Текст книги "Барсук с нашего двора"

Автор книги: Пал Бекеш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Пал Бекеш
Барсук с нашего двора

Чего только не наслушаешься про барсуков про этих!

Некоторые считают барсуков ленивыми, сварливыми, вздорными, препротивными стариками (непременно стариками, словно барсуку не положено родиться, пережить период безоблачного детства и пылкой юности, прежде чем превратиться в старика!). Другие, напротив, полагают барсука этаким рубахой-парнем, завзятым шутником и несравненным товарищем охотничьих развлечений. А один мой приятель упорно твердил, будто бы барсук испускает чудовищный запах, то есть, попросту говоря, невыносимо вонюч. Уж ему ли, мол, не знать, злая судьба не раз сводила его с барсуками, потому как сам он – лесник. Зато другой приятель клялся-божился, что чистоплотней барсука во всём свете не сыскать: в жилище у себя зверь этот устраивает с десяток вентиляционных каналов, регулярно производит уборку и каждый день отскребает пол у порога самыми что ни на есть новомодными моющими средствами. Уж ему ли не знать, ведь он заведует хозяйственной лавкой, и барсуки всегда у него отовариваются. Как видите, каждый норовит навести тень на плетень. Вот и я пребывал в полном неведении, покуда в один прекрасный день не познакомился с Михейскорняжкиным. А до той поры барсуков я и в глаза не видывал.

Началось с того, что я переселился на улицу Сына Белой Лошади. Втащил узлы-пожитки в квартиру номер на первом этаже и вышел постоять у порога – малость перевести дух да хоть чуть-чуть оглядеться на новом месте.

Однако же ничего примечательного я не увидел. Самый заурядный старый доходный дом, посреди заасфальтированного двора-колодца одиноко торчала перекладина для выбивания ковров, в углу парочка уныло поникших фикусов дожидалась дождя или хотя бы поливальной лейки, зато олеандр стоял в пышном цвету. Разгар лета, двор был залит солнцем. По внутреннему периметру дом опоясывали подвесные галереи с решетчатыми перилами… да что тут расписывать, кто из вас не бывал в таких домах, и этот мой, на улице Сына Белой Лошади, ничем от них не отличался. И вот стою это я, подпираю дверной косяк и вдруг слышу какой-то шорох со стороны соседней квартиры номер 4. Похоже, сейчас произойдёт моё знакомство с соседом. Глянул я быстренько на дверную табличку возле звонка. Там значилось: Михейскорняжкин. Именно так, слитно, в одно слово.

Дверь слегка приоткрылась, затем отворилась чуть шире, ещё шире, и наконец оттуда вышел барсук. Конечно, резонно спросить, с чего я взял, будто это барсук, коли я барсуков отродясь не видывал. Да вот с того и взял, что он не походил ни на кого из тех, с кем мне прежде доводилось встречаться. (Кстати, только так барсуков и можно распознать. Если на улице вам идёт навстречу нечто сроду не виданное, можете не сомневаться: перед вами барсук, больше некому.)

Словом, этот мой барсук, а точнее барсук моего соседа, выставил на солнышко скамеечку на укороченных ножках, сел и стал прогревать на припёке свою несколько поношенную серую с белыми полосками шубу. Зажмурил глаза, а острую вытянутую мордочку обратил вверх, чтобы каждой клеточкой существа вбирать тепло.

Наконец он заметил меня.

– Вот как! – хрипловато крякнул он, как и водится у дружелюбно расположенных старых людей. – Стало быть, вы и есть новый жилец?

Судьба свела меня на улице Сына Белой Лошади с барсуком, что уже само по себе событие, но чтобы этот барсук снизошёл до разговора со мною!..

– Про-про-прошу прошения, – запинаясь произнёс я. – Вы, должно быть, барсук моего соседа?

– Ну и вопрос! Бр-бр, су-уший у-ужас! Я не соседский, я ваш сосед. Барсук сам по себе, никому не принадлежу. Меня зовут Михейскорняжкин. – И вновь добавил: – Бр-бр, су-уший у-ужас!

Со временем я заметил, что для него это излюбленное присловие и полюбилось оно ему созвучием со словом «барсучий». И произносил он его, растягивая слоги «бр-р-су-у-у» и проглатывая конец выражения как не слишком существенный. Главное, чтобы собеседник мог вычленить и услышать слово «барсук». Из этого явствует, что Михейскорняжкин, наряду со множеством своих достоинств, не был лишён некоторого тщеславия.

Барсук достал здоровенную сигару и принялся благодушно попыхивать ею. Затем, покосившись на меня, обронил замечание:

– А вы, я смотрю, не жалуете расчёску? – Что греха таить, волосы мои были всклокоченны. – На макушке то ли вихор, то ли барсучьей шерсти клок.

Как видите, сосед не упускал случая подчеркнуть свою принадлежность к барсучьему племени. Пристыженный, я шмыгнул в дом, чтобы привести себя в порядок.

– Ну вот, совсем другой вид, – удовлетворённо произнёс Михейскорняжкин. А затем мы знай себе посиживали рядышком и молчали. Наконец я собрался с духом.

– Не сочтите за дерзость, уважаемый сосед, но я чего только не наслышался о вас, барсуках…

Михейскорняжкин вскинул на меня взгляд, поскольку, сидя на скамеечке, был ниже меня, однако же во взгляде его не отражалось ни малейшей приниженности, скорее даже некоторая доля превосходства.

– Судите сами, – сказал он, прошествовал к себе в квартиру и чуть погодя вернулся со стаканом воды. Вновь пристроился на скамеечке и принялся неторопливо отхлёбывать из стакана.

Я не мог взять в толк, что бы это значило. День клонился к вечеру, и жильцы дома стали возвращаться с работы. Вдруг откуда ни возьмись на асфальт выкатился красный мячик, а вслед за ним появилась девчушка в гороховой юбочке. Мяч остановился у скамеечки, на которой сидел Михейскорняжкин.

– Обалдеть можно! – воскликнула девчушка и, словно извиняясь, подхватила мячик. – Пьёт воду ижштакана и ни капельки не прольёт! Дядюшка Михейскорняжкин-шамыйклашшныйбаршук на нашей улице! – Она весело умчалась прочь.

Михейскорняжкин выпрямился и сделал очередной глоток.

На лестнице послышался громкий стук шлёпанцев на деревянной подошве, и в дверях подъезда появилась толстая, не в обхват, тётка. Своё недовольство она начала громко выражать ещё на ходу.

–  Творится богзнает что! У насна четвёртом опять нет воды. В кране урчит, булькает, толку никакого, а ты сиди в ванне и жди у моря погоды! – Тут взгляд её упал на нас, и она, не переведя дыхания, переключилась на другое: – Чего ж тут удивляться, откуда у нас быть воде, ежели её на нижнем этаже всю выпивают! И ведь не стесняются, вон какими здоровенными стаканами выхлёбывают! Дожили, нечего сказать, воды и той нас барсуки лишают!

По шкурке моего соседа волной прошла дрожь, затем он как-то подобрался и сделал большой глоток.

Не прошло и нескольких минут, как вернулся домой другой мой сосед, из 6-й квартиры. Бородатый, худющий, костлявый, колючий, будто обглоданный рыбий хребет.

– Значит, жильцов у нас прибыло, – кисло заметил он и тут углядел у барсука стакан с водой. – Я смотрю, вы уже стакнулись, вместе гуляете, на двоих распиваете. Тут суетишься, сбиваешься с ног, ради блага народного живота не щадишь, до язвы желудка себя доводишь, глотка водицы хлебнуть некогда, а другие по домам рассиживаются, сложа руки, свесив ноги, и знай себе водой наливаются, будто не барсук, а бездонная бочка! – И он в сердцах захлопнул за собой дверь.

На втором этаже распахнулось окно, и в оконном проёме возникли пышные седые усы и очки в круглой оправе.

– Пришлось выключить радио, – сообщил жилец со второго этажа. – Новости одна другой страшнее, весь мир точно с цепи сорвался! А тут выглянешь в окошко – сплошная благодать! Рад видеть вас в добром здравии, почтеннейший Михейскорняжкин! Как посмотришь на это отрадное зрелище: сидит себе барсук, посиживает на скамеечке под олеандром, на солнышке греется да водичку попивает, – и от этой картины покой в душе воцаряется.

Михейскорняжкин допил последний глоток воды.

– Что вы на это скажете? – поинтересовался он. – Теперь вам понятно, почему о нас, барсуках, говорят всяко-разное?

Я призадумался. Конечно, каждый из высказавшихся в чём-то был прав, но всей правды не знаю даже я. Хотя смею утверждать: с тех пор, как началась наша дружба с Михейскорняжкиным, никто в целом свете не знает о барсуках больше меня. Вы спросите, каковы же они, барсуки эти? Одно могу сказать: барсуки не такие и не этакие, а такие и этакие, вместе взятые, – в точности как сама жизнь.

Б. Б., американский родственник

Покуда не познакомился с соседом, я и ведать не ведал, к примеру, о том, что барсуки – страстные любители письма писать. Но теперь у меня была возможность убедиться, что большую часть времени сосед мой посвящает этому занятию: строчит пером по бумаге. Состоит в переписке чуть ли не с каждым барсуком, проживающим на родине либо за её пределами, потому как очень любит своих сородичей. Впрочем, он охотно вступает в переписку с каждым желающим и, стоит ему получить письмо от какого-нибудь незнакомого адресата, чувствует себя на седьмом небе и тотчас садится писать ответное послание – в самом что ни на есть сердечном духе. Потому-то я и решаюсь сообщить его точный адрес и призываю каждого: если пожелаете завязать переписку с личностью доброжелательной и неординарной, не стесняйтесь, пишите моему соседу, и, смею заверить, послание ваше не останется без ответа. Итак, прилагаю адрес:

бр. Михейскорняжкин

9999 Будапешт, ул. Сына Белой Лошади, 13, кв. 4

(непосредственно рядом с моей)

Хочу заметить, что «бр.» – разумеется, сокращение от «барсук». Впрочем, это хорошо известно и почтальону, который аккурат сейчас, размахивая толстенной пачкой писем, приветствует моего соседа, по своему обыкновению нежащегося на солнышке под олеандром:

– Здравия желаю, господин Михейскорняжкин! А ну-ка, угадайте, что я вам принёс?

– Нипочём не догадаться! – сердито фыркнул барсук. Он терпеть не мог подобные ребяческие заигрывания. – Бр-бр, су-уший у-ужас! – не преминул добавить он.

– Это всё вам! – Почтальон вручил барсуку пачку с таким торжествующим видом, словно все послания написал сам, собственноручно. – Отличный улов, ничего не скажешь!

Барсук несколько смягчился, и едва успел почтальон повернуть к выходу, как Михейскорняжкин торопливо перебрал конверты.

– Подумать только! – воскликнул он, извлекая из стопки красный конверт, сплошь обклеенный марками. – Письмо от Б. Б.!

– Как?! – изумился я. – Вы с самой Брижит Бардо переписываетесь? Ах, какая чудесная актриса! – Я подсел к нему поближе.

– При чём тут актриса? – в свою очередь удивился Михейскорняжкин. – Это семейное прозвище моего американского племянника. Полное имя его – Американский Барсук Безобразно Вонючий, но это чересчур длинно. Не говоря уже о том, что он вовсе не вонючий.

– Каких только у вас родственников нету, милейший Михейскорняжкин! – восхитился я, невольно споткнувшись на имени соседа, тоже не таком уж коротком. Да и согласные эти – х, с, ж – свистели, шипели, поневоле язык сломаешь. «Мижейшкорняшхин», – вырвалось у меня. Барсук укоризненно взглянул на меня, я покраснел и рассыпался в извинениях.

– Б. Б. – личность очень даже незаурядная, – задумчиво произнёс он, кладя письмо поверх всех остальных. – Знали бы вы, через что ему пришлось пройти, прежде чем он избавился от своего запаха!

– Позвольте полюбопытствовать, что же это был за запах такой?

– Бр-бр, су-уший у-ужас! Вы, что ли, не знакомы с американскими безобразно вонючими барсуками?

– вообще-то лишь понаслышке, – потупился я.

– Это наши родственники из Нового Света. Одеты с иголочки, не нам, обшарпанным европейцам, чета, – он пригладил свою и впрямь несколько поношенную серо-бело-полосатую шубейку и украдкой покосился на меня в надежде, вдруг я опровергну его утверждение.

– Полно вам прибедняться, почтеннейший Михейскорняжкин, – тотчас вставил я. – Краше вашей шубы во всей округе не сыскать.

Он удовлетворённо принял к сведению мой комплимент. Поистине, тщеславие не было ему чуждо.

– Ну, а у американских родичей мех коричневый, с тёплым золотистым отливом, голову украшает задорное белое пятнышко, а хвост длиннее нашего. Словом, красивая порода. И все до одного заядлые охотники, но Б. Б. даже среди них выделяется. Правда, бесстрашной дерзостью и небывалыми успехами заокеанские барсуки обязаны одному своему исключительному свойству, отражённому в их названии: это вам не абы какие барсуки, а барсуки-вонючки. Тому, кто вздумает на них напасть, не поздоровится. Американский барсук лоб нахмурит, брови насупит, ногу отставит и – бз-з-з! Такую вонищу вокруг разведёт, что всякий зверь сломя голову прочь умчится, будь то хоть какой грозный лев.

– Львы в Америке не водятся, – брякнул я и тотчас пожалел об этом, увидев, как Михейскорняжкин насупил брови. Вот беда, думаю, что же я наделал?! Барсук встал. Надо же бежать, спасаться. Мне живо представилось, как сосед мой сейчас отставит ногу и – бз-з-з! Пропадёшь, погибнешь ни за что ни про что.

Однако Михейскорняжкин поднялся, чтобы достать сигару. Раскурив её, он вновь уселся на свою скамеечку. Сигарный дым – возможно, под влиянием рассказа про вонючек – раздражал меня, и барсук, судя по всему, заметил это.

– Нечего нос воротить, молодой человек! Сигарный дым – ничто по сравнению с тем запахом. Не трать я все деньги на почтовые марки, мог бы позволить себе курево поприличнее.

В тот день Михейскорняжкин явно был не в духе.

– И вот однажды, – продолжил он свой рассказ, – Б. Б., этот самый могучий и самый пахучий из всех американских барсуков-вонючек, влюбился в енотиху. Семья взбунтовалась. Ещё бы: невеста из рода енот-полоскун, от корыта не отходит, к тому же бесприданница и так далее. Но Б. Б. славился тем, что преград не знает. Уже и день свадьбы был назначен, когда грянула беда. Б. Б. как раз возвращался домой с охоты, с полным ягдташем добычи, когда вдруг услыхал призыв на помощь. Кричала его распрекрасная невеста: громадный кабан сотрясал клыками стены их дома. В два счета Б. Б. оказался на месте происшествия и оскалил зубы. Дикий кабан обомлел от неожиданности – этакая козявка посмела встать у него на пути! И тут Б. Б. показал, на что способен. Нахмурил лоб, насупил брови, отставил ногу и – бз-з-з! Кабан вздрогнул как подстреленный и пустился наутёк. А невеста валялась в доме без чувств. Но придя в себя, принялась собирать свои вещи, приговаривая, что нипочём не останется с этим ужасным типом, у которого такой мерзкий запах. О свадьбе не может быть и речи, она переселяется обратно к матушке. Понапрасну втолковывал ей Б. Б., что именно этот запах и спас ей жизнь, – упрямица стояла на своём. Вот когда жених станет благоухать духами, можно будет и о свадьбе поговорить. С женщинами этими, как водится, хлопот не оберёшься! – со вздохом воззвал ко мне Михейскорняжкин.

Само собой, я сочувственно вздохнул.

– Однако, как я уже упоминал, для Б. Б. преград не существовало. Он твёрдо решил избавиться от запаха. Опрыскивал шкуру одеколоном, умащивал мех амброй, окуривал себя индийскими благовониями, принимал сидячие ванны – ничто не помогало. Стоило ему лишь на пробу насупить брови и отставить ногу – результат оказался тот же самый: бз-з-з! Пришлось наконец обратиться к врачам, медицина, как известно, способна творить чудеса. И вот больница и некая парфюмерная фабрика – да-да, фабрика по производству духов! – объединили свои усилия, чтобы помочь страждущему. Операция прошла успешно, и Б. Б., преисполненный уверенности в себе, отправился к невесте. Встал перед нею, нахмурил лоб, насупил брови, отставил ногу – и… вокруг разлился благоуханный аромат! В сердце енотихи вспыхнула любовь, молодые сыграли свадебку. Б. Б. переселился в город, стал рекламным… м-м, лицом парфюмерной фабрики. Не знающий преград барсук заделался барсуком, преуспевающим во всех отношениях.

– Да-а, такому только позавидуешь! – с искренней почтительностью признал я.

Сосед тем временем распечатал красный конверт и начал читать письмо.

– Бр-бр, су-уший у-ужас! – испуганно вскрикнул он.

– Что стряслось?

– Б. Б. погиб! Послание не от него, а от енотихи.

– Что же с ним приключилось? – меня взволновала судьба заокеанского героя.

– В их городе сбежал из зоопарка лев, – с похоронным видом начал Михейскорняжкин. – Выходит, львы в Америке всё же водятся, – походя вставил он. – Лев бросился на Б. Б., а тот, разумеется, отважно принял вызов: нахмурил лоб, насупил брови, отставил ногу и… распространил вокруг себя благоухание! Лев же всего лишь небрежно заметил, что такого, мол, ароматного ужина отродясь не едал.

С этими словами убитый горем Михейскорняжкин побрёл к своему порогу.

Дерево «птичьи ягоды»

Верный своему обыкновению Михейскорняжкин, сидя на скамеечке, блаженствовал в тени олеандра, когда я пришёл домой. Хотя какое там «пришёл»! Еле притащился. Разгар лета, духота нестерпимая, а день выдался особенно знойным, когда даже стены домов и асфальтовые мостовые пышут жаром. Если бы не полениться и лечь ничком посреди улицы Сына Белой Лошади приложить ухо к тротуару, как некогда поступали индейцы, чтобы определить, близко ли бледнолицые, то можно бы услышать, как асфальт постанывает про себя: если так и дальше пойдёт, запросто расплавишься к червям и растечёшься на все четыре стороны. Только ведь никто из нас не станет плюхаться поперёк тротуара – совестно вроде бы да и боязно: ну как наступит на тебя ненароком какой-нибудь рассеянный прохожий, и сам ты считай что в расплавленном состоянии, не чаешь, как бы до дома добраться, где уж тут чужие мысли подслушивать. Словом, кое-как приплёлся я к родному порогу, ухнул без сил и едва выдохнул:

– Ну и жарища, пёс её задери!

Весело насвистывая, Михейскорняжкин сочувственно кивнул:

– Жарища, кот ей выцарапай глазищи!

– Допекла до самых печёнок! – с трудом переводя дух, продолжил я.

– До того печёт, что и в пекло лезть незачем, – подхватил Михейскорняжкин и опять знай себе напевать да насвистывать.

– И как только у вас, милейший сосед, пороху хватает в этакий зной шутки шутить? – В душу мою закралось смутное подозрение, что барсук насмехается, видя, как меня припекло.

– Я получил добрую весть, – сияя от радости, сообщил Михейскорняжкин. – А хорошие новости всегда помогают сносить тяготы.

Легко ему, не без досады подумал я, с добрыми вестями сносить мою измочаленность. Но я тотчас же устыдился, ведь солнце припекает его так же, как меня, с той разницей, что ему даже шубу не скинуть. Нет, ему тоже нелегко!

– Листок получил, самое что ни на есть замечательное послание! – И Михейскорняжкин помахал в воздухе взаправдашним древесным листиком овальной формы, с чуть зазубренными краями.

– Ух ты! – через силу выдохнул я. – И от кого же?

– Как по-вашему, от кого можно получить всамделишный лист?

– От дерева, от кого же ещё! – резковато отозвался я. Хватит с меня этой игры в «спрашивайте – отвечаем». С человека, можно сказать, семь потов сошло, а этому и горя мало.

– Сообразительный вы, – похвалил меня барсук.

– Уж не хотите ли вы сказать, будто этот лист получен вами от какого-то дерева?

– Не только хочу, но и говорю, более того – сказал!

– Понятно, понятно, и от какого же дерева? – с притворной любезностью поинтересовался я, чуя неладное.

– От дерева «птичьи ягоды».

– Птичьи ягоды, птичьи ягоды… – протянул я. Сосед мой явно не в себе, такая жарища хоть кого доконает. Не беда, пройдёт, главное – перетерпеть. – И что же пишет оно, это дерево? Как себя чувствует?

– За всё благодарит, чувствует себя прекрасно, – с готовностью отвечал Михейскорняжкин. – С левого бока пошли новые побеги, раны с правой стороны зарубцевались и сочатся древесной смолой. А ко дню рождения дерево обзавелось подарком – ожерельем из натуральной омелы.

– У него и день рождения бывает?

– А как же? На прошлой неделе сорок лет стукнуло.

– М-да, старость не радость, – невпопад ляпнул я.

– Бр-бр, су-уший у-ужас! – взорвался сосед, готовый расплющить меня силой своего авторитета. Я невольно съёжился. – Молодой человек, да вы хоть имеете представление, с чем их едят, эти птичьи ягоды? Что это за дерево такое, между прочим, известное науке?

Разговор пошёл всерьёз. Я притих, даже пикнуть боялся.

– Ладно уж, не стану вас мучить, – великодушно сжалился надо мной барсук. – Лучше расскажу по порядку, как было дело. – Он вытащил из кармашка для часов сигару, закурил, затем достал из кармашка для сигар часы и удовлетворённо заметил: – До передачи «Вечерняя сказка» вполне управимся.

Мы уселись поудобнее, и Михейскорняжкин, попыхивая сигарой, повёл рассказ.

– Прошлым летом, то есть ровно год назад, когда вас в этом доме ещё и в помине не было, на месте олеандра стояло дерево «птичьи ягоды». Пышное, раскидистое, тень давало всему двору. Оно достигало уже четвёртого этажа и намеревалось в недалёком будущем перерасти дом. И дай ему волю, наш дом украсился бы зелёным султаном из листьев. Краше него не было дерева на всей улице Сына Белой Лошади. Конечно, это громко сказано, ведь, если разобраться, других деревьев в округе нет. Все его любили. Летом дерево давало спасительную тень, зимой, покрытое шапками снега, выглядело чудо как красиво. А к осени на нём созревали ягоды. Ребятишки карабкались вверх по стволу и собирали урожай. Знаете, как едят птичьи ягоды?

– Не совсем… – смущённо пробормотал я.

– Срываешь мелкую, спелую ягодку, зубами сдираешь с твёрдой косточки огненно-красную кожицу, мякоть глотаешь. А косточками хорошо пулять друг в дружку или бить в цель. Усвоили? Кожуру следует снимать с осторожностью, тут дело тонкое, кропотливое. Девчушка со второго этажа шепелявит, потому как двух передних зубов у неё не хватает. А зубов она лишилась по небрежности: взяла да куснула птичью ягоду. Хорошо, что зубы были молочные и уже шатались. – Сосед сделал глубокую затяжку. – Как-то раз, – удручённо продолжил он, – во дворе появился какой-то человек с пилой на плече и влез на дерево. Енци сразу же поднял переполох, и я вышел во двор. Вышел неохотно, потому как аккурат готовил молочную подливку, а её ведь всё время помешивать требуется. Но если уж Енци позвал…

– Кто такой Енци?

– Симпатичнейший дрозд. Кстати, именно он принёс мне этот лист. Очень порядочный, солидный отец семейства. Обитал на нашем дереве, на ветке с левой стороны свил себе уютное гнёздышко, там же и птенцы выводились. И вот выхожу я и вижу, на дереве какой-то человек пристроился и вовсю пилой орудует. Говорю ему:

«Здравствуйте!» – всё честь по чести.

А он лишь сквозь зубы цедит:

«Здрсьте», – и знай себе пилит.

«Что вы там делаете, позвольте вас спросить?» – это я ему.

А он мне:

«Пилю».

«Дерево, что ли?» – спрашиваю я, не веря своим ушам.

«Дерево».

«Как вы это себе представляете?» – возмущаюсь я.

«Ничего я себе не представляю. Велено мне – пилить, я и пилю».

«Кому наше дерево помешало?»

«Почём мне знать? Сказано: убрать дерево, покуда дом не задавило».

«Дом… задавило?»

«Именно что. Сказано: дерево дому угрожает, значит, так и есть. Велено его спилить – вот я и пилю».

И снова давай орудовать. А я стою под деревом и кричу во всю глотку:

«Руки прочь от нашего дерева!»

Под напором воспоминаний голос Михейскорняжкина набирал высоту, нарушая тишину летнего дня, но я не решался оговорить соседа, чувствуя справедливость его благородного возмущения.

– Жильцы тоже все повысыпали, – продолжал барсук, – выстроились на галереях по всем этажам и давай хором скандировать: «Руки прочь от де-ре-ва!» Крики и суматоха выманили из квартиры и Господина Адвоката. Он тут же потребовал тишины и бумагу. Не сметь, говорит, прикасаться к дереву, покуда не предоставлено официальное распоряжение, а иначе он, адвокат, незамедлительно предъявит обвинение. Тут пильщик пошёл на попятную: слез с дерева, на котором осталась одна-единственная ветвь, и давай упрашивать адвоката, чтоб не предъявлял обвинение. Ведь на нём самом никакой вины нет, он всего лишь делает своё дело. Сказали ему – дерево грозит дом задавить, он и поверил, велено спилить – он пилит, а остальное его не касается. Но и Господин Адвокат гнул своё: чтобы дерево уничтожить, необходимо письменное распоряжение. Пильщик взвалил пилу на одно плечо, пожал другим плечом и буркнул: будет, мол, вам завтра письменное распоряжение. С чем и удалился. Жильцы ещё малость пошумели, поколобродили и угомонились: ежели будет официальная бумага, то тут уж ничего не попишешь. И разошлись по своим делам. Остались во дворе лишь изувеченное дерево да мы с дроздом.

Енци пристроился на уцелевшей ветке, я присел у подножья дерева на корточки. Сидим, думаем. Погрузились в размышления, да так глубоко, что едва не утонули. Ну а под конец вообще чуть голову не сломали. И тут вдруг Енци щебетнул этак радостно, вспорхнул, но затем, поникнув, вновь опустился на уцелевшую ветку.

«Что с тобой?» – спрашиваю.

«Да так… ничего, – грустно отмахивается он крылом. – Просто я подумал, какая жалость, что деревья не летают! Умей наше дерево летать… Но ведь оно не умеет…» – и Енци горестно заплакал.

«Какая жалость…» – меня тоже слеза прошибла.

«Какая жалость!» – рыдало дерево взахлёб.

В этот момент рядом заворковали голуби. Их можно было бы принять за супружескую пару, хотя на самом деле это были близнецы. Голуби ведь вообще все похожи, попробуй отличить одно голубиное яйцо от другого. Но эти во всяком случае были близнецами: Паша и Саша. На улице Сына Белой Лошади они были известны как Пасаша, поскольку всюду появлялись вместе и не было никакого смысла называть их по отдельности. Братья глянули на нас и вмиг расплакались.

«А эти-то чего разнюнились? – утирая слёзы, поинтересовался я у дрозда. – Не разобрались толком, в чём дело, и сразу давай горевать».

«Глупенькие они, ум один на двоих, – осипшим голосом просветил меня Енци, а близнецы по прозванию Пасаша дружно закивали головами. – Зато сердце у них доброе, отзывчивое, их просом не корми – только дай посочувствовать чужому горю».

«Приятно слышать», – сказал я, и мы продолжили плакать. Слезами горю не поможешь, зато душу облегчить можно.

«Придумал!» – вдруг прощебетал дрозд.

«Что?!» – спросили мы в один голос, и мне сделалось стыдно, что я не сумел сформулировать свой вопрос иначе, чем глупенькие – по всеобщему признанию – голубята. Но Енци обратился к Пасаше:

«Сколько всего у вас родичей?»

Близнецы переглянулись и забормотали вполголоса, производя подсчёт.

«Тысяча семьсот сорок восемь», – наконец проговорил Паша.

«Примерно», – добавил Саша.

«Славная семейка! И сколько из них вы могли бы собрать?»

«Прямо сейчас?»

«Да. Прямо сейчас».

Вновь последовало бормотание, сопровождающее подсчёт.

«Тысячу семьсот сорок семь», – подытожил Саша.

«Тётушка Берта сейчас птенцов высиживает», – пояснил Паша.

«Можете созвать их сюда?» – спросил Енци, полагая свой вопрос риторическим, ведь в действительности он хотел сказать: зовите их сюда!

Близнецы дружно заворковали, закивали головой и улетели прочь. Я же мигом смекнул, чту задумал Енци. Набрал полную грудь воздуха, зарылся в землю и принялся подкапывать корни любимого дерева. Не сказать, чтобы работа спорилась. Неспроста ведь барсуков отправляют на пенсию: попробуй-ка сходу, без всякой разминки-подготовки да предварительной тренировки взяться за этакое большое дело. Но я трудился не покладая лап: понятно, что речь шла о жизни и смерти. Сперва я врылся вглубь, разрыхляя землю у основных корней, затем окопал те, что потоньше, и под конец высвободил самые тонюсенькие. При этом пришлось огибать скрытые под землёй разные трубы и провода, один телефонный кабель я, признаться, перекусил ненароком, но пусть в меня бросит камень тот, кому никогда не доводилось перегрызать телефонные кабели. Когда я выбрался на поверхность, дерево шаталось из стороны в сторону, точь-в-точь как подгулявший пьянчужка.

«М-да, – сокрушённо вздохнул гордый великан. – Застоялся я на собственных корнях. Теперь впору заново учиться ходить».

Вдруг небо потемнело, и двор наполнился шелестом крыльев и оглушительным гомоном голубиных криков. Близнецы согнали свою стаю, все тысяча семьсот сорок семь родственников собрались в полном составе. Облепили крышу, висячие галереи, единственную ветку дерева – ни пяди свободного пространства не осталось.

«Дорогие коллеги! – начал было Енци и осёкся: голубь дрозду не коллега; впрочем, выбора не оставалось. – С вашего позволения, – продолжил он, – руководить акцией буду я. От вас требуется: подхватить дерево – р-раз! Общими усилиями поднять – два-а! Так-так, правее! Теперь чуть влево! Осторожно, не заденьте галереи! Не зацепите водосточный жёлоб! И трубу не повредите!» – самозабвенно командовал Енци, а голуби ухватились за дерево и поднимали его всё выше и выше, пока великан не закачался над крышей дома.

Я выбежал на улицу как раз в тот момент, когда голуби бережно опустили дерево на землю. Гигант оторопело оглядывался по сторонам, выворачивая шею и шурша листвою. Понятное дело, ведь ему впервые довелось увидеть троллейбус, мусорный бак и памперсы в витрине магазина.

«Могу идти куда глаза глядят?» – растерянно спросил он.

«Так-так-так», – проворковали Пасаша и родственники.

«Так-так, – прощебетал Енци, приводя в порядок гнездо, несколько разворошённое после перелёта. – Я знаю на окраине города одну очень симпатичную рощицу. Вид – краше некуда, растительность смешанная, там для нас найдётся местечко».

«Я свободен! Ура!» – наконец дошло до дерева. Великан сделал первые робкие шаги, затем всё более уверенной и решительной поступью тронулся в путь. Дойдя до конца улицы Сына Белой Лошади, он припустил со всех ног, то бишь корней. Прохожие, глядя на него, только диву давались.

«Стой! Погоди!» – вскричал Енци пронзительным голосом, совсем не подобающим породе певчих птиц, и, боясь отстать, заторопился вслед дереву.

«Даже „спасибо“ не сказали», – обиженно пробурчали Пасаша и сородичи.

«Мне тоже, – ответил я, – зато я благодарю вас от его имени».

«Рады стараться», – согласно кивнули Пасаша и все прочие голуби. Может, умом они недалёкие, зато нрава были незлобивого. Вновь послышался шелест множества крыльев вспорхнувшей стаи, а я в полном удовлетворении удалился к себе.

На другое утро я со своей скамеечкой обосновался у порога и стал поджидать пильщика. Тот заявился, с торжествующим видом размахивая над головой большущим листом бумаги – что твоя простыня.

«Всё в порядке! – издали прокричал он. – Получено распоряжение, с подписями-печатями, всё как положено, – с этими словами он вошёл во двор и… от удивления раскрыл рот. – Где же дерево?»

«Какое дерево?» – в свою очередь удивился я.

«Которое вчера тут стояло!»

«Ах, вы об этом? Было да сплыло. Взяло да ушло».

«Так-таки ушло?» – изумлению его не было границ.

«Вот именно», – ответил я. А что ещё я мог ответить?

Какое-то время мы помолчали.

«Ну что ж, может, так оно и к лучшему, – наконец проговорил пильщик. – И дереву спокойнее, и дому ничто не угрожает», – и повернул прочь. Совсем неглупый человек оказался этот трудяга с пилой.