Текст книги "В глубь веков
(Таинственные приключения европейцев сто тысяч лет тому назад. В дали времен. Том III)"

Автор книги: П. Джунковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

– Не понимаю, – почему же завтрак может помешать мне позаботиться и об обеде?

Наконец молодые люди положили конец начавшейся ссоре, уговорив Иоганна идти без провизии, которая, в конце концов, могла оказаться совершенно излишней в такой короткой экскурсии.

Покинув приютившую их пещеру, друзья наши двинулись в путь, предводительствуемые профессором Курцем, который шел впереди с картой в одной руке и с компасом в другой.

Все больше и больше углубляясь в чащу девственного леса, они не без труда прокладывали себе путь среди сплошных папоротниковых зарослей, представлявших, казалось, полную коллекцию видов этого растения.

Дядя Карл был видимо взволнован; он находился в том восторженном состоянии, которое испытывает, вероятно, всякий ученый, чувствующий, что каждый шаг приближает его к какому-то великому открытию.

Вдруг он остановился и, нагнувшись, принялся внимательно рассматривать какое-то растение. Спутники окружили его и с любопытством ожидали объяснений ученого мужа, хотя и не видели ничего особенного в том папоротнике, который остановил на себе его внимание.

Наконец дядя Карл выпрямился и, схватив за руку Иоганна, произнес с необыкновенным волнением:

– Да! Сомнения быть не может! Мы находимся в таинственном уголке мира, сохранившем еще следы давно исчезнувшей жизни. Взгляни-ка, Бруно, на этот папоротник…

– Во-первых, господин профессор, я, с вашего позволения, вовсе не Бруно, а Иоганн, – отвечал тот, – а во-вторых – в этом растении, по-моему, решительно нет ничего необыкновенного, – трава как трава, вот и все.

– Трава!.. – запальчиво воскликнул Курц, отталкивая руку Иоганна, – да ведь это… тот самый не… который украшал собой леса еще триасового периода, третичной системы, – периода, древность которого исчисляется многими сотнями тысяч лет! Вперед, вперед, друзья мои, я чувствую, что мы на рубеже великих открытий!

Профессор положительно ринулся вперед, а за ним, хотя, конечно, с меньшим жаром, но все же очень заинтересованные, последовали и его спутники.

– Замечаете ли вы, как постепенно подбирается он к миллионам? – вразумительно произнес Иоганн, кивая на высокую фигуру Курца, мелькавшую уже далеко впереди. – Я всегда побаиваюсь за него, когда ему становится мало тех чисел, которыми довольствуется обыкновенный смертный.

– Пустяки, – возразил Бруно, больше других разделявший увлечение дяди, – может быть, нам и в самом деле суждено набрести на необычайную находку, а ведь это, согласитесь, может взволновать каждого человека.

– Посмотрим, посмотрим, – задумчиво проговорил Ганс, – а пока не будем отставать от дядюшки, который сегодня превратился, кажется, в быстроногую серну.

Побуждаемые этим замечанием, все трое прибавили шагу, хотя не прошло и десяти минут, как толстенький Иоганн, путаясь среди папоротниковых зарослей и обливаясь потом, уже значительно поотстал от братьев, которые в свою очередь никак не могли догнать неудержимо мчавшегося вперед профессора, по временам совершенно исчезавшего в лесной чаще.

В таком беге прошло уже около часа, когда вдруг профессор окликнул своих спутников, торопя их поспешить к нему.

Конечно, все бросились на его зов, несмотря на утомление и жару, уже дававшую себя чувствовать. Скоро они догнали ученого, который стоял на берегу какой-то реки и растерянно глядел на свою карту.

– Ну, что там случилось? – спросил Ганс, первым подбегая к нему.

– Как что случилось, да разве ты не видишь, – река!

– Река… да что же тут необыкновенного?

– А то, что на карте в этом месте показана только долина, а не река.

– Подожди-ка, дядя; ведь мы находимся в горных местах, – может быть, это просто временный поток, появившийся вследствие дождей, – заметил Бруно.

– Очень может быть, но во всяком случае, этот поток мешает нам идти дальше, – воскликнул Курц.

– Чему, правду сказать, я очень рад, – заметил подошедший в это время Иоганн. – По крайней мере, мы хотя полчаса отдохнем от нашей удалой скачки… Вы, господин профессор, забываете, что на каждый ваш шаг моих приходится около двух с половиной.

– А ведь это, пожалуй, верно, – смеясь, заметил Бруно.

– Иоганн, конечно, прав, да и нам не мешает отдохнуть и даже выкупаться для восстановления сил; кстати, можно будет поискать брода, чтобы перебраться на тот берег.

– Ну что ж, – со вздохом сожаления согласился Курц, – если все хотят отдыхать, так уж делать нечего, – отдохнем с полчаса, но не больше…

Он отошел в сторону, улегся на мягкий папоротник и снова углубился в изучение своей карты.

Между тем остальные, отдохнув немного, решили воспользоваться идеей Бруно и освежиться купанием, и скоро до слуха ученого долетали уже веселые шутки и плеск воды. Но вот возня и крики на реке значительно усилились, а затем послышался голос Бруно.

– Дядя, а дядя! – кричал он, – иди-ка, погляди на находку Иоганна.

– А что же там такое? – рассеянно спросил тот.

– Черепаха, громадная черепаха.

– Громадная? – переспросил дядя Карл и, не дожидаясь ответа, кинулся к реке. – А каких она размеров?

– Да просто невероятная, – фута четыре или пять в поперечнике. Да иди же поскорее, иначе она уйдет от нас на средину реки.

Но дядя Карл не нуждался в понукании. Добежав до берега, он поспешно разделся и кинулся в воду.

Почти уже на середине реки, которая оказалась очень неглубокой, он присоединился к своим спутникам, старавшимся помешать черепахе уйти в глубину. Когда голова этой амфибии на минуту показалась над поверхностью воды, Курц всплеснул руками, воскликнув в порыве необыкновенного умиления:

– Господа, да ведь это «колоссохилес», – гигантская черепаха, водившаяся в Индии в доисторические времена! Держите, держите ее, не бойтесь – она безопасна, может быть, нам удастся вытащить ее на тот берег.

Действительно, до противоположного берега оставалось не более десяти-пятнадцати шагов. Все четверо, дружно подхватив на руки черепаху, побрели к нему, как вдруг их пленник с необыкновенной быстротой рванулся вперед, сбив с ног всех своих преследователей, которые от неожиданного толчка дружно исчезли под водой. Однако почти в тот же миг все четверо выскочили на поверхность, но увы, в каком виде, в каком состоянии! Воздух огласился их жалобными воплями. Все тело несчастных оказалось буквально усеянным небольшими черными пиявками, которые, очевидно, причиняли им нестерпимую боль. Барахтаясь в воде и вопя не своим голосом, они бросились к песчаному берегу и, выбравшись из воды, с остервенением принялись обрывать на себе присосавшихся пиявок.

Долго еще вопли и крики их оглашали окрестность, но, наконец, мало-помалу им удалось освободиться от своих маленьких мучителей и, усевшись в тени, отдохнуть и перевести дух.

– О, Боже мой, Боже мой, – бормотал Иоганн, почесывая свое покрасневшее тело, – господин профессор, скажите мне на милость, как называются по-латыни эти маленькие допотопные дьяволы! Поверите ли, ведь я едва– едва не был заживо съеден этими доисторическими кровопийцами. О! что может быть мучительнее этого!

– Почему же вы думаете, что эти проклятые мягкотелые должны также относиться к предыдущим геологическим периодам? – спросил профессор, потирая свои худые и длинные ноги. – А впрочем, – продолжал он, – пожалуй, вы и правы, так как в наше время я не припомню ни одного моллюска, который был бы способен пожирать не только тело, но и кости человека.

– Во всяком случае, – заметил Бруно, – я принужден отказаться от своей догадки; это, конечно, река, а не временный поток, как думал я раньше.

– Конечно, это река, – согласился Ганс, который после столь неудачной переправы сделался вдруг, вопреки своему веселому нраву, чрезвычайно мрачным и задумчивым. – Я только от души могу пожелать, для нашей общей пользы, – продолжал он, – чтобы население этой реки не везде было бы одинаково густо, иначе наше обратное путешествие представляется мне в виде очень жалкой картины.

Услышав эти, по-видимому, простые слова, остальные путешественники молча переглянулись между собой; только теперь в сердцах их шевельнулось чувство смутной тревоги.

– Что за вздор? – воскликнул Бруно, видимо, желавший подбодрить и себя и других. – Конечно, мы отыщем место, совершенно свободное от этих тварей, но если бы даже это и не удалось, то, в конце концов, ведь не Бог весть какая беда еще раз испытать неприятность такой переправы.

– Ну нет-с, Бруно, уж это как вам угодно, а я больше не полезу на закуску к этим обжорам. Уж если они не побрезговали обгладывать кости вашего дядюшки, не в обиду будь ему сказано, то вам нетрудно, конечно, вообразить, с каким бешеным аппетитом накинулись они на меня… нет, нет, если только вы хотите, чтобы я вошел еще раз в эту реку, то советую вам тянуть меня в воду канатами.

– Да, но ведь должны же мы как-нибудь перебраться на ту сторону; не сидеть же нам тут голышами целую вечность.

Это соображение, видимо, смутило Иоганна: он в недоумении оглянулся вокруг себя и вдруг взор его случайно упал на гигантскую черепаху, которая, выбравшись на берег, спряталась в свой панцирь и теперь покойно лежала на песке. Глаза Иоганна вспыхнули вдохновением.

– Господа, – заговорил он, подбегая к колоссохилесу, – вот наше спасение. Вы видели, что животное это чрезвычайно смирно, – в подтверждение своих слов Иоганн вскочил на щит черепахи, и, сделав два-три шага по этому живому холмику, продолжал, – оно также достаточно велико, чтобы поместить на себе всех нас: я думаю также, что нам удастся заставить его двигаться в желаемом направлении…

– Ах, милый Иоганн, а что вы скажете, если наш лодочник, довезя нас до средины реки, предательски опустится в воду? – смеясь, заметил Бруно.

– Ошибаетесь, – уверенно возражал Иоганн, стоя на своей импровизированной кафедре, – разве не помните вы, как рванулась вперед эта черепаха, преследуемая пиявками; не беспокойтесь, она не опустится на дно и, конечно, будет спешить добраться до берега.

Увлекаясь и развивая свой необыкновенный план переправы, Иоганн совершенно не заметил, что на лицах его слушателей появилось вдруг выражение крайнего изумления и даже испуга. Он с большим воодушевлением продолжал свою речь, как вдруг сзади, над его головой, послышался чей-то могучий вздох и всего его обдало горячим дыханием. Обернувшись назад, бедный оратор потерял все свое красноречие и, пораженный ужасом, кубарем свалился со своей живой трибуны.

Правду сказать, он имел на это полное право, так как прямо против него, наполовину выдвинувшись из чащи, стоял огромный бык с головой оленя; ростом это животное было не меньше хорошего слона, а рога на голове его расходились в разные стороны, по крайней мере, метра на четыре. Наклонив свою громадную голову, зверь обнюхал трепещущего Иоганна, и потом, не найдя, вероятно, в нем ничего интересного, он медленно отошел от него, направляясь к реке.

В немом изумлении глядели наши путники на этого гиганта, степенно утолявшего свою жажду в каких-нибудь десяти шагах от них…

– Не бойтесь, не бойтесь господа, – с радостным трепетом в голосе шептал профессор, – это «сиватерий». Успокойтесь, Иоганн, «сиватерий» – животное травоядное и, конечно, не тронет вас.

Между тем Иоганн поднялся уже на ноги и в изнеможении от пережитого испуга присел на край своей черепахи.

– Ооххх, – лепетал он, – какое счастье, что чудовище это только травоядное… Боже мой, какие рога!..

Тем временем огромный бык с головой оленя, очевидно, решил перебраться на другой берег реки; закинув назад свои огромные рога, он медленно поплыл на воде и скоро ноги его коснулись бы уже земли на противоположном берегу, как вдруг по всему телу его пробежала судорога, он сделал страшный прыжок в сторону, потом закружился, замотал головою, а могучий рев его далеко разнесся по окрестности…

Сомнения быть не могло, на этого гиганта напали те же враги, которые осаждали и наших путешественников.

С замиранием сердца смотрели они теперь на то, что могло бы случиться и с ними.

Долго длилась эта необыкновенная борьба; могучее животное почти совершенно исчезло в облаке брызг и пены, поднятом его неистовыми движениями; но вот оно стало выбиваться из сил, а немного спустя совершенно утихло, вероятно, захлебнувшись водой; его громадное тело медленно опускалось все ниже и ниже и, наконец, совершенно исчезло под водой.

Битва кончилась, победа осталась за ничтожными тварями, а гигант, который еще так недавно казался нашим друзьям столь могучим и несокрушимым, лежал теперь бездыханным трупом на дне реки, пожираемый своими бесчисленными победителями.

Долго никто не решался нарушить господствовавшего молчания, пока Ганс не обратился, наконец, со следующими словами к Иоганну, все еще сидевшему на своей черепахе.

– Ну что же, Иоганн, поплывем мы на ту сторону на нашем живом пароходе?

Бедный Иоганн мог только отрицательно покачать головой.

– Да что же это за животное? – в свою очередь спросил Бруно, обращаясь к профессору.

– Это «сиватерий», – отвечал тот, – гигантский олень, схожий, впрочем, с быком. Он водился в Индии в доисторические времена вместе с колоссохилесом, на котором сейчас сидит Иоганн. До сегодняшнего дня животные эти считались вымершими, так же как и те рыбы и растения, которые найдены нами по ту сторону реки. Но сегодня, друзья мои, нам удалось открыть на земле уголок, который, как бы сохранившись от изменений, представляет картину поразительного сходства с жизнью давно минувших тысячелетий.

– Да, да, – мрачно произнес Ганс, – я, пожалуй, могу прибавить к твоим словам, что, по-моему, сходство это заходит уж очень далеко.

– Очень далеко? Что ты хочешь этим сказать? – спросил Бруно.

– Я хочу сказать, Бруно, – с расстановкой отвечал Ганс, – что твой вчерашний опыт был, кажется, удачнее, чем мы думали.

Эти слова словно громом поразили несчастных.

Глава IV
Дядя Карл со своими спутниками ищет гостеприимства у первобытных людей

руно первым пришел в себя от изумления, вызванного столь неожиданной догадкой брата.

– Неужели же Ганс, ты и в самом деле предполагаешь, что в настоящую минуту мы перенесены в столь глубокую древность! Ведь еще вчера ты не только отрицал возможность чего-либо подобного, но даже и меня убедил в нелепости такой мысли!

– Нет, нет Ганс, – лепетал Иоганн, заметно бледнея, – ради Бога, не пророчьте нам еще и этой беды!

– Я тоже склонен думать, что ты, Ганс, ошибаешься, – говорил и профессор Курц, хотя по взволнованному голосу было видно, что в душе его уже шевельнулся червь сомнения.

– Да перестаньте же, господа, боязливо отворачиваться от действительности, которая, к сожалению, слишком очевидна; а если вы все еще хотите отрицать ее, так объясните мне: куда девался наш проводник; откуда близ нашей пещеры вместо ручья – появилась река; почему здесь также оказалась река, тогда как на карте обозначена лишь долина; и неужели же, дядя, ты станешь утверждать, что природа специально для нас приготовила сюрприз, собрав в этом уголке Декана целую коллекцию представителей давно вымершей флоры и фауны; да и как могло случиться, чтобы все это, существуя в наши времена и находясь чуть не на большой дороге, до сих пор не было обнаружено, хотя бы, например, тем же Вагнером!..

– Нет, господа, я не сумею, конечно, объяснить вам того, что произошло с нами, но у меня хватает мужества не отрицать факта только потому, что он мне непонятен.

– Перестаньте же обманывать самих себя, а вместо того я предлагаю вам хорошенько обсудить наше положение, которое, кстати сказать, я вовсе не нахожу безвыходным, – надеюсь, Бруно, что если средство, перенесшее нас сюда, оказалось действительным, то не менее действительным окажется и то, при помощи которого мы можем вернуться обратно!

Бодрая и уверенная речь Ганса подняла упавший дух его спутников и на призыв его к деятельности первым откликнулся Бруно.

– Ганс, ты молодец! – воскликнул он, – и, конечно, прав, полагая, что в настоящий момент мы оторваны от наших времен, но из этого не следует, конечно, что единственное наше утешение заключается в грустно опущенных носах. Господа, ведь стоит только нам добраться до нашей пещеры и я ручаюсь вам, что мы благополучно возвратимся в ХХ-ый век.

Услышав это, Иоганн решительно поднялся со своей черепахи.

– Так, значит, в настоящую минуту мы действительно находимся в допотопных временах? – мрачно спросил он, обращаясь к профессору Курцу.

– Дорогой мой Иоганн, – уклончиво отвечал тот, – я не вполне ясно понимаю, что, собственно, вы понимаете под словами «допотопные времена». С геологической точки зрения, если даже допустить, что Ганс и Бруно не ошиблись, мы все-таки находимся в наших временах, а именно в начале последнего четвертичного периода. Вы сами видите, что природа этих времен почти ничем не отличается от нашей и я уверен…

– Позвольте, господин профессор, – прервал его Иоганн, – я очень рад, что, по вашему мнению, мы находимся в наших временах, но правду вам сказать, меня все-таки беспокоит то обстоятельство, что вы припутываете сюда геологию, а потому я очень прошу вас сказать мне попросту, в числах, в каких именно годах мы находимся и, если только это для вас возможно, – заискивающим уже тоном окончил он, – то я попросил бы вас обходиться бес миллионов.

– Ну, до этого дело, конечно, не дошло, – ободрительно отвечал ученый, – но все же мы удалились от наших дней, судя по этой природе, тысяч… тысяч…

– Боже мой, значит, без тысяч никак нельзя обойтись, – жалобно заметил Иоганн, – ну, на сколько же тысяч?

– Да я так думаю, что не меньше, как тысяч на сто!

– Ой, ой, ой! – застонал несчастный, – сто тысяч лет, сто-о тысяч лет. Господа, в пещеру, ради Бога, в пещеру, я готов, Бруно, на какое угодно колдовство, лишь бы оно вернуло нас куда следует.

– Не понимаю, господа, – попробовал было возразить дядя Карл, в котором уже проснулся ученый, – неужели же мы, только что добравшись сюда, должны немедленно пускаться в обратный путь, ничего не сделав для науки?!

– Ах, господин профессор, – в отчаянии вскричал Иоганн, – да неужели же ради научных исследований вы готовы отказаться даже от употребления костюма?!

– Нет, нет, дядя, – заговорил и Ганс, – прежде всего нам, конечно, необходимо позаботиться о возвращении.

– По-моему, нам следует пройти вдоль берега реки и попытаться отыскать место, свободное от наших преследователей, – заметил Бруно.

– Совершенно верно, – согласился с ним брат, – итак, господа, вперед, нечего терять время, вперед!

Однако, это легче было сказать, чем сделать; оказалось, что разгуливать без костюма под жгучими лучами тропического солнца – решительно немыслимо, а потому нашим путешественникам волей-неволей пришлось заняться изготовлением хотя бы каких-нибудь костюмов.

К сожалению, кроме длинных, кожистых листьев пальмы наши друзья не могли воспользоваться решительно ничем, а потому поневоле остановились именно на этом материале. Каждый из них устроил себе по два обруча или кольца, свитых из гибких прутиков; одно из этих колец надевалось на шею, – другое служило вместо пояса; на эти кольца они нанизали ряд листьев, которые, ниспадая вниз, образовывали нечто вроде юбки и накидки; такие же листья, свернутые в виде конуса, заменили им шляпы. Но особенно много хлопот причинило изготовление обуви, обойтись без которой было совершенно невозможно, так как нога современного европейца без этой принадлежности туалета оказалась, попросту говоря, ни к чему не пригодной частью тела. Наконец, кое-как из тех же прутьев удалось смастерить нечто вроде русских лаптей, которые и закончили экипировку злополучных путешественников.

Грустную картину представляли эти четыре человека, облаченные в одежды, так мало отвечавшие их цивилизации, что особенно резко замечалось при взгляде на фигуры Курца и Иоганна.

– Вот до чего может довести порядочных людей легкомысленное обращение с волшебными снадобьями, – наставительно говорил Иоганн, печально оглядывая самого себя. – Мог ли я ожидать, что когда-нибудь мне придется изображать собой какой-то артишок! Неужели же именно в таком виде придется нам возвратиться в Мадрас, а может быть, и прямо в Нюренберг? Если так, то клянусь вам, что репутация наша погибла раз навсегда…

Тяжело было на сердце и у дяди Карла. Хотя он и не говорил ничего, но, видимо, употреблял немало усилий, чтобы не потерять уважения к самому себе.

В таком-то облачении все четверо пустились, наконец, на поиски за свободным переходом через реку. Однако, едва вышли они на более открытый берег, сделав всего несколько сот шагов, как уже встретили грозное препятствие, наполнившее их сердца новым страхом за свою смелость.

На песчаной отмели, облитой горячим солнечным светом, бесконечной цепью лежали огромные крокодилы, мирно дремля на горячем прибрежном песке.

– Стойте, стойте, – особенным громким шепотом проговорил ученый, обращаясь по преимуществу к Иоганну, шедшему впереди в глубокой задумчивости, – разве вы не видите, Belodon’a Kapffi, по-моему, это вымирающая уже разновидность.

– А как Belodon’a Kapffi называется по-немецки? – равнодушно спросил Иоганн, обводя окрестность взором, направленным слишком высоко для того, чтобы приметить чудовищ.

– Да неужели же вы их не узнаете сами!..

Увы, судя по тому отчаянному воплю, который в эту минуту вырвался из груди Иоганна, можно было смело сказать, что он кое-что смыслит в зоологии.

– Назад, назад… – кричал он. – Боже мой, да ведь это крокодилы… Ах, господин профессор, ради Бога, называйте вы в таких случаях вещи их настоящими именами, иначе, может статься, что, не дождавшись вашего перевода, я буду съеден кем-нибудь из здешних жителей только потому, что не знаю латинского языка.

– Ну, как бы то ни было, – заявил Ганс, – а дальше нам идти незачем, – потому что здесь река, как видно, еще менее проходима…

Вследствие этого соображения все повернули назад, намереваясь исследовать берег в другом направлении. Но судьба, казалось, преследовала наших героев, потому что не прошло и пяти минут, как на пути им встретилась огромная змея столь внушительного вида, что все единогласно решили за лучшее вернуться на прежнее место, где Иоганн снова нашел свою черепаху, все еще лежавшую на песке. Здесь, на широкой полянке, все опустились на песок и предались грустным размышлениям.

Полураздетые, голодные, усталые, окруженные тысячами непривычных опасностей, среди чуждой, непонятной им природы, они вдруг с необыкновенной ясностью почувствовали всю полноту своей беспомощности и всю безвыходность своего положения.

– Не знаю, господа, каково ваше мнение, но на мой взгляд, положение Робинзона на его необитаемом острове было гораздо лучше нашего, – мрачно произнес Иоганн, прерывая тягостное молчание.

– Ну уж, это вы преувеличиваете, – возразил Ганс, желавший ободрить товарищей по несчастью. – Во-первых, Робинзон был отделен от своего спасения целым океаном, тогда как нам нужно пройти до наших пещер всего каких-нибудь три четыре мили; во-вторых, он был совершенно одинок, а нас четверо; наконец, Робинзон был постоянно осаждаем кровожадными людоедами…

Едва только успел Ганс упомянуть о людоедах, как Иоганн снова заволновался.

– Ах, господа, ведь о людоедах-то мы и забыли! – воскликнул он, прерывая речь Ганса. – Подумайте, – уж если в наши времена дикари пожирают себе подобных, так в эти времена, я думаю, они и в рот ничего не берут, кроме человечины!

– Любезнейший Иоганн, – строго заметил Курц, – должен вам сказать, что вы плетете небылицы, обнаруживая полное свое невежество в этом вопросе. Можете быть уверены, что здесь вы так же неприкосновенны, как и в Германии.

– О, господин профессор, я боюсь, что, благодаря своему телосложению, вы слишком легко относитесь к этому вопросу, но ведь есть люди…

– И повкуснее дядюшки, хотите вы сказать, – вмешался повеселевший уже Ганс, – но, хотя вы и очень лакомый кусочек, однако я отвечаю вам за целость вашего организма: во всяком случае, советую вам больше доверять науке.

– Ах, господин профессор, ради Бога, скажите серьезно, какого мнения о теперешних людях держитесь вы сами, – заискивающе обратился Иоганн к Курцу, так как в глубине души очень верил в его познания.

– Даю вам слово, мой милый, что все ваши страхи напрасны. Я глубоко убежден, что человек настоящего времени не может быть каннибалом. Во-первых, он, вероятно, только что вышел из животного состояния, в котором, как вам известно, питался растительной пищей, а потому, пока он продолжает, может быть, оставаться, так сказать, естественным вегетарианцем; во-вторых, если он даже и переходит уже к охотничьему быту, то согласитесь, что человек для человека все же должен быть самой опасной дичью, так как и дичь и охотник, очевидно, одинаково сильны.

– Конечно, дядя совершенно прав, я думаю, что человеку, прежде чем из вегетарианца превратиться в людоеда, необходимо было попривыкнуть сначала к мясу зверей и озлобиться охотой.

– Ну, дай Бог, чтобы это было так, – произнес несколько успокоенный Иоганн и не успел он окончить своей фразы, как на противоположном конце поляны, на которой расположились наши друзья, вдруг появился тот самый человек, о котором у них только что шла речь.

Раздвинув густую чащу кустарника, он вышел на поляну и остановился шагах в двадцати от наших путешественников. Опершись локтем на свою длинную дубинку, он устремил на европейцев немного любопытный, немного удивленный взгляд своих спокойных и добрых глаз, в которых светилась уже искра разума и мысли.

Да, это был, хотя и первобытный, но все же – несомненно – человек.

Среднего роста, с темной кожей, он, по своему внешнему виду, да и по сложению мало чем отличался от современного дикаря, хотя руки его, казалось, были чуть-чуть длиннее, голова немного меньше, а лоб ниже; но вместе с тем вся гибкая фигура его дышала здоровьем, бодростью и силой, а движения были полны спокойствия и уверенности в себе, несмотря на то, что по виду это был не более, как юноша.

Глядя на него, наши друзья невольно почувствовали волнение.

Перед ними стояло то таинственное существо, тот первобытный герой человечества, который некогда, в непрерывной тяжелой борьбе, завоевал себе громкий титул «царя природы».

Какая жалкая насмешка! Этот ничтожный дикарь, получеловек и полузверь… царь природы!.. И однако, стоя перед ним, наши европейцы как-то невольно чувствовали, что здесь, в его времена – не они, изнеженные и просвещенные представители культурной жизни, а именно он, этот дикарь, есть истинный победитель и господин окружавшей их девственной природы…

Поглядев с минуту на наших друзей, человек той же смелой и спокойной походкой подошел к ним и, приветливо улыбнувшись, заговорил сильным, немного гортанным голосом на каком-то странном, неведомом наречии.

– Вы люди? – спросил он у них, и эта короткая фраза была новым доказательством того, что с ними действительно произошла необыкновенная перемена, так как оказалось, что они свободно понимали этот язык, хотя и слышали его в первый раз. Как ни поразительно было это обстоятельство, однако профессор Курц не растерялся и поспешил сейчас же вступить в разговор со своим новым знакомым.

– Да, да мы люди, – отвечал он и остановился, так как язык того времени оказался слишком беден для той красноречивой и трогательной речи, в которой ученый муж хотел было описать все постигшие их бедствия, а потому, немного смутившись, он мог только повторить:

– Да, мы люди!

Молодой человек вплотную подошел к Курцу. Вытянув вперед шею, он, очевидно, изучал своего нового знакомого при помощи того чувства, которое в наше время почти уже утрачено современным человеком. Затем он свободно, не торопясь приподнял на груди каждого из европейцев его лиственную одежду и внимательно поглядел на их кожу.

– Да, вы люди, – сказал он наконец после внимательного осмотра и, приветливо улыбнувшись, снова обратился к ним с вопросом:

– Вы живете далеко?

– Да, очень далеко, – ответил ему Бруно, – а ты, – в свою очередь, спросил он у него, – ты живешь тоже далеко?

– Нет, мой отец, моя мать, мой брат и другой мой брат и моя очень маленькая сестра, мы живем там, недалеко, – и, протянув руку, он указал по направлению к северо-западу. Затем, помолчав немного, он снова обратился ко всем.

– Вы ищете плодов для еды?

– Да, да, – отвечал на всякий случай Ганс, – мы ищем плодов, но их здесь нет.

– Да, здесь нет, – подтвердил юноша, – пойдемте со мной к жилищу моего отца, я покажу вам, где есть много, очень много плодов… А зачем поймали вы этого зверя? – спросил он вдруг, указывая своей дубинкой на черепаху, которой Иоганн по-прежнему пользовался вместо сиденья.

Вероятно, вследствие того, что вопрос этот был предложен непосредственно за разговором о пище, в уме талантливого гастронома быстрее молнии мелькнула мысль о возможности полакомиться каким-нибудь изысканным блюдом из нежного мяса черепахи, и это казалось ему тем более желательным, что кроме плодов новый знакомый, видимо, не желал ничем угощать наших проголодавшихся уже друзей. В голове Иоганна уже роилось несколько рецептов весьма соблазнительного состава, а потому он выступил вперед и предупредительно ответил на предложенный вопрос.

– Молодой человек, – сказал он, – мы поймали этого зверя для того, чтобы съесть его… – тут Иоганн принужден был остановиться, так как, подобно своему господину, он не находил в этом варварском наречии достаточных слов для того, чтобы удивить этого дикаря глубиной и силой своих кулинарных познаний; но, вероятно, уже и того, что он сказал, оказалось вполне достаточно для того, чтобы произвести на его слушателя неожиданное действие, так как, услышав ответ Иоганна, молодой туземец вдруг разразился самым искренним смехом, как будто бы ему рассказали что-нибудь весьма забавное.

– Съесть этого зверя, – говорил он сквозь смех, – но кто же ест зверей, кроме зверей… Вы очень голодны, – решил он наконец, немного успокоившись, – пойдемте скорее к нашему жилищу, я покажу вам, где растут плоды.

– Но твой отец рассердится на нас за то, что мы будем брать его плоды, – осторожно заметил профессор.

– О, О! – немного удивленно воскликнул юноша, – но зачем хотите вы брать плоды у моего отца, – вы сами берите их с дерева, – наставительным тоном посоветовал он несообразительным европейцам.

– Ну, это какой-то странный народ, – проворчал вполголоса Иоганн, обращаясь по-немецки к Бруно, – смеется без толку и не понимает самых простых вещей.

– Да, но зато – они не людоеды! а ведь это чего-нибудь да стоит, не правда ли?

– Вот это действительно верно, этого достоинства у них отнять нельзя, – согласился Иоганн, для которого успокоение с этой стороны было особенно дорого.

Между тем, профессор кое-как объяснил туземцу, что вещи их остались на том берегу реки и что им очень хотелось бы возвратиться за ними на ту сторону.