Текст книги "Дело закрыто"

Автор книги: Патриция Вентворт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 12

Хилари пристроилась на ручке большого кожаного кресла. С одной стороны, она давно уже мечтала куда-нибудь сесть, с другой – тут же оказалась в невыгодном положении, поскольку Генри остался стоять. Он облокотился на камин и молча уставился поверх ее головы. Самое настоящее издевательство! Потому что когда от него требовалось молчать, он повышал голос и продолжал излагать свои дурацкие мысли, а теперь, когда от него как раз требовалось что-нибудь говорить, он, как назло, молчал и смотрел неизвестно куда. Хилари чуть не задохнулась от злости.

– Прекрати немедленно! – сказала она.

Генри посмотрел на нее и тут же отвел глаза. «Точно я букашка какая!» – возмутилась про себя Хилари.

– Прошу прощения? – осведомился Генри, и Хилари, забыв про свои подгибающиеся колени, взвилась в воздух.

– Генри, как ты смеешь так со мной разговаривать? Мне действительно нужно было посоветоваться с тобой, но если ты и дальше будешь вести себя так, будто мы незнакомы, я уйду!

Генри упорно не желал на нее смотреть, однако же выдавил из себя что-то о том, что он вовсе ей не чужой. Хилари внутренне усмехнулась и тут же сочинила превеселенький стишок:

Генри редко бывает терпим,

Но когда бывает, невыносим.

Она придвинулась, чтобы услышать, что Генри скажет дальше. Дальше оказалось уже знакомое «Могу я вам чем-то помочь?». В глазах Хилари что-то резко вдруг защипало, и она услышала собственный голос:

– Ничем. Я ухожу.

Генри оказался у двери первым.

– Ты не можешь, – заявил он, загораживая дверь спиной.

– А я и не хочу! Мне нужно поговорить с тобой, но это невозможно, пока ты не возьмешь себя в руки.

– Я держу себя в руках, – сообщил Генри.

– Тогда для начала сядь. Мне действительно нужно поговорить, но я не могу разговаривать с человеком, который возвышается над тобой как башня.

Генри сел во второе кожаное кресло, стоявшее так близко от первого, что если бы Хилари сидела не на ручке, а в нем, их колени бы точно соприкасались. Теперь у Хилари было небольшое преимущество, поскольку она смотрела на Генри сверху вниз, а ему приходилось задирать голову. Такое положение дел совершенно устраивало Хилари, только она сильно сомневалась, что оно сохранится сколько-нибудь долго, потому что даже сейчас Генри делал вид, будто не желает на нее смотреть. А что, если… А что, если он не делает вид, а действительно не желает? И никогда уже не захочет? Это была на редкость обескураживающая мысль.

Она уже начала жалеть, что вообще пришла, когда Генри – правда, довольно еще ворчливо – спросил:

– Что-нибудь случилось?

Хилари тут же захлестнула волна нового и теплого чувства. Генри говорил так, только когда действительно за нее беспокоился, а уж если он начинал за нее беспокоиться, о дальнейшем можно было не волноваться. Она кивнула.

– Об этом-то я и хотела с тобой поговорить. Кое-что случилось, и я никак не могу обсуждать это с Марион, потому что она жутко расстроится, а мне просто необходимо обсудить это с кем-нибудь, потому что, вне всякого сомнения, это очень, очень, очень важно, и я подумала, что раз мы были когда-то… были когда-то… Нет, ну мы же были когда-то друзьями! И я подумала, что, если расскажу все тебе, ты скажешь, что мне теперь делать.

Вот! Именно так! Робко и женственно. Генри это обожает. То есть ему кажется, что он обожает, а на самом деле это надоело бы ему через неделю.

Жена у Генри должна быть послушна,

И не одна, а то слишком скучно.

Генри и впрямь заметно подобрел.

– Рассказывай все. Что ты еще натворила?

– Ничего. – Хилари сокрушенно покачала головой. – Разве что села не на тот поезд. Да и то не по своей вине. Просто… просто меня здорово напугали, и я по ошибке села на поезд до Ледлингтона, а когда это выяснилось, было уже слишком поздно.

– Напугали? Как?

– На меня таращились. Очень просто напугать чувствительную девушку, если злобно таращиться на нее в общественном месте.

Генри подозрительно на нее взглянул.

– Ты на кого это намекаешь?

– На тебя, – торжествующе сообщила Хилари, едва не добавив «дорогой». – Ты даже не представляешь, какой злобный у тебя был взгляд, то есть, я надеюсь, что не представляешь, потому что если ты смотрел так нарочно… В общем, у меня тут же разбежались все мысли, а когда я кое-как привела их в порядок, то уже ехала в Ледлингтон в одном купе с миссис Мерсер, которая закатила мне истерику, вцепилась в мое пальто и принялась исповедоваться, только вот я не знала еще, что это именно миссис Мерсер, а то бы, конечно, вела себя с ней помягче.

– Миссис Мерсер? – переспросил Генри очень странным тоном.

Хилари кивнула.

– Альфред Мерсер и его жена миссис Мерсер. Вряд ли ты их помнишь, потому что уехал в Египет еще до конца слушаний – слушаний по делу Джефа об убийстве Джеймса Эвертона. Мерсеры служили у него и были главными свидетелями обвинения. Из-за показаний миссис Мерсер Джефа едва не повесили. Ну вот, и в купе она тут же меня узнала, начала плакать и говорить очень странные вещи.

– Какие вещи, Хилари? – Генри больше не выглядел ни надменным, ни оскорбленным. Его голос звучал на удивление живо и заинтересованно.

– Ну, в основном о суде и о Марион, и все это вперемешку со всхлипами, взрыдами и всхрапами, и еще какую-то странную историю о том, как она пыталась увидеть Марион во время суда. Сказала, что специально приезжала, чтобы ее повидать. «Провалиться мне на этом самом месте, мисс, если я не пыталась ее увидеть». Еще говорила, что убежала от мужа, и совсем уж страшным шепотом: «Если бы только мне удалось ее увидеть!», только ей не удалось, потому что Марион как раз отдыхала. Бедняжка Марион, она уже с ног валилась от усталости – понятно, что к ней никого не пускали. И миссис Мерсер ужасно по этому поводу убивалась. Потому что потом, мол, ее нашел муж, а другого такого шанса не было. Сказала, что уж за этим он проследил.

Впервые за все время Генри посмотрел ей прямо в лицо.

– А это точно была миссис Мерсер?

– Еще бы! Марион показала мне потом фотографию, и я сразу ее узнала. Миссис Мерсер собственной персоной.

– А как она выглядела?

– Хочешь, чтобы я ее описала?

– Да нет. Я хотел узнать, как она тебе показалась. Ты сказала, с ней случилась истерика. Она хоть понимала, что говорит?

– Да, наверное. То есть я так думаю. То есть даже уверена. Под истерикой я не имела в виду, что она визжала как резаная на весь вагон. Просто она была жутко чем-то расстроена: все время дрожала, плакала и задыхалась. Она, бедняжка, старалась взять себя в руки, только уж больно плохо у нее это получалось.

– Значит, понимала, – сказал Генри и со значением проговорил: – А тебе не показалось, что она не в себе?

– Да нет, что ты, только поначалу. Понимаешь, она все смотрела на меня, смотрела, а потом вдруг выдала, что сразу меня узнала, и «Благодарение Богу, что он не узнал», потому что «он ни за что бы не вышел, если б узнал».

– Кто он?

– Мерсер. Он вышел. Я смотрела в окно, а когда обернулась, как раз увидела мужчину, выходящего из купе. А до того я пыталась привести в порядок мысли, которые ты распугал на вокзале своими грозными взглядами, а когда обернулась, увидела только спину этого мужчины и еще женщину, которая сидела в том же купе, вытаращив на меня глаза, и целых полторы минуты думала, что она сумасшедшая.

– Почему?

– Почему я думала так вначале или почему я не думала так в конце?

– Вообще почему?

– Ну, за сумасшедшую я ее приняла потому, что она смотрела на меня ну прямо как на икону, – любой бы на моем месте принял. А потом, когда поняла, что она действительно меня знает, потому что видела на суде с Марион, а вся ее нервозность и истеричность вызваны тем, что она жутко переживает за Марион и никак не может о ней забыть, я уже не считала ее сумасшедшей. Такие вот люди действительно очень сильно переживают за тех, кто им нравится. А когда я узнала, кто она такая, все ее странные речи заставили меня подумать…

– А все ли у нее в порядке с головой? – услужливо подсказал Генри.

– Нет. Что она хотела сказать мне на самом деле. Генри подался вперед, уперся локтем в колено и ухватился рукой за подбородок.

– Но ведь ты сама говорила, что ее показания едва не привели Джеффри Грея на виселицу.

– Говорила. Она, видите ли, была наверху, застилая мистеру Эвертону постель, и поклялась, что, спускаясь по лестнице, услышала в его кабинете громкие голоса, испугалась и подошла к двери послушать. Узнав голос Джеффри, она успокоилась и хотела уже идти дальше, когда за дверью раздался выстрел. Она закричала, и из кухни тут же выскочил ее муж, чистивший серебро в кладовке. Дверь кабинета оказалась запертой, и они принялись в нее стучать, а потом ее изнутри открыл Джеф, и он держал в руке пистолет. Это убийственное свидетельство, Генри.

– А что говорит Грей?

– Что в восемь вечера ему позвонил дядя и попросил немедленно приехать. Он был очень расстроен. Джеф немедленно отправился в путь и прибыл на место между четвертью и двадцатью минутами девятого. Он прошел в кабинет из сада через открытую балконную дверь и увидел, что дядя лежит поперек письменного стола, а у самой балконной двери валяется на полу пистолет. Он говорит, что поднял его совершенно машинально. А потом он услышал крик, в дверь начали стучаться, и, обнаружив, что она заперта, он повернул ключ и впустил Мерсеров. В результате и на ручке двери, и на пистолете нашли только его отпечатки.

– Да, я помню, – сказал Генри и спросил наконец то, о чем не решался узнать все шесть месяцев, пока они были помолвлены: – Вообще-то улики очень красноречивые. Почему ты считаешь, что он этого не делал?

На щеках Хилари вспыхнул румянец. Она стиснула руки и страстно воскликнула:

– Потому что не делал! Генри, он просто не мог! Понимаешь, я слишком хорошо знаю Джефа.

Такая беззаветная преданность немедленно нашла отклик в душе Генри. Это было как сигнал горна или барабанная дробь. Это будоражило кровь и поднимало на бой. Однако напрасно Хилари дожидалась бы внешних проявлений того, что расшевелила Генри. Он чуть нахмурился и спросил:

– Марион тоже в этом уверена?

Краска отхлынула от лица Хилари так же стремительно, как появилась. Марион уже не была в этом уверена. Бедная Марион. Страдания и боль подточили ее силы. Теперь в ней постоянно жил ледяной ужас, заставляющий ее предавать и себя, и Джефа. Хилари посмотрела Генри в глаза и спокойно и твердо повторила:

– Джеф этого не делал.

– Тогда кто?

– Миссис Мерсер знает, – сказала Хилари, и собственные слова удивили ее настолько, что она вздрогнула. Она и не подозревала, что может это сказать. Она не знала даже, что у нее есть такая мысль.

– Почему ты так говоришь? – тут же спросил Генри.

– Не знаю.

– Но ты должна знать. Нельзя говорить такие вещи, не зная наверняка.

Генри снова сел на своего конька. На самом деле это был не конек даже, а огромный-преогромный конь, и его топот немедленно воскресил прежнюю Хилари. Прежняя Хилари могла выходить замуж за Генри, могла не выходить за него, но никому и никогда не позволила бы себя топтать. Она выпятила подбородок и заявила:

– Можно. Я не знаю, почему так сказала. Это просто выскочило. Я не подумала сначала: «Миссис Мерсер знает», а потом высказала это вслух – я сначала сказала и тут же поняла, что это действительно так. Так уж у меня мозги устроены. Вещи, о которых я никогда и не думала, срываются вдруг с языка, а когда я потом начинаю над ними думать, оказывается, что это чистая правда.

Генри свалился со своей лошади, звучно шлепнувшись на землю. Слишком уж уморительно выглядела в такие моменты Хилари: она снова раскраснелась, в ее взгляде появилось что-то по-птичьи дерзкое, а мелкие каштановые кудряшки под маленькой шляпкой, казалось, излучали негодование. Ее хотелось схватить, хорошенько встряхнуть и поцеловать, но для начала Генри расхохотался.

– Очень смешно! – возмутилась Хилари, внутренне смеясь тоже и даже распевая про себя маленькую радостную кричалку, потому что, если люди начинают вместе смеяться, у них уже ни за что не получится ссориться. Просто не получится. А сказать по правде, она до смерти устала ссориться с Генри.

– Какая же ты дурочка! – простонал Генри, отбрасывая наконец свою напускную вежливость.

Хилари помотала головой и закусила губу, чтобы не рассмеяться тоже. Она вовсе не собиралась облегчать Генри жизнь.

– Ты просто завидуешь, – заявила она. – И потом, Генри, как я уже говорила, ты чересчур ревнив и, если когда-нибудь на ком-нибудь женишься, смотри в оба, потому что ей придется или тебя бросить, или превратиться в жалкое забитое существо со сломленным духом и жутким комплексом неполноценности.

Во взгляде Генри появилось что-то такое, что она занервничала. Это был именно тот насмешливый взгляд, от которого сердце начинало биться сильно и часто.

– По тебе этого не скажешь, – сказал он.

– Просто я из того разряда, который уходит, – ответила Хилари с мрачным блеском в глазах.

Генри промолчал. Он не собирался поддаваться на провокации. Он просто продолжал пристально смотреть на Хилари, и та, запаниковав, поспешно вернулась к миссис Мерсер.

– Понимаешь, Генри, если не верить показаниям миссис Мерсер, а я им не верю, получается, что она знает, кто настоящий убийца. Не забавы же ради она все это выдумала, потому что непохоже, чтобы это сильно ее забавляло, – она выглядела жутко, жутко несчастной. И не для того, чтобы Досадить Джефу, потому что она страшно переживает и за него, и за Марион. Значит, если она лгала – а я в этом уверена – то затем, чтобы кого-то выгородить. И мы должны выяснить, кого именно. Мы просто обязаны.

Глава 13

Глаза Генри перестали улыбаться и вмиг стали хмурыми, но смотрели они теперь не на Хилари, а гораздо дальше – на Мерсеров, дело Эвертона и задачу отыскания игольного ушка в нескольких стогах сена. Хилари легко было предлагать ему поиграть в поиски убийцы – проблема заключалась в том, что, по его глубокому убеждению, убийца уже был найден и в настоящий момент как раз расплачивался за то, что в порыве гнева застрелил дядю, лишившего его наследства. Генри считал, и считал так с самого начала, что Джеффри Грей еще легко отделался и только чудом избежал виселицы.

Полк Генри находился тогда в Египте, и после исключительно приятного отпуска, проведенного в Тироле, он должен был вернуться в Каир. Джеймса Эвертона застрелили за два дня до того, как этот отпуск кончался, и все это время Генри убил на то, чтобы привить Хилари правильные взгляды на их помолвку. В конце концов ему пришлось удовольствоваться тем, что Хилари согласилась считать себя помолвленной, не отступившись, впрочем, от своих убеждений, что это варварство и насилие над свободой личности. Кое-какие сведения о процессе до Египта, конечно, доходили, в том числе и благодаря пространным письмам Хилари, содержавшим исключительно пристрастный и личный взгляд на события, но материалов дела он никогда не читал. Он согласился с приговором, сочувствовал Марион Грей и считал дни, оставшиеся до того времени, когда он вернется домой и Хилари выйдет за него замуж. Теперь наконец он ее видел – тут все было в порядке, – только она не выказывала ни малейшего намерения выходить за него замуж, зато, похоже, твердо решила втянуть в совершенно гиблое и бессмысленное мероприятие по пересмотру дела Эвертона. Ситуация вызывала у него решительное и совершенно естественное отторжение. Он хмуро посмотрел на Хилари и не терпящим возражений тоном сказал:

– Лучше забудь об этом. Дело закрыто.

– Да нет же, Генри, нет! Как оно может быть закрыто. если настоящий убийца не найден и Джеффри сидит вместо него в тюрьме? И знаешь, чем больше я об этом думаю, тем больше убеждаюсь, что миссис Мерсер знает убийцу. Генри, интуиция никогда меня не обманывала.

Генри нахмурился еще больше.

– Не понимаю, какой смысл вообще это обсуждать. Ты сама сказала, что эта женщина сразу показалась тебе сумасшедшей. Я не говорю, что она буйнопомешанная, но что она истеричка и в голове у нее настоящая каша – это точно, и если она любила Греев, естественно, ей было не слишком приятно давать показания против Джеффри. И все, что ты мне тут рассказала, означает только, что она хотела встретиться с Марион, чтобы хоть как-то перед ней оправдаться.

– Нет, – возразила Хилари, – все было совсем не так. Здесь другое. Ее что-то гложет, точно тебе говорю. И потом, почему она сказала: «Если бы только мне удалось ее увидеть!»?

– Мало ли что больной человек скажет!

– А что у нее не было другого шанса, потому что он за этим проследил? И почему она благодарила бога за то, что Мерсер меня не узнал, потому что в противном случае он ни за что не оставил бы нас наедине?

Генри пожал плечами.

– Если у человека больная жена и он старается, чтобы она не цеплялась к чужим людям, мне это представляется только естественным. Честно говоря, я почти уверен, что она не в себе.

– Я бы ни за что не вышла за этого Мерсера! – заявила Хилари.

Генри расхохотался.

– Обещаю, этого не случится.

Хилари ответила ему томным взглядом, разучить который стоило ей поистине титанических усилий. Она позаимствовала его у известной киноактрисы и все ждала случая проверить, как он подействует на Генри. Оказалось, что никак, и, опасаясь заработать косоглазие, она заменила взгляд на более привычный – рассерженный и сверкающий.

Строить Генри глазки то же,

Что слепому корчить рожи. – назойливым комаром пропищал чертенок в ее голове. Ее глаза засверкали. Генри – чудовище. Самое настоящее чудовище. В фильме главные герои валились от такого взгляда, как кегли. Строить ему глазки значило даром тратить свое время, и, будь он единственным мужчиной в Лондоне, она и то не вышла бы за него замуж. Скорее уж она вышла бы за Мерсера. Хотя нет, за Мерсера – нет. Ее даже передернуло, и она поспешно сказала:

– Ты знаешь, что я хотела сказать. Он кого хочешь с Ума сведет.

– Значит, ты согласна, что миссис Мерсер он уже свел?

– Нет. И, чем больше он будет таскаться за мной, повторяя на каждом шагу, что бедняжка совсем плоха, тем меньше я буду этому верить.

Генри поднялся.

– О чем ты говоришь?

– О Мерсере. Ты знаешь, его зовут Альфред. Правда, ужас?

– Хилари, он что, преследовал тебя?

Она кивнула.

– И весьма настойчиво. Я же тебе говорила. Подозреваю, что он шел за мной от самого Солвей-Лодж. А потом всю дорогу до автобуса объяснял, что его жена здорово не в себе, и, когда он зашел на шестой круг, я спросила себя, почему он это делает.

Генри присел рядом с ней на ручку кресла. Удивительно, как он вообще там уместился.

– Может быть, потому, что это правда?

– Или потому, что нет?

Их плечи соприкоснулись, и Хилари повернулась. В ее глазах горели вызов и решимость сражаться до последнего. Генри, однако, уже отступил. Он с совершенно естественным видом – будто они до сих пор были помолвлены – положил на ее плечо руку и задумчиво проговорил:

– Странно.

– Что странно?

– Ну, что он тебя преследовал.

Хилари кивнула. Из руки Генри получился на редкость удобный подлокотник – надежный и мягкий.

– Он просто выяснил, что это я была в поезде. Наверняка миссис Мерсер проболталась. И, поскольку он не знал, что именно она мне сказала, постарался сделать так, чтобы я не поверила ни единому ее слову. И если бы ему удалось убедить меня, что она не в себе… Генри, ты понимаешь?

Подлокотник немного напрягся.

– Не знаю, не знаю. Ведь она и вправду может быть больна. Хотя забавно. Ты говоришь, это было сегодня?

– Только что. Прямо перед тем, как я отправилась сюда. А что?

– Самое забавное, что он говорил тебе это приблизительно в то же время, когда Берти Эвертон объяснял это мне.

Хилари развернулась так резко, что обязательно упала бы, не подхвати ее Генри.

– Эй, осторожнее!

– Берти Эвертон? – переспросила Хилари, не обращая внимания на то, что ее держат, и держат крепко.

– Ну да, я так и сказал. Вы с ним едва не столкнулись в дверях. Разве ты его не заметила?

– Сомневаюсь, что такое возможно. И он говорил тебе, что миссис Мерсер сумасшедшая?

– И не раз. В точности как Мерсер тебе.

– Генри, а ты случаем меня не разыгрываешь? Потому что если так…

– То что? – заинтересовался Генри.

Хилари наморщила носик.

– Еще не знаю, но начну, наверное, с того, что снова перестану с тобой разговаривать.

– И сможешь спокойно обдумать на досуге, что же тебе делать дальше. Ну ладно, на этот раз я ни при чем. Говорю тебе чистую правду.

– Берти Эвертон приходил к тебе, чтобы рассказать о сумасшествии миссис Мерсер?

– Ну, не так прямо. Он действовал тоньше. Он, оказывается, был знаком со старым Эвстатиусом – покупал у него комплект чиппендейловских стульев и вышивал для них чехлы. Едва ли не крестиком. Я еще жутко испугался, что придется с ним это обсуждать, и срочно перевел разговор на фарфор – последнее время я посвящаю ему чуть не все ночи, – и он что-то быстро заскучал, и все говорил «да, да» и «совершенно верно», а потом вдруг вспомнил тебя и спросил, правда ли, что мы с тобой друзья. Я ответил, что правда. В общем, солгал. – Генри сделал паузу, выжидая, пока Хилари либо расплачется, либо начнет протестовать, либо бросится в его объятия.

Хилари, однако, ничего этого не сделала, а, слегка покраснев, показала ему язык. Генри нахмурился и как ни в чем не бывало продолжил:

– Потом разговор коснулся Марион, и дальше все пошло как по маслу. И какое, мол, несчастье для всей семьи, и какой, мол, у Джеффри сложный характер, и как, мол, все его любят – взять хоть миссис Мерсер, экономку его дяди, которая до сих пор не может оправиться после того, как давала против него показания. Ну просто совершенно теперь не в себе, бедняжка. Потом вдруг резко вернулся к этому голубому кувшину, но через какое-то время снова вспомнил про миссис Мерсер, потому что «даже удивительно, как это дело Эвертона на нее подействовало. До того дошло, что ни о чем другом уже ни думать, ни говорить не может. Подумать только, какое несчастье для мужа!» Потом еще немного про Мерсера, потом снова про кувшин, а потом появилась ты, и он ушел. Вот, кажется, и все.

– Угу, – сказала Хилари, принимаясь тихонько раскачиваться взад и вперед.

Попытки раскачать заодно и Генри ни к чему не привели, потому что проще было бы разогнуть железный лом, чем его руку. Хорошо хоть, она была мягче. Хилари остановилась и сосредоточилась на Берти Эвертоне.

– Он бы замечательно подошел на роль убийцы, если бы не это его алиби. Ненавижу алиби! А ты, Генри?

– Ты о чем?

– О Берти Эвертоне, разумеется.

– А у него есть алиби?

– У него их куча, – сообщила Хилари. – Его просто распирает от алиби. И заметь, они ему очень и очень пригодились, потому что Джеймс, бедняга, незадолго до смерти изменил завещание в его пользу, и это при том что до того годами не желал о нем слышать. Так что с мотивом у Берти все в порядке. Но даже будь у него этих мотивов в тысячу раз больше, нельзя застрелить человека в Пугни, если сам находишься в Эдинбурге.

– А Берти находился именно там?

Хилари уныло кивнула.

– И чуть не весь отель «Каледониан» готов это подтвердить. Джеймса застрелили шестнадцатого июля около восьми часов вечера. Вечером пятнадцатого Берти с ним ужинал – на сутки раньше, чем надо бы для убийцы. Потом отправился на Кингз-Кросс, сел в поезд и утром шестнадцатого уже завтракая в отеле «Каледониан». После этого и вплоть до четверти пятого вечера он, кажется, только и делал, что мелькал на виду у прислуги. Сначала поднял шумиху из-за сломанного звонка в своем номере, и пришедшая горничная видела его за составлением писем, потом – вскоре после четырех – приставал к служащим в конторе, не было ли для него телефонных звонков. Потом вышел прогуляться или, лучше сказать, выпить, и около половины десятого снова был в номере и просил горничную принести ему бисквитов. И на следующее утро, когда она принесла ему в девять чай, он тоже был там! В общем, если ты сможешь придумать, каким образом ему удалось бы добраться до Джеймса, сразу скажи мне, потому что я чуть не всю прошлую ночь перечитывала материалы дела и просто не понимаю, как это мог сделать кто-нибудь, кроме Джефа. А сегодня я разыскала приходящую прислугу, которая работала тогда в Солвей-Лодж, и узнала от нее такое, после чего дела Джефа выглядят и вовсе скверно. И тем не менее я не верю, что он это сделал. Понимаешь, Генри, не верю!

– И что ты от нее узнала? – быстро спросил Генри.

– Я не могу тебе рассказать. Правда не могу. Я и сама-то не должна была это узнать. Я просто ее заставила.

– Хилари, – настойчиво сказал Генри. – Заканчивай с этим. Ты только зря мутишь воду. Сомневаюсь, что Марион скажет тебе за это спасибо. Ты хоть понимаешь, что делаешь?

Хилари высвободилась из его рук и встала.

– Я хочу выяснить, что знает миссис Мерсер.

– Брось это! – повторил Генри, тоже вставая. – Пусть все уляжется. Ты не поможешь ни Джефу, ни Марион. Оставь их в покое.

– Я не могу, – сказала Хилари.