Текст книги "Красное и белое. Неутолимая жажда вина"

Автор книги: Оз Кларк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Некоторые встречи оказываются судьбоносными. Я понятия не имел, могу ли я писать. Я мог ответить «я не знаю», но я сказал «да». «Отлично», – ответил достопочтенный редактор. «Нам нужна колонка о вине. Займешься?» Из его офиса я вышел, думая о том, когда же реальный мир возьмет свое и стукнет меня по голове. Я играл крупные роли на Вест-Энде. Теперь я стал колумнистом национальной газеты. Где еще найдется такой счастливчик?

Затем я встретил Адриана Вебстера. Мы играли вместе в Оксфорде, но в те времена вином он не увлекался, и наши пути разошлись. Пока я колесил по миру с труппой, он успел стать успешным писателем. Мне кажется, он думает, что мы встретились снова на какой-то изысканной дегустации. Вот как это помню я. Я играл генерала Перона в «Эвите» в театре принца Эдварда. После утреннего спектакля в полном облачении я выскользнул на Флит-стрит навстречу тоскливому, промозглому вечернему Сохо, чтобы купить себе кофе в Bar Italia через два дома от театра. Тут я заметил знакомую фигуру, неумолимо удаляющуюся от меня. Эту походку не спутаешь ни с какой другой. «Веббо!» – крикнул я. Он обернулся. Рассказал, что вот-вот откроет собственный издательский дом. Я поделился, как правлю Аргентиной по восемь раз в неделю, по субботам дважды, и начинаю уставать от театра. Он хотел опубликовать книгу о вине, так что я предложил встретиться на следующий день. И мы встретились. В крошечной комнатке рядом с Британским музеем, где, кажется, было всего одно кресло. Мы открыли бутылочку сладкого Бееренауслезе, родом из австрийского местечка Руст, и решили написать книгу. Как оказалось, это решение определило наше будущее. Мы до сих пор издаем книги вместе. И это одна из них.

Дивный новый мир вина, и как мы в него попали

Глядя на нашу первую книгу – большая, в твердом переплете, Webster’s Wine Price Guide крупными буквами и более мелкими – «под редакцией Оза Кларка», – я понимаю, что сменил мир театра на мир вина в очень правильный момент. И в то же время Food and Drink была для меня своего рода театром. Все программы и шоу о вине, которые были в моей жизни тогда и есть сейчас, были театром. Мои шоу с любимцем нации, знатоком автомобилей Джеймсом Мэем из Top Gear были театром. Сейчас я понимаю, что та книга была написана в преддверии чрезвычайно важных перемен: Франция занимала 206 из 384 страниц, из них 84 были посвящены Бордо, еще 49 – Бургундскому; Калифорнии досталось всего лишь 10 страничек, Австралии – 4, Новой Зеландии – 2 и 2 страницы разделили Чили и Аргентина. Новозеландское Совиньон Блан в книге отсутствовало. Не было чилийского Мерло или аргентинского Мальбека. Я слегка коснулся австралийского Шираза, но не упомянул ни Jacob’s Creek, ни Penfolds Bin 28, ни Chardonnay Lindeman’s Bin 65. Все это ожидало впереди. Дверь в будущее была открыта, и кому-то нужно было ее толкнуть. Почему бы и не мне.

Спустя 10 лет сборник Wine Guide 1995 года посвящает 198 страниц Франции, 6 страниц – Чили, 8 – Новой Зеландии, а Австралии целых 22. Теперь мы видим новозеландский Совиньон, немного чилийского Мерло, но больше Каберне, не меньше Jacob’s Creek и столько вариаций Шираза и Шардоне, что устроит любого умеренно пьющего гурмана. Новый мир вина, Новый Свет был открыт, и каждый год этот факт становился все более значительным – не только из-за самого вина, но и благодаря его влиянию на весь остальной мир. Более того, Новый Свет стал чем-то вроде образа жизни, а не просто географическим понятием. Новый Свет повлиял на то, что во многих частях Старого Света виноделы стали стремиться к выдержке, даже там, где раньше этому не придавали особого значения. Во всех винодельческих странах и даже в некоторых частях Германии стали привычными новые дубовые бочки. Дерево и бетон заменила нержавеющая сталь, седых стариков-виноделов – специалисты с ученой степенью. То, что раньше было удовлетворительным и неплохим, сменялось выдающимся, волнующим, революционным.

Под сомнение ставились правила и традиции. Более всего это всколыхнуло Италию, где Анджело Гайя из Пьемонта, Пьеро Антинори из Тосканы и множество его сторонников решились переломить и переосмыслить не только отжившие свое законы итальянского виноделия, но и всеобщий безнадежно ограниченный взгляд на то, какой вкус может иметь вино. Так называемые супертосканские вина, при производстве которых отвергли все характерные для Кьянти нормативы – взяли бочки из французского дуба и французские же сорта винограда (ничто из этого не предусматривалось местным законодательством), – получились великолепными на вкус и распространились далеко за пределы Италии. Они доказали, что лидирующее положение Франции с точки зрения производства прекрасного вина вскоре может быть оспорено. Все началось в Калифорнии. Затем вступила Австралия. Теперь же и Европа могла взять реванш, в первую очередь Италия, а также Испания, Португалия и другие соседи. Философия Нового Света предполагала изменение главенствующих установок – теперь в центре внимания был покупатель, любитель вина, которому следовало угождать. Внутри Европы виноделам не требовалось дополнительных усилий, там спрос был велик. Но в Калифорнии, Австралии, Новой Зеландии объемы местного вина значительно превышали количество жителей, способных его выпить, соответственно, производителям приходилось выходить на экспорт. А для этого нужно было привлечь иностранных покупателей. Революционный концепт? Для этой отрасли – весьма!

1990-е годы стали для меня замечательной эпохой. Рейтинги Food and Drink зашкаливали, а шеф-повара стали не менее известны, чем рок-звезды. Конечно, басистом было вино, но и я играл на той же сцене. Я писал новые книги каждый год, они продавались. Мир вина был открыт для новых идей и одна из самых радикальных книг моего авторства называлась New Classic Wine. Мне надоело, что таким странам, как США, Австралия, Новая Зеландия, всегда отводились жалкие страницы в самом конце книги, после основных европейских регионов и производителей и зачастую в гораздо меньшем объеме. Так что в New Classic Wines я вынес их вперед и посвятил им большую часть книги. Шансы попасть в эту книгу имели лишь те представители Старого Света, кто был готов к наступлению новой эпохи – Мигель Торрес из Испании, Анджело Гайя и Пьеро Антинори из Италии, – но и им пришлось довольствоваться последними страницами.

И наконец у меня появился дом. Я привык вести жизнь бродячего актера, кочуя с квартиры на квартиру без особого скарба. Но моя коллекция вина продолжала разрастаться, или мне так казалось. Во времена актерства все свободные деньги я спускал на ящики добротного бордо. Я оставлял их у каждого, кто с дружелюбной улыбкой соглашался подержать их у себя, пока я не осяду. Трудно поверить, но со временем я собрал около ста дюжин бутылок – в основном бордо 1966, 70-го и 75-го годов, немного Лафита 61-го и 4 ящика Петрюса 1964-го. Я упоминаю Петрюс, потому что тогда он обошелся мне всего лишь 3,50 фунта за бутылку, сейчас же каждая бутылка стоит несколько тысяч фунтов. Ну, стоила бы, если бы они у меня остались. Когда я наконец переехал в свой дом с погребом под лестницей, я мечтал наполнить его своим богатством. Меня ждал жестокий урок. Никогда не рассчитывайте на бесплатное хранение своего вина, лучше заплатите профессионалам. Или же заприте его на ключ в собственной кладовой.

Когда я начал обзванивать знакомых в поисках своего вина, я встретился со странным отчуждением. Университетский приятель рассказал, что вообще-то другой «друг», которому я оставил на хранение свои La Mission Haut-Brion и Léoville-Las Cases 1966 года, спустил их за наличные на стоянке недалеко от Оксфорда. У знакомого музыканта шел ремонт, и ему очень жаль, но… Фармацевт. Как мне вообще пришло в голову отдать свое вино фармацевту? Двадцать лет спустя я познакомился кое с кем, кто был на вечеринке фармацевта, где тот хвалился, что им нужно выпить как можно больше вина от Оза Кларка, чтобы не тащить его с собой в Шотландию. Интересно, как ему Лафит 61-го? Мне слишком хорошо известно, что месть лучше подавать в графине и комнатной температуры.

Еще был парень в Уилтшире, а у него был загородный дом. Подвал этого дома был заполнен моим Latour, моим Ducru-Beaucaillou, моим Margaux… Его подвал пострадал от худшего паводка за всю историю края, поэтому, по его словам, он переместил мои вина в сарай в своем саду, на который обрушился худший мороз за всю историю края. Все бутылки лопнули, объявил он мне. Нет, ответил я, а как же портвейн, а Сотерн? Что ж, действительно нет. Он спрятал их в амбар. Я позвонил, чтобы договориться и забрать свои бутылки. Слишком поздно. Его амбар атаковали террористы. Нет, я не шучу. На такое не хватит даже моей фантазии. По какой-то причине он оказался в студии BBC и сообщил мне, что вся моя бесценная коллекция погибла, когда я шел на интервью с Майклом Паркинсоном. Бог знает, что обо мне подумал Парки. Только Меткалф мог растопить мое обледеневшее сердце. «Какое облегчение, – сказал он мне, – теперь тебе не придется провести остаток жизни, распивая слишком старое вино». Да, но как же мой 1966-й, 70-й, 75-й, Лафит 61-го, Петрюс 64-го… Кому-то посчастливилось узнать, насколько они были хороши. Хотел бы я быть этим кем-то.

С началом следующего тысячелетия, как и ожидалось, маятник Нового Света качнулся слишком сильно. Вина стали слишком насыщенными, слишком гомогенными, слишком удаленными от своих корней. Но до какого-то момента я мог это понять. Новое «современное» вино было зрелым, мягким, фруктовым. Естественно, что новые любители вина предпочитали вина все более выдержанные, насыщенные, мягкие, фруктовые, более концентрированные. Нет традиционным вкусам, нет более терпким и нетривиальным винам. Новым винным энтузиастам не по нутру были интеллектуальные задачи, они предпочитали сиюминутное удовольствие. Для меня же в этих дубовых монстрах заключалась другая, довольно грустная, загадка: какие именно оттенки теряло вино после вызревания, экстракции и выдержки в дубовой бочке, а не что сохраняло.

Одна из главных претензий к вину периода начала века заключалась в том, что все они стали до крайности похожи друг на друга. Исследование разных ароматов разного вина, полученного из разных сортов винограда разных лет сбора и выращенных в разных местах, – наибольшее удовольствие и главная интрига при потреблении вина. Почему же все вино стало одинаковым на вкус?

Если честно, говоря о широко доступном, довольно приятном и недорогом вине, едва ли стоит сильно возмущаться тому, что его вкус не отличается особой оригинальностью. В этом случае обычно используется самый простой виноград, а суровый технократический подход к виноделию дает нам в результате нечто по крайней мере удовлетворительное.

Жалоба на единообразие вызвала серьезный резонанс в кругах элитного вина. Должны же отличаться между собой Каберне из долины Напа, из Аргентины, из Южной Африки или из Бордо? Супертосканские вина не могут по вкусу напоминать чилийское или австралийское? Пожалуй, могут, если ими занимается один и тот же международный консультант по виноделию. Есть небольшая, но очень авторитетная группа международных консультантов, которая оказала существенное влияние на отрасль по всему миру. Среди самых ее заметных представителей можно назвать, к примеру, приветливого и обаятельного Майкла Ролланда из Бордо. Он предпочитает очень зрелые фрукты, мягкие вкус и структуру и учит виноделов с любого конца света добиваться такого эффекта. В целом владельцы виноделен довольны его работой, потому что результат выходит довольно схожим с другими элитными винами, над которыми также работал Ролланд и несколько его коллег. Ролланд не стремится к одинаковому вкусу, но поскольку и он, и его коллеги преимущественно работают в теплых странах, где добиться зрелости или даже перезрелости довольно просто, а хозяева производств в большинстве своем стремятся к мгновенному результату, неудивительно, что такие вина слегка похожи.

Работа консультантов по виноделию заключается в том, что все они берут под свой контроль старые, традиционные, зачастую довольно зашоренные и неэффективно управляемые винодельческие хозяйства и превращают их в современные, здоровые виноградники, дающие гарантированно зрелые плоды. Ягоды обычно вызревают непосредственно под лучами безжалостного солнца, кусты обрезают – изначально для того, чтобы придать вину более насыщенный вкус и индивидуальность, но часто это приводит к уничтожению тончайших нюансов вкуса конкретного винограда. И, конечно, таким образом и оттенки вкуса вина получаются менее выраженными. Воодушевляющей тенденцией последнего десятилетия является тот факт, что общемировые консультанты становятся все менее влиятельными, а вес набирают местные виноделы и эксперты, привыкшие работать с особенностями каждой отдельной местности. И в целом стремление к биодинамике и «естественному» виноделию уже не сочетается со стандартизированным подходом к изготовлению вина.

Стоит упомянуть еще один важный момент. Набирает обороты глобальное потепление. В 2017 году винный обозреватель Джейми Гуд описывал винодельческие плантации как «первый тревожный звоночек». Работники виноградных плантаций прекрасно осведомлены о текущих изменениях погоды и климата. В то время как политики жмут друг другу руки и планируют ограничить рост глобальной температуры до не более чем 2°C, а реалисты – или скептики – ожидают повышения вплоть до 4,8°C в течение текущего столетия, виноградари уже находятся в зоне риска. Кто-то возможно думает, что глобальное потепление может иметь и позитивные последствия – 50 лет назад годы посредственного или откровенно плохого урожая в Европе значительно превосходили удачные – и, не случись климатических изменений, дела у английских виноделов шли бы гораздо хуже, чем теперь. Потепление океанов приводит к еще более экстремальным погодным условиям. Последний раз настолько тепло на Земле было 115 000 лет назад, а подобный уровень углекислого газа в атмосфере был 4 миллиона лет назад. Во многих частях Европы в 2017 году зафиксирован самый маленький и некачественный урожай со времен Второй мировой войны, когда плантации страдали от мороза, града и пожаров. Девять из десяти самых жарких октябрей, пришедшихся на наше столетие, могли бы радовать немецких и английских виноделов, но при этом нас ожидает будущее, в котором, даже при нынешних температурных показателях, до 73 % винодельческих зон в районах Средиземного и Черного морей, Австралии, Южной Африки и Аргентины могут стать слишком жаркими и сухими для выращивания винограда уже к 2050 году.

Мигель Торрес скупает земли у подножья Пиренеев, потому что в его родном регионе Пенедесе в Каталонии вскоре может стать слишком жарко. Виноделы знаменитой коммуны Сент-Эмильон в Бордо меняют сорта «мерло» на «каберне франк», потому что «мерло» вызревает теперь слишком быстро и в результате выходит скорее виноградный джем, а не ядреное, но элегантное красное вино. Крупнейшая австралийская река Муррей несколько раз за последние годы мельчала настолько, что ее можно было перейти пешком. В 2018 году в Южной Африке были такие проблемы с водой, что появлялись опасения, что водяные запасы в Кейптауне могут попросту исчерпать себя. В 2015 году на виноградниках Сула урожай был собран 16 декабря, на 2 недели раньше, чем когда-либо. Тот факт, что к 2050 году виноградниками могут быть покрыты Дания, Польша, Литва, Латвия, Белоруссия и большая часть южной Англии, едва ли компенсирует огромные потери, которые понесет вся винодельческая отрасль.

Я начал бить тревогу по поводу перемены климата очень давно, как мне кажется, раньше, чем кто-либо из авторов, пишущих о виноделии. И уже как минимум лет 25 это приносит мне одни неприятности. Впервые ситуация накалилась на вечере New York Wine Experience в 1993 году. Это было мероприятие, организованное чрезвычайно влиятельным изданием Wine Spectator. Билеты были очень дорогими, здесь собрались все крупные персоны из мира виноделия. Конечно, вся американская клиентура в единой бальной зале неподалеку от Таймс-сквер. На такие мероприятия не отправляют торговых представителей, сюда стоит явиться самому. Публика хотела видеть самих звездных владельцев виноделен и виноградарей, стоящих за отдельными столами, раздающих вино и комментирующих последний урожай. И звезды не заставили себя ждать – из Бордо, Бургундии, Шампани, Риохи, Порту, Бороло, Кьянти, Австралии и Калифорнии.

Я был основным докладчиком. Днем ранее я видел за работой харизматичного хулигана Лена Эванса из Австралии. Не лучший пример для подражания. Однако я взобрался на подиум, сверился с секундомером и двинулся прямо в будущее, по крайней мере, каким я его видел.

Я говорил о повышении уровня моря и обмелении рек, засухе и ураганах, панике и отсутствии должного планирования. О том, что французскую систему appellation contrôlée, самую знаменитую и растиражированную систему проверки качества вина в мире, следовало бы пересмотреть. Еще в 1993 году я видел предпосылки глобального потепления и утверждал, что виноделам придется изменить традиции изготовления вина в Бургундии, Бордо или Риохе. Также им придется использовать другие сорта винограда, возможно, испанские, типа «темпранильо» на винодельнях Бордо, виноград из Ронского региона, возможно «сира» в Бургундии, а итальянские сорта в Ронском регионе и на юге Франции.

В битком набитом зале эмоции – шок, возмущение, негодование – становятся осязаемыми, даже если это просто длинный, концентрированный вздох. Затем гул нарастает, доносятся отдельные возмущенные возгласы, и ты пытаешься продолжать свою речь, несмотря на скрип отодвигаемых стульев и звук шагов вереницы французских поставщиков, экспортеров и ценителей вина, покидающих лекционный зал. Вот что произошло со мной в Нью-Йорке. Но четверо мужчин – Мигель Торрес из Испании, Кристиан Муэкс из Château Pétrus, а также Пьеро Антинори и Анджело Гайя двинулись в противоположном направлении. Они встали и заняли опустевший первый ряд (в самом центре, прямо передо мной), этот жест солидарности я не забуду никогда. Продолжай, сказали они. Мы слушаем. Речь основного докладчика обычно всегда публиковалась в следующем номере Wine Spectator. Мою не опубликовали. Впоследствии я позвонил редактору, чтобы узнать, в чем причина. Мне не ответили. Речь все же появилась – без лишнего шума, в одном из следующих номеров, когда меньше людей были заинтересованы в том, чтобы ее прочесть, и издание имело меньше шансов потерять рекламодателей.

Сейчас тенденция на насыщенные, перегруженные, перезрелые вина кажется довольно пошлой, и я замечаю определенный сдвиг в сторону поиска новых способов выразить характер отдельной винодельни, сохранить аромат фруктов, уменьшив градус алкоголя. Так, многие Шардоне от производителей, к примеру, австралийских, ранее известные как особенно крепкие, теперь едва достигают 12,5 %. В последнее время в теплых регионах сажают более устойчивые к высоким температурам сорта винограда, чтобы хоть как-то подкрепить неумолимо иссекающие и все более несоответствующие тенденциям классические французские сорта. Нужно сажать больше итальянского винограда, испанского, португальского и греческого в Калифорнии, штате Вашингтон, Австралии, Аргентине и на юге Франции. Это уже происходит, но необходимо действовать быстрее. Тенденция против «больше – значит лучше» выражается в развитии органического и биодинамического виноградарства: еще никогда люди не осознавали настолько ясно, что мы сами же уничтожаем землю, от которой зависит наше собственное существование. Как бы вы ни относились к вкусу «натуральных» вин и виноделию «без консервантов, без химии, без вмешательств», их нельзя не считать реакцией на глобальное потепление и циничный характер агроиндустриальной промышленности. В течение следующих десятилетий такие хозяйства вполне могут стать повсеместно распространенным явлением.

И это может помочь нам заново открыть то, что французы называют терруар – то есть влияние конкретной местности, конкретной винодельческой плантации, – которое так или иначе проявляется во вкусе лучших вин. Последние годы происходило «загрубевание» вкуса вина, так как большинство вмешательств добавляли вину насыщенности и текстуры, даже если это происходило ценой потери деликатности его оригинальных оттенков. Этого хотели люди, этого хотели критики, за это люди готовы были платить. Такая комбинация сорта винограда и места его произрастания, которая способна действительно «считываться» во вкусе и аромате вина, – сравнительно редкое явление. Это всегда было так. Такими свойствами обладают некоторые виноградники в Бордо, Бургундии, долине Дору, долине Мозель, Бароло, регионе Сомло в Венгрии и на греческом острове Санторини. Для многих это недоступно. Таким образом, тенденция против монолитных, законсервированных вин, изготовленных с большим количеством добавок, может привести к развитию более качественного, деликатного виноделия, которое, в свою очередь, подарит нам такие разновидности харизматичного вина, в котором угадывается место его изготовления, о чем еще недавно мы и не мечтали.

Странно говорить, что подделка марочного вина – одна из черт текущего десятилетия. Разве это не происходило и раньше? Разумеется, да. В Древнем Риме масштабно подделывалось Фалернское, и Плиний Старший сокрушался, что «даже аристократии не удается наслаждаться подлинным вином». В своих стихах (рубаи) Омар Хайям, персидский поэт XII века, пишет: «Кто видел что-нибудь прекраснее вина? Дивлюсь, что продают его виноторговцы. Где вещь, что ценностью была б ему равна?» В XVIII веке английский журнал The Tatler восхищенно писал об английских виноторговцах: «способны выдавить бордо из терна, а шампанское из яблока». И боже правый, вплоть до 1973 года, когда Британия вступила в Европейское экономическое сообщество, буквально каждая продававшаяся в Британии бутылка бургундского была образчиком беззастенчивого обмана: существенная часть его происходила из гигантской бочки в городе Ипсуич, содержавшей смесь французского и североафриканского вина, которое продавалось под любой желаемой этикеткой – популярны были Божоле, Nuits St-Georges и Beaune.

Современный контрафакт стал более сфокусированным с точки зрения как производителя, так и рынка сбыта. Редкие, знаменитые, элитные сорта, выдуманного года урожая, с приукрашенными характеристиками, обычно в значительно более объемной таре, в течение 1980–90-х продавались преимущественно очень обеспеченным американским коллекционерам вкупе с парой выходцев из Северной Европы. Этот вид мошенничества стал сенсацией, когда в 1985 году один из богатейших людей Америки, Кристофер Форбс, выплатил огромнейшую в истории сумму за бутылку 1787 Château Lafite-Rothschild с подписью Томаса Джефферсона. Бутылка, стоившая 105 000 фунтов, оказалась подделкой. В нашем столетии бутылки остались объемными, редкими и небывалых годов урожая, но целевой рынок переметнулся к последним источникам абсурдного богатства – России и Китаю. Американский рынок увял после того, как несколько мультимиллионеров поняли, что оказались в дураках, и подали несколько резонансных судебных исков.

Нацелившись на Россию и Китай, мошенники рассчитывали на частичное или полное отсутствие знаний о вине, а также неимоверное желание, по причинам эго и престижа, обладать вожделенными бутылками. Цинизм ситуации заключался также в том, что в этих странах людям очень важно не потерять лицо. Поэтому, даже если бы обман раскрылся, большинство этих новоявленных коллекционеров предпочли бы не поднимать шума. В конце концов, они платили не за вкус вина, а за ауру ценной бутылки и этикетки. Хорошая подделка выглядела не хуже, чем подлинник, отличалась лишь жидкость внутри.

И откуда вообще кому-то знать, какой вкус должно иметь старое вино? Если учесть, что спорные бутылки относились к XVIII или XIX веку, то этого не мог сказать никто. Есть несколько мировых экспертов по старому вину, самый известный среди которых Майкл Бродбент из Christie’s[4]4
  Аукционный дом, лидер мирового арт-рынка. Прим. ред.


[Закрыть], но по большому счету их суждения основываются на предположениях. У меня было несколько бутылок бордо XIX века: это вино было с насыщенным вкусом до крайности. И еще несколько подобных бутылок, по всей вероятности поддельные, но вино в них было намного более приятным на вкус. Если бы я был богат и хотел произвести впечатление, какой напиток я бы скорее предложил своим гостям? Пожалуй, фальшивку.

Эта история дошла до критической точки с появлением очень молодого и, несомненно, невероятно талантливого мошенника Руди Курниавана, который был в конце концов отправлен за решетку в 2014 году. Он специализировался на винах помоложе – XX век – о которых люди все-таки могли иметь кое-какое представление. Известно, что ему удавалось изготавливать чрезвычайно хорошие «копии». Но когда он дошел до подделки вин, оригиналов которых никогда не существовало, а члены задействованных семейств при этом жили и здравствовали, у него начались проблемы. В 2008 году Нью-Йоркский аукционный дом был вынужден снять с продажи бургундское, оцененное в 600 000 долларов, потому что владелец плантации, Лорен Понсо, оказался в Нью-Йорке и заявил, что это вино не имеет ничего общего с его винодельней. Это могла быть только подделка. Автором бутылок был Курниаван. После задержания Курниавана обязали выплатить 28,4 миллиона долларов компенсации, также было конфисковано 20 миллионов долларов активов. И это только один мошенник. Мог ли он действовать в одиночку?

Судя по всему, он такой не один, и мир старых изысканных вин наверняка наводнен подделками. Под подозрением каждая старинная бутылка с не самым безукоризненным происхождением. Один из экспертов по фальсификации подсчитал, что до 80 % бутылок элитного вина, доступных в Китае, могут оказаться фальшивками. Пару лет назад, будучи в Шанхае, я провел целый день, рассматривая ассортимент магазинов и баров, и могу сказать, что не ожидал, что Château Latour выпускается в таком количестве разнообразных емкостей. Топовые винодельни сейчас используют особые секретные методики, предотвращающие фальсификацию, но в большинстве своем подделываются не молодые вина. Ценность имеют старинные бутылки, пробки и термоусадочные колпачки. Как-то раз я был на мероприятии, организованном крупнейшим производителем бургундского вина, Domaine de la Romanée-Conti, и на заднем дворе увидел сомелье, который разбивал бутылки молотком, чтобы их нельзя было использовать повторно. Если две бутылки твоего лучшего вина стоят четверть миллиона долларов, не стоит оказывать мошенникам услугу, оставляя в целости тару.