Текст книги "Улица Темных Лавок"

Автор книги: Патрик Модиано

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

12

Ничего особенного не было в этой коробке из-под печенья. Облупившийся оловянный солдатик с барабаном. Клевер с четырьмя листиками, наклеенный на белый конверт. Фотографии.

Я изображен на двух. Сомнений нет – это тот же человек, который снят вместе с Гэй Орловой и старым Джорджадзе. Высокий брюнет, разница только в том, что тогда у меня не было усов. На одной из фотографий я в обществе молодого человека, моего ровесника, такого же высокого, но с более светлыми волосами. Фредди? Да, потому что на обороте кто-то надписал карандашом: «Педро – Фредди – Лаболь». Мы на берегу моря, в купальных халатах. Снимок явно очень старый.

На втором нас четверо: Фредди, я, Гэй Орлова, которую я легко узнал, и та другая молодая женщина – мы сидим в «летней столовой», прямо на полу, откинувшись на край дивана, обитого красным бархатом. Справа виден бильярд.

На третьей фотографии – молодая женщина, которая снята с нами в «летней столовой». Она у бильярдного стола, в руках держит кий. Светлые волосы падают на плечи. Не ее ли я привозил к Фредди? На другом снимке она стоит, облокотившись на перила какой-то веранды.

Открытка с видом Нью-Йорка: «Говард де Люцу для месье Робера Брюна. Вальбрез. Орн». Читаю:

«Дорогой Боб. Привет из Америки. До скорого. Фредди».

Странный документ, с грифом:

ГЕНЕРАЛЬНОЕ КОНСУЛЬСТВО РЕСПУБЛИКИ АРГЕНТИНА

№ 106

Генеральное консульство Республики Аргентина во Франции, представляющее интересы Греции в оккупированной зоне, удостоверяет, что во время мировой войны 1914–1918 гг. архивы мэрии г. Салоники были уничтожены пожаром.

Париж, 15 июля 1941 г.

Генеральный консул

Республики Аргентина,

представляющий интересы Греции.

Неразборчивая подпись, под которой напечатано на машинке:

Р.Л. де Оливейра Сезар, Генеральный консул.

Я? Нет, его зовут не Педро.

Маленькая газетная вырезка:

О СЕКВЕСТРИРОВАННОМ ИМУЩЕСТВЕ СЕМЬИ ГОВАРД ДЕ ЛЮЦ

Согласно распоряжению Управления Государственными

Владениями в Вальбрезе (Орн), в замке Сен-Лазар,

7 и 11 апреля состоится распродажа движимого имущества:

Предметы искусства и обстановки – старинной и современной

Картины – Фарфор – Керамика – Ковры – Постельные принадлежности

Столовое белье – Рояль фабрики «Эрар» – Холодильник и т. д.

Вещи будут выставлены для осмотра в субботу, 6 апреля,

с 14 до 18 часов, а также утром, в дни продажи, с 10 до 12 часов.

Я открываю конверт с наклеенным четырехлистником. В нем лежат маленькие снимки, как для документов: на одном – Фредди, на другом – я, на третьем Гэй Орлова и на последнем – молодая женщина со светлыми волосами.

Там же я обнаруживаю незаполненный паспорт Доминиканской Республики.

Случайно перевернув фотографию светловолосой девушки, я читаю на обороте номер телефона, написанный синими чернилами, почерк неразборчивый, тот же, что и на открытке из Америки:

ПЕДРО: АНЖУ 15–28.

13

В скольких записных книжках сохранился еще этот номер телефона, мой номер? А может, это просто телефон чьей-то конторы, где меня можно было застать в определенный день после обеда?

Я набираю АНЖУ 15–28. Долгие гудки, но никто не подходит. Остались ли еще в пустой квартире, в комнате, где никто уже давно не живет, а сегодня вечером тщетно звонит телефон, следы моего присутствия?

Мне даже не надо звонить в справочную. Достаточно, оттолкнувшись ногой, повернуться в кожаном кресле Хютте. Передо мной ряды Боттенов и справочников. Один из них поменьше, в шевровом переплете, с бледно-зеленым шрифтом. Он-то мне и нужен. Все номера телефонов, которые только существовали в Париже за последние тридцать лет, напечатаны там вместе с адресами абонентов.

Я листаю его с бьющимся сердцем. Наконец вижу:

АНЖУ 15–28 – VIII округ, ул. Камбасерес, 10-бис.

Но другой боттеновский справочник, где телефоны расписаны по улицам, такого номера не дает:

КАМБАСЕРЕС (улица)

VIII округ

10-бис ОБЩЕСТВО ЮВЕЛИРОВ …. МИР 18–16

…… АТЕЛЬЕ МОД ……….. АНЖ 32–49

…… ПИЛЬГРАМ (Элен) …… ЭЛИ 05–31

…… РЕББЕНДЕР (предпр.).. МИР 12–08

…… ПАНСИОН ………….. АНЖ 50–52

…… С.Е.Ф.И.К. ……….. МИР 74–31

……………………….. МИР 74–32

……………………….. МИР 74–33

14

Некто по имени Педро. АНЖУ 15–28. Улица Камбасерес, 10-бис. Восьмой округ.

Работал он как будто в одной из дипломатических миссий Латинской Америки. На часах, оставленных Хютте на столе, уже два. Внизу, по авеню Ньель, проносятся редкие машины, и иногда я слышу скрежет тормозов у светофора.

Я листаю старые Боттены со списками посольств, миссий и работавших там дипломатов.

Доминиканская Республика

Авеню Мессины, 21 (VIII). КАРНО 10–18.

Н… Чрезвычайный посол и полномочный министр.

Доктор Густаво Х.Энрикес. Первый секретарь.

Доктор Сальвадор Э.Парадас. Второй секретарь

(с супругой), Эльзасская ул., 41 (X).

Доктор Бьенвенидо Карраско. Атташе.

Улица Декамп, 45 (XVI), ТРО 42–91.

Венесуэла

Улица Коперника, 11 (XVI). ПАССИ 72–29.

Канцелярия: ул. Ла Помп, 115 (XVI). ПАССИ 10–89.

Доктор Карло Аристимуно Колл. Чрезвычайный посол

и полномочный министр.

Хайме Пикон Фебрес. Советник.

Антонио Маритуб. Первый секретарь.

Антонио Бриуно. Атташе.

Полковник Х.Лопес-Мендес. Военный атташе.

Педро Салагоа. Торговый атташе.

Гватемала

Площадь Жоффра, 12 (VII). СЕГЮР 09–59.

Адам Мориск Риос. Временный поверенный.

Исмаэль Гонсалес Аревало. Секретарь.

Фредерико Мурго. Атташе.

Эквадор

Авеню Ваграм, 91 (XVII). ЭТУАЛЬ 17–89.

Гонсало Сальдумбиде. Чрезвычайный посол

и полномочный министр (с супругой).

Альберто Пуиг Аросемена. Первый секретарь (с супругой).

Альфредо Ганготена. Третий секретарь (с супругой).

Карлос Гусман. Атташе (с супругой). Авеню Иены, 21 (XVI).

Сальвадор

Рикес Вега. Чрезвычайный посол.

Майор Х.Г.Вичо. Военный атташе (с дочерью).

Ф.Капурро. Первый секретарь.

Луис…

Буквы пляшут. Кто я?

15

Вы сворачиваете налево, и вас поражает пустота и безмолвие этой части улицы Камбасерес. Ни одной машины. Я прохожу мимо особняка и зажмуриваюсь, ослепленный радужным сверканием люстры с хрустальными подвесками, висящей в вестибюле. Ее пронизывают солнечные лучи.

10-бис – узкий пятиэтажный дом. На втором этаже высокие окна. Напротив, на другой стороне улицы, стоит на посту полицейский.

Одна из створок входной двери открыта, на лестнице горит свет. Длинный коридор с серыми стенами. В глубине – дверь с забранными в переплет квадратиками стекол, которую я открываю с трудом из-за тугой пружины. Ковра на лестнице нет.

Я останавливаюсь перед дверью на втором этаже. Я решил спрашивать у всех жильцов по очереди, не был ли прежде номер их телефона АНЖУ 15–28, и в горле у меня стоит комок – я отдаю себе отчет, что этот вопрос может показаться несколько странным. На двери медная табличка. Я читаю: ЭЛЕН ПИЛЬГРАМ.

Звонок задребезжал тоненько, с перебоями. Я долго не отнимал от кнопки указательного пальца. Дверь приоткрыли. Показалась голова женщины с коротко стриженными пепельно-серыми волосами.

– Мадам… Я хотел бы узнать…

Она не спускала с меня взгляда очень светлых глаз. Трудно было сказать, сколько ей лет. Тридцать, пятьдесят?

– Ваш прежний номер телефона не АНЖУ 15–28?

Она нахмурилась:

– Да. А что?

Она распахнула дверь. На ней был мужской халат черного шелка.

– Почему вы об этом спрашиваете?

– Я… я жил здесь.

Она вышла на площадку и внимательно посмотрела на меня. Глаза ее внезапно округлились.

– Вы… вы… месье Макэвой?

– Да, – сказал я на всякий случай.

– Входите.

Она, по-моему, действительно была взволнована. Мы стояли лицом друг к другу посреди передней с выщербленным паркетом. В некоторых местах были вклеены кусочки линолеума.

– А вы не так уж изменились, – сказала она с улыбкой.

– Вы тоже.

– Вы еще помните меня?

– Я прекрасно вас помню, – сказал я.

– Приятно слышать…

Она посмотрела на меня с нежностью:

– Прошу вас…

Я последовал за ней в большую комнату с высоким потолком и теми самыми окнами, на которые я обратил внимание еще на улице. Так же как в передней, паркет был кое-где испорчен и прикрыт белыми шерстяными ковриками. Комнату окутывал янтарный свет осеннего солнца.

– Садитесь, пожалуйста…

Она указала мне на стоящий у стены диванчик с бархатными подушками и села сама, слева от меня.

– Странно увидеть вас снова, так… внезапно.

– Я шел мимо, – сказал я.

Сейчас она казалась мне моложе, чем раньше, когда я увидел ее в дверях. Ни одной морщинки – ни в уголках губ, ни у глаз, ни на лбу, и ее гладкое лицо никак не вязалось с седыми волосами.

– Мне кажется, у вас изменился цвет волос, – рискнул я.

– Что вы… я поседела в двадцать пять лет… И решила не красить волосы…

Мебели в комнате было немного. Напротив бархатного диванчика у противоположной стены стоял прямоугольный стол. А между окнами – старый манекен, обтянутый грязной материей песочного цвета, его неожиданное присутствие здесь наводило на мысль о портняжной мастерской. Впрочем, и на столике в углу я заметил швейную машинку.

– Вы узнаете комнату? – спросила она. – Видите… Вещи я сохранила…

Она махнула рукой в сторону манекена.

– Все это осталось от Дениз…

Дениз?

– Да, действительно, – сказал я, – здесь мало что изменилось.

– А Дениз? – спросила она нетерпеливо. – Как она?

– Ну… – сказал я, – я давно ее не видел…

– А…

Она разочарованно покачала головой, словно поняла, что не следует больше говорить об этой Дениз. Из чувства такта.

– Скажите… а вы… вы давно знали Дениз?

– Да… Нас познакомил Леон.

– Леон?

– Леон Ван Аллен.

– Ну как же, конечно, – произнес я, пораженный ее тоном, почти укоризненным, когда при имени «Леон» я не вспомнил в ту же минуту этого Леона Ван Аллена. – А как поживает Леон Ван Аллен? – спросил я.

– О… я уже года два-три ничего о нем не слышала… Он уехал в голландскую Гвиану, в Парамарибо… Организовал там школу танцев…

– Танцев?

– Да. До ателье Леон занимался балетом… Вы разве не знали?

– Знал, конечно. Просто забыл.

Она откинулась назад, чтобы опереться о стену, и затянула туже пояс халата.

– Ну а как жили вы?

– Я? Да никак, собственно…

– Вы уже не работаете в миссии Доминиканской Республики?

– Нет.

– Помните, вы предложили сделать мне доминиканский паспорт? Вы говорили, что в нашей жизни всегда следует принимать меры предосторожности и иметь одновременно несколько паспортов…

Это воспоминание позабавило ее. Она усмехнулась.

– Когда вы слышали о Дениз… в последний раз? – спросил я.

– Когда вы уехали с ней в Межев, она написала мне оттуда. А с тех пор ни слова.

Она вопросительно посмотрела на меня, но, видимо, не осмелилась задать прямой вопрос. Кто же такая эта Дениз? И какую роль играла она в моей жизни?

– Знаете, – сказал я, – бывают минуты, когда мне кажется, что я живу словно в тумане. У меня какие-то провалы в памяти… Периоды хандры… Проходя по этой улице, я позволил себе… подняться… чтобы… чтобы… вернуть…

Я тщетно искал точное слово, но это уже не имело значения, потому что она улыбалась, и по этой улыбке я понял, что мой поступок ее не удивил.

– Вы хотите сказать – вернуть доброе старое время?

– Да. Именно… Доброе старое время.

С низкого столика в изголовье дивана она взяла позолоченную коробку и открыла ее. В ней были сигареты.

– Нет, спасибо, – сказал я.

– Бросили? Это английские. Я же помню, вы курили только английские сигареты… Всякий раз, когда мы собирались здесь втроем, с Дениз, вы приносили мне полную сумку английских сигарет…

– Да, верно…

– Вы могли доставать их сколько угодно в Доминиканской миссии…

Я протянул руку к позолоченной коробке и взял сигарету, зажав ее между большим и указательным пальцами. Потом, не без опасения, сунул в рот. Закурив, она передала мне зажигалку. Мне пришлось чиркнуть несколько раз, прежде чем показалось пламя. Я затянулся. Но в ту же минуту ощутил болезненное покалывание и закашлялся.

– Отвык, – сказал я.

Я не знал, как мне избавиться от этой сигареты, и продолжал держать ее между большим и указательным пальцами, пока она тлела.

– Так, значит, – сказал я, – вы теперь живете здесь?

– Да. Я снова перебралась сюда, когда отчаялась узнать что-нибудь о Дениз… К тому же перед отъездом она сказала, что я могу вернуться в эту квартиру…

– Перед отъездом?

– Ну да… С вами, в Межев…

Она пожала плечами, как будто для меня это должно было быть очевидным.

– Мне кажется, я недолго жил в этой квартире.

– Несколько месяцев, вместе с Дениз…

– А вы жили тут до нас?

Она озадаченно посмотрела на меня.

– Ну конечно, а как же… Это ведь моя квартира… Я предложила Дениз пожить здесь, потому что собиралась уехать из Парижа…

– Извините… Я… думал о другом.

– Дениз тут было очень удобно… Достаточно места, чтобы устроить швейную мастерскую.

Может, Дениз – портниха?

– Не могу понять, почему мы уехали из этой квартиры… – сказал я.

– Я тоже…

Снова этот вопросительный взгляд. Но что я мог ей объяснить? Я знал еще меньше, чем она. Обо всем этом я просто ничего не знал. Истлевший окурок жег мне пальцы, и наконец я все-таки положил его в пепельницу.

– Мы виделись с вами до того, как перебрались сюда? – отважился я.

– Виделись. Два-три раза. У вас в отеле…

– В каком?

– На улице Камбон. Отель «Кастилия». Помните вашу с Дениз зеленую комнату?

– Да.

– Вы уехали из «Кастилии», потому что уже не чувствовали себя там в безопасности… Так ведь, да?

– Да.

– И правда, странное было время…

– Какое время?

Она не ответила и закурила новую сигарету.

– Если позволите, я покажу вам несколько фотографий…

Я достал из внутреннего кармана пиджака конверт, с которым уже не расставался. Я показал ей фотографию, где мы были сняты в «летней столовой» – Фредди Говард де Люц, Гэй Орлова, незнакомая девушка и я.

– Узнаете меня?

Она повернулась, чтобы рассмотреть фотографию на свету.

– Вы тут с Дениз, а двух других я не знаю…

Значит, это была Дениз.

– Вы не знаете Фредди Говард де Люца?

– Нет.

– А Гэй Орлову?

– Нет.

Как все-таки разобщенно живут люди, если даже их друзья незнакомы друг с другом. Жаль.

– У меня еще два ее снимка.

Я протянул ей маленькую карточку с удостоверения и ту, где Дениз стоит, облокотившись о перила.

– Эту я видела… По-моему, она даже послала мне ее из Межева… Не помню, куда я ее дела…

Я взял у нее снимок и внимательно вгляделся в него. Межев. За спиной Дениз окно с деревянными ставнями. Да, ставни, перила, веранда, – вполне возможно, что это и в самом деле горное шале.

– Все-таки наш отъезд в Межев был странной затеей, – неожиданно заявил я. – Дениз не говорила вам, что она об этом думает?

Она разглядывала карточку с удостоверения. С бьющимся сердцем я ждал, когда она наконец ответит.

Она подняла голову.

– Да… Дениз говорила… Она говорила, что Межев – надежное место… И что там у вас всегда будет возможность в случае чего перейти границу…

– Да, конечно…

Я не осмелился продолжать. Ну почему я начинаю так робеть и бояться, когда наконец подхожу к тому, что меня действительно глубоко волнует? Но она тоже, я понял это по ее взгляду, ждала от меня объяснений. Мы оба молчали. Наконец она решилась:

– Но что все-таки произошло в Межеве?

Она спросила это так настойчиво, что я впервые ощутил, как меня охватывает отчаяние, и даже не отчаяние, а чувство полной безнадежности, настигающее в тот момент, когда внезапно понимаешь, что никакие усилия, никакие душевные качества и благие порывы не помогут побороть непреодолимое препятствие.

– Я расскажу вам… в другой раз…

Наверное, в моем взгляде или голосе промелькнуло какое-то смятение, потому что она сжала мою руку, словно утешая, и сказала:

– Простите, что я задаю вам нескромные вопросы… Но… Дениз… была моей подругой…

– Понимаю…

Она поднялась.

– Подождите минутку.

Она вышла. Я посмотрел на светлые блики у своих ног – солнечные лучи падали прямо на белый шерстяной коврик. Потом перевел взгляд на паркет, на прямоугольный стол и на старый манекен, принадлежавший некой Дениз. Неужели все-таки бывает, что так и не узнаешь места, где жил когда-то?

Она вернулась, неся что-то. Две книги. Записную книжку.

– Дениз забыла это, уезжая. Вот… Возьмите…

Я удивился, что она не сложила свои реликвии в коробку, как Степа де Джагорьев и бывший садовник матери Фредди. Впервые за время моих поисков мне не вручали коробку. Эта мысль рассмешила меня.

– Почему вы смеетесь?

– Да так…

Я рассматривал обложки книг. На первой из голубой дымки возникало лицо усатого китайца в котелке. «Чарли Чан». Другая обложка была желтая, в нижнем углу я заметил маску, пронзенную гусиным пером. «Анонимные письма».

– Дениз просто зачитывалась детективами, – сказала она. – И вот еще… – Она протянула мне записную книжку в крокодиловой коже.

– Спасибо.

Я открыл ее и стал листать. Ничего там не было – ни единого имени, ни назначенной встречи. В календарике помечены дни и месяцы, но не год. Наконец между страницами я обнаружил сложенную бумажку и развернул ее:

«ФРАНЦУЗСКАЯ РЕСПУБЛИКА – ПРЕФЕКТУРА ДЕПАРТАМЕНТА СЕНЫ

Выписка из свидетельства о рождении, XIII округ, Париж. Год 1917.

21 декабря тысяча девятьсот семнадцатого года, в пятнадцать часов, на Аустерлицкой набережной, в доме 19 родилась Дениз-Иветт Кудрез, женского пола, родители Поль Кудрез и Генриэтта Богарт, проживают по вышеуказанному адресу, профессии не имеют.

3 апреля 1939-го, в Париже (XVII), зарегистрировала брак с Джимми Педро Стерном. С подлинным верно.

Париж, шестнадцатое июня 1939».

– Вы видели? – спросил я.

Она бросила удивленный взгляд на эту метрику.

– Вы знали ее мужа? Этого Джимми Педро Стерна?

– Дениз никогда не говорила, что была замужем… А вы-то знали?

– Нет.

Я опустил записную книжку и метрику в карман, туда же, где лежал конверт с фотографиями, и непонятно почему меня пронзила внезапная мысль: как только смогу, надо будет обязательно зашить все эти сокровища в подкладку пиджака.

– Я очень благодарен вам, что вы мне отдали это.

– Да что вы, месье Макэвой.

Я обрадовался, когда она вновь произнесла мое имя, в первый раз я плохо расслышал, как оно звучит. Мне захотелось тут же записать его, но я не знал точно, как оно пишется.

– Мне нравится, как вы произносите «Макэвой», – сказал я. – Для француженки это, должно быть, трудно… Кстати, как вы его пишете? Почти все ошибаются…

Я произнес это игривым тоном. Она улыбнулась.

– М… а… к… э – маленькое, в… о… и… – по буквам произнесла она.

– Вместе, вы уверены?

– Абсолютно уверена, – сказала она, торжествуя, что мне не удалось ее поймать.

Значит, Макэвой.

– Браво, – сказал я.

– Я никогда не делаю орфографических ошибок.

– Педро Макэвой… Странное все-таки имя я ношу, вы не находите? Бывают минуты, когда мне кажется, что я еще не вполне к нему привык…

– Ой… чуть не забыла…

Она вынула из кармана конверт.

– Это последнее письмо Дениз…

Я развернул листок и прочел:

«Межев, 14 февраля.

Дорогая Элен,

Все решено. Завтра мы с Педро переходим границу. Как только смогу, напишу оттуда.

Пока даю тебе номер телефона одного человека в Париже, через которого мы сможем держать связь.

ОЛЕГ ДЕ ВРЕДЕ, ОТЕЙ 54–73.

Целую – Дениз».

– Вы звонили?

– Да, но всякий раз мне отвечали, что месье отсутствует.

– Кто он… этот Вреде?

– Не знаю. Дениз о нем никогда не говорила…

Солнце тем временем ушло из комнаты. Она зажгла лампу, стоявшую на низком столике у дивана.

– Я бы очень хотел заглянуть… в комнату, где мы жили…

– Ну конечно…

Мы прошли по коридору, и она открыла дверь справа.

– Вот, – сказала она. – Я больше не пользуюсь этой комнатой… Сплю в гостевой… Ну, знаете, в той… что во двор выходит…

Я остановился в дверях. Было еще довольно светло. На окне темно-вишневые занавески. Обои с бледно-голубым рисунком.

– Узнаете? – спросила она.

– Да.

В глубине комнаты, у стены, стояла кушетка. Я присел на краешек.

– Я могу немного побыть здесь один?

– Конечно.

– Это напомнит мне «доброе старое время»…

Она бросила на меня печальный взгляд и покачала головой.

– Пойду приготовлю чай…

Она вышла, и я огляделся вокруг. Паркет и здесь был выщерблен, но дыры так и оставались незаделанными. У стены напротив окна – камин белого мрамора, над ним зеркало в позолоченной раме, украшенной по углам раковинами. Я растянулся поперек кушетки и уставился сначала в потолок, потом на бледно-голубой рисунок обоев. Я почти уткнулся лбом в стену, чтобы получше разглядеть мельчайшие детали. Пасторальные сценки. Девушки во взбитых париках качаются на качелях. Пастухи в штанах с буфами играют на мандолинах. Высокие деревья в лунном свете. Все это не вызывало у меня никаких воспоминаний, а ведь в этих рисунках я должен был знать каждый завиток, раз я спал здесь. На потолке, на стенах, у двери я искал какого-нибудь знака, следа, сам не знаю чего. Но моему взгляду не за что было зацепиться.

Я встал и подошел к окну. Выглянул из него.

Улица была такой же пустынной, как раньше, но уже стемнело. Напротив по-прежнему стоял на посту полицейский. Высунув голову, я увидел слева площадь, тоже пустынную. Там стояло еще несколько полицейских. Казалось, окна всех домов вокруг впитывают в себя медленно опускающуюся ночь. Эти окна так и оставались темными, и было очевидно, что никто там не живет.

И тут что-то во мне дрогнуло. Этот вид из окна вызывал чувство какой-то тревоги, страха – чувство, прежде уже знакомое мне. Фасады домов и пустынная улица, силуэты стоящих на посту полицейских в сумерках взволновали меня, как волнуют вдруг возникшие из прошлого мелодия и аромат. И во мне появилась уверенность, что когда-то я часто вот так же неподвижно стоял в это же время у этого окна, всматриваясь в темноту, стоял не шелохнувшись, даже не осмеливаясь зажечь лампу.

Когда я вернулся в гостиную, мне показалось, что там никого нет, но она просто лежала на бархатном диванчике. Она спала. Я тихонько подошел и присел у нее в ногах. Поднос с чайником и двумя чашками стоял прямо на белом шерстяном коврике. Я кашлянул. Она не просыпалась. Тогда я налил чай в обе чашки. Чай был холодный.

Лампа в изголовье диванчика оставляла в темноте большую часть комнаты, и я с трудом различал стол, манекен и швейную машинку – предметы, которые оставила здесь Дениз. Как проводили мы вечера в этой комнате? Как мне это узнать?

Я пил чай маленькими глотками. Я слышал ее дыхание, едва уловимое, но в комнате было так тихо, что малейший шум, малейший шорох прозвучал бы с тревожной четкостью. Зачем ее будить? Она мало что может сказать мне. Я поставил чашку на белый коврик.

Паркет скрипнул подо мной, когда я выходил из комнаты в коридор.

Я поискал на ощупь дверь, потом кнопку, чтобы зажечь свет на лестничной клетке. Как можно тише притворил за собой дверь. Стоило мне толкнуть другую дверь, ту, в квадратных переплетах, чтобы выйти в вестибюль, как что-то снова дрогнуло во мне, точь-в-точь как раньше, когда я смотрел из окна. Круглый плафон под потолком освещал подъезд белым, очень резким светом. Понемногу я привык к нему. Я стоял и смотрел на серые стены и поблескивающие стеклянные квадраты двери.

На миг в моем сознании вспыхнула картина, подобная тем едва уловимым обрывкам сна, которые, пробуждаясь, пытаешься удержать в памяти, чтобы воссоздать весь сон целиком. Я увидел себя, увидел, как иду по темному Парижу и открываю дверь этого дома на улице Камбасерес. И сразу слепну и несколько секунд не вижу вообще ничего – настолько уличный мрак контрастирует с резким белым светом в подъезде.

Когда же это было? В те времена, когда меня звали Педро Макэвой и я возвращался сюда каждый вечер? Узнавал ли я сейчас подъезд, прямоугольный коврик, серые стены, круглый плафон, охваченный медным кольцом? За прозрачными стеклами двери виднелись нижние ступеньки лестницы, и мне захотелось не спеша подняться по ней, чтобы пройти давним своим путем, повторить прежние движения.

Я думаю, что подъезды домов хранят шаги тех, кто когда-то часто бывал здесь и потом исчез. Какие-то замирающие волны и сейчас дрожат в воздухе, они становятся все слабее, но их можно уловить, если прислушаться. В сущности, может, я и не был никогда этим Педро Макэвоем, и вообще не был никем, но волны, то далекие, то более сильные, пронизывали меня, и все эти разрозненные отголоски, еще витавшие здесь, вдруг разом застыли – это и был я.