Текст книги "Человеческое тело"

Автор книги: Паоло Джордано

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Вдруг Чедерну осеняет:

– Эй, Митрано!

– Чего тебе?

– Слушай, там вроде кто-то лежит. Похоже на человека. Сходи посмотри!

Все оборачиваются в их сторону, внезапно напрягшись. Чтобы успокоить товарищей, Чедерна бросает на них хитрый взгляд.

Однако Митрано так легко не сдается.

– Я тебе не верю, – говорит он. Он-то знает, что доверять Чедерне нельзя. Это он виноват в том, что Митрано стал посмешищем для всей базы, особенно после того, как Чедерна вышел к вертолету с прибывшими с визитом офицерами, размахивая плакатом «Заберите Митрано!». Чедерна вечно над ним издевается, в столовой таскает у него с тарелки еду, пережевывает, а потом выплевывает ему на поднос, дразнит его монголоидом и дохляком. Только вчера Чедерна взял его пену для бритья, выдавил целый баллончик себе на грудь, на которой нет ни единого волоска, и с гордым видом принялся разгуливать по базе.

– Да нет, там точно лежит что-то темное. Может, ему нужна помощь? Давай сходи, посмотри!

– Кончай, Чедерна! – вмешивается Симончелли. – Не смешно.

– Ага, очередная твоя шуточка, – говорит Митрано.

– Ну и не надо, раз ты от страха в штаны наложил. Сам схожу, – говорит Чедерна, поднимаясь на ноги.

– Так ты серьезно?

– А то.

Митрано мгновение колеблется, потом освобождается от ног сидящего напротив Руфинатти и на карачках выползает из бункера. Чедерна указывает ему направление.

– Я ничего не вижу.

– А ты посмотри получше.

Как все и ожидали (все, кроме Митрано), Чедерна отталкивает его локтем и занимает место в убежище.

– Попался!

– Эй, ну-ка убирайся! Это мое место.

– Да ну? Что-то я не вижу таблички с твоим именем.

– Так нечестно.

–  Так нечестно, так нечестно, так нечестно… ты что, баба, что ли?

Чедерна садится на корточки, прижимаясь спиной к цементной стенке. Однако всем остальным это не нравится. Все косо глядят на него.

– Ну и сволочь! – говорит Кампорези. Дзампьери резко убирает руку из-под ноги Чедерны.

Тот не понимает, что на них нашло, обычно им весело, когда он подтрунивает над Митрано, а тут все встали на его сторону. Развоображались вконец – вот в чем дело, Чедерна им так и говорит:

– Чего вы развоображались? – но легче от этого не становится, и стыд, который все больше переполняет его, не проходит – противное, непривычное чувство. Даже Йетри старается не смотреть в его сторону, словно ему за него неловко. – Чего вы развоображались? – тихо повторяет Чедерна.

Митрано тянет его за рукав.

– Я тут стоял, – говорит он плачущим голосом.

Чедерна хватает его за руку, выворачивает ее и держит, пока Митрано не начинает просить пощады.

– Лейтенант, вы в буррако играете?

– Нет, синьор.

– А в брисколу?

– Тоже нет.

– Ну хоть в тресетте?

– Командир, вам правда хочется сыграть в карты… сейчас?

– А вы можете предложить что-то получше? Только не в шашки. Игра для придурков. – Он разбивает колоду пополам и смотрит, какая открылась карта: червовый валет. – Ну и скукотища, лейтенант! Поверьте мне: кончится тем, что мы проиграем эту войну. Эти ублюдки добьются того, что мы подохнем со скуки.

Единственные, кто шевелится в бункере, – маленькие волосатые пауки на дрожащих ножках, тоже спрятавшиеся здесь от песчаной бури и бомб. Они ползают вниз головой там, где нет людей, то есть на потолке, который буквально кишит ими. Солдаты провожают паучков глазами – больше смотреть особенно не на что. Маттиоли протягивает руку, зажимает одного паучка большим и указательным пальцами, глядит, как тот дергается, а потом раздавливает.

Сержант Рене первым нарушает тишину – если это можно назвать тишиной, поскольку минометы продолжают обстрел. Он говорит то, что в подобной ситуации все предпочли бы не слышать:

– А где Торсу?

Рене пересчитал своих и заметил, что не хватает сардинца. Он сразу понял, кто отсутствует, за годы проводить перекличку стало для него столь же естественно, как дышать. Чтобы понять, какого пальца не хватает у него на руке, Рене понадобилось бы столько же времени.

Помрачневшие солдаты молчат. Потом Аллане говорит:

– Он остался в палатке. – И добавляет, словно пытаясь оправдаться за всех: – Ему плохо. С койки не встать.

В последние дни температура у Торсу то опускалась, то поднималась, нередко доходя до сорока. В самые тяжелые минуты он бормочет что-то несвязное, отчего остальные лопаются со смеху. Твердую пищу Торсу принимать не может, лицо осунулось, скулы заострились, и хотя он почти ничего не ест, расстройство желудка не проходит. Ночью Рене слышит, как Торсу стучит зубами от холода, пару раз даже пришлось заткнуть уши восковыми затычками.

– Надо за ним сходить, – говорит Дзампьери, но в ее взволнованном голосе слышна истеричная нотка.

Несколько ребят с нерешительным видом встают на колени, ожидая приказа командира. Поскольку приказа не слышно, они усаживаются обратно на землю. Рене вопросительно смотрит на Чедерну: это самый надежный из его людей, единственный, с кем он должен считаться.

– Нельзя его сюда тащить, – говорит Чедерна. – Сидеть он не может, а положить его негде.

– Ну ты и козел! – взрывается Дзампьери.

– Сама ты козлиха!

– Боишься, что Торсу займет твое место?

– Нет. Боюсь, что кого-нибудь убьют.

– И давно ты у нас стал таким заботливым? Я думала, тебе важно только, чтобы тебя не убили.

– Дзампа, ты не понимаешь, что говоришь.

– Разве? Почему же тогда Митрано теперь стоит снаружи, а ты прилип к моей заднице?

– К твоей заднице только вошь прилипнет.

– Прекратите! – вмешивается Рене. Ему нужно подумать в тишине. Помимо того, что принести Торсу на руках будет непросто, остается проблема места. Можно перетащить его на командный пункт, но тогда надо пересечь плац – самое незащищенное место на базе. Ради одного солдата ему придется подвергнуть серьезной опасности четырех или пятерых людей. Это оправдано?

Чедерна пристально глядит ему в глаза, словно читая его мысли. Качает головой.

Очередная серия взрывов, за которой следует ответный удар пулеметов, выпускающих впустую одну обойму за другой. Сержант видит фиолетовую вспышку, но возможно, ему просто показалось. На потолке встречаются два паука: некоторое время изучают друг друга, трогают лапками, потом расходятся в разные стороны. «Соберись!» – говорит себе Рене. Один из его людей остался в палатке. Рене делает над собой усилие, чтобы не думать о бледном, покрытом испариной лице Торсу, забыть звук его голоса и то, как они в последний раз вдвоем ходили в горы и наткнулись на оленя. Нужно научиться не думать о человеке, о товарище как о личности, стереть из памяти его черты, тембр голоса, запах – лишь тогда ты сможешь рассматривать его просто как боеспособную единицу. Наверное, чтобы решить его собственную проблему, надо действовать так же. Но сейчас об этом думать некогда. Сейчас гремят взрывы. Антонио, не отвлекайся! Не слушай взволнованное дыхание Дзампьери! Сдерживай страх! Факты, только факты. Один твой солдат в опасности, зато он находится достаточно близко к внешним укреплениям. Так что он достаточно защищен. С другой стороны, пятеро движущихся людей могут попасть на три минуты или даже больше под огонь противника. Быть командиром – значит, взвешивать все возможности, а Рене – хороший командир, он отлично справляется с этой ролью. Объявляя свое решение, он уверен в нем на сто процентов.

– Остаемся здесь, – говорит он, – и ждем.

– Который час?

– Только что пробило полночь.

– Надо бы сходить оглядеться.

– Вот ты и иди.

– Ага, уже иду.

Однако с места никто не двигается.

Чедерна давно забыл про Митрано, но в душе остался горький осадок. Он никак не возьмет в толк, зачем сидеть в убежище, пока враг обстреливает лагерь. Пора выйти наружу и перестрелять их всех, выкурить из укрытия, засыпать их вонючие норы бомбами – только такого конца заслуживают те, кто воюет, как последние трусы. Как жаль, что он еще не в спецвойсках: просыпаться ночью, прыгать с парашютом с высоты три тысячи метров в опасную зону, осуществлять зачистку деревни, выкуривать террористов из их укрытий, надевать им на голову капюшон, связывать по руками и ногам. А если по ошибке кого-нибудь пристрелишь – тем лучше.

В убежище жарко, ноги затекли. Чедерна снова начинает думать об отпуске и об Аньезе: надо похитить ее сразу после защиты диплома и уехать вместе на море, в Сан-Вито. Если повезет, в октябре еще можно купаться, но даже если будет плохая погода, они все равно весело проведут время – будут трахаться на продавленной тетиной кровати, не задергивая штор, чтобы соседи могли подсматривать. В Сан-Вито сохранился запах его детства, запах каникул, и когда они занимаются там сексом, все приобретает иной вкус. Во дворе до сих пор стоит ржавый вольер, в котором тетка держала пару тропических попугаев. В клетке им было слишком тесно, и попугаи постоянно лупили друг друга крыльями и клевались. Чедерна дал им прозвища, какие – забыл, а для всех остальных членов семьи это были просто попугаи тети Мариэллы.Все были разочарованы, потому что попугаи не выучили ни слова, только издавали резкие крики, наполняли клетку пометом да беспрерывно ссорились, но все равно он их любил и горько плакал, когда они умерли: сперва – один, а через несколько дней – Другой. Чедерна закрывает глаза и начинает вспоминать.

В четыре часа утра снова раздается вой сирены. Три коротких сигнала, между ними пауза – значит, тревога окончена. Многие ребята в убежище спят, позабыв о голоде и не чувствуя, как затекло все тело. Все с трудом соображают, поэтому возвращение в палатки проходит медленно и нервно.

Только для лейтенанта Эджитто на этом все отнюдь не заканчивается. Его разбудили, как только ему удалось забыться сном (это ему так кажется – на самом деле он проспал больше часа).

– Док, вы нам нужны.

– Да, – отвечает Эджитто, но подняться не может и через секунду вновь засыпает.

Его трясут:

– Док!

– Да?

– Пойдемте со мной!

Кто-то стаскивает его с раскладушки. Эджитто не успевает рассмотреть лицо и звание. Он с силой растирает руками лицо, сдирая сухую кожу. Хватает со стула штаны.

– Что такое?

– Док, один из наших отказывается выходить из укрытия.

– Он ранен?

– Нет.

– А что с ним?

Посетитель колеблется.

– Ничего. Просто не хочет выходить.

Эджитто натягивает носок. В нем полно песка, пока надеваешь – царапает кожу.

– Почему вы пришли ко мне?

– А к кому еще нам идти?

– Из какой ты роты?

– Из «Чарли», синьор.

– Пошли!

Буря еще не окончилась, но стала тише, чуть сильнее обычного ветра, несущего пыль. Они идут, наклонившись вперед и прикрывая глаза руками.

Парень сидит на корточках посреди убежища. Рядом с ним – два товарища, явно пытающиеся в чем-то его убедить: увидев, что в укрытие входит Эджитто, они приветствуют его и быстро удаляются через другой выход.

Парень похож на обмякший тряпичный манекен, из которого вынули набивку, а потом снова зашили. Плечи повисли, голова склонилась на грудь. Эджитто усаживается напротив. Солдаты унесли с собой фонарики, поэтому Эджитто приходится зажечь свой. Он прислоняет фонарик к цементной стенке.

– Что с тобой?

Солдат не произносит ни звука.

– Я задал тебе вопрос. Отвечай старшему по званию! Что с тобой?

– Ничего, синьор.

– Ты не хочешь выходить?

Солдат отрицательно качает головой. Эджитто читает имя у него на груди:

– Тебя зовут Митрано?

– Да, синьор.

– Полное имя?

– Митрано Винченцо, синьор.

Парень дышит ртом. Наверное, он сильно вспотел – щеки пунцовые. Эджитто представляет битком набитое убежище. В воздухе до сих пор висит резкий запах пота, смешанный с другим, не столь отчетливо узнаваемым запахом, который издают прижатые друг к другу тела многих людей. Поражение блуждающего нерва, думает он. Приступ паники, гипоксия. Он спрашивает у солдата, бывало ли с ним что-нибудь подобное, не употребляя слов «паника» и «кризис», а говоря о «клаустрофобии» – это звучит научно и не обидно. Солдат отвечает, что никогда не страдал клаустрофобией.

– У тебя сейчас кружится голова?

– Нет.

– Тошнота, помутнение в глазах?

– Нет.

В голову Эджитто закрадывается подозрение.

– А ты случайно… – Он показывает на пах солдата.

Тот с ужасом глядит на него:

– Никак нет, синьор!

– Ничего постыдного в этом нет.

– Я знаю.

– Со всяким бывает.

– Со мной этого не случилось.

– Ну хорошо.

Ситуация странная. Эджитто нужно выявить симптомы, за которые он мог бы уцепиться. Анамнез, диагноз, лечение: так работает врач, других надежных методов он не знает. Может, солдат просто испугался? Эджитто пробует его успокоить:

– Сегодня ночью больше не будут стрелять, Джузеппе.

– Меня зовут Винченцо.

– Винценчо, прости.

– Я же вам только что сказал. Винченцо Митрано.

– Ты прав. Винченцо. Сегодня ночью больше не будут стрелять.

– Я знаю.

– Можно выходить. Опасность миновала.

Солдат прижимает колени к груди. Поза ребенка, а взгляд – нет, взгляд взрослого.

– На самом деле особой опасности и не было, – настаивает Эджитто. – Ни один снаряд не попал на территорию базы.

– Взрывы гремели близко.

– Да нет, не близко.

– Близко, я слышал.

Эджитто начинает терять терпение. Он не мастак утешать, не умеет подобрать нужные слова. Митрано вздыхает:

– Док, они бросили меня снаружи.

– Кто бросил тебя снаружи?

Солдат неопределенно мотает головой в сторону и закрывает глаза. Слышно, что в нескольких шагах от убежища стоят его товарищи – ждут и о чем-то тихо переговариваются. Эджитто разбирает «он у нас не очень крепкий» и уверен, что и солдат все слышал. Митрано говорит:

– Так и стоят.

– Хочешь, я их отошлю?

Митрано глядит в сторону выхода. Качает головой:

– Неважно.

– Я уверен, что это вышло случайно.

– Нет. Они бросили меня снаружи. Я сидел вон там, а они придумали, как сделать так, чтобы я попался в ловушку. Нарочно все подстроили.

– Ты можешь рассказать об этом капитану Мазьеро. Если сочтешь нужным.

– Нет. И вы никому не рассказывайте, док.

– Хорошо.

– Клянетесь?

– Клянусь.

Три, если не четыре минуты проходят в молчании. Целая вечность для невыспавшегося человека, оказавшегося в темной норе.

– Сколько тебе лет, Винченцо?

– Двадцать один, синьор.

– Может, ты хочешь с кем-нибудь поговорить? Со своей девушкой? Тебе стало бы легче.

– Нет у меня девушки.

– Тогда с мамой?

Митрано сжимает кулаки.

– Не сейчас, – резко отвечает он. Потом прибавляет: – Знаете, док, у меня есть собака.

Эджитто реагирует с излишним энтузиазмом:

– Правда? А какая?

– Пинчер.

– С приплющенной мордой?

– Нет, это бульдоги. У пинчеров длинная морда и прямые уши.

Лейтенант охотно развил бы эту тему, чтобы как-то отвлечь солдата, да вот только о собаках ему ничего не известно. Он смутно помнит, что когда-то и ему хотелось щенка, – нет, это Марианна просила собаку, а ему хотелось, чтобы ей ее подарили, – так или иначе, дело ничем не закончилось. Для Эрнесто домашние животные были разносчиками смертельной заразы, а для Нини еще одно живое существо усложнило бы и без того запутанные отношения в семье. Эджитто думает, что наверняка он многое потерял. Но даже если так, это уже давно не имеет значения.

– Док?

– Да.

– Я выйду отсюда. Пойму, что готов выйти, и выйду.

– А сейчас – нет?

– Сейчас – нет. Если вы не против.

– Я не против.

– Извините, что вас сюда притащили.

– Ничего страшного. Ты не переживай.

– Мне очень жаль.

Эджитто встает, опираясь на руки. Стряхивает пыль со штанин. Все, здесь он сделал все. Упирается головой в потолок убежища.

– Док?

– Слушаю тебя.

– Вы не посидите со мной еще чуть-чуть?

– Конечно.

Эджитто усаживается обратно, задевая локтем фонарь. Луч света падает на землю, освещая следы ботинок на песке: каждый след частично закрывает другие, словно окаменевшие следы борьбы. И тут солдат начинает плакать – сначала тихо, потом все громче.

– Черт! – говорит он сквозь зубы. Твердит: – Черт, черт, черт, черт! – словно в этом слове сосредоточен яд, который он хочет выплюнуть.

Эджитто и не пытается его остановить, но предпочитает глядеть на полоску неба, виднеющуюся между стеной бункера и габионом, – уже почти рассвело. Слушая, как плачет паренек, Эджитто разлагает плач на составляющие: диафрагма подрагивает, носовые проходы заполняются слизью, дыхание учащается до предела, затем внезапно замедляется. Митрано уже успокоился. Эджитто протягивает ему бумажный платок:

– Ну как, полегчало?

– Вроде да.

– Нам с тобой некуда торопиться.

На самом деле Эджитто еле жив. Он готов улечься на землю и уснуть. На мгновение он закрывает глаза, голова падает вперед.

– Док?

Не проходит и секунды, как Эджитто погружается в мутный сон, ему кажется, что вокруг стреляют.

– Док!

– Чего?

Женщины

Песчаная буря утихла. Утро прозрачное, кажется, что никакого нападения не было и в помине, однако все по-прежнему охвачены тревогой, на лицах стекающихся на завтрак людей видны следы бессонной ночи и невыплеснутого напряжения. Несмотря на всеобщее волнение, все идет, как обычно: ровно в восемь инструкторы прибывают на укрепленный пункт афганской полиции, чтобы научить полицейских досматривать фургоны и выводить на чистую воду находящихся в них подозрительных лиц, один из патрулей добирается до ранее не проверявшегося поселения неподалеку от Майданджабхи, остальные заняты домашними делами, которые в иных обстоятельствах сочли бы не подобающими мужчине, – стирают, подметают пол в палатках, моют туалеты, обливая их водой из ведра.

Однако теперь им кое-что известно, и это кое-что вызывает у всех едва заметную дрожь. Ветераны, которым это ощущение знакомо по прошлым командировкам, относятся к нему спокойно, отвечая ищущим утешения новичкам: а ты что думал? Что тебя в летний лагерь отправили? Но даже они, опытные, закаленные бойцы, впервые увидели воздвигнутую ими неприступную крепость такой, какой она является на самом деле: домик из песка, с которым может произойти что угодно.

В одиннадцать третий взвод собирается у западной башни на стрельбу. Ребята стоят и ждут, обступив столик, на котором разложено начищенное, готовое к употреблению оружие, остальные держатся в тени, прислонившись спиной к габионовой стенке. Все делают вид, что спокойны и даже скучают. На самом деле все вымотаны и немного подавлены, а после того как они провели остаток ночи в палатках, не гася лампочек без абажуров, говорить больше не о чем: одни тщетно пытались закрыть глаза, чтобы поспать хоть несколько часов, другие вновь и вновь обсуждали ход нападения (хотя никто ничего толком не понял), и все без исключения прислушивались, не раздастся ли новый взрыв. Сержант Рене собирался обратиться к подчиненным с ободряющей речью, но никак не мог найти нужных слов и в конце концов просто напомнил, что они на войне и что ребятам это прекрасно известно, – вышло так, будто они сами во всем виноваты.

Стволы ручных пулеметов блестят на солнце, при виде двух ящиков с патронами у многих чешутся руки зарядить оружие, выехать с базы и перебить всех афганцев, что попадутся на прицел. Рене знакомо это жгучее желание, он и сам его испытывает, им об этом рассказывали на подготовительных курсах («естественная человеческая реакция, которую надо учиться сдерживать»). Пеконе несколько неуклюже выражает всеобщее настроение: он хватает пулемет, целится то в гору, то в небо, резко поворачиваясь с настороженным видом.

– Вылезайте, мерзавцы! Я вас по одному замочу! Вам! Вам!

– Положи оружие, пока не убил кого-нибудь из нас, – говорит Рене. Это шутка, но шутка мрачная, никто не смеется.

На другой стороне плаца появляется капитан Мазьеро, расслабившиеся солдаты встают по стойке «смирно». По приказу полковника на базе полигоном ведает капитан, хотя обычно все решается на уровне взвода. Ясно, что Рене вовсе не рад нововведению, ему кажется, что у него отняли часть полномочий. К Мазьеро он испытывает интуитивную антипатию, считает, что тот полный дурак и умеет только лизать задницу начальству. Насколько ему известно, капитан тоже терпеть его не может.

Когда Мазьеро подходит к башне, ребята уже выстроились в ряд.

– Оружие готово? – спрашивает Мазьеро.

– Да, синьор.

– Тогда вперед, поехали!

Солдаты по очереди вскарабкиваются по деревянной лесенке. Рене протягивает им отливающие золотом браслеты с патронами. Мазьеро поочередно встает у каждого за спиной и на ухо повторяет приказ:

– Видишь вон тот холмик? На нем три бочки. Целься в красную бочку – ту, что в центре. Короткими очередями, подавая вперед. Помни: MG – это шлюха, которой нравится задирать ноги. А ты тяни ее вниз, ясно? Вниз. Будешь готов – заряжай и стреляй. И вставь в уши затычки, не то барабанные перепонки лопнут.

Первым стреляет Рене – стреляет идеально. Он попадает в бочку, та подпрыгивает, а потом встает на место. При промахе среди скал и низкого кустарника поднимаются столбики дыма. Мазьеро все равно не может сдержаться и не уколоть Рене:

– Совсем неплохо, сержант. Только попробуйте расслабиться, когда стреляете. Вот увидите, так вам самому больше понравится.

Рене представляет, как засовывает в ноздри Мазьеро указательный и средний пальцы и выдавливает ему глаза изнутри.

Рене надеется, что ребята не подведут. Неприятно в этом признаваться, но для него важно, чтобы перед капитаном ребята показали себя молодцами.

Начинают они неплохо. Большинство хотя бы раз попадает в цель. Кампорези, Бьяско, Аллаис и Ровере показывают очень неплохие результаты, Чедерна удостаивается похвалы за скорость, с которой он заряжает и наводит оружие.

Первым расстраивает его старший капрал Йетри. Как всегда, из-за высокого роста он упирается головой в потолок сторожевой будки, и ему приходится почти лечь на пулемет. Наверное, из-за этого или из-за того, что стоящий сзади и дышащий ему в ухо капитан его раздражает, он слишком долго жмет на спуск.

– Не надо тратить зря боеприпасы! – замечает Мазьеро.

Когда Йетри с рассерженным видом проходит мимо, Рене похлопывает его по плечу. Молодой еще, заводится из-за всякой мелочи.

Дзампьери стреляет последней. Рене невольно разглядывает ее грудь, пока Дзампьери карабкается по лестнице, но не испытывает к ней никакого влечения. Никогда не испытывал – может, потому что она для него просто товарищ или потому что он видел, как она громко рыгала, опрокинув в себя банку пива, а подобные вещи никак не сочетаются с его представлением о женственности. Он обращается с ней, как с остальными, как с мужчиной. Дзампьери – ценный кадр, водит «Линче» уверенно и с необходимой раскованностью, человек она решительный и не тушуется, даже когда Торсу заводит в казарме порнофильмы. Дзампьери стоит и смотрит кино до конца, скрестив руки на груди. По взглядам, которые он перехватывал, Рене готов поклясться, что она давно сохнет по Чедерне, но никто ничего не подозревает. Все уверены, что она лесбиянка.

Дзампьери, кивая, выслушивает указания капитана. Вставляет затычки в уши и поводит шеей. Возится со ствольной коробкой, чтобы зарядить пулемет, но никак не может дотянуться. Всякий раз, когда она вставляет ленту, крышка захлопывается и бьет ее по пальцам. Приклад соскальзывает с плеча.

– Мне не достать, – говорит она и предпринимает еще одну попытку.

Мазьеро приказывает принести деревянную ступеньку. Ди Сальво находит ступеньку в сарае, где хранятся инструменты, двое ребят затаскивают ее наверх. Рене ставит ступеньку на пол, Дзампьери встает на нее.

– Так лучше? – заботливо спрашивает ее Рене, чтобы успокоить.

– Да.

– Дело пойдет еще лучше, если вы вставите ленту с нужной стороны, – ехидно замечает Мазьеро.

– Конечно. Извините, синьор.

Дзампьери снова принимается возиться с крышкой, но пулемет, как и прежде, выскальзывает у нее из рук и наклоняется вперед, словно брыкающееся животное. Рене начинает терять терпение. Стоящие внизу ребята то глядят со смесью жалости и любопытства на Дзампьери, то на Рене, словно прося его вмешаться. Капитан стоит, наклонившись и опираясь о перила, и ехидно улыбается. В конце концов Дзампьери удается локтем зажать пулемет и закрыть коробку.

– Готово.

– Ну наконец-то! Заряжай!

Девушка пытается оттянуть назад рукоятку, но та слишком тугая. Сам Рене с трудом с ней справился. Теперь он уверен, что у Дзампьери не получится. Так и есть: она повторяет попытку, но оттянуть рукоятку до конца не может.

– Наверное, заело? – говорит она тихо.

Мазьеро локтем отталкивает ее.

– Ничего не заело, блин! Это у тебя руки неизвестно откуда растут. – Он рывком заряжает пулемет. – Давай стреляй!

Дзампьери внешне спокойна, только щеки краснее обычного, шея напряжена. Рене тоже чувствует, как у него во всем теле, в ушах и в руках пульсирует кровь. Дзампьери поспешно целится, пулемет отскакивает назад, пули пролетают метрах в двадцати над бочкой. Капитан чертыхается, затем встает у Дзампьери за спиной, прижимая ее своим тазом к прикладу пулемета. Не стой ребята как зачарованные, они бы наверняка отпустили сейчас сальную шутку.

– Стреляй, твою мать!

На этот раз пули попадают еще дальше от цели. Дзампьери вскрикивает – ее грудь зажата между пулеметом и телом Мазьеро. Капитан резко поворачивает ее и начинает трясти.

– И ты собралась стрелять? А? Стрелять? Мы в Гулистане, твою мать! Из-за таких, как ты, нас тут всех прикончат!

Ребята из взвода опускают взгляд. Рене, наоборот, решил не сводить с капитана глаз.

– А если бы прошлой ночью дежурила ты? Нас бы всех уже не было. Мы на войне, а ты даже не умеешь стрелять из пулемета!

Дзампьери стоит, не шелохнувшись, кажется, что в зажавших ее клещами руках капитана она того и гляди развалится на куски. Глаза у нее налились кровью.

– Капитан! – вмешивается Рене.

Мазьеро поворачивается с разьяренным видом:

– Что?

– Вы с ней слишком строго.

Рене с непроницаемым видом стоит по стойке «смирно», пока Мазьеро медленно, дыша ртом, подходит к нему.

– Я с ней слишком строго?

– До сегодняшнего дня ребята никогда не стреляли из пулемета.

– Ну надо же! Мне очень жаль. Наверное, нужно было вручить синьорине водяной пистолет. С ним-то она знакома?

Рене молчит. Выражение его лица и лиц остальных ребят, молча стоящих внизу у башни, не меняется. Их учили быть непроницаемыми, не выражать свои чувства, даже самые сильные, – в том числе учил сам Мазьеро. Капитан еще ближе подходит к Рене и останавливается, почти уткнувшись ему в лицо. Разглядывает знаки отличия на куртке, словно видит их в первый раз.

– Сержант, скажите мне, пожалуйста! Вам доводилось участвовать в перестрелке? В настоящей перестрелке?

– Нет.

– Сержант, как вы разговариваете со старшим по званию!

– Нет, синьор.

– Ясно. Жаль. Но вы не волнуйтесь. В этой командировке вам повезет. И знаете почему? Потому что здесь стреляют. Нас здесь ненавидят и хотят всех перебить. Слышали громкие петарды прошлой ночью? Так вот, знайте, что это был не праздник и они не остановятся, пока не сотрут с лица земли эту базу и не порвут на куски всех неверных псов вроде вас и меня. Вам известно, как поступают талибы с пленными, сержант?

– Нет, синьор.

– Распинают на крестах. Как Иисуса Христа. Представьте себе, как вам вбивают ржавый гвоздь между нервными окончаниями руки. Эй вы, там внизу, ну-ка попробуйте представить! Мадемуазель, а вы себе это представили? Вы умрете с голоду или от потери крови. Но прежде помучаетесь дня три. Эти подонки будут вам смачивать губы, чтобы вы протянули подольше. А знаете, что еще они вытворяют, сержант?

– Нет.

– Не расслышал.

– Нет, синьор.

– Бьют палками до тех пор, пока никто не сможет разобрать, есть на тебе одежда или нет. Только не до смерти. А потом закрывают в комнате, где кишат насекомые, и те доделывают дело до конца. Или… спросите меня, сержант, или что?

– Или что, синьор?

– Или тебя подвесят вверх ногами и оставят висеть, пока вся кровь не прильет к голове и мозги не лопнут. Бамс! Теперь вы поняли, почему надо уметь заряжать пулемет?

– Да, синьор.

– Вы полагаете, что белокурая девушка у меня за спиной тоже это усвоила?

– Да, синьор.

– Жалко будет, если ее золотые кудри перепачкаются кровью, вам так не кажется?

– Да, синьор.

Мазьеро умолкает. Стоит такая тишина, что Рене слышит свое дыхание.

– Ну хорошо, – говорит Мазьеро, – на сегодня хватит.

Капитан спускается по лесенке. Солдаты замирают, когда он проходит мимо них, не удостоив ни единым взглядом. Рене, стоя на башне, улыбается Дзампьери, словно говоря: не расстраивайся, ничего страшного не произошло.

Больше всего лейтенант Эджитто любит сумерки. Внезапно воздух становится свежим, но не таким обжигающим, как ночью. В вечернем свете база кажется меньше, на каменистом плацу наконец-то проявляются разные краски, а не только охра и зеленый, как днем: ребята разгуливают в голубых, розовых и оранжевых банных халатах и шлепанцах. На пару часов возвращается ощущение мирных будней. Ставшее второй кожей равнодушие лейтенанта слабеет, сквозь него то и дело прорывается хорошее настроение.

Рядом с душевыми – палатка с обогревателем, служащая раздевалкой, но Эджитто не любит раздеваться на глазах у других, предпочитает делать это прямо в душевой, хотя там и тесно. Он уже научился раздеваться и одеваться, стоя то на одной ноге, то на другой так, чтобы не касаться грязного пола, а попадать сразу в шлепанцы. Чтобы выжить на базе, нужно постоянно проявлять изобретательность в подобных мелочах.

Вода теплая, но не горячая, однако секунд через десять он к ней привыкает. Кто-то забыл на полочке гель для душа. Эджитто отворачивает крышку и принюхивается: запах сильный, резкий и явно мужской – так часто пахнет в казарменных раздевалках. Ребята любят ходить, окутанные ароматным шлейфом, они обильно опрыскивают тело и даже гениталии агрессивными дезодорантами, запах которых потом долго держится во влажном воздухе, – и в этом еще одно различие между ними и Эджитто. Лейтенант моется аптечным щелочным мылом.

Он выливает немного геля на ладонь, намыливает грудь и плечи. В наиболее пораженных местах открываются маленькие темные ранки, которые сразу же заживут. Лейтенант направляет поток воды на ошметки кожи на полу, пока не смывает все в сток. Может, владелец геля ждет за дверью. Когда Эджитто пройдет мимо него, он узнает запах и еще неизвестно что сделает. От ребят можно ожидать чего угодно. В любом случае правда будет на их стороне: нехорошо воровать чужой гель, подобные преступления на стоящем посреди пустыни передовом посту принимают невиданные размеры. Эджитто выдавливает еще немного геля, намыливает пах и ноги. Закрыв глаза, замирает под струей, пока не раздается стук в дверь. Полагающиеся ему минуты истекли.

Подойдя к медпункту, он видит, что молния, закрывающая вход в палатку, наполовину расстегнута.

– Кто здесь?

Из-за зеленого полотна раздается женский голос:

– Алессандро! Это ты?

Полотно отодвигается, и появляется голая рука, плечо, край белого полотенца, а потом – круглое лицо Ирене Саммартино, волосы заколоты на голове. Ирене. Откуда-то издалека, из другого пространства и времени, перед лейтенантом возникает голограмма полуголой Ирене. Перед подобным зрелищем обалдевший Эджитто делает шаг назад.