Текст книги "Сестры"
Автор книги: Пат Бут
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 28 страниц)
Билли боролся с нахлынувшими чувствами, и тени прыгали у него за спиной. Солнце отчаянно пыталось противостоять всепожирающей победительнице-ночи. Позади него разъяренное огненное светило, красно-оранжевое в синеве вечерних небес, застыло на верхушке горы, посылая последние лучи привета, отражающиеся в хромированной стали мотоцикла, и вырисовывая прекрасный профиль юноши на фоне чернеющей пустыни. Потом солнце внезапно опустилось, исчезло за Джасинто, и мир погрузился в непроглядную темень, в которой вспыхивали лишь далекие отважные звезды.
Вдохновленный темнотой, Билли наконец решился.
– Я хочу тебя, Джейн, – просто сказал он.
Джейн почувствовала, как воздух вырывается из ее раскрытых губ, легкие сжались, а сердце отчаянно забилось. Даже если она ступит на эту необитаемую землю любовной схватки, все равно ее мысли вступят в противоречие с чувствами. Это же любовник ее сестры. Джули, которая и без того много страдала, снова будет предана. И кем? Своей плотью и кровью. Еще раз.
Но жаркий огонь юности разгорался в теле, он отметал сомнения, игнорировал предупреждения. Это был ее личный счет, и нечего впутывать сюда Джули. Какие тут могли быть обязательства? И какое, в конце концов, Джули имела право на Билли, какие у нее были преимущества? Использовать его бедность, его стремления и молодость было бесстыдно, непристойно, преступно. Она просто злоупотребляла тем, кто достоин лучшей участи, тем, кто уже почти готов получить то, что он заслуживает.
Поэтому она приникла к нему, опустив руки на его горячую твердую плоть. Приблизив к нему свое лицо так, что можно было ощутить его дыхание, она прошептала:
– Возьми меня, если хочешь…
Облегчение и желание отражались на лице Билли. Он развернулся к ней лицом, перехватывая сильными ногами грушевидный бензобак мотоцикла, и оказался прямо перед Джейн на восхитительно тесном, сблизившем их сиденье.
Несколько сладких мгновений они смотрели друг другу в глаза, подобные двум голодным детям, охваченным благоговейным трепетом и не знающим, с чего начать.
Руки Билли преодолели те несколько дюймов, что разделяли их; он взял в руки ее груди, страстно глядя ей в глаза. Через ткань майки ее холмики потянулись навстречу ищущим пальцам – живые, напряженные, тугие, как кожа на барабане, трепещущие от страсти. Его руки скользнули ниже, но Джейн предупредила его движение. Мексиканский кожаный ремень, стягивающий ее джинсы в талии, был расстегнут, майка свободно облегала тело. Он приподнял хлопчатобумажную ткань, медленно, благоговейно, все еще глядя ей в глаза и вздрагивая от мысли, что эта красота скоро будет принадлежать ему. Потом, все еще трепеща, он позволил себе скользнуть глазами ниже. С осознанием своей красоты она доверчиво оперлась на него подбородком, подставляя для ласки свою грудь – две совершенные статуэтки, гладкие, гордые, уверенные в своей непревзойденности. Билли жадно воззрился на медово-коричневую кожу и острые бледно-розовые нежные соски, венчающие идеально вылепленные округлые белые конусы. Они стояли перед ним сами по себе и смеялись над его страстью, насмехались над серьезностью, с какой он относился к ним, полные сознания, что они – тот идеальный образец, по которому можно оценивать все прочие формы. Дрожа от искушения, Билли Бингэм обдал эту сияющую грудь своим горячим дыханием, решившись нарушить воображаемую ранее картину чувственным прикосновением.
Его изумленные пальцы медленно обвели контуры ее груди. Кремовая бархатистая кожа была упругой и эластичной – горячей и влажной от тончайшей паутинки пота, выступившего на ее теле на заре возбуждения. Он положил руки ей на грудь, и отвердевшие соски поднялись навстречу прикосновению его влажных ладоней. Потом он наклонился к ней; его язык застенчиво пробивался сквозь пересохшие губы.
Джейн тихо, как ветерок, застонала, почувствовав прикосновение его языка к соску, все ее тело содрогнулось, предвосхищая сладостную нежность. Тяжесть ее налившихся грудей была почти непереносимой, кровь запульсировала по всему телу, наполняя энергией все, чего касался возлюбленный. Ее грудь была в плену губ Билли; Джейн выгнула спину и откинулась на горячую влажную кожу сиденья, освобождаясь от грубой ткани голубых джинсов. Они спускались все ниже, сползали с ягодиц, раскрывая идеально вылепленные бедра, стягивая за собой уже промокшие трусики. Измученная борьбой с одеждой, взволнованная все убыстряющимся ритмом страсти, она вытянулась, отрываясь от удерживавшего ее рта. Руки ее были закинуты за голову, спина упиралась в верхний край пассажирского сиденья «Судзуки», а длинные ноги раздвигались все шире. По ее лицу блуждала слабая улыбка наслаждения, ее умиляло выражение робости в глазах Билли. Она знала, чего хочет, знала, что неотразима. Ее обнаженная грудь вонзалась в черный бархат неба. А внизу, при свете звезд, набухали розовые, как цветы персика губки – ее мерцающая, с ароматом мускуса, шелковистая сердцевина, обрамленная грубой сырой тканью линялых джинсов, все еще закрывающих ноги.
Каким-то астральным чутьем Билли услышал молчаливый приказ. И бросился исполнять его, повиноваться ей, обвившей его голову руками.
Песнь торжествующей любви зазвучала в Джейн; Билли прижался к ней, а ее ноги устремились вслед за руками и обвили его. Она прильнула к нему всем телом, все глубже погружая его в свою прелесть. Она сжимала бедрами его щеки, притягивая его голову обеими руками к своей влажной плоти, побуждая его язык и губы проникать все глубже. Ее ноги сновали по спине Билли, то скользя по его бокам, то опускаясь к ягодицам. Язык Билли, как бабочка, трепетал внутри ее, она теряла голову от наслаждения, все сильнее, настойчивее становился бег нетерпеливых ног у него на спине. Все крепче становились удары, она почти била его, чтобы заставить вдохнуть свой аромат, овладеть ею.
Скользя по острию сладостной отрешенности, Джейн растягивала миг наслаждения. Ее мышцы то напрягались, то расслаблялись, она руководила ртом, услаждавшим ее, заставляя его останавливаться, когда он жаждал продолжения, и запускать вновь, когда ему хотелось отдыха. И внезапно оказалась на вершине сладострастия, откуда не было возврата. Как во время прыжка с трамплина, она низко пригнулась, напрягая каждый мускул перед решительным полетом в необозримом пространстве. Все ниже она продвигалась к решительной точке; тело ее содрогалось, билось в ознобе. Пейзаж перевернулся, и она стремглав ринулась к цели. У нее в горле зародился крик. Он нарастал, клокоча и вырываясь наружу, чтобы обрушиться на безмолвные холмы, отразиться от невидимых гор – и возвратиться к ней снова, принесенный жалобным звонким эхом, стоявшим на страже в этот драгоценный миг счастья.
– Да, да-а-а-а-а-а-а! – пронзительно закричала она, когда разум и мысли улетели прочь, а губы соединились с губами мужчины, который любил ее.
– Похоже, Тернера уже рвет от Эм-джи-эм. Он перебрал больше, чем способен переварить.
Джули Беннет сладострастно принялась за устрицу, будто это было нечто такое, что можно было взять с собой в постель. Ее большие красные губы обвились, как змеи, вокруг нее, затем она быстро лизнула ее, а затем обошлась с ней, как итальянская уличная девка с вырванным ею из рук соперницы парнем. Когда устрица проскользнула в ее желудок, Джули взяла бокал ледяного «Кортон Шарлемань» 82-го года и подозрительно уставилась на Даниэля Гэлвина Третьего.
Под прилизанными набриолиненными волосами пышущее загаром лицо Гэлвина расплылось в довольной улыбке.
– Да уж, эти ребята полагают, будто им все по плечу. Но сейчас Тернер позорно бежит, и посмотри-ка, в какую беду попал Боески. Нет, лично я заставил бы конгресс поставить их на колени.
Даниэль Гэлвин говорил так, будто конгресс был специально создан для его личных нужд. И если им никак не удавалось поставить вне закона налетчиков, так это только потому, что он – по известным ему причинам – не отдал надлежащих указаний.
Джули улыбнулась его напыщенности, хотя знала, что тут есть доля истины. Как председатель, исполнительный директор и крупнейший владелец акций самой известной телекомпании Эй-би-эс, Даниэль Гэлвин стоял по правую руку от Господа Бога. Ее острота в адрес Тернера – энергичного, задиристого председателя Си-эн-эн, должна была понравиться Даниэлю, потому что совсем недавно тот пытался, но не сумел прибрать к рукам Си-би-эс, главного конкурента Эй-би-эс. Как в игре с музыкальными стульями в телебизнесе – «Коламбия» проглочена «Кока-Колой», спесивый павлин Эн-би-си сцапан Эр-си-эй, а Эй-би-си втянута в перестрелку с «Кэпитл ситиз». При этом огромное число людей нервно оглядывается через плечо, стараясь в этой схватке оказаться в нужном месте, когда музыка закончится.
– Под тебя кто-то роет? – Джули внимательно взглянула на него краешком глаза, принимаясь терзать следующую устрицу.
– Господи Боже, нет! – гневно выкрикнул Даниэль Гэлвин. Джули Беннет явно не знает кое-каких вещей относительно бизнеса. Ему не очень-то нравилось принимать предложение пообедать от тех, кого он едва знал, но Джерри Форд настоял, чтобы он шел на обед обязательно, и сейчас Даниэля интересовало, почему он был так обеспокоен. Эти англичане себе верны. Они думают, что солнце светит из их задницы, и если ты не из королевской семьи, с тобой и считаться нечего. Джули должна знать, что ему принадлежит Эй-би-эс – ну по крайней мере добрые двадцать пять процентов. И любая дешевая проститутка, которая собирается вмешиваться в его деятельность, будет стерта в порошок. Даже если дела не блестящи в данный момент, организации, которые имеют его акции, не откажут ему в поддержке. Он же один из них – «Фай Бета Каппа», «Гарвардское право», Богемский клуб, – и он всегда может рассчитывать на их помощь, если кто и посягнет на его дело. И все же иногда по ночам, часа в три, когда уже не действовал мартини, наступал какой-то странный нервный сдвиг – им и объяснялась его реакция на замечание Джули Беннет, и то дурное настроение, с которым ему все сложнее становилось справляться.
Джерри Форд вмешался в не сулящую ничего доброго беседу. У него была репутация человека, умеющего проливать бальзам на чужие раны.
– Даниэль рассказывал мне, что их отдел развлекательных программ состряпал сериал под названием «Ночи в Беверли-Хиллз», который вытеснит Косби с верхних позиций рейтинга. Это переплюнет «Династию», правда, Дэн?
– Да. – Даниэль Гэлвин порозовел при мысли о новом телесериале. – Вся компания взмоет ввысь, как воздушный змей. Мы берем крутой старт. – В техническом отношении это было не в его компетенции, и вся честь создания нового сериала не могла принадлежать ему, но никто на Эй-би-эс и чихнуть не смел, не спросив его разрешения или не доложившись ему впоследствии.
– Для постановки мы пригласили Пита Ривкина. Его передача «Все вместе» – лучшее, что мне когда-либо доводилось видеть, а его последние короткометражки просто добили Нильсенса.
Карлос наклонился над ним, чтобы подлить ему вина, и Даниэль тут же жадно припал к бокалу. Он чувствовал себя уже лучше. Куда лучше. Это было действительно хорошее бургундское. На его взгляд, лишь «Ле Монтраше» выдерживало сравнение с «Кортон Шарлемань» того же года. Правда, оно было чересчур холодным. Обычная ошибка в пустыне. Здесь все слишком долго хранили в замороженном виде. Он оглядел сидящих за длинным столом, а выдержанное вино тем временем пьянило его. Большинство гостей были ему знакомы. Разумеется, Джерри и Бетти. Эллиот Рузвельт и Нейл Саймон, по всей видимости, писатели, как и хозяйка. Старинные друзья Джон и Бонни Свеаринген из «Стэндард ойл». Аллен Паулсон, глава «Гольфстрим аэроспейс», продавший Эй-би-эс парочку реактивных лайнеров. Немного наискосок от него сидела совершенно обворожительная девушка. Очень юная, чертовски привлекательная и, к несчастью, поглощенная беседой с каким-то пареньком, который и вполовину не был так хорош.
Джули Беннет проследила за его взглядом… и за его мыслями. Она вновь возвратилась к вчерашнему вечеру. В маленькой столовой был сервирован ужин на троих, но она ужинала в одиночестве, то и дело поглядывая на свои наручные часы от Картье, инкрустированные бриллиантами и изумрудами. Но минуты равнодушно отсчитывали время, а ярость все нарастала внутри ее. Она посмотрела направо и налево, на пустые безмолвные стулья. Место Джейн. Место Билли.
Джули Беннет была всемирно известной и преуспевающей романисткой. Она знала все о сюжетах и мотивации поступков персонажей, о том, что бывает в жизни, а чего нет. Ошеломленная увиденным вчера у бассейна, она оставалась твердой в своих умозаключениях. Они стали любовниками или скоро ими станут, если один из них все еще чувствует себя виноватым. Сама Джули слишком давно забыла о чувстве вины.
Ее терзал ураган ненависти, но внешне она оставалась спокойной. Она давно выработала в себе эту манеру. С того самого дня, как они зарывали ее отца в сырую кладбищенскую землю (вранье ее матери насчет «причины смерти» все еще стыло грязью, липло на ее губах), она жила бездушной жизнью машины, производящей деньги: ее пальцы касались клавиш пишущей машинки, но слова шли не из сердца, а из лишенного любви и сочувствия ума. Она не задумывалась, она просто делала свою работу, и эта работа не имела никакого отношения к искусству. Боль не ушла, но острота ее притупилась. В укромном уголке ее памяти гнездились воспоминания и жили чувства, от которых она отгородилась неким защитным рвом, и они застыли немыми памятниками ее прошлого. Пока Джейн, изменив все, не разбудила таящихся в глубине бесов.
Музыка, звуки которой лились по всему дому прошлой ночью, изменила ее настроение. Меланхолия Мендельсона, его Концерта для скрипки ми минор. Заунывная, тягучая красота плачущей скрипки была прекрасным фоном того, что она задумала совершить. Окруженная музыкой, она разрабатывала свой план, как сюжет одного из своих романов. Но он будет написан не в желтых блокнотах, которые она любила использовать для черновиков на первых порах работы над романом, а на извилистых тропах ее мозга, и теперь сюжет разрастался тем скорее, чем дольше отсутствовали два главных героя, которые сами претворяли роман в жизнь.
Билли и Джейн не замечали вспыхивавших между ними электрических разрядов. Зато их видели все, сидящие вдоль длинного обеденного стола, все, только не они; и кое-кто из наиболее отважных гостей в самом конце стола захихикал в ответ на чей-то театральный шепот: «Похоже, любовничек не слишком хорошо приучен к дому».
– Если ты дернешь в Лос-Анджелес, я поеду с тобой, – настойчиво прошептал Билли.
– Нет! – Джейн резко покачала головой, подтверждая свое решение. – Билли, ты не можешь. Я думаю, что… нет, я не могу. Она же моя сестра. И, как бы там ни было, что будет с твоим творчеством? Все твои работы и возможность рисовать – здесь, в Лос-Анджелесе у тебя ничего нет. А здесь есть все.
– Здесь у меня не будет тебя. – Большие карие глаза Билли затуманились от возникшего перед его глазами видения, словно облитого лунным светом. Ему казалось, что он даже может попробовать его на вкус.
– Билли, это была ошибка. Нам не стоило… Это было безумие. И ты это знаешь.
– Нет, Джейн. Не говори так. Я ведь люблю тебя. На самом деле люблю. И ты знаешь об этом. Все было так прекрасно. Так дьявольски прекрасно… – Он шептал эти слова одной ей, но гости вокруг насторожились и стали прислушиваться.
– Это было сумасшествием, Билли. – Голос Джейн звучал твердо. – И я люблю тебя. Правда, люблю. Но зачем еще больше это осложнять? Пожалуйста. Не надо ничего портить.
– Да я, черт побери, ничего и не порчу. Боже, Джейн, я же люблю тебя! – в отчаянии почти выкрикнул Билли.
– Билли, Джейн, можно нам узнать, о чем вы шепчетесь? Это, кажется, интересно. Мы просто чувствуем себя выбитыми из колеи.
Джейн вскинулась, как от разрыва гранаты, при этих словах Джули.
– Я говорила Билли, что скоро собираюсь отправиться в Лос-Анджелес, вот и все, – выпалила она. В подобных ситуациях, когда приходилось отвечать, почти не задумываясь, она знала, что лучше как можно ближе держаться правды.
– Ах, дорогая моя, как это печально. Бедняжка Билли, он теряет тебя, это ужасно. Так ведь, милый? Всем нам придется расстаться с тобой, но особенно будет скучать Билли. Он любит поговорить с кем-нибудь из сверстников. Он так горюет, вечно общаясь со взрослыми.
– Общаясь с тобой. – Сверкнув глазами, Билли уставился в стол, а гости навострили уши, предвкушая разворачивающуюся за обедом драму.
– Билли сам из Лос-Анджелеса, – продолжала Джули. – Но ты, Джейн, уже, должно быть, знаешь об этом. Я уверена, что он выложил тебе все про себя. Я, знаешь ли, всегда говорю, что Лос-Анджелес напоминает быстрорастворимые блюда – сплошь орешки, кукурузные хлопья и фрукты. Поразмышляй над этим, потому что Билли тоже немного похож на такое блюдо. Отличная пища. Держит меня в форме. – Она недобро рассмеялась.
Некоторые за столом подхватили эту тему. Критика Лос-Анджелеса была привычна в пустыне, где деньги сколачивались на год-два раньше, где люди казались на несколько лет старше, чем в городе, и где «индустрией» был исключительно кинобизнес.
– Вот и славно, Джули. В этом случае Билли заслуживает медали. Непохоже, чтобы тебя хоть что-нибудь могло удержать в форме, – не задумываясь, парировала Джейн. Джули смерила ее ледяным взглядом.
– Как мило с твоей стороны, что ты это заметила. Ты так любезна. А скажи мне, дорогая, Билли уже показал тебе свои картины? Обычно приходится осмотреть все, что может продемонстрировать Билли, прежде чем он позволит взглянуть на свои шедевры. Но тебе нужно настоять, они того стоят. Презабавные вещицы, смешнее, чем Вупи Голдберг в свои лучшие дни. Ничего не имеют общего с действительностью, могу обещать. Живот надорвешь со смеху. Предварительно посети одно место, послушайся моего совета.
Появление главного блюда притупило остроту момента. Это было истинное произведение искусства – нежные розовые кусочки английского ягненка в соусе из портвейна, уложенные как лепестки цветка вокруг зеленой клумбы – суфле из спаржи. К великой радости Даниэля Гэлвина принесли еще белого бургундского, на этот раз необычайно долгой выдержки «Лафит Ротшильд» 61-го года. Это произвело на него впечатление – такие бутылки шли в Нью-Йорке по четыреста долларов.
Билли Бингэм вскочил, глаза его метали молнии. Он швырнул на стол салфетку и выбежал из столовой.
– О Господи. Наверное, я как-то не так выразилась. Ах эта молодежь! Она такая чувствительная, правда? Джейн, ты не думаешь, что тебе следует догнать его и извиниться за меня? Нам не нужны слезы и истерики, иначе мне придется перевернуть игрушечный буфет, чтобы все стало на свои места.
Джули мурлыкала, как чеширский кот. Сытые хитрые глазки – наелась и рыбки и сливок, и мышка попалась: сейчас она выглядела так, будто все они – ее добыча.
– Почему ты так несчастна, Джули? – Голос Джейн, тихий и проникновенный, шел прямо к сердцу.
Весь стол наблюдал и ждал, пока вино разольют по хрустальным бокалам, фарфоровые лиможские тарелки приземлятся там, где им положено, а минеральная вода зажурчит в высоких стаканах.
Улыбка сбежала с лица Джули. Вместо ответа был задан вопрос. Причину опередило следствие.
Бетти Форд, с унылым видом потягивавшая из бокала перье, вставила:
– О, а я и не думала, что Джули хоть капельку несчастна.
И это не было простой вежливостью по отношению к уважаемой хозяйке, попавшей под огонь. У Джули Беннет в пустыне была репутация человека с прекрасным чувством юмора, хотя и черного. К тому же обитатели пустыни всегда теснее сдвигали ряды против человека со стороны, а здесь еще этот человек был так похож на актрису, и, что хуже, на молодую актрису. Толпа киношников наводнила Палм-Спрингс в те давние дни, когда Чарли Фаррел основал «Рэкет клуб», и все, от Гейбла до одинокого скитальца (исключая Тонто, разумеется), ринулись туда, расползаясь, подобно раковой опухоли. Но времена переменились. Киношники все еще пребывали в Палм-Спрингс, но уже не могли втереться в ряды преуспевающих граждан. Пустыня хотела и получала иных людей – прилизанных седовласых бизнесменов из развивающихся калифорнийских отраслей строительства, аэросвязи, компьютерной техники и «финансового обслуживания». Это они покупали построенные по проектам Стива Чейза дома, плескались в огромных плавательных бассейнах и заключали сделки на площадках для гольфа.
Но Джейн не видела и не слышала, как смыкаются эти ряды. И Джули тоже. Это была личная борьба, не имеющая ни малейшего отношения к давнишнему спору Беверли-Хиллз с Палм-Спрингс.
Зрачки Джули сузились и превратились в острия булавок, а рот казался тонкой линией, проведенной твердым карандашом. Для окружающих становилось очевидным, что она воплощает в себе возмездие Божие, бурю, шквал, смерч. И если она и была счастливой до того, как заговорила Джейн, то теперь стала явно несчастной.
Но не в первый и не в последний раз прогнозы любителей предсказывать погоду не сбылись. Шторм не разразился. Но он взорвался внутри ее, припал к благодатной почве и увеличил запасы сырой нефти, питавшие саму Джули, превращаясь в высокооктановый бензин ее ненависти. Джули вновь обрела равновесие. До поры до времени она должна держать в секрете свои козырные карты.
Она мечтательно взглянула вдоль длинного стола. Это был один из ее восхитительнейших обедов. Шесть вентиляторов, установленных на потолке, освежали воздух, крытая черепицей терраса ослабляла наружную жару, в томной тени цвела в горшках кроваво-красная герань, а райские птички расцветали в солнечных лучах. И словно на заднике картины, за рябью блещущей воды бассейна вставала всегда новая, вечно та же уходящая в небо гора.
Джули сияющими глазами обвела гостей, и ее лучистый взор остановился на Джейн.
– Дорогая, когда поедешь в Лос-Анджелес, – произнесла она с невинным простодушием гадюки, – обязательно навести мою хорошую приятельницу Люси Мастерсон. Не сомневаюсь, что она будет счастлива помочь тебе с работой. Люси – одна из самых известных фотографов в городе, и я уверена, что она будет в восторге, если ты будешь ей позировать. Ты так хороша. Скажите же, ведь правда, как хороша? Люси просто смертельно полюбит тебя.
Никто не мог понять, почему ее голос стал таким пронзительным при последних словах.
