Текст книги "Павильон"

Автор книги: Патриция Вентворт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 13

Вернувшись домой, Алтея застала миссис Грэхем в состоянии крайнего раздражения. Она разразилась монологом на любимую тему об эгоизме молодых, особо остановившись на поведении дочери, которая бросает мать одну, а сама едет в Лондон, чтобы попусту тратить время и деньги.

– Если тебе нужно было что-то купить, в Гроув-Хилле достаточно хороших магазинов.

– Я не ходила по магазинам.

Миссис Грэхем кинула на нее подозрительный взгляд.

– Куда же ты ходила?

– Навещала подругу Софи.

– Подругу Софи Джастис? Правда, теперь она Софи Хардинг, но мне привычнее говорить Софи Джастис. Зачем тебе понадобилась подруга Софи?

– Очень хотелось еще раз с ней повидаться.

– А, так вы были знакомы раньше?

Алтея сказала:

– Да, мы встречались, – и тут же сменила тему:

– Я думала, к тебе на ленч придет Нетти Пим, как ты говорила.

Я все для вас приготовила.

– В последний момент она позвонила и сказала, что не придет. Сказала, что неважно себя чувствует. – Миссис Грэхем фыркнула, выражая этим свое отношение к недомоганию Нетти. – Элементарный эгоизм. Я дала ей понять, что она сильно меня огорчила. И в довершение всего позвонил мистер Джонс, опять по поводу дома. Сказал, что мистер Уорпл поднял цену до семи с половиной тысяч. Знаешь, что-то мне не нравится этот мистер Джонс. Он с удовольствием сообщил, что вообще-то цены падают. А я ему сказала, что он зря нас беспокоит, потому что мистер Уорпл мне не нравится, и я не намерена продавать ему дом. Он напоминает мне кого-то из фильма, который мы смотрели, не помню кого, но помню, что это был такой тип, которому я ни за что не стала бы продавать. В конце концов, у человека есть обязательства перед соседями, а мы тут прожили больше двадцати лет. И потом, с моим здоровьем нельзя так рисковать – вдруг придется вернуться. О круизе речи, конечно, нет. Попутешествовать всегда замечательно, но мало ли какая попадется компания. То ли дело отель на берегу моря. Оттуда в любое время можешь вернуться в свой собственный уютный дом. Я считаю, необходимо несколько недель провести в морском климате. Я понимаю, тебе был бы приятней круиз, но я все решила. Главное, мне не придется консультироваться у незнакомого врача, окажись мы в другом месте. Доктор Баррингтон меня понимает, и этим все сказано. Так что я сказала мистеру Джонсу, пусть забудет про наш дом, а потом позвонила мистеру Мартину и повторила то же самое.

От этих речей миссис Грэхем повеселела, и Алтея удалилась.

Сразу после девяти позвонил Николас Карей. Телефон был в столовой, и в спальне миссис Грэхем – параллельный аппарат. В редкие минуты, когда она не отдыхала, она иногда любила посудачить с подругами. Или послушать, что говорит Алтея по аппарату в столовой. Снимая трубку, Алтея всегда помнила, что и мать может снять трубку. Но сейчас миссис Грэхем была в ванной. Если был открыт кран с водой, она не слышала звонка… А если и слышала, но уже легла в ванну, то не станет вылезать…

Шанс, что можно говорить без опаски, был довольно велик, но лучше сохранять благоразумие.

– Я же сказала тебе не звонить сюда, – быстро выпалила Алтея.

Она услышала беспечный, дразнящий голос.

– Заключительное совещание, дорогая. Хочу с тобой увидеться. Не говори, что ты не можешь или не хочешь.

– Я и не собираюсь ничего такого говорить.

Он продолжал так, как будто ее не слышал.

– Есть отличный предлог – выпусти кошку погулять и прогуляйся вместе с ней.

Она не смогла удержать смешок.

– У нас нет кошки.

– Большое упущение! Но от этого суть твоих действий не меняется. Ты идешь к выходу.

– О Ники, я не могу.

– Дорогая, я тебя предупреждал. Если ты не выйдешь, я войду.

– Ты этого не сделаешь!

– Посмотрим!

Алтея тут же представила себе, как он сейчас выглядит: сдвинутые брови, в глазах злые искры, губы, искривленные в ухмылке. Когда Ник в таком настроении, ему сам черт не брат. Действительно войдет и может наговорить все что угодно. Если ему не открыть дверь, он и окно разобьет – с него станется. Придется придумать, как ускользнуть из дому. Она торопливо сказала:

– Ладно, только на одну минутку.

– Мне прийти, или ты выйдешь?

– Я выйду.

– Умница! В пол-одиннадцатого в павильоне. – Он отключился.

Она неуверенно положила трубку на рычаг. Пол-одиннадцатого – слишком рано, мать может еще не спать. В девять она принимает ванну, без четверти десять пьет успокоительный молочно-шоколадный напиток овальтин и, как правило, минут через двадцать уже крепко спит. Нет, пожалуй, пол-одиннадцатого – это нормально. А если мать еще не уснет? Она любит уверять, что часами мучается от бессонницы, но не хочет тревожить Алтею. Что, если на этот раз она действительно будет лежать без сна, хотя бы полчаса? От этой мысли Алтея похолодела. Она жаждала свидания не меньше Ники, но им нельзя было рисковать. Теперь, когда двери ее тюрьмы вот-вот распахнутся, им нельзя нарываться на скандал. Алтея сама собиралась позвонить ему из телефона-автомата на углу, как только мать уляжется в постель. Она собиралась сказать, что готова выйти за него замуж в любой момент, хоть завтра, если он этого хочет. Потом они привезут Эмилию Чейпел, а имея ее «про запас» можно было бы выбрать момент и выложить новость матери. В мечтах все складывалось замечательно: кульминационная сцена – мать смиряется с неизбежным и дает им свое благословение. Пока Алтея планировала, все казалось возможным, но теперь представлялось несбыточным. Зачем только Ники позвонил…

Но, как всегда, сама того не желая, начала его защищать. Она сама виновата. Нужно было сказать: «Сейчас я не могу говорить. Я перезвоню тебе в десять», – и повесить трубку. После этого даже Ники не стал бы ломиться ;в дверь, он бы подождал полчасика, пока она вымоет кружку из-под овальтина и выскользнет из дому к телефонной будке. А теперь придется идти в павильон. Это место их прежних свиданий. Туда они приходили пять лет назад, чтобы проститься. Сегодня это прощание будет перечеркнуто! Она там не задержится, но это будет восхитительный момент. Она скажет: «Завтра мы поженимся», – и они поцелуются, и она в последний раз попросит его уйти.

Она вышла в холл и поднялась наверх. Проходя мимо ванной, остановилась и прислушалась. Было тихо, и она осторожно постучала.

– Все в порядке, мама?

Послышался всплеск. Миссис Грэхем ворчливо сказала:

– Ну да. А в чем дело?

– Ты что-то там совсем затихла.

– Ну знаешь, Тея! Я вообще предпочитаю не шуметь.

Лежу себе, наслаждаюсь ванной. Я уже почти засыпаю.

Сегодня я хотела бы пораньше принять овальтин. У мена такое чувство, что я буду крепко спать.

Примерно тоже она повторила позже, когда Алтея принесла напиток.

– Не волнуйся, детка. У меня такое чувство, что я наконец крепко усну.

– Я надеюсь, – отозвалась Алтея, ей стало немного стыдно.

Она выключила свет, ощупью прошла к двери, на пороге обернулась пожелать спокойной ночи. Мать отвечала совершенно сонным голосом.

Глава 14

Позже события этого вечера рассматривались самым тщательным образом, как под микроскопом. Каждое слово, каждое, самое ничтожное передвижение… Время, когда Николас Карей ушел из дома Харрисонов, время, когда вернулся, время, когда мистер Бурфорд позвонил мисс Коттон из будки на углу Лоутон-стрит, время, когда мисс Коттон выехала из своего дома на Дипкат-лейн, и как долго она ехала до того места, где Хилл-райз примыкает к задворкам сада дома номер два по Бельвью-роуд. Все с точностью до секунды. Не менее скрупулезно анализировались и передвижения миссис Трейл, няньки Ноуксов, проживающих на Хилл-райз, дом двадцать восемь, – все это проверялось и сопоставлялось. Кто что сказал, кто что подслушал, где и когда видели причастных к этому людей – все попало под слепящий ярким светом прожектор расследования. Но все это было потом… А пока Алтея тихонько вышла через заднюю дверь, оставив ее приоткрытой, чтобы позже ее не выдал щелчок замка. Ей и в голову не приходило, что ее ждет в ближайшем будущем. Она тихо шла по саду, объятому живительной, ласковой темнотой. Каждый шаг напоминал ей о прошлом. Так же она ходила на свидания с Ники пять, шесть, семь лет назад. Ноги узнавали каждую плитку на дорожке, и так же одуряюще пах тимьян, который она задевала в темноте. Он рос на том бордюре, что справа, – наверное, ему здесь очень нравилось, он вырастал каждый год и усердно наполнял ночь свежим ароматом.

К павильону вели три ступени. Она поднялась по ним.

В темноте метнулась тень – и Алтея оказалась в объятиях Ники.

Миссис Грэхем не спала. Она и не собиралась спать.

Она была слишком зла, чтобы спокойненько заснуть. Но какая она все же умница! Ничем себя не выдала! В детстве она выступала в частном театре, обожала это, и все говорили, что ей непременно нужно стать актрисой. Она баловала себя мечтами о сцене, но потом предпочла выйти замуж. Действительно у нее великий талант: Алтея не догадалась, что она вся кипит от злости. Когда зазвонил телефон, она еще не успела даже снять халат и быстро проскользнула в спальню и сняла трубку. Если снимать осторожно, обеими руками, то говорящие не заметят, что их подслушивают. Она услышала весь их разговор и быстренько разработала ответный план действий. Она примет ванну, выпьет овальтин, скажет, что совсем засыпает, и попросит Алтею не шуметь. Заснуть она не боялась – как можно заснуть в таком состоянии! Она просто полежит до половины одиннадцатого…

Видимо, она все же задремала, потому что вдруг вздрогнула, когда пробили часы в холле. Первый удар ее разбудил, второго она ждала, прислушиваясь. Она посмотрела на часы, стоящие на тумбочке, – светящиеся стрелки показывали половину одиннадцатого. Она сосчитала до двадцати, встала и ощупью пробралась к двери. На площадке всегда горел свет. Она не могла спать при свете, но ей было приятно знать, что он горит за дверью. Постояла, прислушиваясь, и поняла, что в доме никого. Тея уже ушла на свидание с Николасом Кареем. Вышла, оставив дом незапертым! Оставив больную мать одну! Винифред Грэхем охватила жалость к себе. Мало ли что может случиться со слабой женщиной в пустом доме с незапертой дверью! А Тее все равно! Она только и думает, как бы улизнуть на свидание с любовником, словно девчонка, которую не научили, как надо себя вести! Это не просто бессердечие и черствость, это крайняя невоспитанность!

Она вернулась в комнату, включила свет и оделась. Чулки, уличные туфли – в саду всегда по ночам сыро. Теплые бриджи поверх тонких ночных штанишек, пушистая кофта, юбка, застегнутый доверху кардиган и длинное черное пальто. Она повязала голову шифоновым платком, а шею обмотала пушистым шерстяным шарфом. Потом, не включая свет, вошла в ванную и, отодвинув занавеску, выглянула в окно. Если в павильоне горит свет, отсюда его будет видно. Глаза обшарили сад, но света нигде не было. Она вслушивалась изо всех сил, но не услышала ни звука. Сад ; был тих и темен под покровом беззвездного неба. Она спустилась по лестнице, прошла по дому, нигде не включая света. Задняя дверь оказалась вообще приоткрытой. Миссис Грэхем снова охватила злость, она почувствовала себя совсем несчастной. Как это грешно со стороны Теи – грешно, грешно, грешно!

Глаза привыкли к темноте, и выйдя из дома, она уже все более или менее различала. Она прошла между кустами остролиста, прикрывавшими мусорные бачки, и так же, как Алтея, пошла по дорожке, а потом по крутому склону к беседке. Только уже стоя на ступеньках, она расслышала журчанье голосов. Именно журчанье, слов было не разобрать. Скорее всего… эти слова говорились на ухо или с губ на губы! От ярости у нее перехватило дыхание. Пришлось перевести дух, задержавшись на ступеньках.

Дверь была не заперта. Шаркающие шаги и тяжелое дыхание ворвались в мир грез, где сейчас пребывали Алтея и Николас, – они отшатнулись друг от друга.

– Мама!

– Миссис Грэхем!

Винифред Грэхем дала выход накопившейся злости, она даже перестала задыхаться, ее голос звенел и дрожал:

– Как вы посмели, Николас Карей, как вы посмели!

– Мама, пожалуйста… ты доведешь себя до приступа!

– Тебе-то что! Тебе нет дела до того, что ты убиваешь свою мать! Ты думаешь только о себе!

– Извините, миссис Грэхем, – Николас говорил спокойно и любезно, – но вы бы не впустили меня в дом, а мне нужно было поговорить с Алтеей. Сейчас я уйду, но завтра утром вернусь, чтобы с вами поговорить.

Миссис Грэхем с рыданиями вцепилась в Алтею.

– Нет, нет, не приходите, я не хочу вас видеть! Тея, прогони его! Я этого не вынесу, он меня убьет! Прогони его!

Алтее пришлось поддержать ее за плечи.

– Он уже уходит. Ники, так будет лучше… Сейчас нет смысла с ней говорить, только помоги мне довести ее до дома.

Но едва Николас сделал шаг, миссис Грэхем закричала:

– Нет! Нет! Не смейте ко мне прикасаться! Не смейте!

Алтея еле дыша сказала:

– Тебе лучше уйти. Я справлюсь. Мама, ты доведешь себя до серьезной болезни. Раз не хочешь, чтобы Николас помогал, обопрись на меня, пойдем домой. Ты же не хочешь оставаться здесь? Пойдем, я уложу тебя в постель.

Николас стоял на месте. Не хочет, чтобы он помогал, – не надо. Разговаривать с ней бессмысленно. Так было раньше, так будет и впредь… Единственным аргументом может стать только свершившийся факт. Как только Алтея станет его женой, ей придется сдаться. А они поженятся завтра же. Холодная ярость поднялась в его душе, когда он представил, что все может сорваться… опять! Миссис Грэхем постарается хорошенько себя накрутить, поскольку ее болезнь – это единственный способ разлучить их. Ну что ж, если она так неистово сражается, то он ответит тем же. Он больше не намерен терпеть ее фокусы ни секунды. Не намерен и не будет, даже если, как он сказал тогда в комнате Софи, ему придется вырвать Алтею силой! И все смести на своем пути! В этот момент он готов был на любой шаг. Он мог подхватить ее на руки и унести на край земли. Она принадлежит ему, а он – ей, и ничто больше не сможет их разлучить!

Глава 15

Алтея отвела мать домой и уложила в постель. Нескончаемый поток упреков, суровых приговоров и мрачных предсказаний разбивался о ее молчание. Оно не было упрямым или оскорбительным, оно было абсолютно непроницаемым.

Алтея подала матери нюхательную соль, налила вторую бутылку горячей воды, но при этом ничего не говорила, только иногда спрашивала: «Теперь тепло?», «Удобно?», «Принести что-нибудь еще?» И наконец: «Спокойной ночи, мама».

Она словно отгородилась от нее звуконепроницаемым стеклом. По одну сторону была она и Ники, по другую – мать с ее мелочной тиранией, упреками и ненасытным желанием самоутвердиться. Она видела эти скорбные жесты, попытки сохранить власть, стремление побольнее ранить ее, дочь-предательницу, но все это было как бы на расстоянии: ни бурные причитания, ни ярость не достигали ее сердца. Она отгородилась барьером. Она была теперь недосягаема. Ничто не могло заставить ее изменить свое решение: завтра они поженятся, и она привезет сюда Эмилию Чейпел. Преград больше нет, двери ее тюрьмы распахнуты.

Она легла в кровать и заснула, как только коснулась головой подушки.

Миссис Грэхем тем временем ворочалась, не в силах уснуть. И эта бессонница была причислена к прочим грехам Алтеи. Спать совершенно не хотелось, а это губительно для ее здоровья. Людям с тонкой психикой нужно много отдыхать, а она очень чувствительная натура. Она часто говорила доктору Баррингтону, что чересчур восприимчива, и он с ней неизменно соглашался. Сегодня ее подвергли невыносимому испытанию, и ей теперь понадобится много времени, чтобы прийти в себя. Даже если она и не простудилась – ведь ночной воздух так коварен, – то все равно ей пришлось так напрягаться! Идти в гору, преодолевать ступени, ведущие в павильон. Что с того, что она пока не чувствует никаких симптомов? Когда болезнь наступает не сразу, результаты бывают еще более ужасны.

В настоящий момент она чувствовала себя вполне прилично, только эта проклятая бессонница жутко действовала на нервы. Ну совсем не хотелось спать! Ей было тепло и уютно, приятно было лежать и думать о том, до чего у нее скверная дочь, совсем отбилась от рук – опять завела шашни с Николасом Кареем, мчится среди ночи к нему на свидание! И вдруг ее кольнула кошмарная мысль: эта девчонка могла еще раз улизнуть.

Неблагодарная! Да-да! Никакой благодарности!

Что, если Николас не ушел, хотя сказал, что уходит?

А сам остался ждать Тею в павильоне. Что, если она сейчас там – с ним? Нет, этого она не могла вынести. Она вскочила с постели, накинула на себя черное пальто и прошла в ванную. Вообще-то она надевала халат, когда думала, что ее могут увидеть, – только неряхи надевают пальто прямо на рубашку. Вообще-то халат у нее прелесть – стеганый, из голубого шелка, но он очень светлый, и если она высунется из окна ванной, ее сразу увидят. Конечно, скорее всего, в павильоне никого нет, но если они там, то лучше надеть черное пальто.

Занавески в ванной были раздвинуты – так она сама их недавно раздвинула. Она подошла к окну, дернула шпингалет, распахнула окно – и ей показалось, что в павильоне горит свет.

Ей показалось, что там был свет, но когда она высунулась из окна, его уже не было. Была только смутная, призрачная темнота. Миссис Грэхем замерла. Ничто не нарушало мрак за окном. И когда ее уже стал охватывать озноб от ночной сырости, она снова увидела свет! Он мелькнул и погас, но она его видела! В павильоне кто-то был. Вспышка света – это сигнал. Окна Теи выходят на эту сторону.

Миссис Грэхем свесилась из окна так, чтобы их увидеть.

Окна, как всегда, были открыты, но света в них не было, а внутри комнаты никакого движения.

Миссис Грэхем бегом ринулась в свою комнату, сунула ноги в туфли – она не стала задерживаться на то, чтобы надевать платье и чулки. На ней были юбка и черное пальто, этого достаточно. Она только накинула два шарфа, шифоновый – на голову, и шерстяной – на шею. Раз в павильоне горит свет, значит, Николас там, он не ушел, и Тея или уже с ним, или вот-вот придет. Миссис Грэхем затряслась от злости. Они думают, что провели ее, но она им покажет! А Тея хороша – укладывала ее в постель с горячей водой, подавала соль, желала спокойной ночи, как послушная девочка, – ну, она ей задаст! Она так разозлилась, что теперь, наверное, никогда в жизни не захочет класть с постель бутылку с горячей водой. Передняя дверь, конечно, заперта на ключ и задвижку. Она вынула ключ и сунула себе в карман. Взяв со столика в холле фонарик Теи, она вышла через заднюю дверь и тоже ее заперла и забрала ключ. Теперь если Тея захочет выйти из дому, ей придется лезть в окно!

Она одолела дорогу к павильону и на ступеньках остановилась, прислушиваясь. Там кто-то был. У нее был тонкий слух, и она слышала, что там кто-то ходит. И тут она снова увидела вспышку света за контурами мужской фигуры. Это Николас Карей сидит в темноте и ждет, когда к нему прибежит Тея! Она бесшумно поднялась по ступеням и застыла на пороге. Он стоял к ней спиной и ничего не слышал. То-то она его сейчас напугает! Громким звонким голосом она крикнула:

– Как вы смеете, Николас Карей!

Это были последние слова в ее жизни,

Глава 16

Алтея проснулась. Она спала без снов и чувствовала себя отдохнувшей. Вчерашний день остался где-то далеко, он не имел значения. Она посмотрела на часы – полседьмого. Нужно многое успеть: подготовить комнату для Эмилии Чейпел, приготовить ленч. Сегодня у них с Ником день свадьбы, и все должно идти как по маслу.

Она подошла к окну и выглянула. Мокрый туман. Иногда начинал моросить дождь, но, скорее всего, туман разойдется, и наступит безоблачный день. Она постояла, прислушиваясь к шороху листьев на деревьях и кустах. Потом прошла в ванну, потрогала воду и решила, что она недостаточно горячая, поэтому сразу оделась. Надела старую коричневую юбку и желтый свитер, «Санглим» и в самом деле придал блеск волосам, они выглядели очень красивыми. Она надеялась, что Ники тоже понравится. Потом она спустилась вниз и отодвинула засов на входной двери. Она собралась ее отпереть, но ключа в замке не было…

Он не мог исчезнуть, наверное, упал, хотя непонятно, как это могло случиться. Если он упал, то должен лежать на начищенном полу или под ковриком. Она подняла коврик, потрясла его, потом обыскала все вокруг. Она сдвинула два стула и стол, подняла коврик у подножия лестницы и все время ждала, что мать ее вот-вот окликнет и спросит, что это она так расшумелась. Ключа нигде не было, и мать молчала.

Алтею вдруг осенило, что это мать взяла ключ. Она покраснела и, сжав губы, прошла к задней двери дома. Та тоже была заперта, и в ней тоже не было ключа. Что за детские игры! Она быстро поднялась на второй этаж, подошла к двери матери и только тут заметила, что она не заперта, а всего лишь закрыта. Мать не оставила ни щелочки, но крючок не был наброшен. Тея толкнула дверь. В глаза ей сразу бросилась пустая кровать.

Это ее не встревожило. И только увидев, что дверь ванной по-прежнему открыта настежь, как она сама ее оставила, она почувствовала что-то неладное.

– Мама, ты где?

Ответа не было. Она позвала еще раз, и голос отозвался гулким эхом в пустом доме. Она сбежала вниз, заглянула в столовую, в чулан под лестницей, в кухню, кладовку, в бельевую, потом снова взбежала наверх и обыскала весь второй этаж. К тому времени, как у дверей постучался почтальон, она знала, что, кроме нее, в доме никого нет.

Она вернулась в комнату матери, раскрыла гардероб и обувной шкаф. Не было черного пальто и юбки, которые она сама повесила где-то около полуночи. Не было туфель, которые она собственными руками убрала в шкаф.

Мать ушла.

Алтея изумилась. Чтобы мать встала раньше семи часов и вышла на улицу в этот промозглый туман и, мало того, заперла двери и унесла ключи – это было совершенно невероятно. И не просто невероятно, это пугало: Алтея обнаружила, что, хотя туфель нет, чулки и прочая одежда по-прежнему лежат на стуле у кровати, аккуратно прикрытые голубым шелковым халатом с розовой и серебряной вышивкой. Дальнейшие поиски показали, что в шкафу осталось платье и костюм, но нет ночной рубашки и мохнатой кофты, которую миссис Грэхем надевала на ночь, и двух шарфов. Они исчезли, и мать тоже исчезла. Напрашивалось заключение, что она вышла из дому, сунув босые ноги в уличные туфли, надев юбку и пальто прямо поверх ночной рубашки. Только несчастный случай мог толкнуть ее на подобные действия, но в течение двадцати лет мать предоставляла разбираться со всеми несчастьями Алтее. За первым выводом следовал еще более неожиданный и пугающий: впервые за двадцать лет мать отстранила ее от чего-то.

Она не позвонила в колокольчик, не кликнула ее, не зашла. Надела пальто и ботинки и тихонько вышла из дому, заперев за собой двери.

Комната поплыла у нее перед глазами. Алтея ухватилась за железную спинку кровати и постояла, дожидаясь, когда кружение прекратится. Она могла придумать только одну причину, которая могла выманить мать из дому – одну причину и одного человека. Вероятно, мать решила, что Николас остался в павильоне. И подумала, что Алтея снова сбежала на свидание. Но если ее выманила из дому эта причина, то она ушла много часов назад. Не могла же она предположить, что Николас вернется в павильон в шесть-семь утра. Нет, она уходила в темноте, в большой спешке.

И не вернулась. После полуночи прошло уже семь часов, а мамы все нет.

Алтея сбежала вниз и вылезла через кухонное окно. Над садом лежал густой туман. Павильон она разглядела только после того, как прошла полпути, он смутно темнел на фоне изгороди. Подкралась мысль: мать вышла убедиться в том, что Николас действительно ушел, она очень спешила, и ее настиг приступ, и она не смогла добраться до дому. Это была самая страшная догадка. И вот она вошла в павильон… Тело матери было распростерто на полу справа от двери.

В центре помещения стоял тяжелый дубовый стол, по стенам – лавки и стулья с прямыми спинками. Дощатый пол покрывала пыль, по углам свисала паутина. Винифред Грэхем лежала ничком, голые ноги торчали из-под черного пальто. С первого мгновения Алтея не сомневалась, что мать мертва, но все-таки опустилась на колени и взяла холодную как лед руку, чтобы убедиться, что пульса нет.

Пульса не было. Вероятно, его нет уже несколько часов. Она все стояла на коленях на пыльном полу, пока эта неопровержимая истина добиралась до сознания сквозь путаницу мыслей. Она поднялась на ноги, и ее обуревало одно желание: ей должен кто-то помочь. Нужно скорее позвонить доктору Баррингтону.

Позже она вспоминала охвативший ее неясный страх, замешательство – как туман над морем. И в этом тумане со странной отчетливостью проступало то, что она никогда не сможет забыть: как ее рука нащупывает ключи в кармане черного пальто, как ее бесцветный потухший голос говорит в трубку: "Доктор Баррингтон, вы не могли бы прийти?

Моя мама умерла", – а в ответ раздается удивленно и протестующе: «Нет!» В отуманенном мозгу шевельнулась мысль: он не ожидал, что мать умрет. От этого ее вина становится больше или меньше?

Он пришел, и она, именно она, ухитрилась сохранять спокойствие. Она двигалась, говорила, но ничего не чувствовала. Доктор Баррингтон был крупный мужчина, он имел тридцатилетнюю практику, это он обязан был сохранять спокойствие, но он был в полной прострации. Тея не в первый раз подумала, что он, видимо, был очень привязан к ее матери и даже немного был в нее влюблен. Доктор Баррингтон пошел к лестнице, но Тея его остановила:

– Она не там.

Он обернулся.

– Она внизу? Вы не сказали мне, что произошло.

– Не знаю. Я нашла ее в павильоне, там, в саду, на пригорке.

Он ошеломленно проговорил:

– В саду? Что вы хотите этим сказать?

– Я ее там нашла. Она была уже мертва. А потом я позвонила вам.

Он рассердился.

– И вы хотите, чтобы я поверил, будто она отправилась спозаранку в сад и в такую погоду?

– Я думаю, она вышла ночью. Она… почти не одета.

Он уставился на нее так, будто она сказала нечто чудовищное, потом круто развернулся и пошел к задней двери. Они молча прошли по дорожке. Когда подошли к павильону, она поставила ногу на нижнюю ступеньку, но потом сделала шаг назад. Доктор Баррингтон прошел мимо нее, а она осталась стоять в ожидании, уже зная, что он скажет. Она все знала, но боялась услышать неотвратимое. Но когда слова прозвучали, они оказались совсем не те, которых она ждала. Они были еще ужаснее, еще непостижимее. Появившись в дверном проеме, он страшным голосом сказал:

– Она убита. Кто это сделал?