополнительное представление в воскресенье. Учитывая все события, передовица в местной газете была очень сдержанной – там писали в основном про погоду. Длинное рассуждение об универсальном значении бури как метафоры оказалось настолько интригующим, что те, кто не был на спектакле, тут же кинулись за билетами, поэтому на трех следующих представлениях у нас был аншлаг. Должно быть, помог леденящий душу снимок – Корнуол выдавливает глаза Глостеру своими шпорами. Кроме того, в качестве заголовка красовался весьма своеобразный перевод реплики “Вон, гнусный студень!” Наш бизнес-менеджер с ухмылкой расхаживал вдоль очередей. Дельфина подлатала субтитры, а наша реквизиторша заняла мое место у рации. Ее французский оставлял желать лучшего, так что между субтитрами и действием наблюдалась некоторая несогласованность. Никто не заметил. Маман прочитала мне суровую нотацию о женщинах, которые возвращаются к злодеям и мерзавцам. Я поняла, что мне предстоит головомойка, как только услышала “Это, конечно, не мое дело, но…” и тут же пристыженно поджала хвост.
Я имела успех в роли Кента. Матильда и Маман ходили на все спектакли и хлопали как сумасшедшие. На сцену я возвращаться не собираюсь, но мне приятно, что я создала яркий образ. Разумеется, с помощью Джорджа. Но в собственной трактовке.
