Текст книги "Записки о Бухарском ханстве"

Автор книги: П. Демезон

Соавторы: И. Виткевич
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

Англичане содержат в Бухаре кашемирца Низаметдина и дают ему 20 тыс. рупий, т. е. 40 тыс. руб. в год, он живет в Бухаре под предлогом торговли уже 4 года и притворяется, что не мог доселе распродать по выгодным ценам шали свои. Он человек очень смышленый, знается со всеми и угощает знать бухарскую; отправляет через нарочных тайных гонцов еженедельно и чаще письма в Кабул, где живет англичанин Масон, который доставляет известия эти далее. Удивительнее всего, что Дост Мохаммед-хан, владелец Кабулистана, очень хорошо знает назначение Масона; хан перехватывал даже письма его, но не трогает лазутчика, говоря: что мне сделает один человек! Кажется, что Дост Мохаммед, который всегда обращается отлично хорошо с европейцами, не хочет навлечь на себя их неудовольствие и из уважения к европейцам вообще терпит и Масона. Человек этот живет в Кабуле под предлогом отыскивания древних монет. До него был там персианин мир Карамет-Али, который получал также большое содержание, 400 рупий – кальдар или 100 голландских червонцев в месяц. Но англичане были им недовольны, вытребовали его в Лудиану и прогнали. Низаметдин в Бухаре держит еще при себе родственника, который собственно исправляет письменные дела. Живут они в сарае кушбеги, по тамошнему великолепно; угощают знать; Низаметдин одевается щегольски и собою редкий красавец; товарищ его человек очень смышленый, хотя и неблаговидный, и играет лице подчиненное, хотя по всему видно, что он собственно управляет делами. Деньги получают они от индийских банкиров. Низаметдин старался, немедленно по прибытии моем, познакомиться со мною и выспрашивал меня обо всем: о Новоалександровске, о Новой линии, об отношениях с Хивою и проч. Будучи уже предупрежден, не давал я ему на это положительных ответов; но он, при всем том, отправил на другой же день после расспросов письмо через Карши в Кабул. Зная европейские приличия, ожидал он ответного посещения моего и, опасаясь этим навлечь подозрение бухарцев, ибо сам был у меня вечером – втайне одним словом, – просил меня, через третьего, не навещать его.

Хан нынешний, Батыр-Хан, которого зовут всегда просто эмиром, государем, всю правительственную власть сложил на кушбеги. Кушбеги, Хаким-Бий, косой старик, человек пронырливый, крайне корыстный и в самом деле богат: богаче всех бухарцев и самого хана. Ни одного дела не допускает он до хана и делает совершенно, что хочет, хан уже не в силах ему противустать. Говорят, будто хан дал ему, при вступлении на престол, клятву слушаться и уважать его как отца; известно, что Хаким-Бий и Раджаб-Бик Диван-Беги возвели хана на престол; но первый удалил последнего и завладел всем. Кушбеги не является по праздникам на выходы, на салям, во дворец; по званию есть много чиновников старше его, хотя они власти никакой не имеют; но он бы должен им всенародно показывать некоторое преимущество, чего делать не хочет. Впрочем, где он сойдется с ними случайно, честит он их и величает, но заграбил всю власть себе, так что прочих ничтожных сановников почти не слыхать и не видать. Под его непосредственным ведением кухня, конюшня и весь дворец хана и все управление целого ханства; он все: судья, полицмейстер, дворецкий, церемониймейстер, докладчик и первый министр по всем отраслям и частям государственного управления; а таможня, как сказано было уже выше, у него на откупе. Он выбирает и считает лично хлеб, опресноки [79]79
  Опресноки. Лепешки из пресного неквашеного теста.


[Закрыть], которые берут для хана на базаре; он печатает ежедневно кушанье ханское и воду для питья в особом сосуде, чтобы хана не могли отравить; еловом, все, малое и большое, рук его не минует. Я бывал у него раз восемь, получив от него приказание заходить, и говорил и спорил с ним много. Он бранился за то, что задержали в прошлом году купцов бухарских, говорил, что пошлет посла жаловаться на это государю, уговаривал меня остаться в Бухаре и ожидать отправления посольства.

Я представлял ему, что он обязался посольству нашему не держать пленных и что, сколько мне известно, купцы задержаны были только на несколько дней, чтобы принудить их дать расписки в том, что они освободят имеющихся у них пленников, коих знали поименно; прибавил, что, по моему частному мнению, довольно странно видеть у нас на свободе разгуливающих барышников бухарских, которые пользуются всеми правами и преимуществами наших законов, между тем как русские в Бухаре есть какое-то безответное существо, на которое всякий может наложить руку и между тем, как те же самые купцы содержат русских невольников, не считая их даже и людьми; говорил, что посольство его, вероятно, не изменит положения дел, доколе он, или хан, не будут действовать благовиднее, что сам я не могу оставаться в ожидании отправления этого посольства и не останусь, ибо как русский офицер, посланный за делами, обязан явиться при первой возможности начальству.

Я должен заметить здесь, что счел за лучшее не скрываться, а сказаться настоящим именем и званием своим. Я сделал это как по той причине, что мог бы легко быть узнан кем-нибудь, если бы сказался мусульманином и чужим именем, тем более, что бухарские купцы писали уже об отправлении моем из Оренбурга и из Хивы, – так и собственно потому, что мне казалось несколько унизительным для русских, а тем более для офицера, скрываться от бухарцев под чужим именем и что хотел сделать опыт, проложить и русским свободный путь в ханство это, доселе неприступное для всякого честного человека.

Кушбеги отвечал на все это, что пленных не выдадут, тем более, что русские сами держат мужиков своих в рабстве, что правоверные выдавать рабов кафырам, неверным, не могут. Впрочем, прибавил он, не шутя, пленникам вашим не запрещается исповедовать веру свою; они все, как видишь, по праздникам пьяны.

Далее кушбеги стращал меня, что бухарцы не станут ходить в Россию, а будут торговать с англичанами, указывая при этом на Бернса, который делал на этот счет разные предложения. Я отвечал наотрез, что это пустое, что англичане ни под каким видом не могут доставлять бухарцам из Индии железо, медь чугун в деле, юфть и другие товары, что бухарцы и того менее могут брать товары эти у англичан, потому что отдавать им взамен нечего; хлопчатую бумагу, сушеные плоды и другие произведения земли своей они, бухарцы, за Гиндукуш не повезут и сбывать им произведений этих кроме России некуда. Куш-беги пришел в замешательство, но уверял, что все это изменится, что они скоро заведут Низам [80]80
  Регулярное войско.


[Закрыть], регулярство и порядок, и тогда дело пойдет иначе. Я напомнил ему, что они дома, у себя, не могут управиться и не совладают с отложившимся городком; это ему очень не понравилось; он говорил, что набирают войско из беглых татар и русских пленников и вскоре накажут возмутителей, что после Курбан-Байрама [81]81
  Мусульманский праздник.


[Закрыть] сам хан собирается на Шаир-Сабс [82]82
  т. е. Шахрисябз. – Сост.


[Закрыть]. Заметим, что хан действительно набрал человек с 10 беглых татар наших в сипаи [83]83
  В данном случае речь идет о воинах.


[Закрыть], держал их обманами без жалованья и кроме того обнародовал фирман, по коему все пленники находящиеся в частных руках, приглашались бежать от господ своих и явиться в Арк, во дворец, где немедленно будут записаны в сипаи, в солдаты. На этот вызов явилось также человек 25, которых и держали в самом жалком положении.

При этом кушбеги, с которым я объяснялся прямо и говорил ему не обинуясь правду в глаза, ибо знал по опыту, что это лучшее средство для противодействия козням, хитрым и тайным замыслам бухарцев, которые не боятся греха, а боятся только гласности его, при этом кушбеги спросил меня, почему Мирза Джафар (г. де Мезон) [84]84
  Речь идет о П. И. Демезоне.


[Закрыть], будучи послан в Бухару в прошлом году, не говорил ему таких вещей в глаза, какие я говорю? Я отвечал: потому именно, что он был послан, а я частный человек и говорю все что мне угодно. Впрочем кушбеги относился о г. де Мезоне не выгодно, говорил, что ему, как послу, стыдно было обманывать их и притворяться мусульманином и уверял, что они с самого начала разгадали его и сами над ним шутили.

Кушбеги снова принялся уговаривать меня остаться до отправления посольства, проговаривая даже, что меня не отпустят, и стращал, что хивинцы или ташкентцы убьют меня дорогою. Я отвечал положительно, что не останусь, ибо заехал сюда без воли и приказания начальства, единственно по необходимости, стыдил его, что он так обходится с гостями и говорил, что живой не дамся никому. Тогда он изменил тон, был ласковее и сваливал все с себя на других. Я говорил ему, что в случае отправления посла надлежало бы, по мнению моему, выбрать порядочного человека; что это была бы собственная их польза. А известно, что доселе место или звание посла было и есть продажное и дается без разбора любому торгашу и прасолу, который и прежде и после посольства своего сидит босой и полунагой в мелочной лавочке своей, между тем как семейство его, для хозяйственного сбережения, голодает. Кушбеги отвечал мне, что каферы, неверные, не достойны лучших послов и что для мусульман было бы предосудительно посылать к нам хороших людей. Оттого-то, возразил я, дела ваши идут так плохо; вы презираете людей, которых презирать не имеете никакого права, кичитесь и чванитесь сами собою и сами за то терпите. У царя нашего под рукою более мусульман, чем во всех ваших ханствах, вместе взятых; но они живут свободно, исповедуют веру свою, равно как и ваши подданные пользуются у нас совершенною свободой. Он засмеялся и находил это все в порядке вещей; как же неверный может не оказывать правоверному преимущества? Таковы-то понятия этих народов, таковы их суждения и ответы.

Из этого однако же ясно видеть можно, стоят ли владельцы Средней Азии того, чтобы обходиться с ними так, как это водилось доселе, можно ли равнять их, в каком бы то ни было отношении, с владельцами европейскими и чего можно ожидать от них, чего можно достигнуть, если не стараться разочаровать дремлющих в этом ребяческом невежестве, в этом неограниченном самодовольствии и себялюбии. Относительно задержания купцов бухарских кушбеги уверил меня также, что этою мерою нельзя правительство их принудить ни к чему, ибо, говорил он, что для нас значит потерять несколько сартов; пожалуй, задерживайте! Я знаю, отвечал я, что люди вам недороги, но стоит только задержать товары ваши, тогда вы не то скажете. Это поразило кушбеги; он не нашелся, что отвечать и уверял только, что он человек бедный и товаров в Россию не посылает, кроме разве весьма незначительного количества. Я повторил сказанное и уверял его, что нам очень хорошо известны и товары и прикащики его, которых я называл ему поименно, присовокупив, что доселе воли правительства не было еще на такое распоряжение, но что оно, по частному мнению моему, было бы весьма полезно. Относительно письма г. генерал-майора Генса о выдаче пленных и по другим предметам, которые он, кушбеги, оставил два года без ответа, говорил он только, что это сделалось по недосугу; хан занят и он занят.

Несколько раз принимался кушбеги еще расспрашивать меня о предметах веры нашей, но заметив с первых его слов, что он не намерен соблюдать при этом разговоре должного приличия и уважения, отвечал я наотрез, что у нас всякой исповедует веру отцов своих свободно, что всякий отвечает богу и совести за это, а допросов в этом отношении у нас нет, и я прошу его избавить меня от них и здесь, где мысли мои об этом предмете никак не могут согласоваться с мыслями его, кушбеги.

Неоднократно также подозревали меня лазутчиком, и кушбеги говорил, что я приехал рассматривать и узнавать все, а после русские придут с войском. Я просил его на это рассудить, что нам высматривать у них вовсе нечего; что мы знаем все, что у них делается, или. можем узнать, если захотим, через проживающих у нас бухарцев и что кроме этого недавно посольство наше было у них с 500 человеками войска [85]85
  «…недавно посольство наше было у них с 500 человеками войска…» В 1820–1821 гг. Бухарское ханство посетила русская дипломатическая миссия во главе с А. Ф. Негри. Однако, вопреки утверждениям И. В. Виткевича, ее сопровождал небольшой конвой, а не «500 человек войска».


[Закрыть] и что видели тогда все, что хотели.

Была речь неоднократно об Искандере, т. е. о Берисе, и о Мартыне, т. е. Хонигбергере. На последнего сердился кушбеги чрезвычайно за то, что он успел провезти деньги свои без пошлины; вообще же об этом человеке отзываются здесь дурно; он между прочим продавал какой-то порошок, обращаемый в золото; для этого нужно было только отыскать крепкой водки, которая бы распускала порошок этот; но бухарцы доселе ищут ее тщетно; они выписывали крепкую водку из разных мест, но она, по их мнению, недовольно крепка. И я между прочим, получил поручение прислать самой крепкой водки из России. Об Искандере говорил кушбеги, что он приезжал с предложением основать в Бухаре английскую факторию, что доказывал при этом бескорыстие англичан, пользу от этого заведения для бухарцев, убеждая кушбеги в физической невозможности для англичан завоевать Бухару и указывая на опасных соседей, на русских, от коих могут они только быть безопасны, заключив союз с англичанами. Берне обещал быть назад через три года, чтобы кончить дело, и кушбеги его приглашал к этому и намерен его покровительствовать.

Скажу при этом случае слово о торговых отношениях наших и об англичанах. Англичане заменить и вознаградить бухарцам торговли с Россией не могут, эта вещь несбыточная, как я уже упомянул выше, по двум причинам: во-первых, англичане железа, меди, чугуна, юфти и других русских товаров доставлять бухарцам не в состоянии уже по отдаленности и трудности пути; во-вторых, им брать взамен своих товаров нечего; звонкой монеты в Бухаре нет; золото все идет из России, серебро из Кашгара, за русские же товары, и произведения Бухары все в излишестве находятся во владении англичан. Мы, напротив, легко могли бы распространить круг торговли своей до самого Мультана [86]86
  Мультан. Город в английских колониальных владениях в Северной Индии (на одном из притоков р. Инд), который А. Берне предлагал сделать центром ярмарок для привлечения среднеазиатских торговцев.


[Закрыть] и вытеснить английских промышленников из целой Средней Азии. Наш путь ближе, наши произведения и товары в большем ходу и славе, и мы можем вывозить из Средней Азии много предметов, между коими бумага всегда займет первое место; ныне благоприятствует нам еще одно вовсе неожиданное и не многим известное обстоятельство. Дост Мохаммед-хан, владелец Кабулистана, ищет покровительства России и готов сделать в пользу нашу все, что от него потребуют; и наконец, что также не многим известно, товары наши во всей Средней Азии, до самой Индии, ценятся выше английских; довольно странно, что английские ткани, заготовляемые для Азии, так дурны, что не могут выдержать ни даже самого поверхностного сравнения с русскими. Все ситцы их и другие бумажные ткани жидки, редки, до невероятности, и только полощены и подклеены; в холодной воде краска сходит и остается тряпка. Я сам сначала не верил этому, но убедился наконец собственными глазами, будучи в Бухаре, куда также завезены уже товары англичанами, хотя сбыт их плохой, потому что товары плохи. Но если с нашей стороны не будет взято никаких мер, то и эти плохие ткани должны наконец занять место наших, и торгевля наша упадет еще более.

Об англичанине Стрендже я узнал только вот что: он вышел из Ленкорана, неподалеку Решта, на персидском судне, обще с шекинскими турками или татарами [87]87
  т. е. с азербайджанцами. – Сост.


[Закрыть] и прибыл на урочище Ох, на восточном берегу Каспия, между горами Балхан и Мангышлаком. Здесь стал он упрашивать татар, чтобы они взяли его в Хиву, с караваном, и сулил за это до 1000 червонцев; но татары, зная Хиву, боялись положить с ним вместе головы свои и решительно отказались; наконец караван ушел и судно также отплыло. В бедственном положении этот Стрендж с трудом нанял туркменскую лодку, которая нагнала и воротила судно, и Стрендж отплыл обратно в Персию. Я видел в Бухаре прикащиков шекинского купца Мир Абу-Талиба, прибывших на урочище Ох со Стренджем, и от них об этом узнал.

О Вольфе слышал я только, что он, приехав в Бухару, сказался жидом и перешел жить к жидам; но когда он начал проповедовать Евангелие, то те его прогнали, и он, до отъезда своего, жил в караван-сарае.

Муркрофт был чрезвычайно неосторожен; он щеголял, хвастал и хвастался богатством, угощал на золоте и на серебре и тем подал сам повод алчному корыстолюбию бухарцев посягнуть на жизнь его.

В Бухаре есть грузин тифлисский, Мукуртум, 97 лет, свежий и бодрый старик, довольно богатый; он живет в индийском караван-сарае и безвыходно в Бухаре 40 уже лет. Он приобрел некоторое уважение жителей и бранится с кушбегием и с самим ханом, которые желая покорыстоваться от него, призывают его от времени до времени и заставляют принять мусульманское исповедание.

Армянин или грузин Григорий, из Кизляра, человек средних лет, ушедший из Троицка, подравшись с городничим, около 1831 года, также в Бухаре. Он человек очень порядочный и очень жалеет, что был принужден покинуть Россию.

За неделю до отъезда моего из Бухары хан прислал за мною мехтера, служителя. Было часов 9 утра, холод очень значителен. Между прочим я сам видел однажды около того времени у кушбегия на термометре 18° Р. [88]88
  По Реомюру.


[Закрыть], а бывало и холоднее. Я был одет в тулупе, халате и армяке, а хан восседал на окне своем в одном легком халате сером, измаранном, т. е. в одной рубахе ибо халат этот занимал ее место, а грудь была голая, на голове круглая тюбетейка. Окно это без рамы, просто отверстие в стене от земли вышиною в сажень, и тут показывается хан народу. Мехтер подвел меня со двора к окну, таща за рукав, шагов на десять, и, приложив руку к груди, стоял в подобострастном, полунаклонном положении. Хан чесал бороду красным деревянным, гривенным гребешком и стоящий за ним мальчик джуан подал ему ноженки. Я стал просто вытянувшись, и несчастный мехтер тщетно кивал и мигал мне и дергал за рукав, чтобы я отвесил поклон. Хан взглянул на меня очень важно; спросил мехтера по-татарски: знаю ли я язык? Я отвечал, что говорю по-персидски и по-татарски. Русский ли ты? Русский. Давно ли приехал и зачем? Я отвечал, что живу уже слишком месяц, что был послан в степь и заехал в Бухару, как в союзную землю, по поводу войны ташкентцев с Хивою, чтобы не попасться им в руки, и по случаю недостатка продовольствия. Долго ли пробудешь? Уеду с первыми попутчиками, если дозволено будет, потому что кайсаки уже откочевывают к России, и мне надо отправиться с ними. Ихтиар – можешь, отвечал хан. Видел ли город? Хорош ли? Видел, хорош. В какой ты службе? В военной, пехотной. Сколько у тебя солдат под командою? Капральство – 75 человек. Так ты и не юзбаши, у тебя и сотни нет! И так пешком дерешься? Пешком. Умеешь ли стрелять из пушки? Нет. У меня есть новые пушки, из которых никто не может попасть в цель; я думал, что ты мастер и за этим послал за тобой. Заметим, что пушки эти особенного устройства: напал кривой, усыпан горбами и неровностями и потому закатывают в него маленькое ядро, которое гуляет по широкому и неровному каналу на свободе. Перед отъездом зайди к кушбегию – сказал хан, и мехтер снова потянул меня за рукав. Я поклонился, хан кивнул головою, и мы отправились.

На улице видал я хана часто: он каждый день разъезжает по мечетям. Наперед едет удайчи с булавой и кричит во всю глотку: желайте эмиру здоровья и долголетия! Потом следуют два отрока, джуана, потом хан в суконном чекмене, в чалме, на лошади, худой и незавидной, покрытой попонами; на хороших аргамаках он ездить боится. За ним едет Салям-Агасы, который откланивается за хана; кричит непрестанно: «Алейкум-салям», там следует еще пара джуанов и несколько прислужников. Хану лет 28; похож он на худощавого бледного жида, среднего роста, с большими черными глазами. Он самоуправен, где кушбеги не устранит его пронырством своим, жесток и делает неслыханные насилия. Мальчиков и девочек уводят от отцов и матерей для скотской похоти эмира; нередко он наказывает телесно, лично при себе, если кто заслужит немилость его. В Бухаре наказывают дубинками, толщиной почти в косое или в колеище так, что ломают кости и нередко убивают до смерти.

Политические отношения Бухары, по ничтожности хана и корыстолюбию кушбеги, в жалком положении; хивинцы и все прочие соседи Бухары грабят пределы ее ненаказанно; город Шагер-Сабз отложился уже лет 15 тому, и бухарцы доселе не могут с ним управиться. Узбек, засевший в Шагер-Сабзе, держится то силою, то хитростями; когда ему пришлось было плохо, то он предложил мировую, прислал хану дочь свою в замужество, и потом опять напал на него врасплох, разбил и разграбил войско его и сохраняет доселе независимость свою.

Постоянного войска, сипаи, состоящего из одной конницы, считается в Бухаре до 12 тыс.; это большею частию узбеки и праздношатающиеся всякого звания и племени; они записаны на службе, проживают где хотят и являются по воззванию; они получают ежегодно по 4 тилла и по 4 батмана пшеницы; кроме этого хан иногда раздает тому, кто первый навернется, отбитых и взятых у кайсаков в закят лошадей; если лошадь у воина пала, то он получает за это ярлык и при первом случае убыль вознаграждается. Десятники, пятидесятники, сотники, пятисотники и тысячники (дабаши, пинджабаши, или караул-беги, юзбаши, пенсатбаши и минбаши, или серкардар) получают по два халата в год и некоторые подарки, как случится, и жалованье. Главнокомандующий есть сам хан. Войско это в самом жалком положении, оборванное, голодное, вооружено крайне плохо и никогда не может быть собрано в целом составе своем. Кроме этого, ополчение из кайсаков, туркменцев (рода арабачи и других), из кочующих узбеков и другой сволочи могло бы составить до 50 тыс. менее чем полувооруженных ратников; говорят, что когда нынешний хан завладел престолом, изгнав предшественника своего, то у него было разного сброду до 40 тыс. Но собрать их действительно дело весьма трудное; а заставить их драться и содержать в целом составе своем сколько-нибудь продолжительное время – еще труднее, даже невозможно. У кого продовольствие вышло, тот едет домой; и все войско нередко исчезает в несколько дней, может быть в самую роковую минуту, которая должна решить участь похода и целого ханства!

Кроме упомянутого содержания, получаемого войсками, при раздаче коего происходят величайшие беспорядки и злоупотребления, войско и в военное время не получает ничего, и каждый сам заботится о перевозке и доставке продовольствия своего. Фуража не отпускается вовсе, хотя он там, по бескормице, важнее всего и становится дороже, чем содержание человека. Приступая к городу, выступая противу неприятеля, войско перемогается несколько дней, неделю, много две, голодает, воины закладывают сбрую, одежду, оружие за хлеб и фураж и наконец возвращаются, изморив и себя и лошадей, восвояси. Орудий у хана всего около 18, но они в таком положении, что никуда не годны. Вывозят их на арбах, привязывают орудие непосредственно к арбе и стреляют. Есть одна пушка с именем императрицы Елисаветы Петровны и две русские мортиры, орудия эти завезены туда, как говорят, Надир-шахом. Кроме этого, у хана есть несколько фалконетов, прикрепляемых к седлам верблюдов. Фалконеты эти тонкостенны и, по-видимому, кованые; они, должно быть, вывезены из Персии и служат более игрушкой, нежели оружием.

Праздник Курбан-Байрам, следующий за подвижным постом Рамазан, празднуется в Бухаре с возможным великолепием; но все, что я видел, празднество это не стоит, по совести, описания. Все скудно, смешно, безобразно и походит на какой-то нищенский пир, в котором нет ничего, кроме бессмысленной толкотни шайки оборванцев.

Бухарцы по ночам, в ожидании Байрама, начинающегося с появлением луны, сидят на кровлях своих и пялят глаза на небо; кто первый увидит молодую луну, тот получает, если два свидетеля присягнут в добросовестности его, от хана подарок: халат. Утром весь народ, столпясь вокруг хана, отправляется на молитву, за город, на открытое место; хан едет в полном блеске, т. е. в суконном халате своем, на коем впереди пары две золотых кисточек, и перед ним ведут 9 аргамаков его, в числе коих была пара очень хороших. Кроме того предшествовала хану смешная игрушка: на одноколке, запряженной дрянною лошадью, которая была накрыта изношенным халатом, на одноколке этой стоял какой-то навес или шатер на четырех столбах, обвитый цветными и парчевыми лохмотьями. Посредине навеса висел род семигранного цилиндра, составленного из восьми небольших продолговатых зеркал. Игрушка эта качалась и повертывалась на тряской одноколке во все стороны» и народ давил друг друга насмерть, пробиваясь к этому диву. В толпе шли порознь – по два, по три – ханские воины, человек до 400, которые в самом жалком виде и вооружении выстроились за городом в две линии, пропустив хана в средине. Потом на этой же площади была борьба, шум и крик – ив этом состоял великолепный праздник.

Замечу, при этом случае, вообще, что рассказы Бернса, издавшего путешествие свое в Бухару, странно противуречили всему тому, что мне случалось тут видеть. Он созерцает все в каком-то блеске и сиянии, между тем как я видел одно только отвратительное, безобразное, жалкое и смешное. Или г. Берне с намерением представил Бухару в преувеличенном и разукрашенном виде, или он был расположен глядеть на все глазами самыми пристрастными.

Пленных персиан в Бухаре множество, значительная часть нынешнего населения Бухары даже происходит от смеси таджиков и узбеков с отпущенниками-персианами. Надобно впрочем заметить, что узбеки берут за себя дочерей таджиков и даже персиан, но своих им не отдают.

Русских пленников знал я в Бухаре до 25 человек. Большая часть их принадлежит хану, человек до 20. По ханству также русских немного; может быть, наберется еще до 50, и то старики, прежнего привоза. Ныне с Линии не увозят, а увозимые с моря все попадаются хивинцам.

Замечательнейшее лице между русскими пленниками – это некто Михальский. Он поляк, из-под Замостья, взят в 1812 году в плен и, будучи прислан в Оренбург за побег, находился до 1816 или 1817 года на Линии. Здесь хотели его наказать за то, что у него на охоте разорвало ружье и сильно поранило руку; подозревали, что он хотел сделать себя неспособным. Он бежал в степь, взят кайсаками и продан кушбегию в Бухару. Он сапожник, столяр, слесарь и все, что угодно. Он и татарин Исмаил произвели чеботарным ремеслом своим в Бухаре переворот: до них не умели здесь сшить сносную пару кауш-мессы, сапог с галошами. Он также отлил хану и пару пушек, о которых было сказано выше. Он женат на бухарке, принял, по наружности, мусульманство, имеет трех детей и часто поговаривал о том, что хотел бы бежать в Россию, плачет и раскаивается в побеге своем, но жалеет бросить детей. Настоящее имя его Фаддей, но он известен под именем Уста-Матвеи. Ему лет за 60. У него русские пленники все под командою.

Трофим Андреев, известный под именем Махмуда, трубач Орского батальона, бежавший в 1832-м году. Кайсаки его поймали и повезли продавать в Бухару; тут он сказался татарином; отец его действительно татарин, он же вырос в отделении кантонистов [89]89
  Кантонисты. В России – сыновья солдат, со дня рождения числившихся за военным ведомством.


[Закрыть], и сам не знает, крещен или нет. Бухарцы сначала не решались его покупать, но когда кайсаки стали отдавать его за 7 тилла, то один бухарец его купил. Трошка божился и клялся, что он мусульманин, тягался с хозяином своим, ходил к кази-каляну, к самому хану, но без успеха. Наконец, по случаю ханского фирмана, о коем упомянуто было выше, бежал он от хозяина, явился к хану и ныне записан в войска. Он также сапожник и плотник и ныне, под начальством Ивана, собирается строить лафеты; поговаривает, однако, что хочет бежать с другими в Шагер-Сабс, и упрашивал меня взять его в Россию, с тем чтобы он был избавлен от заслуженного наказания. Разумеется, что я ему этого обещать не мог.

Иван, господский человек, проживавший в Астрахани, взят на Каспийском море, был 3 года в Хиве, бежал в Бухару и плотничает ныне у хана. Он-то, собственно, по вызову хана, взялся сделать к орудиям лафеты, но требует на то колесы из-под старой коляски Гавердовского, о чем в мое время еще шли переговоры. Иван этот – самый порядочный и толковый человек из всех тамошних пленников.

Коломенский мещанин Егор, известный под именем Московского, славится удальством своим и буйством. Он также бежал из Хивы, где жил у хана, и говорит, что не раз уже собирался раскроить хану лоб мотыгою, которою работает в саду ханском, но не решился предать себя после на истязания, которые его неминуемо ожидали, и поэтому бежал в Бухару.

Артиллериею управляет у бухарского хана бежавший с женою из Сибирского казачьего войска, из конной артиллерии, рядовой. Имени его не помню. Он живет уже давно в Бухаре, называется мусульманом [90]90
  т. е. мусульманином. – Сост.


[Закрыть], ходит в алой шапке и имеет нож за поясом, что уже почитается большим отличием. Но собственно топчибаши, начальник артиллерии, природный узбек.

Есть еще какая-то майорская дочь, увезенная с Линии, когда ей было лет 15; теперь ей уже за 50. Она уже на воле, преимущественно занимается промыслом наших сведен, прислужничает и навязывается всем новоприезжим.

Беглых татар наших в Бухаре, как уже было упомянуто, великое множество; и немало их, говорят, в Кокане, в Ташкенте и по всему Турану; только в Хиве их почти нет. В степи, подалее от Линии, во всяком ауле два-три человека. Через Бухару проходят также нередко бежавшие из Сибири ссыльные закавказские татары, армяне, грузины, черкесы и греки. Беглых вообще из Сибири очень много. Татары наши в степи учат грамоте, шьют сапоги, ездят воровать, иные торгуют. Похождения одного из этих бродяг, которого я знал в Бухаре, довольно занимательны. Он уроженец города Оренбурга, где жив и поныне отец его, служил в каком-то пехотном полку во время Турецкой войны; передался туркам, был взят в плен вместе с гарнизоном Исакчинским, узнан, прошел сквозь строй и отправлен в Литовский корпус. При открытии Польской войны передался он мятежникам; был в шайке Матусевича, потом, когда кавказские линейцы Матусевича разбили, попал к Станевичу, который соединился с Гельгудом; перешел вместе с шайкой его в Пруссию, воротился и стал разбойничать по лесам, когда же стали преследовать строго разбойников, то пробрался в Вильно, явился и сказался вышедшим из плену башкирцем 9 Кантона, приняв имя убитого им лично башкирца, которого он взял в плен, будучи еще в шайке Матусевича. В Вильно он, в ожидании справки, прислуживал плац-адъютанту. По получении из Оренбурга удостоверения, что такой-то башкирец действительно находился в полку и взят в плен, отправили его, татарина, в Оренбург; на пути бежал он из Черноречья, скрывался у отца в Оренбурге с неделю, украл на Линии у калмыков добрую лошадь и ушел в степь. Там жил он у дюрткаринца Тляулия, но поссорился с сыном его из-за лошади, которую тот хотел у него отнять, и сын Тляулия выдал его султану Юсупу, а этот препроводил его в Оренбург. Здесь он сказался беглым солдатом, был прогнан сквозь строй и отправлен в Финляндский корпус. Дорогою, сколько он ни собирался бежать, не было к тому случая; ослабив кандалы и выжидая время, пришел он наконец в С.-Петербург.