Текст книги "Я, Страд: Мемуары вампира"

Автор книги: П. Элрод

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

Она потупилась.

– Вилли считает, что я не должна здесь находиться без няньки.

– Тогда Вилли мудрее брата Грегора.

– Но папа Лазло был по-своему добр ко мне. Он сказал… сказал, что если брат Грегор одобрит его, он отменит удочерение и… и…

– Женится на тебе?

Не поднимая глаз, она опять кивнула.

– Как великодушно с его стороны, – сказал я сухо.

Она почувствовала мое презрение и посмотрела на меня с такой печалью, что ее взгляд мог бы растопить камень.

– Мое место не здесь, да?

– Нет. Вольному соколу не место в клетке.

– Расскажите мне обо мне. Я не перестаю повторять мое имя, но оно мне незнакомо. Я пытаюсь вспомнить замок, о котором вы говорили, но у меня не получается.

– Ты все вспомнишь.

– Как? Пожалуйста, помогите мне.

Обстановка комнаты была скромной и убогой. В углу стояла узкая кровать и, кроме нее и колченогого стула, присесть больше было не на что. Ну тогда к черту все приличия.

– Иди сюда, – сказал я и усадил ее на кровать. По ее лицу я увидел, что она вдруг застыдилась своей бедности. Я придвинул к ней стул, очень, очень осторожно, чтобы не дотронуться до нее. Как бы мне ни хотелось этого, подходящий момент еще не настал. – Татьяна, когда-то давным-давно ты была помолвлена с могущественным правителем Баровии. Он любил тебя, боготворил тебя и в этой жизни желал одного: твоего счастья. Но при его дворе нашлись предатели, которые позарились на его богатство и власть. Они встали между правителем и тобой и уничтожили и разграбили все хорошее. Ты попала… в ловушку черного зла той ночи. Произошло много ужасных вещей и я думаю, именно поэтому ты и потеряла память. Я думаю, боги хотят, чтобы ты не помнила зла…

– Но должна ли я забыть и хорошее тоже?

– Я здесь, чтобы вернуть тебе память о нем.

– Кто этот правитель?

– Страд, хозяин замка Равенлофт, – произнес я, ища в ее лице какие-нибудь признаки страха.

– Страд? – Она долго сидела совершенно неподвижно, напряженно размышляя. Наконец она встряхнула головой. – Не может быть. Он – правитель Баровии, а я… я – ничтожество.

– В этом мире для него нет ничего дороже, ничего важнее тебя.

– Тогда почему я не могу вспомнить его? – От разочарования она повысила голос.

Я приложил палец к губам.

– Это придет со временем, если ты доверишься мне.

– По-моему, я уже поверила вам, – усмехнувшись, сказала она, имея в виду то, что впустила меня к себе в комнату.

Я улыбнулся, но она не ответила на мою улыбку и я понял, что она не видела меня в темноте. Через единственное маленькое окошко просачивался серенький свет ночного неба, но он не мог побороть мрак этого дома. Я был для нее не более, чем говорящая тень. Нащупав на шершавом столе огарок свечи, я достал из кармана свою трутницу. Скоро я выбил первую слабую искру и поджег фитилек.

От золотого язычка пламени лицо ее потеплело и если не на нее, так на меня нахлынули беспорядочные душераздирающие воспоминания. Я снова видел ее в сумерках моего сада, смеющуюся от восторга рядом с розовыми кустами, застывшую в нерешительности на краю смотровой площадки, когда она впервые взглянула на долину сверху.

– Что с вами? – спросила она.

Я сощурился, возвращаясь в грустное настоящее, в эту холодную, с покрытым плесенью потолком комнату с ее нищенским убранством и несчастной обитательницей.

– Посмотри на меня, Татьяна. Следи за мной и ты вспомнишь те радости, которых лишилась.

– Как…

– Просто смотри.

Она насторожилась, но упустить своего шанса не захотела. Ее глаза встретились с моими и широко распахнулись.

И подернулись дымкой. Одно мое нежное слово и они закрылись.

– Ты вспомнишь… – говорил я. – Ты вспомнишь белоснежные стены под ярким солнцем, и розы, краснее крови, и рев зимнего ветра, дующего со склонов гор, и алое пламя в камине, и музыку, и песни, которые я пел для тебя в огромном зале, и красивые бальные платья, и свой смех, и мой смех… ты вспомнишь…

Наморщив лоб, она затрясла головой, но я ласково провел кончиками пальцев по ее вискам. Она открыла глаза и в них блеснуло что-то, похожее на смутное воспоминание.

– Я вижу все, о чем ты мне рассказываешь. Пожалуйста… Старейший?

– Страд, – поправил я.

– Страд?

– Да. Вспомни хрустальные люстры, отражающие золотистый свет свечей, и галантных кавалеров, и прекрасных дам, которые кружились вокруг тебя, танцевали в твою честь. Вспомни наши молитвы в церкви и сладкий запах ладана, когда мы просили богов о здоровье и богатстве, и долгие дни, когда мы бродили по лесу; и тот день, когда мы вспугнули молодого оленя и его возлюбленную подругу жизни; и ту ночь, когда кометы падали в долину, как драгоценные камни, оставляя в небе огненные следы.

– Я вижу их, да, и ты был рядом с нами, а я шла с…

– Со Страдом, – подсказал я. – Ты шла со мной.

– С… тобой.

– И я обнимал тебя в саду, и туман извивался вокруг нас, как танцор, и ты целовала меня.

Каким-то образом мы оба оказались на ногах и мои руки сомкнулись на ее талии, как в ту ночь. Ее грубые одежды сменились шелковым подвенечным платьем, а ее шикарные волосы свободно разметались по бледным плечам.

– Я люблю тебя, Татьяна, и ты любишь меня. Запомни.

– Я люблю…

– Страда, – прошептал я в теплый белый бархат ее шеи.

* * *

Следующий закат застал меня опять лицом к лицу с бургомистром Улричем. Он немного приоделся и даже побрился, но взглянув на него однажды глазами Татьяны, я уже с трудом сдерживался, чтобы вести себя с ним вежливо. Мы с ним были примерно одного возраста… внешне… и с этой стороны задуманная им женитьба не казалась чем-то неправдоподобным. Но его обычное обращение с ней вызывало во мне недовольство и отвращение. Он совершенно не видел ее достоинств и не знал ей настоящей цены. Будь она для меня чужой, я и в этом случае был бы в ярости. Я с облегчением заплатил ему все, что ему причиталось, собрал книги и свитки и попрощался.

Я упаковал свой бесценный груз в длинную коробку из моей кареты и отвез его в лес, где я провел день в окружении волков-стражников. Изменив форму и поднявшись в воздух, я вернулся к дому и, устроившись поудобнее на дереве напротив окна Татьяны, стал дожидаться, когда все утихнет. Вскоре после того, как догорела последняя свеча, скрипнули ставни, я влетел в комнату и принял человеческий облик.

Я подготовил ее к этому и благодаря тому взаимопониманию, которое установилось между нами после моего первого глотка ее крови, она уже не задавала никаких вопросов и не испытывала страха рядом со мной. Напротив, она встретила меня с распростертыми объятиями и заплакала от счастья, что я пришел к ней.

– Больше слез не будет, – сказал я, осторожно снимая соленые капельки мизинцем с ее щеки.

– Я ничего не могу с собой поделать. Я чувствую, что проснулась после долгого сна. За что бы я сегодня не бралась, все кажется нереальным. Только сейчас я начинаю на ощупь узнавать вещи. Столько всего случилось, столько изменилось.

Ее слова возродили во мне радость, которую я думал, что потерял навечно. Я притянул ее к себе поближе, довольный, что могу обнимать ее и ни о чем не думать, просто плыть по течению.

– Ты… заберешь меня с собой? – спросила она.

– Конечно. Ты действительно считаешь, что я могу бросить тебя?

– Нет… я…

– Когда я уйду, ты будешь со мной.

– Когда? Сегодня?

Нам требовалось провести вместе еще несколько ночей, прежде чем я унесу ее с собой как мою невесту.

– Нет, пока это невозможно, пока нет.

– Но, пожалуйста, увези меня отсюда поскорее.

– Что-нибудь не так? – Я отклонился назад, чтобы взглянуть ей в глаза.

– Пожалуйста, Страд, я многим обязана папе Лазло, но я не могу выйти за него замуж. Он сказал, что теперь, когда у него есть деньги, он…

Я ласково взял ее голову в свои ладони и поцеловал ее в надбровье.

– Не надо переживать. Он не тронет тебя. Я клянусь.

Без сомнения, часть моих денег нашла место в кошельке брата Григора, гарантируя скорую отмену удочерения и начало подготовки к свадьбе. Досадно, что никто даже и не подумал поинтересоваться мнением Татьяны, однако точка зрения сироты, попавшей в лапы фанатика, уверенного в том, что он помогает ей, никогда не имеет значения.

Я опять почувствовал отвращение при мысли об Улриче, который взял это невинное создание под свою защиту как ее отец и так бессердечно использовал ее доверие и чувства, заставляя ее выйти за него замуж. По крайней мере – за что я ему был чрезвычайно благодарен, – он ждал благословения церкви до того, как перейти к откровенному насилию в качестве ее мужа.

Отодвигая на задний план его неприятное присутствие, я подхватил Татьяну на руки и отнес ее на кровать. Мы лежали, тесно прижавшись друг к другу, и я говорил о нашей жизни, какой она была и какой будет. А когда время разговоров кончилось и мы поцеловались, она отбросила назад голову, тихо умоляя меня любить ее, как я делал прошлой ночью.

И я овладел ею, и мы насладились друг другом, вдвоем познав истинную радость любви.

* * *

На следующий день после захода солнца я опять сидел около ее окна, но оно было плотно закрыто, и хотя прошло довольно много времени, она так и не отворила его. Я прижался ухом к стеклу и напряг все мои чувства, но ничего не услышал. Она была там, внутри, но не могла ответить на мой зов. Я похолодел, на сердце у меня стало тяжело. Я проник в дом через щели в раме и паника, повисшая на мне железной гирей, прорвалась вместе со мной.

Комната провоняла молитвами и защитными заклинаниями. Я выбросил руку вперед, защищаясь от убийственного зловония, но брат Григор не зря здесь старался. Конечно, это была не так ловушка, которую устроил мне Лео, но все равно это не предвещало ничего хорошего. Один святой символ висел над ее кроватью, а второй болтался на цепочке, надетой на шею. Воздух загустел от запахов ладана и чеснока, и она задыхалась. Я мгновенно решил эту проблему, распахнув окно и впустив внутрь холодный, но свежий ветер.

Она открыла глаза и узнала меня, но поначалу не смогла вымолвить ни слова. Движением руки я дал ей понять, что это и не нужно, и принялся шарить по углам в поисках других ловушек.

К счастью, их не оказалось. Григор посвятил свои молитвы одной Татьяне и хотя они были достаточно сильны, их влияние не продержится всю ночь. Я попробовал разрушить его – очень осторожно – и почувствовал, как дрогнула чужая сила. Татьяна помогла мне, сняв с шеи святой знак. Она успела стянуть со стены второй символ и рухнула обратно на подушки. Освободившись от этого дополнительного давления, с которым мне приходилось бороться, я кинулся к ее кровати.

– Они хотят убить меня, – прошептала она. Слезы навернулись ей на глаза и потекли по вискам. Ее ледяные и тонкие, как мертвые листья, пальцы вцепились в меня. Я поцеловал их и прижал к своей груди. – Я здесь. Ты в безопасности.

– Но я так слаба. Когда брат Григор пришел приглядеть за мной, мне стало еще хуже. Он читал надо мной молитвы и я с трудом терпела его. Потом вечером он запер мою комнату и опять молился. Пока ты не открыл окно, я думала, что задохнусь.

– Через какое-то время ты снова будешь сама собой. Брату Григору… не известно о некоторых вещах, и он приносит тебе больше вреда, чем пользы, своим пением и курением.

– Он очень напуган, Страд.

– Несомненно. Испуганные люди иногда ведут себя очень глупо.

Я держал ее руку и успокаивал ее, отгоняя от нее ее страхи, как только мог.

Итак. Григор заметил следы на ее шее и правильно понял их значение. Ничего уж тут не попишешь. Я хотел увезти ее подальше от него, но в ее теперешнем состоянии она не могла путешествовать. Боялся я и торопиться с ее превращением. Ее тело еще не привыкло к изменениям, происходящим внутри него, и если я начну спешить, это может оказаться опасным. Но в то же время не следовало упускать из виду Григора с его шарлатанским лечением.

Еще ночь и я могу потерять ее.

Нет. Никогда.

– Татьяна?

Глаза ее приоткрылись. Теперь она могла видеть меня даже в потемках.

– Ты слаба, но перед тем, как ты пойдешь со мной, ты ослабеешь еще больше… но ненадолго. Потом тебе станет хорошо.

Она поняла, правда, не полностью, но на подсознательном уровне, через связывающую нас нить.

– Ты должна делать то, что я тебе скажу, и ты будешь свободна. Проснувшись завтра, ты покинешь этот дом со всеми его тревогами и страхами.

– И буду с тобой?

– И вечно будешь со мной.

– Что я должна сделать?

– Подари мне свой поцелуй. – я коснулся кончиками пальцев ее горла.

Она медленно подняла руку к моему плечу.

– Да…

Поцеловав ее, я глубоко проник в нее и выпил ее жизнь, чтобы она соединилась с моей. Она бледнела и холодела в моих руках, но даже не пошевелилась, чтобы остановить меня. Только когда я наконец отпрянул от нее, она тихо протестующе застонала.

Ресницы ее трепетали, она силилась не потерять сознание. Я поспешно разорвал рубашку и твердым, как алмаз, когтем проткнул свою грудь рядом с сердцем. Наша смешанная кровь потекла из ранки. Я подхватил Татьяну и прижал ее губами к маленькой дырочке. Она начала пить.

Я не знаю, доставляло ли ей это удовольствие, я же испытывал такое наслаждение, которое никогда раньше не получал, деля ложе с женщиной во время занятий любовью. Это потрясающее ощущение было намного сильнее, более возбуждающим, более желанным. Я обнимал ее и чувствовал, как к ней возвращалась ее жизненная сила, тогда как моя выливалась наружу, чтобы напоить ее. Ее руки обвили меня, облепили, оплели, но так было нужно, так было правильно. В прошлом я все отдал за нее и всего лишился. Сейчас у меня не осталось ничего, кроме моей крови и в ней моей жизни, но я и ее подарил ей. И я бормотал про себя, умоляя черных духов, которые сотворили меня, вознаградить меня одним… чтобы она наконец стала моей невестой.

Но в конце концов фиеста кончилась. Неохотно, так неохотно я попытался оторвать ее от себя. Ее сила равнялась моей и она не желала отодвигаться от меня. От моих усилий кровь хлынула фонтаном и она быстро, жадно глотала ее. Мне пришлось упереться ладонью в ее лоб и грубо оттолкнуть ее от меня, иначе мы бы оба погибли. С длинным вздохом сожаления и горького разочарования она опрокинулась на кровать, тяжело дыша, как измученный долгой дорогой бегун.

Мною овладела та же слабость и я упал на пол, сотрясаясь всем телом от усталости и внезапного голода. Я с трудом приходил в себя. Когда я смог подняться, Татьяна уже забылась своим последним земным сном. Не было никакой возможности сказать ей «до свидания». Неважно. Наше счастье при следующей встрече возместит потерянное. Завтра я прилечу за ней и не будет больше прощаний.

* * *

Единственное, что я мог для нее сделать, так это смыть следы нашего обмена кровью, уложить ее поудобнее на кровати и накрыть покрывалом. Несмотря на то, что устранение святых символов, наверняка, не пройдет незамеченным, я был не в состоянии заставить себя прикоснуться к ним. Однако в голове у меня зародилась одна идея, и как только я приоткрыл окно и выплыл наружу, я отправился ее реализовывать.

Церковь в Береце, безусловно, знавала лучшие дни. Без поддержки бывшего правителя города или более крупной святой организации по ту сторону закрытых границ, она сдалась на милость безжалостному времени. Мало кто, должно быть, приходил сюда, то ли по причине безразличия людей, то ли из-за того, что их духовный предводитель отказывался верить в общественную пользу мыла и воды. Как бы там ни было, только две фигурки вышли наружу после полуночных песнопений: старуха и брат Григор собственной персоной. Женщина долго говорила с ним, получила его благословение и вперевалочку зашагала домой.

Я дождался, когда она скрылась из виду, и обрушился на него одним единым куском ожившей тьмы.

Он начал сопротивляться и поднял бы тревогу, но я зажал ему рот рукой. Я затащил его в церковь и захлопнул дверь, чтобы никто не нарушал нашего с ним уединения. Узенький коридорчик был плохо освещен и пришлось идти вглубь, туда, где горели ароматизированные свечи. Я содрогнулся, чувствуя на себе тепловатое влияние этого места и стараясь не обращать внимания на подступающую к горлу неприятную тошноту. Она была обычным явлением после произнесенного мною защитного заклинания.

Когда я развернул его к себе лицом, он так удивился, что даже перестал на несколько минут бороться со мной. Еще до того, как он пришел в себя и потянулся за своим святым символом, чтобы ткнуть им мне в нос, я сжал его запястья в своем кулаке и припер его к стенке так, что его обутые в сандалии ноги свободно болтались над полом.

– Богохульник! – выдохнул он с обезумевшим от праведного гнева видом.

– Несомненно, – ответил я, решив не терять ни минуты. Когда он понял, что я собираюсь сделать, он просто одичал, но он не мог помешать мне выпить его кровь, как я не в состоянии был помешать солнцу вставать по утрам над горизонтом. Я совсем выдохся после слияния наших с Татьяной жизней, но для меня по-прежнему не составляло труда разобраться с типами вроде Григора. Когда я закончил, я практически полностью восстановил силы, а он стал более покладистым. Я отвел его к скамейке и усадил его на нее. Потом я опустился перед ним на одно колено, чтобы находиться на уровне его глаз. Со стороны я, должно быть, напоминал грешника, просящего помощи у своего святого отца.

– Григор, я хочу, чтобы ты послушал меня очень внимательно…

У меня не заняло много времени, чтобы подчинить его, ошеломленного от потери крови, своей воле. Я говорил, а он впитывал каждое мое слово и со всем соглашался. Мне нужно было согласовать свои приказы с сильнейшими стимулами в его жизни, а то он мог выйти из-под контроля, но я быстро придумал кое-что подходящее.

– Начиная с этого самого часа, ты отправишься в путь к гробнице Белого Солнца в городе Крец около западных границ. Возьми все, что захочешь, и уходи поскорее. Понял?

– Да, – ответил он слабым голосом.

Замечательно.

Опять-таки только из уважения к памяти об Илоне я не убил его. Он путался под ногами, однако не представлял реальной угрозы. Мысль об Илоне вдохновила меня на одно небольшое добавление к уже сказанному мною.

– И Григор…

– Да?

– Во время путешествия ты ради своего бога и во имя пущей славы других богов будешь мыться каждый день. В действительности ты будешь мыться каждый день до конца своей жизни.

Это было то малое, что я мог сделать для его прихожан.

* * *

Когда я проснулся, мои стражники уже беспокойно вертелись вокруг меня и поскуливали. Лошади, хотя и привыкли к их присутствию, естественно, не находили их общество особо приятным и с несчастным видом дергали уздечки. Пожелав им удачи, я отпустил волков по их волчьим делам. Они растворились в лесной чащобе и завыли, настраивая себя на предстоящую охоту. К тому времени, как я запряг коней, ночной воздух наполнился многими голосами, которые слились в единую дикую и сладостную свадебную песню, приветствуя мою невесту в ее новой жизни.

Оседлав ведущую в упряжке лошадь, я поскакал к деревне и остановился на холме, в ста ярдах от старой дворянской усадьбы. Как обычно, не было видно ни одного огонька, но я решил не изменять своим привычкам и, бесшумно распрямив крылья, помчался к дому бургомистра. Перед тем как усесться на дерево перед окном Татьяны, я сделал круг над крышей. Я отчетливо чувствовал ее по ту сторону стены. Она только что пошевелилась. Просыпаясь поздно и с трудом отходя ото сна…

Внезапное чувство ужаса, замешанное на невообразимой боли, судорогой смела мое тело. Я подумал, что кто-то ударил меня, потому что я, как подкошенный, упал вниз, на грязную землю двора, не в состоянии подняться. Моя грудь, мое сердце… Огонь… Хуже, чем огонь… мои пальцы скрючились, но ничего не нащупали, однако боль была реальной, парализующей. Как если бы меня ранили мечом, но только намного мучительнее.

Татьяна кричала.

Пронзительно кричала.

И в отчаянии взывала к невидимой связи между нами.

Взывала ко мне.

Затем…

Ничего.

Эхо ее голоса зависло на мгновение в морозном воздухе и пропало во мраке ночи.

Я застонал и проклял все на свете, силясь встать на ноги. Тело не слушалось меня. Я сощурился и уставился на колючие яркие звезды, и ужас снова стальным грузом потянул мое сердце вниз. Его холод и тяжесть давили на меня, как огромная гора, расплющивая меня, но, увы, не убивая.

О, умереть, не чувствовать никогда…

Ее больше нет. Да будут прокляты боги. Ее больше нет.

Мои глаза застилали слезы, накопившиеся во мне за долгие, долгие годы. Высоко, высоко надо мной сверкали и танцевали звезды, издеваясь над моими страданиями. И в то время, как я лежал, рыдая, опустошенный, шокированный, ко мне осторожно приблизился Улрич. Я не замечал его, пока он не заговорил со мной.

– Григор сказал, что это был ты, – пробормотал он.

Его одежда спереди была забрызгана ее – нашей – кровью. Она покрывала кисти его рук; одна из них все еще судорожно сжимала большущий деревянный молоток. От красных пятен на нем на морозе шел пар.

– Как ты посмел? – спросил он. – Как ты посмел взять молодую девушку и испачкать ее своей мерзостью?

Слезы мои высохли. Мысли о смерти резко покинули мою голову.

– Но все, конец. Я спас ее от тебя. Лучше умереть вот так, с душой, очищенной и готовой к встрече с богом, чем идти по земле под твоим проклятьем.

Мне казалось, что его мускулистая фигура на фоне темного неба обведена алой краской. Он шлепнулся на колени рядом со мной.

– Но ты, ты сгинешь навечно…

Он извлек откуда-то палку… и занес ее надо мной.

Я перехватил его руку. Он сделал попытку освободиться, но не смог, и достал свой молоток, чтобы проломить мне череп, но я отбил его кулаком, и мы покатились по земле, визжа и рыча. Смерть Татьяны оглушила меня и лишила сил. Он был крепкий мужчина в полном расцвете сил, подгоняемый жаждой возмездия и страхом за свою жизнь. Мы друг друга стоили.

Однако я… у меня ничего не осталось. Ничего. Ее больше нет. И этот урод убил ее. В своей ярости я черпал энергию, чтобы бороться с ним.

Я вырвал палку у него из рук.

Он царапал мое лицо, мою шею, как лев.

Я всадил эту штуковину ему в бок. Выдрал ее. Ударил снова. И опять.

Скорчившись от боли, он упал в слякоть, крича, как кричала она. Я пополз к нему. Проткнул его ногу палкой. Проткнул насквозь. Он завопил, и выгнулся дугой, и принялся молить о пощаде, и вспомнил всех своих богов, когда я обрушился на него ревущим смерчем из ада.

Но все кончилось слишком быстро.

Чересчур быстро для наказания за его ужасное преступление.

Его кровь тянулась красной дорожкой из одного угла сада в другой, но все это не заняло много времени. Он не страдал, как страдала она. Его мучения нельзя сравнить с моими. Я взглянул на его искалеченный труп с невыразимым отвращением.

Мертв, конец его страданиям.

А я… передо мной маячила вечность, бесконечная вереница ночей, каждая из которых будет напоминать о невосполнимой утрате.

Прошло полвека и я приучил себя к боли и скорби. Но вот она вернулась ко мне… и все эти годы слетели с моей души, как будто они мне приснились, и рай блеснул впереди, а потом…

…я снова потерял ее.

Это было невыносимо. Охваченный отчаянием, я валялся в грязи, дав волю своему горю, не в силах остановиться.

* * *

Медленно встав на ноги, я направился к дому. Я был так потрясен, что даже не подумал изменить форму своего тела. Я толкнул дверь и поплелся через холл к ее комнате.

Старый слуга растянулся на полу около порога. Смерть коснулась его бледного лица, его слабое сердце еле билось. Не обращая на него внимания, я собрался с духом и подошел к ее постели.

– Нет ее, – пробормотал он.

Да.

Я смотрел на комнату, на единственную горящую свечку, на кровь, стекающую со стен на одеяло… и на пустую кровать.

На взбитых простынях остался отпечаток ее предсмертной агонии. Ее не было. Что этот безжалостный мясник сделал с ней?

Я сгреб старика в охапку.

– Где она?

Его дряблые веки приоткрылись, но взор блуждал где-то далеко.

– Бедная Марина. Бедное дитя.

– Где?

Он, похоже, не слышал и не видел меня.

– Такая красивая. Такая добрая…

– Где?

Он вздрогнул и поглядел на меня.

– Туман унес ее, – прохныкал он. – Заполнил комнату и… унес ее. Туман.

Это были его последние слова. Он вздохнул и больше не шевелился.