Текст книги "Улица Темных Лавок"

Автор книги: Патрик Модиано

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

– Вот ее снимок в детстве.

Я протянул ему другую фотографию, и он, так же заслоняя рукой огонек зажигалки, принялся изучать ее в Позе часовщика, поглощенного сверхточной работой.

– Красивая была девочка, – сказал он. – У вас нет других ее фотографий?

– К сожалению, нет… А у вас?

– У меня был наш свадебный снимок, но я потерял его еще в Америке… Не знаю даже, сохранил ли я заметку о самоубийстве…

Его американский акцент, еле заметный поначалу, становился все ощутимее. От усталости?

– И часто вам приходится ждать, пока вас пустят домой?

– Все чаще и чаще. А как хорошо все начиналось… Моя жена была такой милой…

Он с трудом закурил сигарету – из-за ветра.

– Вот бы Гэй удивилась, если бы увидела меня в таком положении…

Он придвинулся ко мне, опершись рукой о мое плечо.

– Не кажется ли вам, старина, что Гэй была права, вовремя исчезнув?

Я смотрел на него. Он весь состоял из круглых линий. Лицо, голубые глаза и даже дугообразные усики. И рот, и пухлые руки. Он напоминал воздушный шар на ниточке, который дети иногда отпускают, чтобы проверить как высоко он поднимется в небо. И имя его, Уолдо Блант, казалось надутым, как такой вот шар.

– Очень сожалею, старина… Немного я смог вам рассказать о Гэй.

Я чувствовал, что он отяжелел от усталости и отчаяния, но не сводил с него пристального взгляда, боясь, что при малейшем порыве ветра он улетит, оставив меня наедине с моими вопросами.

8

Авеню Маршала Лиоте огибает скаковой круг ипподрома в Отее. С правой стороны – беговая дорожка, с левой – дома, построенные по одному проекту и разделенные скверами. Я прошел мимо этих роскошных казарм и остановился перед той, где покончила с собой Гэй Орлова. Авеню Маршала Лиоте, 25. На каком этаже? Консьержка с тех пор наверняка сменилась. Остался ли здесь хоть один жилец, который сталкивался с Гэй Орловой на лестнице или поднимался с ней в лифте? Или кто-то, кто меня узнает, потому что часто встречался здесь со мной?

Должно быть, когда-то, давным-давно, по вечерам я с бьющимся сердцем поднимался по лестнице дома 25. Она ждала меня. Ее окна выходили на скаковой круг. Странно, наверное, было наблюдать скачки отсюда, сверху, крошечные лошадки и жокеи двигались, словно фигурки в тире, по кругу, собьешь все мишени – выигрыш твой.

На каком языке говорили мы между собой? На английском? Не в этой ли квартире была сделана та фотография со стариком Джорджадзе? Как эта квартира была обставлена? Что, собственно, могли сказать друг другу вышеупомянутый Говард де Люц – я? – «из аристократической семьи», «доверенное лицо Джона Гилберта», и бывшая танцовщица, родом из Москвы, которая познакомилась на Палм-Айленд с Лаки Лучано?

Странные люди. Из тех, кто оставляет за собой лишь легкую дымку, которая тут же развеется. Мы с Хютте часто говорили об этих неуловимых существах. Они внезапно возникают из небытия и вновь погружаются в него, просверкав своими блестками. Королевы красоты. Сутенеры. Мотыльки. В большинстве из них даже при жизни не больше плотности, чем в летучем облачке пара. Хютте любил приводить в пример некоего «пляжного человека», как он его называл. Этот человек провел сорок лет своей жизни на пляжах или в бассейнах, болтая с курортниками и богатыми бездельниками. На тысячах летних фотографий он, в купальном костюме, стоит с краешка или на заднем плане какой-нибудь веселой компании, но вряд ли кто-нибудь мог бы сказать, как его зовут и откуда он взялся. Точно так же никто не заметил, как в один прекрасный день он исчез с фотографий. Я не осмеливался признаться Хютте, но мне казалось, что «пляжный человек» – это я. Впрочем, он бы не удивился. Хютте всегда повторял, что, в сущности, все мы «пляжные люди» и что «песок, – я привожу его выражение дословно, – лишь несколько мгновений хранит отпечатки наших шагов».

Фасад одного из домов выходил на какой-то заброшенный сквер. Купы деревьев, кустарник, лужайка, где давно не подстригали траву. Возле кучи песка спокойно играл ребенок, совсем один в этот солнечный предвечерний час. Я сел у лужайки, обратил глаза к дому и подумал, не выходили ли окна Гэй Орловой на эту сторону.

9

Ночь, лампа с абажуром из опалового стекла в Агентстве отбрасывает яркое пятно света на обитый кожей стол Хютте. За столом сижу я. Я листаю ежегодники Боттена, старые и недавние, и делаю заметки по мере своих открытий.

ГОВАРД ДЕ ЛЮЦ (Жан Симети) и его супруга, урожденная Мэйбл Доунэхью, Вальбрез, Орн, тел. 21, и ул. Рейнуар, 23, тел. ОТЕЙ 15–28.

– КВФ – МЛ #

Светский Боттен, в котором это указано, был издан лет тридцать назад. Не о моем ли отце идет речь?

То же – в Боттене следующих лет. Смотрю в список символов и сокращений.

значит военный крест.

КВФ – Клуб Всех Флагов расцвечивания, МЛ – Motor Yacht Club Лазурного Берега, а # – владелец парусника.

Но десять лет спустя «ул. Рейнуар, 23, тел. ОТЕЙ 15–28» исчезает из справочника.

Исчезают также МЛ и #.

Через год остается только: мадам Говард де Люц, урожденная Мэйбл Доунэхью, Вальбрез, Орн, тел. 21.

Потом вообще ничего.

Просматриваю парижские ежегодники за последнее десятилетие. В каждом из них Говард де Люц записан так:

Говард де Люц, К., сквер Анри-Пате, 3, XVI округ, тел. МОЛ 50–52.

Брат? Родственник?

И никакого упоминания в светских справочниках тех лет.

10

– Месье Говард ждет вас.

Наверное, это хозяйка ресторана на улице Бассано, брюнетка со светлыми глазами. Она жестом пригласила меня следовать за ней, мы спустились по лестнице и прошли в глубину зала. Там, за столиком, одиноко сидел мужчина. Он поднялся.

– Клод Говард, – сказал он.

И указал мне на стул напротив себя. Мы сели.

– Я опоздал. Простите.

– Не имеет значения.

Он с любопытством рассматривал меня. Может, узнал?

– Ваш звонок очень меня заинтриговал, – сказал он.

Я заставил себя улыбнуться.

– И особенно – ваш интерес к семейству Говард де Люц… последним представителем коего являюсь я, месье…

Он произнес эту фразу иронически, словно подсмеиваясь над собой.

– Впрочем, моя фамилия теперь просто Говард. Так проще.

Он протянул мне карточку.

– Вы вовсе не обязаны заказывать то же, что и я. Я ведь ресторанный репортер… Вынужден пробовать фирменные блюда. Телячий зоб и рыбная солянка по-фламандски…

Он вздохнул. Вид у него действительно был удрученный.

– Больше не могу… Что бы со мной в жизни ни случилось, я вынужден есть…

Ему принесли запеченный паштет. Я заказал салат и фрукты.

– Вам хорошо… Мне-то никуда не деться… Чтобы вечером я смог написать заметку… Я вернулся сейчас с конкурса «Золотые потроха»… Был членом жюри… Пришлось проглотить сто семьдесят порций требухи за полтора дня!

Трудно было определить его возраст. Очень темные волосы, зачесанные назад, карие глаза, черты лица чуточку негроидные, несмотря на крайнюю бледность. Мы были одни в нижнем зале ресторана, расположенном в подвальном помещении. Хрустальные светильники, стены с бледно-голубыми деревянными панелями, обитая атласом мебель – в общем, дешевка под XVIII век.

– Я думал о том, что вы мне сказали по телефону… Говард де Люц, которым вы интересуетесь, не кто иной, как мой родственник Фредди…

– Вы так полагаете?

– Уверен. Но я его почти не знал…

– Фредди Говард де Люц?

– Да. В детстве мы иногда играли вместе.

– У вас нет его фотографий?

– Ни одной.

Он проглотил кусок паштета, с трудом преодолевая дурноту.

– Он мне даже не двоюродный брат… Так, седьмая вода на киселе… Говард де Люцев очень мало… По-моему, мы с отцом были единственные… да еще Фредди и его дед… Это французский род с острова Маврикий…

Он устало отодвинул от себя тарелку.

– Дед Фредди женился на богатой американке…

– Мэйбл Доунэхью?

– Вот-вот… У них было роскошное поместье в Орне…

– В Вальбрезе?

– Да вы просто Боттен, мой дорогой. – Он бросил на меня удивленный взгляд. – Потом, по-моему, они все потеряли… Фредди уехал в Америку… Подробности мне, к сожалению, неизвестны. Да и это все – так, понаслышке… Я даже не знаю, жив ли еще Фредди…

– А как это узнать?

– Будь с нами мой отец… От него я узнавал все семейные новости… Увы…

Я достал из кармана снимок Гэй Орловой со стариком Джорджадзе и указал ему на темноволосого человека, похожего на меня.

– Вы его знаете?

– Нет.

– Вам не кажется, что мы похожи?

Он склонился над фотографией.

– Может быть, – сказал он как-то неуверенно.

– А эту блондинку?

– Нет.

– Она, однако, была приятельницей вашего кузена Фредди.

Он вдруг как будто вспомнил что-то:

– Постойте-ка… да-да… Фредди уехал в Америку… Он вроде бы стал там доверенным лицом актера Джона Гилберта…

Доверенным лицом Джона Гилберта. Второй раз мне уже сообщали об этом, да что толку?

– Я это знаю, потому что он прислал мне тогда открытку из Америки…

– Вы сохранили ее?

– Нет, но я помню текст наизусть: «Все хорошо. Америка – прекрасная страна. Нашел работу: я доверенное лицо Джона Гилберта. Привет твоему отцу. Фредди». Меня это поразило…

– Вы не виделись с ним после его возвращения?

– Нет. Я и понятия не имел, что он вернулся.

– Если бы он сидел сейчас напротив вас, вы бы его узнали?

– Может быть, и нет.

Я не осмелился намекнуть ему, что Фредди Говард де Люц – это я. Прямых доказательств у меня еще не было. Но я не терял надежды…

– Когда я знал Фредди, ему было десять лет… Отец взял меня с собой в Вальбрез, чтобы мы поиграли вместе…

Официант подошел к нашему столику и ждал, пока Клод Говард на чем-нибудь остановит свой выбор, но тот даже не заметил его присутствия, и официант стоял навытяжку, словно часовой.

– Чтоб уж быть до конца честным, месье, мне кажется, что Фредди умер…

– Не надо так говорить…

– Я тронут, что вы интересуетесь судьбой нашего несчастного семейства. Нам не повезло… По всей видимости, я единственный, кто остался в живых, – и поглядите, чем вынужден заниматься, чтобы заработать на жизнь…

Он ударил кулаком по столу, в это время принесли рыбную солянку, и хозяйка ресторана подошла к нам с заискивающей улыбкой.

– Месье Говард… «Золотые потроха» прошли удачно в этом году?

Но он не услышал ее слов и наклонился ко мне.

– В сущности, – сказал он, – нам не следовало уезжать с острова Маврикий…

11

Старый желто-серый вокзальчик, бетонная ажурная ограда, за ней перрон, на котором я оказался, выйдя из вагона пригородного поезда. Пустынная вокзальная площадь, только мальчик катается на роликах невдалеке под деревьями.

Давным-давно я тоже играл здесь, думал я. Это тихое место действительно что-то напоминало мне. Мой дед, Говард де Люц, приходил встречать меня к парижскому поезду – а может быть, наоборот? Летними вечерами я ждал его на перроне вместе с бабушкой, урожденной Мэйбл Доунэхью.

Дальше, за вокзалом, дорога, широкая, как шоссе, но машин на ней почти нет. Я иду вдоль парка с такой же бетонной оградой, что и на вокзальной площади.

По ту сторону дороги несколько магазинчиков под общей крышей. Кинотеатр. За ним скрытая листвой гостиница, она стоит на углу улицы, полого идущей вверх. Я сворачиваю на нее не раздумывая – план Вальбреза я уже изучил. В конце этой улицы, обсаженной деревьями, высокая каменная стена, чем-то похожая на крепостную. На решетке ворот висит трухлявая дощечка, половину букв надо угадывать, но наконец мне удается прочесть: «УПРАВЛЕНИЕ ГОСУДАРСТВЕННЫМИ ВЛАДЕНИЯМИ». За воротами – запущенная лужайка. В глубине длинное здание из кирпича и камня в стиле Людовика XIII. Выступающая центральная его часть на этаж выше боковых флигелей, увенчанных башенками с куполами. Ставни на всех окнах закрыты.

Глубокая печаль охватила меня: возможно, я стоял перед замком, где прошло мое детство. Я толкнул калитку, она легко подалась. Сколько лет я не открывал ее? Справа я заметил кирпичное строение, скорее всего когда-то это была конюшня.

Трава доходила мне почти до колен, и я старался как можно быстрее пройти по лужайке к дому. Его безмолвие настораживало. Я боялся, что за фасадом нет уже ничего, кроме высокой травы и обломков рухнувших стен.

Меня окликнули. Я обернулся. У конюшни какой-то человек махал мне рукой. Я остановился и наблюдал, не двигаясь, как он идет ко мне по лужайке, больше похожей на джунгли. Довольно высокий, широкоплечий человек, в зеленом вельветовом костюме.

– Что вам угодно?

Он остановился в нескольких шагах от меня. Усатый, темноволосый.

– Я бы хотел навести справки о месье Говард де Люце.

Я подошел ближе. Может, он меня узнает? Все время я упрямо надеялся на это, и каждый раз, увы, меня ждало разочарование.

– О каком именно Говард де Люце?

– О Фредди.

Я бросил «Фредди» дрогнувшим голосом, словно произносил свое собственное имя после долгих лет забвения.

Он вытаращил глаза:

– Фредди…

В эту минуту мне на самом деле показалось, что это мое имя.

– Фредди? Но его здесь уже нет…

Нет, он меня не узнал. Никто меня не узнавал.

– Так что, собственно говоря, вас интересует?

– Я хотел выяснить, что стало с Фредди Говард де Люцем…

Он недоверчиво посмотрел на меня и сунул руку в карман штанов. Вот выхватит сейчас оружие и пригрозит мне. Но нет. Он вытащил носовой платок и вытер лоб.

– Вы кто?

– Я дружил с Фредди в Америке, очень давно, и хочу узнать, что с ним стало.

Лицо его прояснилось.

– В Америке? Вы дружили с Фредди в Америке?

Слово «Америка», казалось, произвело на него магическое действие. Он готов был чуть ли не расцеловать меня – в благодарность за дружбу с Фредди «в Америке».

– В Америке? Значит, вы знали его, когда он был доверенным лицом…

– Джона Гилберта.

Вся его подозрительность тут же исчезла. Он даже взял меня за руку.

– Пройдем здесь.

Он потянул меня влево, к каменной ограде, где трава была пониже и угадывались следы старой тропинки.

– У меня уже очень давно не было вестей от Фредди, – сказал он серьезно.

Его зеленый вельветовый костюм был местами сильно вытерт, на плечах, локтях и коленях нашиты кожаные заплатки.

– Вы американец?

– Да.

– Фредди прислал мне несколько открыток из Америки.

– Вы сохранили их?

– Конечно.

Мы зашагали к замку.

– Вы не бывали здесь прежде? – спросил он.

– Нет, никогда.

– А откуда же у вас адрес?

– Мне дал его кузен Фредди, Клод Говард де Люц…

– Я его не знаю.

Мы подошли к одной из башенок с куполом. Обогнули ее. Он показал мне дверцу:

– Только через эту дверь еще и можно войти.

Он повернул ключ. Мы вошли. Миновали пустую темную комнату, потом коридор. И оказались в комнате с разноцветными витражами, которые придавали ей вид не то часовни, не то зимнего сада.

– Здесь была летняя столовая, – сказал он.

Никакой мебели, кроме старого дивана, обитого потертым красным бархатом, – на него мы и сели. Он достал из кармана трубку и не торопясь раскурил ее. Сквозь витражи в комнату струился голубоватый свет.

Я поднял голову и увидел, что потолок тоже голубой, с бледными пятнами – облаками. Он проследил за моим взглядом.

– Это Фредди разрисовал потолок и стены.

На единственной стене комнаты, выкрашенной в зеленый цвет, – почти стершаяся пальма. Я старался представить себе эту комнату в те давние времена, когда мы здесь обедали. Потолок, на котором я написал небо. Зеленую стену – эта пальма, наверное, должна была вносить какую-то тропическую ноту. Витражи отбрасывают на наши лица синеватый свет. Только что же это были за лица?

– Осталась одна эта комната, в другие не войти, – сказал он. – Двери опечатаны.

– Почему?

– На дом наложен арест.

Я оцепенел.

– Все опечатали, но мне разрешили остаться. Не знаю, надолго ли?..

Он затянулся и покачал головой.

– Время от времени приходит какой-то тип из Управления – проверяет. Они, похоже, никак не примут решения.

– Кто?

– Управление.

Я плохо понимал, что он имеет в виду, но вспомнил трухлявую дощечку: «Управление Государственными Владениями».

– Вы давно здесь живете?

– О да… Я приехал, когда умер месье Говард де Люц… Дед Фредди… Я ухаживал за парком и служил шофером у мадам… У бабушки Фредди.

– А его родители?

– Они, видимо, умерли очень молодыми. Его воспитывали дед и бабушка.

Значит, меня воспитывали дед и бабушка. После смерти деда мы жили здесь с бабушкой, урожденной Мэйбл Доунэхью, и этим человеком.

– Как вас зовут?

– Робер.

– А как вас называл Фредди?

– Его бабушка звала меня Бобом. Она же была американка. И Фредди тоже Бобом.

Это имя, Боб, ничего во мне не пробудило. Но ведь и он не узнавал меня.

– Потом бабушка умерла. С деньгами и тогда уже было трудновато… Дед Фредди растратил состояние своей жены… Огромное американское состояние…

Он немедленно затянулся, и к потолку поползли струйки голубого дыма. Эта комната с большими витражами и рисунками Фредди – моими? – на стене и на потолке была, наверное, его убежищем.

– Потом Фредди исчез… Не сказав ни слова… Не знаю, что случилось… На все их имущество наложен арест…

Опять эти слова «наложен арест», как дверь, которую грубо захлопывают перед вашим носом в ту минуту, когда вы намеревались переступить порог.

– И с тех пор я жду… Хотел бы я знать, что они собираются со мной делать… Они все-таки не могут просто выкинуть меня на улицу…

– Где вы живете?

– В бывших конюшнях. Дед Фредди переделал их.

Он смотрел на меня, зажав в зубах трубку.

– А вы? Расскажите, как вы познакомились с Фредди в Америке.

– Ну… это длинная история…

– Давайте немного пройдемся? Я покажу вам парк…

– С удовольствием.

Он открыл застекленную дверь, и мы спустились по каменным ступенькам. Перед нами была лужайка вроде той, по которой я с трудом пробирался к дому, но тут трава была гораздо ниже. К моему величайшему удивлению, задняя сторона здания совсем не соответствовала фасаду – она была построена из серого камня. И крыша была другая: ее усложняли многочисленные скаты и щипцы, так что дом, который с первого взгляда можно было принять за дворец времен Людовика XIII, напоминал с этой стороны скорее курортную виллу, построенную в конце XIX века, такие виллы и сейчас попадаются иногда в Биаррице.

– Я стараюсь ухаживать за этой частью парка, – сказал он. – Но одному трудно.

Мы прошли вдоль лужайки по аллее, посыпанной гравием. Слева от нас тянулись аккуратно подстриженные кусты в человеческий рост. Он указал на них.

– Лабиринт. Его посадил дед Фредди. Я слежу за ним, как могу. Надо же, чтобы хоть что-то оставалось как прежде.

Мы углубились в «лабиринт» с бокового входа, и нам пришлось наклониться, чтобы пройти под зеленым сводом. Тут пересекались многочисленные аллеи, и были свои перекрестки, круглые площадки, повороты под прямым углом, по синусоиде, и тупики, и зеленая деревянная скамейка под грабами… Наверное, ребенком я играл здесь в прятки с дедом или со своими приятелями, и, без сомнения, в этом волшебном «лабиринте», где пахло бирючиной и сосной, я провел лучшие минуты своей жизни. Когда мы вышли, я не удержался:

– Странно… Этот лабиринт мне что-то напоминает…

Но он, казалось, не слышал меня… На краю лужайки стоял старый, заржавевший турник с двумя качелями.

– Вы позволите…

Он сел на качели и снова раскурил трубку. Я устроился рядом, на других качелях. Заходящее солнце обволакивало кусты и лужайку нежным оранжевым светом. И серый камень замка был весь в оранжевых бликах.

Тут я и показал ему фотографию, где были сняты Гэй Орлова, старый Джорджадзе и я.

– Вы знаете этих людей?

Он долго смотрел на снимок, не вынимая изо рта трубки.

– Ее-то я хорошо знал… – Он ткнул указательным пальцем в лицо Гэй Орловой. – Русскую…

Он произнес это как-то мечтательно и весело.

– Еще бы мне ее не знать, эту русскую…

Он усмехнулся:

– В последние годы Фредди часто бывал здесь вместе с ней… Девочка была что надо… Блондинка… Но уж пила, я вам скажу… Вы знали ее?

– Да, – сказал я. – Я видел ее с Фредди в Америке.

– Выходит, он познакомился с русской в Америке?

– Да.

– Вот она, наверное, могла бы вам сказать, где сейчас Фредди… Надо бы у нее спросить…

– А этот темноволосый, рядом с русской?

Он еще ниже склонился над фотографией, чтобы рассмотреть получше. Сердце мое забилось сильнее.

– Ну да… Его я тоже знаю… Постойте… Конечно… Это друг Фредди… Он приезжал сюда с Фредди, русской и еще одной девушкой… По-моему, он латиноамериканец или что-то в этом роде…

– Вам не кажется, что он похож на меня?

– Да… Может быть… – сказал он неуверенно.

Ну вот, теперь стало ясно, что меня звали не Фредди Говард де Люц. Я глядел на высокую траву – лучи заходящего солнца озаряли уже только край лужайки. Я никогда не гулял по ней под руку с американской бабушкой. Никогда не играл ребенком в «лабиринте». И этот ржавый турник с качелями был поставлен не для меня. Жаль.

– Вы говорите – латиноамериканец?

– Да, но по-французски он говорил, как мы с вами…

– Он часто бывал здесь?

– Много раз.

– Откуда вы знаете, что он из Латинской Америки?

– Я как-то ездил за ним на машине в Париж, чтобы привезти сюда. Он назначил мне свидание у себя на службе… В каком-то латиноамериканском посольстве…

– В каком?

– Ну, вы слишком многого от меня хотите…

Мне надо было свыкнуться с этой переменой. Я уже не был отпрыском семейства, чья фамилия значилась в старых светских Боттенах и даже в ежегоднике, а каким-то латиноамериканцем, найти следы которого было бесконечно сложнее…

– По-моему, он друг детства Фредди.

– Он приезжал с дамой?

– Да. Два-три раза. Она была француженка. Приезжали все вчетвером, вместе с русской и Фредди… После смерти бабушки…

Он встал.

– Может, вернемся? Холодает…

Уже стемнело, и мы устроились в «летней столовой».

– Это была любимая комната Фредди… Они допоздна засиживались здесь с русской, латиноамериканцем и его девушкой…

Очертания дивана расплылись, на потолок ромбами и решеткой ложились тени. А я тщетно пытался уловить эхо наших давних вечеринок…

– Они поставили тут бильярд… Играла в основном подружка латиноамериканца… И всегда выигрывала… Можете мне поверить, я несколько раз был ее партнером… Вот, смотрите, бильярд еще здесь…

Он потянул меня в темный коридор, зажег карманный фонарик, и мы вышли в просторный, выложенный плитами холл, откуда вела наверх парадная лестница.

– Парадный вход.

Под лестницей я действительно увидел бильярд. Он осветил его фонариком. Белый шар лежал в самом центре, как будто партию прервали и вот-вот продолжат. И Гэй Орлова, а может быть, я, или Фредди, или эта загадочная француженка, сопровождавшая меня, или Боб – кто-нибудь уже наклоняется для удара.

– Видите, бильярд все еще здесь…

Он провел лучом фонарика по парадной лестнице.

– Подниматься наверх нет смысла… Все опечатали…

Я подумал, что спальня Фредди находилась, наверное, наверху. Сначала это была детская, потом комната молодого человека, с книжными полками, с фотографиями, приколотыми к обоям, и на одной из них – кто знает?

Мы были сняты все вчетвером или вдвоем – Фредди и я, в обнимку. Боб оперся о бильярд, чтобы разжечь трубку. Я не мог оторвать взгляда от этой парадной лестницы, подниматься по которой не имело смысла, потому что наверху «все опечатали».

Мы вышли через боковую дверцу, и он запер ее на два оборота. Уже совсем стемнело.

– Мне надо успеть к парижскому поезду… – сказал я.

– Идите за мной.

Он взял меня за руку и повел вдоль каменной ограды. Мы подошли к бывшим конюшням. Он открыл застекленную дверь и зажег керосиновую лампу.

– Электричество уже давно отключили… А про воду забыли…

Мы очутились в комнате, в центре которой стоял стол темного дерева и плетеные стулья. На стенах висели фаянсовые тарелки и медные блюда. Над окном – кабанья голова.

– Я сейчас сделаю вам подарок.

Он направился к сундуку в углу комнаты и открыл его. Вытащил коробку. На крышке было написано: «Печенье Лефевр Ютиль – Нант». Он поставил коробку на стол.

– Вы были другом Фредди, да? – спросил он дрогнувшим голосом, подойдя ко мне.

– Да.

– Так вот, я вам это дарю… – Он показал на коробку. – Это память о Фредди… мелочи, которые мне удалось спасти, когда они пришли описывать имущество…

Он был очень взволнован. Мне даже показалось, что у него в глазах блеснули слезы…

– Я очень любил Фредди… Я знал его совсем юным… Он был мечтателем… Всегда повторял мне, что хочет купить парусник… Говорил: «Боб, ты будешь старшим помощником…» Бог весть, где он сейчас… если еще жив…

– Мы найдем его, – сказал я.

– Его слишком избаловала бабушка, понимаете…

Он взял коробку и протянул мне. Я вспомнил Степу де Джагорьева и его красную коробку. Никуда не денешься, все кончается старыми коробками от шоколадных конфет или печенья. Или сигар.

– Спасибо.

– Я провожу вас на поезд.

Мы пошли по просеке. Сноп света от его фонарика освещал нам дорогу. Правильно ли он идет? Мне казалось, мы углубляемся в чащу леса.

– Я пытаюсь вспомнить, как звали друга Фредди. Того, которого вы показали на фотографии… Латиноамериканца…

Мы пересекли поляну, трава на ней фосфоресцировала в лунном свете. Дальше начиналась рощица приморских сосен. Он погасил фонарик, потому что видно было почти как днем.

– Здесь Фредди катался на лошади с другим своим приятелем… Жокеем… Он никогда не рассказывал вам об этом жокее?

– Никогда.

– Я забыл его имя… Хотя он стал уже тогда знаменитостью… Он был жокеем у деда Фредди, когда старик держал скаковых лошадей…

– Латиноамериканец тоже знал жокея?

– Конечно. Они вместе приезжали. Жокей играл с ними на бильярде… Если я не ошибаюсь, именно он и познакомил Фредди с русской…

Я боялся, что не запомню всех подробностей. Надо было тут же записать это в блокнот.

Дорога полого поднималась вверх, но я шел с трудом, утопая в сухих листьях.

– Так вы не вспомнили имя латиноамериканца?

– Подождите… подождите… сейчас вспомню…

Я прижал к себе коробку из-под печенья, мне не терпелось узнать, что в ней. Может, я найду тут какие-то ответы на свои вопросы. Свое имя. Или имя жокея, например.

Мы дошли уже до насыпи, оставалось только спуститься на привокзальную площадь. Она была по-прежнему пустынной, только здание вокзала сверкало неоновым светом. По площади медленно проехал велосипедист и остановился перед зданием вокзала.

– Подождите… его звали… Педро…

Мы стояли на краю насыпи. Он снова вынул трубку и принялся чистить ее каким-то странным маленьким инструментом. Я повторял про себя это имя, данное мне при рождении, имя, которым меня называли долгие годы моей жизни, имя, при звуке которого у кого-то в памяти возникало мое лицо. Педро.