Текст книги "Очевидцы бессмертия"

Автор книги: Пантес Киросон

Соавторы: Петр Калиновский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА 10

По другую сторону бездны. – Вечное лето. – Слова Старца о пути к Богу. – Встречи с давно умершими.

…Мы были со Старцем уже на другой стороне бездны, в краю солнца и света.

Над чёрной пропастью мы прошли быстро и легко. А что я видел в этой пропасти, если нужно будет, расскажу после. Старец, дорогой мне и близкий, как сама жизнь моя, не оставил меня в страшном переходе и крепко держал за руку. Боже, какой радостный свет был в этом краю! Деревья зеленели, увешанные плодами, кругом цвели цветы, и широкая радость лилась, как большая река, через сердце.

Мы опустились на траву под деревом, и я сладко зевнул.

«Усни, коль устал от дороги, – сказал Старец. – А я посижу. Я никогда не сплю».

Долго я спал, а когда проснулся, испугался, что Старца подле меня нет, но он сидел за моей спиной под деревом, и у меня отлегло на сердце.

Мне показалось, что я бесконечно долго спал. Обеспокоившись, я спросил Старца, почему он меня не разбудил? Но он улыбнулся и сказал, что я спал всего один час. Я изумился этому, ибо мне казалось, что я проспал целый год.

Глянул кругом: вижу лето во всей красе, залитое солнцем, и сердце моё исполнилось блаженства, «Дедушка! Мне так радостно, что мы достигли этой страны. Тут – день летний, светлый и чистый, и далеко-далеко всё видно!»

«Да, – молвил Старец, – радуйся, это твоё лето, ты родил его; знаешь, сказано: что человек посеет, то и пожнёт… И светлый день, и радостное благое лето – твои, вышли из тебя, чтобы светить и тебя радовать. И куда мы идём, и что в себе несём – то и будем видеть и переживать, тем и ублажать себя будем. Всё, что мы видели, видим и будем видеть, со всеми переживаниями нашими, всё – наше, от нас и для нас, через нас и к нам. Не было бы нас: меня, тебя или того человека, – он указал рукою на шедшего вдали – не было бы ничего. Ни света, ни тьмы, ни добра, ни зла, ни бытия, ни небытия. Но так как «ничего и ничто» не может быть и не бывает, то – есть свет и тьма, добро и зло, жизнь и смерть, Бог и дьявол… Кто стремится к Свету – к тому и Свет стремится; кто жаждет Истины и Правды, того жаждут и они; кто идёт к Любви и Радости, к тому торопятся и они. Кто жаждет Жизни и Блага, с тем они и бывают вместе. Кто близится к Богу, к тому и Бог приближается, и он станет Ему подобен».

Я не мог понять слов Старца о том, что всякий человек – сам себе Свет на пути к Богу; и чтобы жить в вечном Свете и родить летоблаженство и радость из себя – от Бога? Старец видит, что я не понимаю его слов, улыбнулся и сказал:

– Куда это лето, что ты видишь, скрылось и делось, когда ты уснул?

– Не знаю. Может, оно и было так, как есть…

– Ну, а та холодная тьма, что ты видел во сне, откуда она взялась?

Я не мог сказать, откуда родились те ужасы, кои я видел во сне, да и не знал: сон ли то был?

«Верно ты говоришь, что не знаешь, – сказал Старец. – Незнание и есть причина всех бед людских на земле. Неведение есть зло и грех, дьявол и ад. Но кто своего неведения не считает знанием, тот может найти ключ к познанию истины и жизни Света, к блаженству и Богопознанию».

Я слушал Старца, но слов его не понимал. Я знал, что он – мудрый, и вера его высока и свята. И я спросил: «Дедушка, скажи мне, какой ты веры? Научи меня, и я приму твою веру. Я давно ищу правильную веру и не знаю, правильна ли та, которую я исповедую?»

«У вас вера – от чувственного ума вашего и от страха. Вы веруете потому, что желаете каждый себе добра и спасения от страха и страданий. Ваша вера – получить спасение, благо и радостный покой и отомстить врагам вашим. Таков и Бог ваш, по образу вашему, подобию вашему и желанию вашему. Вера ваша не очищает сердца, и Света жизни вы в ней не видите, Разумение ваше не знает сердца, а сердце не знает разумения, и остаются они без общения и познания. Ваша умственная вера блуждает, как слепец в пустыне, не находя пути. Потому-то так много у вас вер, и чем слепее вера людская, тем громче она доказывает свою истинность, и тем сильнее осуждает и опровергает чужую веру. Ты вот не можешь мне даже сказать, откуда появилось то лето, которому ты радуешься, и куда оно исчезло, когда ты уснул?»

Я сказал, что так оно и было, как есть.

Старец улыбнулся и ещё раз спросил: «А откуда появилась та пустыня и холодная тьма, что ты видел во сне?»

Я сказал, что не знаю.

«Правду говоришь, что не знаешь… Ты уснул некогда, и во сне ещё раз уснул, и, не пробуждаясь, уснул в третий и четвёртый раз. А потом пробудился, а в пробуждении ещё раз пробудился… И так каждый человек в любом засыпании и пробуждении всегда считает себя в настоящей яви и не знает другой яви, и всё остальное ему кажется сном. Вот скажи мне, сын мой, в каком ты состоянии и сознании находишься теперь? И что ты видишь вокруг себя: сон или явь?»

Я сказал, что это – явь, да и не мог иначе сказать. А пустыню, холодную тьму, все страдания и страхи я видел во сне.

Старец улыбнулся, посмотрел на меня своими кроткими и светлыми глазами. И взяло меня сомнение, что виденное мною во «сне» – было сном, ибо оно выглядело иначе, чем сон.

«Так если человек видит и переживает, и не может сказать: что истинно? – продолжал Старец, – то как же можно опереться на веру без разумения и познания?» Потом он добавил: «Теперь тебе веровать не надо; вот пойдёшь, увидишь и узнаешь, а после будешь веровать уже истинно, и разумением и сердцем».

Долго Старец меня напутствовал и поучал перед тем, как отправить в светлые святые страны.

«А теперь, – говорит, – пойдём, сын мой, дальше!»

Когда мы тронулись в путь, солнце так сияло, что сердце моё трепетало от неописуемого счастья и радостной лёгкости во всём теле.

Мрак остался позади. И как после бури и грозы – тихо, всё блестит и цветёт. Кругом поля, сады, птицы поют, хлеб в полях колосьями нам кланяется. Деревья покрыты множеством плодов. Вот, думаю, теперь-то видно, что мы действительно за границей. Всё здесь лучше, чем у нас, а плоды и цветы такие, каких у нас я никогда не видел.

И одеяние на мне было уже иное – белое и чистое, как снег. Душа моя наполнилась блаженством радости при мысли, что я иду туда, куда так страстно и давно стремился…

Потом встретились нам озеро и река, и вода в них была прозрачная и блестела, как серебро. Вдалеке ходили по полям и садам люди. Виднелись жилища. Дорога, по которой мы шли, была ровная и прямая, среди садов с плодовыми деревьями и цветами.

Навстречу стали попадаться люди, добрые и приветливые. Они ласково просили нас зайти к ним, отдохнуть и погостить. Сердце моё трогало и умиляло, что здесь были люди, каких я никогда не видел и не встречал.

Люди жили здесь как будто на отдыхе или в гостях. Они приветствовали друг друга так, словно недавно познакомились. Одеты все по-праздничному, в чистую и белую одежду. Разговоры их между собой полны добра и сердечности, и из них я понял, тго все эти люди только гостят здесь, отдыхают и собираются идти в святые места.

В тенистых садах стоят столы и скамейки. На столах много всяких плодов, белого хлеба и пития. Люди сидят с весёлыми лицами у столов и радостно беседуют.

И вдруг, слышу… меня окликает по имени знакомый голос. Окружили меня люди, радостно приветствуют, обняв, со слезами на глазах, ведут к себе за стол. Среди них я узнал знакомых мне людей, и они показались в этой далёкой стране такими близкими. Особенно обрадовало то, что я знал – эти люди давно умерли. «Да я ведь думал, что вас и в живых нет», – не удержался я, вспомнив об их смерти. «Нет, – говорят, – мы не умерли, а сюда пришли жить, гостим здесь, отдыхаем и собираемся в святые места…» Я обрадовался, когда услышал о святых местах. Значит, мои знакомые идут туда же, и мы отправимся вместе. Но они сказали, что теперь идти ещё не могут, ибо ожидают своих, которые тоже должны сюда прийти, как пришёл и я, что за ними они послали многих, чтобы привести их в эти края. И ещё сказали, что у меня есть спутник и водитель, который доведёт меня куда надо, а если они пойдут, то не смогут так быстро двигаться, как мой водитель. Я видел, что и им хочется тронуться в путь, но не совсем понял, почему они не могут это сделать и кого они ждут…

Рассказывали мне, что у них вечное лето и всё само родится, что они радостно проводят дни, поджидая своих родных и знакомых.

Но самым удивительным было то, кого я там встретил, как родного и близкого, кто меня первый окликнул… Об этом я должен рассказать.

…После революции наступил в России страшный голодный год. Случай забросил меня в Полтавскую губернию, в Прилуцкий уезд, и я отправился в тамошний Ладанский монастырь.

В селе подле монастыря весной ходил по дворам больной-больной крестьянин, заехавший из Таврической губернии добывать хлеб для семьи или себя спасти от голодной смерти. И, как говорили, заболел он тифом. Больной и несчастный, бродил он от двора к двору и просил приюта, но крестьяне боялись заразного тифа и не пускали его. А он так жалостно просился, так стонал, хватаясь то за плетень, то за стены изб, чтобы не упасть…

Когда я услышал об этом больном крестьянине, моё сердце сжалось от боли.

Я стал расспрашивать у людей, где он? Сказали, что за дворами и огородами стоит полуразрушенный сарай, и он должен быть там.

Я выпросил у хозяйки немного тёплого молока и пошёл разыскивать.

Открыл дверь в сарай и увидел его лежащим на земле.

Я подстелил соломы, перетащил его на мягкое. Приподнял и хотел напоить молоком. Но он был уже совсем плох. Я вливал ему молоко в рот, а оно выливалось обратно. Он уже не мог ни пить, ни промолвить слова. Я глянул ему в глаза… Его голубые глаза смотрели на меня, и в них было желание что-то мне вымолвить. Но он не мог. Я заплакал, не понимая, что он просит. Положил его на солому, а он всё на меня смотрит, глаз своих голубых не сводит. Потом выдавил еле слышно: «Приходи…»

Я ближе к нему подсел, понял, что он просит, чтобы я не оставлял его и приходил к нему, Спрашиваю: что у тебя болит, и легче ли? А он смотрит на меня и улыбается. Я рад был, что ему лучше стало. А он так с улыбкой на лице, как смотрел на меня, так и умер при мне…

Никто не был так добр, чтобы дать досок и сколотить ему подобие гроба. Хоронили без гроба, в лохмотьях, как был. На дно могилы я положил соломы, подрыл руками бока её и туда положил немного соломы, чтобы ему было не так холодно и жёстко.

И, наверно, только один человек на всей земле плакал по нему в эту ночь в своей постели, это – я…

Часто потом снился он мне живым и совсем иным.

Вот этот-то человек и окликнул меня здесь первым.

Как он обрадовался, увидев меня!

Одет он был по-праздничному и был не таким, каким умирал, а каким я видел его во снах. Лицо доброе и мудрое… Я вспомнил всё о нём и говорю: «Как ты сюда попал, ведь ты же умер там… в сарае? Ведь я сам тебя закапывал?» «Нет, я не умер. Тебе так тогда показалось. Я ушёл из сарая здоровым и пришёл в это место. За мной пришёл юноша и сказал, чтобы я шёл с ним в другую землю, где много хлеба и нет болезней, где не надо молить о ночлеге и милосердии, где всегда день и для меня есть кров. И вот сюда, в эту страну привёл, и как я был счастлив!»

И, указав на юношу, одетого так хорошо, словно он под венец собрался, сказал: «Вот он… Да ты же сам мне этого юношу привёл тогда в сарай?»

Я ответил, что никого в сарай не приводил. Но посмотрел на красавца-юношу – и лицо его показалось мне знакомым. Оба уверяли меня, что я всё забыл. И мне стало чудиться, будто, действительно, ходил этот юноша и спрашивал: «Где лежит больной?» – и я повёл его в сарай. Но не наяву это было… Быть может, в каком-то давнем, забытом сне.

И других близких и родных я встретил, но ещё не время передать то, что они мне там поведали.

Многие меня радостно приветствовали, а я всё удивлялся, вспоминая их смерть. Они были все живы и обитали в этом гудесном краю! Радовало меня и то, что они живы, и то, что я астретил их в такой далёкой стране, за границей, и я не мог наговориться с ними досыта.

Удивляло меня только одно: среди них встречал я и таких близких и знакомых, которых видел в наших краях живыми. И мне не пришлось после узнать: остались ли они в живых на моей родине?

Мы собрались уже со Старцем в путь; мне хотелось побыть среди людей, дорогих моему сердцу, но он говорил, что пора, ибо путь долог и нам многое и многое ещё предстоит посетить.

Люди нас провожали, говорили: «До свиданья!», жали руки и сердечно передавали приветы, но кому – я не понимал. Мы идём в святые места, а они передают приветы, словно я домой иду.

И тронулись мы в далёкий путь.

ГЛАВА 11

Храмы разных вер. – Рассказ о подвиге веры православного священника. – Вопрос о лучшей вере.

На дорогах нам попадались животные, и было их в тех краях много.

Смирные и ласковые, бродили они между людьми, не причиняя им вреда, И хищные звери были, как малые дети: ни людей, ни других зверей – никого не обижали. И казалось, что нет для них ничего дороже и приятнее, чтобы их приласкали и погладили.

Провожающие сказывали нам, что люди, которые живут на нашем пути, – добрые, братолюбивые и гостеприимные. Я в радости спросил Старца, есть ли здесь люди его веры? Старик улыбнулся и сказал, что здесь – все люди его веры. Но я не понял его…

«Смотри, – сказал Старец, – сколько здесь верующих людей!» – и указал на храмы, видневшиеся вдали. «В этой стране живут и люди твоей веры, сын мой…»

И я увидел много храмов, стоявших в зелёных садах вдоль дороги.

Там высились храмы всяких вер, но сердцу моему было дороже всего то, что я увидел пятиглавые купола православной русской церкви!

Она блистала, и светлое её здание манило к себе. Мы приближались к ней, а с нами вместе шли по дороге и другие празднично одетые люди, и мне было радостно, что я иду с ними в храм.

В саду, подле православной церкви собралось много людей. Когда мы приблизились, навстречу нам двинулась толпа. И встреча наша была так радостна, что невозможно передать мои чувства и охватившее меня счастье. Старца моего они все знали, и все рады были, что он привёл меня; и мне радостно было, что я иду к святым местам с таким знатным и всеми любимым Старцем.

Все сердечно меня приветствовали, но первым, кто встретил меня и заключил в свои объятия, был человек, хорошо знакомый мне по моей родине.

И о нём я должен нечто рассказать…

Это был православный священник.

С самого детства я имел смутное понятие о священниках. Слыхал, что есть и добрые попы. Но верил и в то, что если поп перешёл дорогу – то лучше вернуться домой; едешь в поле или на базар – не будет счастья, если поп перешёл дорогу. Приснился поп – значит, бес и неудача. Я замечал, что если кто-нибудь расскажет смешную и кощунственную сказку про попов, то её весьма охотно слушали самые религиозные люди и она не мешала им самым ревностным образом ходить в церковь ко службе и причащаться.

Когда безбожная пропаганда со всей силой и кощунством стала клеймить попов как самых мерзких и вредных существ в мире, при всей моей стойкости в вере я тоже усомнился, что среди них есть праведные люди, и начал читать Евангелие и увлекаться теми учениями, которые на его основе осуждали попов.

Было время, когда я смотрел на них, как на врагов Христовых.

И вот в ту пору нашёлся один истинный пастырь, который привлёк моё сердце, и так я его полюбил, что любовь моя к нему была слезами омыта, ибо он за правду и истину принял мученическую смерть. Это случилось в большом городе. Я услышал, что в таком-то зале будет диспут. Коммунисты-атеисты будут с попом говорить о Боге и там докажут точно: есть Бог или нет Его? Это был вопрос, мучивший меня в то время, и я с нетерпением дожидался вечера.

Вечер наступил, в зале собралось полно людей. Диспут ещё не начался, я сидел и прислушивался к словам публики. Большинство посмеивалось над попом, согласившимся вступить в единоборство с воинствующими безбожниками. Говорили о том, что попу доказать Бога не помогут ни мощи, ни чудеса, ни таинства, ни цитаты из Евангелия и Библии.

Я знал, на что обычно ссылаются попы в защиту своей веры, и у меня тоже мелькали в голове грешные мысли: сегодня попу придётся туго, Но случилось нечто неожиданное…

Раздвинулся занавес. На эстраду вышел улыбающийся, самоуверенный «воинствующий безбожник» в очках и с портфелем, а за ним робко вышел седеющий, робкий на вид, какой-то жалкий деревенский попик в стареньком подряснике.

При виде его у меня на сердце стало как-то холодно, когда я подумал, как начнёт издеваться, громить и поносить этого тщедушного попа самодовольный и отъевшийся партийный безбожник, и как заулюлюкает и загогочет зал над бедным человеком в подряснике.

Поп начал негромким, каким-то необычайно спокойным голо^ сом, который был слышен всем в зале. Он начал свою речь не с бесполезных здесь обрядностей церкви, преданий и авторитетов, Не упоминал ни одного библейского текста, ибо они ничего не говорили сердцам безбожников. Не опровергал убеждений безбожников, что человек произошёл от обезьяны и родствен телом, костями и черепом другим животным. Он говорил о самой жизни и о самом человеке.

Он говорил о том, что можно находить сходство костей и мускулов нашего животного тела с чем угодно, но что в человеке живёт нечто, рождающее у него сознание, что он человек, а не обезьяна, – это нечто и есть душа человека, а не его животное тело. Можно находить сходство между суставами человеческих ступней и костями обезьян, но никакая кость не способна породить мысли о Боге, о вечности, о справедливости и бессмертии. Следовательно, должно существовать нечто, порождающее такие неземные мысли, которых никто и никогда не найдёт ни у одной обезьяны на земле. Это нечто – и есть душа человеческая, и только она отличает его от других тварей на земле.

Он так спокойно и просто доказал атеистам существование души, Бога и бессмертия, что безбожники, как ни пыжились, ничего не могли ему глубоко и спокойно возразить, а если и брались, то так грубо и глупо, что в зале хохотали. Толпа так рукоплескала попу, что зал дрожал, и те, кто вначале зло смеялся над ним, – что-то восторженно ему кричали…

И этот кроткий поп в старом подряснике разгромил безбожников, и не только разгромил, но и посрамил, ни разу не повысив своего голоса.

Но он произнёс тогда, наверно, свою последнюю речь в жизни, как бы простился ею со всеми. Он так говорил о Боге и жизни человека, словно хотел сказать: «Доказываю всем, что Бог есть и что человек бессмертен, и за это умираю с верой в бессмертие своей души. И вы верьте…»

Все расходились с возбуждённым и тревожным сердцем. Многие ругали безбожников, многие уверовали в Бога, многие вздыхали и говорили: «Значит, Бог есть! Атеисты только кричат и грозят, что Бога нет, а сами не могут доказать». Иные говорили, что попу теперь не сдобровать, ГПУ за такие вещи не помилует. Говорили даже, что поп это знал, решился доказать, а тогда и умереть…

Я так был потрясён этим истинно верующим пастырем, что в ту ночь почти не спал. Всё думал о силе его духа и смелости. Я безмерно жалел его, и меня мучили страшные мысли, что его Morvr схватить, сгноить или замучить в тюрьме за то, что он доказал существование Бога и души человеческой. А уснув, увидел страшный сон, как его пытают гепеушники.

И действительно, через несколько дней в городе заговорили о том, что попа ночью взяло ГПУ.

Плакал я тогда, искать его ходил и не нашёл. Спрашивал, куда его отправили и не выпустили ли на волю? Но никто мне ничего не мог сказать.

И часто ещё он снился мне, и снова видел я подвиг его веры.

И вот он-то меня и обнял подле церкви в саду… За всю жизнь я слышал только одну его речь, но он мне казался близким, родным и дорогим человеком, словно мы были в родстве десятки лет.

Я ему сказал, как горевал, когда его замучили в ГПУ. А он говорит: «Нет… Они только хотели меня убить, но вот те добрые люди спасли и увели меня в эту страну…» – и он указал на сидящих старцев в белых одеждах.

«Разве ты забыл, – спросил он, – как после того диспута мы часто виделись с тобой и говорили?»

Я стал припоминать, и выходило именно так, как он сказал.

Мне вспомнились все разговоры с ним. Раньше мне казалось, что я вёл их во сне… Но разве можно так ясно и чётко представить во сне всё то, о чём он говорил?

Я спросил его, что это за люди кругом нас?

«Это тоже верующие, братья мои. Они, как и я, пострадали от безбожников за свою веру и были обречены на смерть. Но Бог милостив, не допустил этого, спас от руки нечестивых. Они были уведены сюда, а теперь и сами стараются приводить из того безбожного края людей, пострадавших за истину. Я знал, что ты придёшь сюда, но за тобой мне нельзя было идти, ибо ты идёшь посетить святые места, а мы живём тут…»

Я тогда его слов не уразумел.

Чудесная пятиглавая церковь возвышалась передо мной. Она была так украшена снаружи, как украшают у нас храмы внутри. На её белоснежных стенах теплились лампады, мерцали свечи и сверкали кресты.

Из сада было видно, что внутри церкви царские врата открыты и алтари стоят совсем близко к вратам.

Тихо плыл над садом благовест мягких, словно серебряных, колоколов. Из церкви струилось чудесное пение литургии, но молящихся там не было видно.

Я спросил, почему люди не идут в церковь? Мне ответили, что теперь лето и все заняты трудом по спасению людей и проводами их.

Я спросил, почему же звонят колокола, идёт служба и певчие поют?

И мне ответили: чтобы посылали людей в ту землю, откуда ты пришёл, и приводили спасённых сюда.

– Каких же людей?

– А тех, коим там нельзя больше жить и нет им места у вас; они-то и молятся Богу о нас, чтобы мы помогли привести их сюда.

И я действительно видел, как по тропинкам полей и садов с разных сторон шли и шли всё новые люди, и их радостно все приветствовали…

Я не удержался и спросил знакомого мне пастыря: «Как можно пройти в церковь?» – ибо я не видел дороги к ней, всё кругом заросло травой, цветами, деревьями и кустарником. Он ответил, что к ней близко никто не подходит. Она, говорит, стоит для красоты духовной и возбуждает сердца к благоговению и любви к тем, кто остался там, в ином мире, и мы сострадаем им.

Страстное желание потянуло меня в церковь, и я не мог удержаться. Пастырь не пошёл со мной и молвил вслед: «Иди прямо по траве, дорожки к ней нет!» – а сам остался.

Как только я стал приближаться к церкви, служба, возгласы и пение в ней стали куда-то удаляться, а затем и совсем смолкли. Я был уже подле неё. Всё так же горело – и свечи, и лампады. Кругом церкви все алтари и врата раскрыты, на стенах висят ризы, чудные иконы с ликами, как живыми. Но тихо всё внутри… Я обошёл кругом, и мне стало грустно, что там так тихо и даже шёпота человеческого не слышно. Я решил заглянуть вовнутрь, но двери в храм были завешены множеством крестов и икон. Стал снимать кресты и иконы, чтобы пройти, а мне как-то нехорошо стало, что я один это делаю. Но открыл всё-таки проход и вошёл.

Внутри совсем темно, свет падает через двери, которыми я вошёл. Совершенно пусто… Даже стены не оштукатурены и не побелены, и камни одни виднеются. Пыль, паутина… и больше ничего. В недоумении покинул я храм, и мне стало не по себе, что я туда пробрался. Но ведь я думал, что там служба, пение и молящиеся. Обошёл ещё раз кругом и как только направился к пастырю… опять услышал пение внутри храма, и снова заблаговестили колокола, и мне легко и радостно стало на душе.

А пастырь и говорит: «Вот, видишь – издали лучше, больше красоты и радости от церкви, и мы тоже близко к ней не подходим…»

Среди цветущих полей и садов много красовалось разных храмов и жилищ, но я не встретил ни одного города.

Вот, думал я, тут ни бедных нет, ни злых, и кто придёт в этот край, тому не нужно просить ночлега на ночь и крова от стужи, ибо здесь вечный день и вечное лето.

Я видел там много знакомых, но священников встречал мало, только тех, кого я знал в прошлом. Но и они не были похожи на попов, а носили такие же светлые одежды, как мой Старец. Одежды у всех одинаковые и лёгкие, да других и не нужно здесь, где царит лето.

По левую сторону дороги, казалось, было то же самое, что и по правую. Но когда я пытливее присмотрелся, то заметил, что там заметно беднее. Лето царило и там, но земля была пустее, и зелени меньше, и сады реже, и жилища беднее, да и люди несколько иначе одеты… Столы у них стояли пустые, и сами люди были не так веселы.

Когда мы направились на их сторону, они были нам рады, но и печаль скользила по их лицам. Они словно стеснялись, что так невзрачно одеты. Встречались и такие, кто прикрывал своё тело какой-то тряпицей.

Идём мы и видим: у одних там и стол накрыт, и одежда праздничная висит, а у других совсем бедно и ничего нет. Плодов совсем мало, и люди томятся и словно чего-то ожидают.

Я спросил у Старца о тех людях, а он отвечал, что они бедны и не могут идти дальше, а провести их некому; и многим из них скоро надо будет вернуться обратно, откуда они пришли. И печальны они потому, что боятся наказания за переход границы. Без проводников сюда с мыслью «что будет – то будет» нельзя; надо обязательно знать, куда идёшь, с кем и чего желаешь?

И шли мы по той широкой и ровной дороге.

По сторонам её в полном величии и красоте стояли храмы. Теплились свечи и лампады, мерцали кресты и иконы, царские врата открыты, но никого вблизи храмов нет.

Люди собирали виноград и плоды или сидели, занятые беседой. Некоторые обращали своё лицо в сторону храма, сосредоточенно и молча стояли и, быть может, молились о своих близких и родных, но молились только духом и безмолвно.

И чем дальше мы углублялись в эту чудесную страну, тем прекраснее становились природа и жилища.

В садах, у прудов и озёр высились дворцы. Но в окнах дворцов не было стёкол и двери были без створок, всё стояло открытым для всякого и для тепла, вечного лета.

Стали встречаться храмы всех вер. Я увидел мечеть, и люди, стоявшие подле неё, встретили нас, как родных. Они не спрашивали, ихней ли мы веры, и не навязывали нам своей. Они встречали нас, как братья братьев.

Среди людей у мечети, я увидел старика-магометанина, муллу, он был мне знаком по Ленкорани. Он кинулся ко мне, обнял и радостно воскликнул: «Ты всё же перешёл границу?! Нашёл себе проводника? Как я рад, что ты попал сюда!» Хотя я видел его на своей родине всего один раз, он говорил со мной так тепло и с таким счастьем, словно сына повстречал после многолетней разлуки.

И так было у всех храмов, и кротких и величественных, ослепляющих красотою своих форм и отделки, всюду мы были желанные и возлюбленные гости.

Я спросил моего Старца: «Дедушка! А всё-таки скажи мне, какая в этой стране вера – самая правильная и самая лучшая?»

Старец поглядел на меня добрыми глазами и молвил: «Здесь все веры правильные и хорошие, и тут не говорят об этом. Все радуются пришедшим сюда гостям, спасшимся от смерти. Они – все гости, а гостя никто в обиду не даст. Здесь не спорят о вере, а говорят только о спасении людей, которые веровали и от добра Божеского родились…»