Текст книги "Подозрительные обстоятельства"

Автор книги: Патрик Квентин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

Глава 3

Конечно, я хорошо знал о наклонностях матери к тирании. Без них она никогда не стала бы Великой Анни Руд.

Но сейчас мне показалось, что этого в ней многовато. Должно быть, на моем лице отразились обуревавшие меня мысли, потому что мать резко спросила:

– В чем дело, глупышка?

– Что они говорят?

– Кто? Кто говорит?

– Репортеры, все актеры… Норма разбилась, Ронни в тебя влюблен. Ты нарушила важнейшую из десяти заповедей прежде, чем Норму засыпали землей.

Мать ударила меня щеткой по руке.

– Довольно! Неужели ты не понял? Ронни умолял меня. Я же тебе объясняю. Он уговаривал меня, и я согласилась ради Нормы. Отдавая дань уважения Норме.

– Ясно.

Мать схватила меня за плечи и заглянула в глаза.

– Ты молод, Ники, и еще неопытен, но неужели ты не в состоянии оценить дань уважения? – Она тут же забыла обо мне и задумчиво улыбнулась. – Этот фильм будет не просто еще одним фильмом с моим участием. Это будет памятник рано ушедшему другу.

Я замер.

– Я уже дала понять Ронни, что не соглашусь ни на что другое. Сперва пойдут титры: «Рональд Лайт представляет Анни Руд и Брэда Петса в «Вечной женщине», —потом музыка и вдруг тишина, мертвая тишина. И мой голос, очень мягкий: «Вечная женщина» – это рассказ о великой женщине Голливуда, в память о Норме Дилэйни».

Она на мгновение умолкла, глубоко вздохнула и тут же улыбнулась.

– Ну разве плохо, Ники?

– Здорово, – отозвался я вдруг севшим голосом и подумал со злостью, что только матери могло прийти такое в голову… Причем она– будет настаивать на этом бесстыдстве.

Мать снова взяла щетку и смущенно посмотрела на меня.

– Конечно, я этим не ограничусь! Я буду давать интервью, писать статьи в журналы: «Анни Руд и Норма Дилэйни. Правда о голливудской дружбе». Разве мало я могу сделать в память о Норме? Ты помнишь годы до моего приезда сюда, когда мы обе были никому не известными, она тогда выступала голой в «Фоли Бержер» и была замужем за французом Роже Ренаром, оператором? Помнишь, как мы мечтали, сидя в кафе на Монмартре? Впрочем, нет, конечно, ты ничего не помнишь, ты тогда был совсем крошкой. А мы уже дружили – Анни Руд и Норма Дилэйни. Как это было давно!

Мать не часто рассказывала о своей молодости, но я знал, что Норма, как и многие другие кинозвезды, активно крутила бедрами. А потом ей пришло в голову прятать у себя в спальне бутылку джина… С матерью могло случиться то же…

– Видит бог, я заболталась с тобой, а Ронни ждет, – засмеялась она, повернулась к зеркалу и движения ее щетки стали более интенсивными.

– Где Джино? Уже так поздно! Ники, дорогой, выйди на лестницу и покричи ему.

Я было привстал с постели, и в этот момент вошел Джино, внушительный и красивый в своей новой шоферской форме. Меня он не заметил, а мать видел в зеркале. Его лицо расплылось в улыбке.

– А, красавица сеньора! Собирайся, Анни, уже почти одиннадцать.

Десять лет назад во время одной из своих поездок по стране мать наткнулась в Национальном парке на лесного бродягу. Самое невероятное, что этим бродягой оказался Джино, младший брат моего отца. Раньше он путешествовал со своим цирком. Мать со слезами бросилась к нему на шею. В результате с бродяжничеством было покончено. С тех пор мать повсюду таскает Джино с собой.

Одним словом функции его не определить. Он не только шофер и телохранитель матери, она берет его со всеми нами даже на самые шикарные званые приемы. Люди, плохо знающие мать, считают это ее причудой.

Мать посмотрела на Джино в зеркало и состроила гримасу.

– Ты опоздал на час. Я готова убить тебя!

– Ну, ну, Нинон де Ланкло, – улыбнулся он и тут заметил меня. Улыбка его стала еще шире. – Привет, малыш! Надо же – вернулся домой! Как тебе понравились парижские девочки?

– У него была всего одна девочка, – сказала мать. – Я точно это знаю. Бедняжка Ники еще не умеет разбрасываться. Ему всего девятнадцать! Какой возраст!.. Джино, дорогой, дай, пожалуйста, мою накидку из шиншилы. Ники, сценарий… У меня появились очень важные мысли, надо внести изменения. Если мы договоримся, Ронни сможет начать работать. Это отвлечет его. В хандре есть что-то роковое. Даже слишком.

Собираясь и болтая, мать заставила нас кружиться вокруг нее, и вскоре мы втроем спускались по лестнице, взявшись за руки. Мать отдавала распоряжения насчет похорон.

– Ты, Джино, должен снять форму. Смешно: ты же не шофер. Ты друг. Пэм уехала за покупками для себя и за черным костюмом для Ники. Поверишь ли, Ники, я вспомнила об этом в последнюю минуту. Черный костюм ты надевал, когда умер мистер Зильберман, верно? У тебя еще были складки на пиджаке. Складки – это плохо.

– А что наденешь ты? – спросил я.

– Я? – Мать пожала плечами. – Не знаю. Что-нибудь простенькое.

Это означало, что у ее портного последние два дня были самыми несчастными в жизни.

Мы спустились в холл. Прелесть Шмидт, держа в руке трубку, сидела спиной к рыбкам. Мать подошла и обняла ее.

– Доброе утро, дорогая. Кто-нибудь звонил?

– О нет, никто. Обычная публика, если репортеров можно считать публикой, – ответила та.

– Прелесть, это мой дорогой Ники. Ники, я уверена, ты ее полюбишь. Божественная девушка. Я нашла ее в «МГМ», где она считала лошадей. Теперь она будет жить с нами. Она восхитительна. Не то, что эта скучная Бернис.

Мое сердце оборвалось. Значит, это не обычный секретарь из агентства. Отвратительная рыжеволосая всезнайка – очередное увлечение матери. Мать хорошо относилась к мужчинам, но к женщинам питала инстинктивную неприязнь.

– Ты видишь, Ники? Видишь, какая она божественная? – Мать похлопала Прелесть по руке. – Дорогая, ты должна быть особенно мила с Ники. Он еще не отошел от Парижа.

– Мама! – взорвался я, не знаю, чего больше было в этом: злости или смущения.

Но мать, не обращая внимания, подтолкнула нас друг к другу.

– Дорогие дети, мне пора, иначе Ронни просто утопит меня в бассейне. Вы оба молодые и сами разберетесь, что к чему. Поиграйте в теннис или еще во что-нибудь. По-моему, глупо, когда секретари заняты одной работой.

Она помахала нам рукой и упорхнула к выходу. Джино уже ждал ее в «мерседесе». Машину матери тоже одолжили. Владельцы машин испытывали к матери те же чувства, что и владельцы домов. Этот «мерседес» принадлежал актеру, уехавшему работать в Лондон.

У дверей мать задержалась и послала мне воздушный поцелуй.

– Какое блаженство быть дома, правда? Дорогой, ты в самом деле хочешь вернуться в Париж?

– Но, мама…

– Я знаю, милый, это кажется концом света, но, поверь, скоро ты на все будешь смотреть совсем иначе. Мы подыщем тебе что-нибудь потрясающее. Быть может, снова Академию танца… А пока будь паинькой и поиграй с Прелестью. У нее ужасно печальная жизнь. Она сирота, но такая мужественная!

С этими словами мать села в машину и махала нам, пока не скрылась из виду. Я побрел в холл. Мужественная сирота как раз положила телефонную трубку.

– Сыграем партию в теннис? – предложила она.

– Пэм вернулась?

– Нет.

– А где дядя Ганс?

– В бассейне.

Это было предлогом для бегства, и я повернулся, чтобы уйти, но Прелесть схватила меня за руку.

– А вы не хотите поиграть со мной, как советовала миссис Руд?

Я бросил на нее уничтожающий взгляд.

– О, знаю, – как ни в чем не бывало продолжала она, – это все из-за Парижа. Но Париж далеко, а я здесь и хотя я теперь не могу навязываться, скажу прямо: вам не придется скучать со мной. Я умею развлекать людей. У вас голова закружится от того, как много я знаю и умею.

Она сделала несколько чувственных па из какого-то латиноамериканского танца.

– Вот так. Это для примера. А сколько всего еще! Я могу довести до ярости золотых рыбок. Могу ездить верхом. Но ваша мать уже говорила об этом… Я могу… – Она опустила ресницы и замолчала. – Что еще могу я? Ах да, могу раскрывать секреты любых слов, которые западут вам в душу.

Я смотрел на нее, и где-то внутри шевельнулось прежнее восхищение рыжеволосыми девушками, но от этого я только еще больше разозлился. Нет, чего бы это мне не стоило, я должен с холодной гордостью отвергнуть эту любимицу матери.

– Ну, в чем же дело? – спросила Прелесть. – Чего вы стоите? Не хотите облегчить совесть? Не бойтесь, я не собираюсь лезть к вам в душу, это не в моих правилах. Я просто хотела услужить вашей матери, я ее обожаю и заранее приготовилась перенести это обожание и на вас, относиться к вам как сестра. К тому же, вы просто обязаны слушать мою болтовню, мне осточертело разговаривать с рыбками, а если у меня не будет слушателя, я сойду с ума. Что вы молчите? Неужели вам хочется, чтобы у вашей матери работала сумасшедшая?

Она снова улыбнулась. У нее была такая заразительная улыбка, что я с трудом сохранил суровое безразличие.

– Так и быть, – сказал я нехотя, – лезьте в мою душу.

– Угадать, о чем вы думаете? Ну, это проще простого. О покойной Норме и ее падении.

Я ожидал чего угодно, только не этого.

– Что же именно я думаю?

Зазвонил телефон. Прелесть покосилась на меня и схватила трубку.

– Да? Доброе утро, «Лос-Анджелес тайме», – мелодично пропела она. – Миссис Руд нет дома… Никаких комментариев. Всего хорошего.

Она положила трубку и повернулась ко мне.

– Итак, продолжим. В ночь, когда все это произошло, ваша мать была здесь. В доме устраивался, небольшой семейный обед: миссис Руд, Пэм, дядя Ганс, Джино и я. Никаких слуг, в этот вечер у них был выходной. Если бы кто-нибудь, к примеру, начальник полиции, поинтересовался, именно так мы бы ему и ответили.

– Что же произошло дальше? Прелесть загадочно посмотрела на меня.

– Я вас заинтриговала?

– Продолжайте, – взмолился я.

– Ага, уже лучше. Вижу, как раскрывается ваша душа… Продолжаю. Так вот, на самом деле в тот вечер, когда умерла Норма Дилэйни, мы вовсе не сидели дома, в интимном кругу. Я сама себе устроила семейный обед, а ваша мать и компания обедали вместе с Ронни и Нормой.

Я забыл, что она – Прелесть Шмидт и о том, кто она такая. Я забыл обо всем на свете.

– В тот вечер позвонил Рональд Лайн, – продолжала она. – Я сама подходила к телефону. Конечно, я не подслушивала, потому что мне это не свойственно. Но примерно в шесть часов все они сели в «мерседес», а перед этим ваша мать, как райская птичка, подлетела ко мне. «Дорогая, если будет какой-нибудь очень важный звонок, мы весь вечер у Ронни». Часов в одиннадцать они вернулись. Я была в своей комнате и читала, но слышала, как они подъехали. А наутро ваша мать – как я ее обожаю! – подошла ко мне и сказала: «Дорогая Бернис, – она все еще путает нас, – дорогая Бернис, запомни, что ты и я, Пэм, дядя Ганс и Джино весь день провели дома, вместе пообедали и никуда не отлучались. Ты запомнишь это, дорогая?» «Да, миссис Руд, – ответила я, – я очень хорошо это запомню». Она обняла меня и просияла. «Зови меня Анни, дорогая».

Прелесть уселась на край бассейна и уставилась в зеленую воду.

– Золотая рыбка, я тебя люблю, – сказала она. Потом подняла голову ко мне.

– Я никому об этом не сказала. И буду до гроба верна своим хозяевам. У меня преданная натура. Но, к несчастью, я самое болтливое существо на свете. И если у меня не будет отдушины, то все, что знаю, вылетит, как пробка от шампанского, и многие люди почувствуют себя неловко.

Она встала и проделала то же вызывающее па.

– Танец успокаивающейся болтушки, – сказала она. – Николас!

– Ники, – поправил я.

– Я буду называть вас Николасом. Так более солидно. Вам нравится?

Я промолчал.

– Подумайте о том, кто упал с лестницы, – продолжала Прелесть. – Подумайте, кому предназначалась роль Нинон де Ланкло.

Внезапно меня охватила паника.

– Вы действительно никому не сказали?

– Разве я вам не говорила, что обожаю вашу мать? Разве не она спасла меня от жеребцов киностудии «МГМ»? Я сохраню свою тайну до могилы. Николас, ну что вы скажете?

Мне было скверно. И больше всего по причине собственной дурацкой гордости. Теперь я решил скрыть за ней свои мысли.

– Никаких комментариев, – холодно ответил я.

– Ох, Николас, – Прелесть надула губы, – как вы можете быть таким скучным? Подумайте о всех волнующих событиях, которые могут произойти! Подумайте…

К счастью, снова зазвонил телефон. Я в бешенстве выскочил в сад.

– Да? Резиденция миссис Анни Руд…

Глава 4

Пробираясь сквозь бугенвилии и кактусы, я увидел дядю Ганса в его неизменном костюме из голубой саржи. Он сидел под пляжным зонтом у бассейна и играл сам с собой в шахматы.

Тут он случайно поднял голову и тоже заметил меня. Как все швейцарцы, дядя Ганс, полагал, что европейцы должны оставаться европейцами, что бы с ними не случилось. А поскольку в Европе принято целоваться с родственниками, в том числе и с мужчинами, я поцеловал его по-детски в розовую лысину.

Вообще-то дядя Ганс вовсе не приходился мне дядей. Он был каким-то дальним родственником матери из ее швейцарско-болгарско-румынского прошлого. Великолепный исполнитель тирольских песен, он в свое время обучил этому искусству мать. Но по многим и довольно веским причинам тирольские, песни не понравились властям, и звезда дяди Ганса померкла. Мать, со своей собачьей преданностью ко всем близким, привезла его в Голливуд, когда ей удалось здесь возвыситься. С тех пор дядя Ганс проводил время, сочиняя длиннейшую книгу об истории тирольской песни и играя в шахматы сам с собой.

Это отразилось на его облике: он стал отрешенным от всех других сторон жизни.

Конечно, чокнутым его назвать было нельзя, он был умнейшим из нас, когда этого хотел, но обычно он этого не хотел, его мысли блуждали где-то далеко.

– Привет, дядя Ганс.

– Привет, Ники, – улыбнулся он. – Вот ты и дома. Во мне отчаянно боролись два человека: один решил не принимать всерьез откровения Прелести Шмидт, другой страстно хотел доказать, что она лжет. В первый момент я думал привлечь на помощь дядю Ганса, но, поразмыслив, все же решил подождать Пэм.

Пэм Торнтон, которая появилась у нас несколькими годами позже дяди Ганса, в молодости считалась ближайшей приятельницей матери. В актив ее творческой биографии засчитывалось выступление с собакой в программе «Пэм и ее друзья». Но, с другой стороны, она была дочерью британского полковника, а дочери британских полковников, особенно те, кто учился в школе Юных Леди в Суссексе, оказались эмансипированными лишь настолько, чтобы играть в хоккей, но отнюдь не выступать на арене цирка.

Если и было в Пэм что-то необычное, так это ее неумение хранить от меня секреты. Мы нежно любили друг друга, и ложь между нами исключалась. У нас была своя игра, и мы свято соблюдали ее правила.

Я молча наблюдал за дядей Гансом. Его интерес ко мне пропал. Сейчас он печально снял белого коня черным слоном. Рядом переливалась изумительными оттенками вода бассейна, легкий ветерок шевелил верхушки пальм. Красиво, будто в цветных фильмах. Как бы мне хотелось отрешиться от терзающего меня беспокойства! Быть бы сейчас в Париже и с восхищением наблюдать, как Моника готовит завтрак!..

И тут я с облегчением увидел торопливо пробирающуюся между кактусами Пэм.

Трай, огромный, выдрессированный ею пес, тащил большущий сверток, перевязанный тесьмой, концы которой развевались за ним, как флаги.

Я подбежал к Пэм и расцеловал ее.

– Ники! – Она радостно улыбнулась. – Какие боги вернули тебя обратно? Трай тащит твой костюм для похорон. Примерь его. У дверей церкви будет полно телевизионных камер, и наша старушка бросится с крыши, если ее драгоценный сыночек не будет выглядеть самым элегантным на всем побережье. Слава богу, я помню, что не должно быть никаких складок.

Она схватила меня за руку и потащила за собой прочь от дяди Ганса к небольшому домику, который походил не то на таитянский крааль, не то на гаитянский крааль, не то просто на какой-то крааль. Трай упорно тащил за нами сверток.

– Старушка сказала тебе, что она собирается играть Нинон? – на ходу спросила Пэм.

– Да.

– Это, конечно, пока неофициально. Контракт не подписан, но, кажется, все решено, и это нас спасает.

– Спасает? – изумился я.

– Я ничего не сказала тебе перед твоим отъездом. Я вообще никому не говорила. Я даже самой старушке сказала об этом пару недель назад, но мне страшно. Ты знаешь, как она все проматывает? Так вот, мой дорогой, у легендарной Анни Руд за душой нет ни цента. А деньги, которыми она швыряет налево и направо, оборачиваются долгами. У нас нет ни гроша. Поэтому я говорю: да здравствует Нинон де Ланкло! Если бы не это, пришлось бы просить милостыню.

Мне стало совсем худо.

– Трай, – велела Пэм, когда мы дошли до домика, – отдай Ники его костюм.

Трай разжал челюсти, и сверток упал к моим ногам, но когда я нагнулся, пес зарычал.

– Трай! – крикнула. Пэм.

Он немного поворчал, но все же разрешил мне притронуться к свертку.

– Какая непослушная собака, – возмутилась Пэм.

– Трай! Ты наказан. Четыре прыжка с кувырканием!

Но для пса это не было наказанием. Он проделал кувырки с огромным энтузиазмом. Я вошел в комнату, примерил костюм и предстал перед Пэм. Часть домика, где находился бар, имитировала жилище колдуна. Столами и стульями служили колдовские барабаны. За одним из них сидела Пэм и потягивала джин.

«Пэм пьет перед ланчем? Значит, случилось нечто ужасное», – подзумал я. Пэм твердо придерживалась незыблемого английского правила: пить следует лишь после заката солнца.

Судя по всему, пиджак был в порядке. Пэм придирчиво осматривала меня со всех сторон и, наконец, одобрила.

Она долго разглядывала брюки, но тут я не выдержал.

– Что вы делали у Нормы?

Мне-то казалось, что неожиданная атака застанет Пэм врасплох, но я немедленно поплатился за это. По лицу Пэм пробежала тень, и передо мной стояла дочь британского полковника, с презрением относящаяся к актерам.

– Бог мой, Ники, о чем ты говоришь?

– Почему вы все были там, когда она упала?

Пэм слегка покраснела и устремила взгляд в сад, где дядя Ганс занимался своими делами.

– Иногда я просто прихожу в отчаяние, – вспыхнула она.

– Кто тебе это сказал? Дядя Ганс? Джино?

– Прелесть Шмидт. Это был уже нокаут.

– Прелесть? Откуда ей знать?

– Она говорит, что когда в тот вечер вы уходили, мать велела отвечать, что все у Ронни. А на следующее утро была к ней чрезвычайно мила и попросила держать язык за зубами.

– Но… но… Почему Анни не сказала мне? Надо же. Прелесть… Что мы о ней знаем? Она же здесь совсем недавно.

– Она поклялась, что никому не говорила, – добавил я, не очень-то веря в эти клятвы.

Пэм отхлебнула глоток джина с тоником без льда, что также было для нее необычно.

– Мне следует убить себя!

– Все так плохо?

– Конечно! А если пронюхает пресса? Или полиция?

– Расскажи же мне все.

– О, Ники, наверное, теперь я просто обязана это сделать. Признаться, давно пора, потому что кроме нас с тобой о старушке некому позаботиться.

– Не надо так говорить. Ты бы слышала ее собственные заявления.

– Ты же знаешь, что это ложь, Ники. Твоя мать – самая удивительная женщина в мире. Просто она не хочет, чтобы ее без нужды беспокоили. Но, мой дорогой, если бы ты знал, что случилось на самом деле… Скверно, очень скверно.

– Расскажи, только с самого начала, – подавшись вперед, взмолился я.

Вот что случилось в ту ночь. По крайней мере, столько мне удалось выудить из беспорядочного рассказа Пэм.

Глава 5

Первой «скверной» вещью, по словам Пэм, была страсть Ронни к матери. Вероятно, связь с Сильвией Ла-Мани, увлечение «звездочками» и тому подобное плюс запутанные отношения с Нормой – все это ему осточертело. Он стал преследовать мать по пятам, и это было еще «сквернее», так как сама она не придавала значения его влюбленности. Мать постоянно бывала у них на правах старинной и близкой подруги. Она же заставила Ронни дать Норме роль Нинон.

Конечно, сама мысль об этом была ему ненавистна. При всей любви к матери он не мог не видеть, что с Нормой в роли главной героини фильм провалится, и проще сразу выбросить шесть миллионов на ветер. Но мать продолжала гнуть свою линию, и через две недели после моего отъезда в Париж торжественно объявила дома, что Норма будет играть роль Нинон де Ланкло. Она бросит пить и станет брать уроки французского языка у маленького негра, которого мать разыскала в Санта-Монике. Через полтора месяца начнутся съемки.

– Подумай, Пэм, все шашни Ронни с Сильвией прекратятся. Теперь дорогая Норма имеет шанс начать новую карьеру.

Бедняжка Пэм, чьи мысли и заботы были совсем о другом, огрызнулась:

– А не лучше ли подумать о новой карьере для несравненной Анни Руд?

Отчаяние придало ей смелости, и она заговорила о финансовых затруднениях. Мать это ничуть не встревожило. Она подсела к пианино и начала одним пальцем наигрывать какую-то легкомысленную мелодию.

– Дорогая Пэм, у нас будет достаточно времени подумать об этом, когда Ронни и Норма снова станут счастливы.

После этого разговора она целую неделю отказывалась от встречи с Ронни, хотя он звонил ей по нескольку раз на день.

– Мое дело сторона, дорогая Пэм, – заявила мать, и вместо того, чтобы сократить расходы, пустилась в разгул. Сперва она улетела в Лас-Вегас на крестины ребенка крупного гангстера Стива Адриано, владеющего половиной Лас-Вегаса. Потом она занялась Билли Крофтом, очередным опереточным гением, потом стала возить сирот в зоопарк в Сан-Диего, где ее сфотографировали на верблюде с самой маленькой и самой большой сиротками.

Все это сразило бедняжку Пэм, которую предстоящее банкротство приводило в ужас.

А четыре дня назад, когда Пэм и мать в материнской спальне разбирали почту, Прелесть Шмидт сообщила, что звонит мистер Ронни Лайт. Мать взяла трубку.

– Да, – сказала она. – Что, дорогой? Нет, нет и нет. В жизни не слышала ничего более оскорбительного! Что? Нет, конечно, и не мечтала об этом. Нет, подожди. Ничего не предпринимай до моего прихода. Мы все приедем… Они ушли? Ладно, ужин я приготовлю. Должно же быть у нее что-нибудь на ужин… У вас есть сыр? Хорошо, хорошо. Нет, дорогой, я сказала – нет.

Она положила трубку.

– Пэм, дорогая, мы все отправляемся обедать к Ронни: я, ты, дядя Ганс и Джино. Я приготовлю божественный сыр в вине.

Услышав о сыре в вине, Пэм поняла, что наступил кризис. Когда мать вспоминает о своих швейцарских кулинарных способностях, дело добром не кончается.

– Что же случилось? – спросила Пэм.

– Норма снова запила. Только подумай! Теперь, когда перед ней такая роль!.. Ронни говорит, что у нее распухло лицо. По его словам, она похожа на сову. Он сказал, что даже я не соглашусь, чтобы Нинон де Ланкло играла актриса с лицом совы. – Она помолчала. – Это самое худшее. Ты знаешь, какой он эмоциональный. Он в такой ярости, что пригрозил разделаться с ней как человек, как муж и как продюсер. «Можешь поместить ее в зоопарк в Сан-Диего, Анни», – заявил он. И больше того… – Мать долго перебирала письма, прежде чем заговорила вновь. – Он умоляет меня сыграть Нинон.

Пэм пришла в восторг.

– Это же великолепно! Конец всем нашим тревогам! Но, взглянув на мать, она осеклась: мать являла собой олицетворение дружбы.

– Дорогая Пэм, не воображай, что я соглашусь. Роль Нинон – последний шанс Нормы начать новую жизнь. Лишить ее этой роли – все равно, что отнять у сироты корку хлеба.

– О, нет, конечно же, нет. Разве ты можешь обидеть сироток, если разъезжаешь с ними на верблюдах!

– По крайней мере, Ронни еще ничего ей не сказал. – Мать пропустила выпад Пэм мимо ушей. – Поэтому ей вообще незачем это знать. Мы все поедем туда и напомним Ронни о его долге.

Так оно и было. В шесть часов все, включая Трая, забрались в «мерседес» и отправились убеждать Норму отказаться от джина.

На первых же минутах они потерпели фиаско. Дверь открыла вдребезги пьяная Норма, и в самом деле с распухшим лицом. Она стояла перед ними, еле удерживаясь на ногах.

– Подумать только, кто к нам явился! – закричала она. – Живая легенда! Ты ко мне, легенда? Со всем своим семейством? Пошли купаться!

Мать попыталась обнять ее и успокоить. К ним торопливо подошел разъяренный Ронни.

– Норма! Я же велел тебе лечь в постель!

– В постель! – издевательски подхватила та. – Чушь! Я думаю, постель– самое последнее место в мире, где ты хочешь меня видеть. Постели предназначаются для разных там Сильвий и маленьких Анни Руд.

И тут она грохнулась прямо лицом на пол. Ронни и Джино унесли ее наверх и уложили. Все остальные перебрались в домик у бассейна, потому что матери больше нравилось готовить там. Атмосфера была напряженной. Дядя Ганс, Пэм и Джино чувствовали себя совершенно убитыми. Ронни разрывался между страстью к матери и гневом на Норму, а мать с неподражаемым хладнокровием готовила ужин.

– Милой Норме нужно поесть, и все будет в порядке, – заявила она.

Пэм угрюмо заметила, что в данный момент ее меньше всего волнует заполненный джином желудок Нормы.

Прошло около часа, когда Ронни завел разговор о том, что его тревожило.

– Анни, выслушай меня. Ты должна помочь мне избавиться от Нормы. Она не в состоянии играть эту роль. Нинон де Ланкло – историческая фигура. Если Норма появится на экране в ее образе, через пять минут после премьеры Франция предъявит нам ноту протеста. Анни, ну пожалуйста, умоляю тебя, сыграй эту роль. Я заплачу, сколько ты скажешь…

Но мать улыбалась и поглаживала его по плечу.

– Нет, дорогой мой, бедняжка Норма твоя жена и моя подруга. Мы должны помочь ей. Она несчастна. Мы ей поможем.

А Ронни только громко стонал.

В половине девятого мать объявила, что ужин готов.

– Пэм, милочка, сходи в дом за Нормой. Она уже, наверное, пришла в себя.

– Ох уж эта ваша пресловутая семейственность! Не забывай, что здесь не Швейцария и я не Вильгельм Тель! Сходи-ка лучше сама. Ты наверняка сумеешь повлиять на нее.

Поток брани из уст Нормы действительно могла выдержать только мать, и она привела Норму.

– Норма, милая, тебе нужны силы. Сейчас ты должна думать только о своей роли.

И та перевела мутный взгляд с тарелок на мать.

– Спасибо тебе, дорогая, – процедила Норма. – Если бы я хотела умереть, то обошлась бы без твоей помощи. Но умирать от еды мне что-то не хочется.

Она с воплем выскочила из-за стола, швырнула в Трая тарелку и приняла позу Марка Антония, выступающего в Форуме перед плебсом.

– Пришла пора произнести речь, – громогласно заявила она. – Время, место и девушка, если только ее можно назвать девушкой.

– Норма! – вскричал Ронни.

Она не обратила на него внимания.

– Время произнести речь. Речь… У меня есть волокита-муж. Ладно. Он волочится за каждой юбкой от побережья до побережья, и пал так низко, что таскался за так называемой актрисой из Англии Сильвией Ла-Мани. Ладно. Меня это не волнует, пускай себе таскается за кем угодно. Но одну линию я хочу провести – линию моей жизни. У меня не будет мужа, который готов волочиться даже за самой старой актрисой Голливуда. У меня не будет подруги, которая сидит здесь и которую я считаю самой старой сукой, хоть там она швейцарка или эскимоска. Мнит себя швейцаркой, а пытается украсть у меня мужа…

Все мы сидели словно парализованные. Потом вдруг вскочил Ронни, никогда не отличавшийся выдержкой.

– Хватит! Не хочу! Надоело! Не хочу! – Он направил на Норму палец. – Считай, что я лишил тебя роли Нинон, считай, что я больше тебе не муж, считай, что ты самая последняя женщина на земле.

Он повернулся к матери.

– Анни, дорогая моя, не слушай эту змею, эту пьяную сову. Сыграй ты в моем фильме, умоляю тебя.

А потом мать сделала то, что привело Пэм в изумление. Она-то думала, что мать оскорбится за свой сыр в вине, потому что та с трепетом относилась к этому национальному блюду. Если бы сам папа римский посмел его раскритиковать, он тут же стал бы ее врагом на всю жизнь. Но мать подошла к Ронни и медленно повернулась к Норме.

– Я устала, – заявила она. – Небо свидетель, я пыталась сделать все ради нашей старой дружбы, Норма Дилэйни. Но сейчас я поняла, что нет никого, никого на свете, кто мог бы помочь тебе. Я умываю руки. – Потом она обратилась к Ронни. – Ронни, дорогой, это моя вина. Я заставляла тебя поступать против твоего желания во имя Нормы. Теперь я вижу, что была не права. И единственное, чем я могу выразить тебе свое раскаяние, это согласиться сыграть эту роль.

Надежды Пэм вспыхнули с новой силой, но тут же чуть не погасли из-за крика Нормы.

– Так! Ты украла не только моего мужа, но и мою роль! Ты украла…

– Заткнись! – рявкнул Ронни.

А Норма сорвала с себя ожерелье и бросила его к ногам Ронни.

– Значит, ты отдаешь мою роль Анни?

– Да!

– И разводишься со мной?

– Да.

– Ха! Разводишься?! А ты забыл, что случается при разводе из-за супружеской неверности – ведь ты начал мне изменять с первого часа, как я стала твоей женой! Мой адвокат составит список, и он будет толще телефонного справочника. Посмотрим, кто с кем разведется. И ты также забыл о законе насчет собственности. Тебе придется отдать мне половину того, что у тебя есть, половину денег за фильм о Нинон.

Норма попыталась швырнуть в Ронни тарелку, и Пэм едва успела перехватить ее руку.

– Но, несмотря на все это, мой дорогой супруг, знай, что развода не будет, не будет! Иначе я устрою такой скандал, который уничтожит и твою «Вечную женщину». Так что о разводе забудь.

Ронни позеленел, а Норма повернулась к матери.

– Теперь поговорим о бабушке всех сирен. Если, моя старенькая швейцарская фрау Ронни еще раз предложит тебе роль Нинон, лучше сразу откажись от нее, иначе ты окажешься на суде в числе его любовниц, если, конечно, твои адвокаты не сумеют доказать, что ты слишком стара для любовных утех. И даже не адвокаты, а твои враги. Более того, если ты сейчас же не откажешься от роли Нинон, я устрою веселое представление. Я немедленно позвоню Летти Лерой, а уж она-то сумеет расписать твои грязные махинации с моим мужем и ролью. Все застыли. Норма вновь обратилась к Ронни.

– Итак, мой милый, кто из нас будет играть Нинон? Пэм была свидетелем того, как паника в нем боролась с гневом, но гнев пересилил.

– Анни! – закричал он. – Роль достанется Анни!

– Ей?

– Ей!

– Превосходно! – внезапно успокоилась Норма. – Могилу вы себе вырыли, можете ложиться. Я сейчас же иду звонить Летти Лерой.

И она направилась в дом.

Пэм была потрясена настолько, что едва не утратила дар речи.

– Она это сделает? – наконец пролепетала она.

– Несомненно, – Ронни был бледен, как полотно. – Она достаточно завелась. – Он помолчал. – Но ничего. Несколько месяцев назад я установил в студии выключатель, чтобы прерывать все телефонные разговоры в доме.

– Тогда, ради бога, воспользуйся им, – сказала Пэм.

– Да, да.

И Ронни торопливо зашагал в противоположную от дома сторону, к небольшой студии, которую он выстроил несколько лет назад. Тогда обнаружилось, что он не только великий американский кинорежиссер, но и превосходный художник-абстракционист. Насколько помнила Пэм, к домику у бассейна студия находилась ближе, чем дом, куда направилась Норма, и не сомневалась, что Ронни сумеет ее опередить. Но тревога не оставляла Пэм, она чувствовала, что под ангельским благородством матери скрывается жестокость.