Текст книги "Портрет уважаемого человека"

Автор книги: Отто Штайгер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

– Мне кажется, она очень чувствительна. И побаивается вас.

Гассер презрительно пожал плечами:

– Она жеманна – говорите уж прямо, что думаете. А я груб с ней. Я хорошо знаю, но что поделаешь! Мелани пошла в свою покойную мать, а мы с женой никогда не понимали друг друга. – Он задумчиво смотрел себе под ноги. – Что поделаешь, – продолжал он после паузы. – Каждый из нас несет свое бремя. Мое – это Мелани. Вы счастливы с женой?

Я помедлил с ответом. Что-то в этом человеке принуждало меня говорить правду.

– И да и нет. Я люблю Бетти. Но в последнее время мы как-то отошли друг от друга. О, она, конечно, не одна виновата, этого я не стану утверждать. Мое дело отнимает у меня слишком много времени, вот семейная жизнь и страдает.

Гассер рассмеялся отрывисто и мрачно.

– Да, – сказал он, – мужчина, помимо жены, имеет еще возлюбленную: свою профессию! Жена должна с этим мириться. У нее зато дети.

Сам того не сознавая, он высказал как раз то, что так затрудняло мою семейную жизнь.

– Когда я как следует налажу свое дело, у меня будет оставаться больше времени для жены, – заметил я.

Гассер снова рассмеялся мрачно и пренебрежительно.

– Глупости! Это вы сегодня так говорите, – возразил он. – Я старый человек, с большим жизненным опытом. И я вам скажу: никогда вы не наладите свое дело так, чтобы оно не поглощало ваших лучших сил. Слышите – никогда! Все прочее – глупости! Я зарабатываю хорошо. Если бы речь шла только о деньгах, я мог бы даже носа не показывать на фабрику. И все-таки я работаю каждый день с утра до вечера. Понятно это вам, дорогой друг?

– Да, конечно, – ответил я. – В работе находишь радость и хочешь…

– Радость? – закричал он. – Радость? Глупости! Глупости это! Ни намека на радость! Просто схватит тебя… вот так! – Он схватил меня за куртку и потянул через стол к себе. – Вот так тебя хватает и уж не отпустит! Вот это как! Но радость?.. – Он презрительно отмахнулся. – Радость? Глупости! Заботы – да, но не радость.

Я никогда еще не видел Гассера в таком волнении. Но и меня увлек этот разговор. Он вращался около вопросов, которые я себе часто задавал, не находя на них ответа.

– Неужели вы хотите сказать, что предприятие такого размаха, как ваше, все еще причиняет вам заботы? Вы же сами сказали, что зарабатываете много.

– Зарабатываю! Вы считаете, что этим все сказано, а? Глупости! Вы стоите в начале пути, поэтому вы так говорите. Вопрос ведь не в том, как заработать, а в том, как организовать предприятие, вопрос в его… его… устойчивости! По крайней мере – для меня! – Он неожиданно сделал рукой такое движение, будто что-то стирал со стола. – Ах, да что там!.. – сказал он, и его лицо вдруг стало старым, усталым и покрылось морщинами. – Не будем об этом говорить, вы не поймете. Когда-нибудь я расскажу вам, но не теперь! Пойдем, уже поздно.

На другой день Бетти почувствовала себя настолько хорошо, что мы могли медленно проделать путь в город. Когда Бетти подала Мелани руку, у той на глаза навернулись слезы.

– Отец, – сказала она и наклонилась вперед, – я просила Бетти… госпожу Бетти… просила ее навестить нас. Ничего, что я?.. Ничего, если она?..

– Глупости! – ответил старик. – Конечно, можно! Мы ведь оба рады их видеть, так что не задавай глупых вопросов.

Бетти весь день была в веселом и шутливом настроении.

– Гав, гав! – пролаяла она. – Господин Гассер, знаете, кто вы? Ворчун-медведь! Но вы мне все-таки нравитесь.

Гассер улыбнулся широкой, уверенной, открытой улыбкой.

– Я рад, красавица моя! Из таких прекрасных уст я еще никогда не слышал комплимента.

Вторую неделю наших каникул мы провели вместе с Гассерами. Ездили в Шульс, ходили в сторону Понтрезины и вместе купались. Теодора невероятно смешил огромный живот Гассера. Когда старик спокойно лежал на спине, жмурясь от солнца, мальчуган ползал по нему, визжал от удовольствия, садился верхом и кричал, изо всех сил дрыгая ножками:

– Но-о, лошадка!

– Тедди, веди себя прилично! – одергивала его Бетти.

Но Гассер только смеялся.

– Не мешайте ему, красавица моя! Если он мне надоест, я брошу его в озеро.

Мне кажется, он немножко увлекся Бетти. Когда нам пора было уезжать домой, он и дочь проводили нас на вокзал.

Гассер раза два повторил свое приглашение, и мы обещали в августе побывать в Лангдорфе.

Глава шестнадцатая

Мы оба, сами себе в том не признаваясь, отправились в эту поездку с надеждой, что горный воздух Граубюндена исцелит наш больной брак. Но уже в первые дни после возвращения я убедился, как, вероятно, и Бетти, что такие болезни не вылечиваются переменой воздуха. Правда, мы старались обращаться друг с другом возможно сердечнее. Я спрашивал, болит ли еще нога, а она рассказывала о соседках, о повседневных мелких происшествиях в ее мирке. Вечером, сидя за ужином, мы говорили о Гассере и его несчастной дочери, которой Бетти отвела особый уголок в своем сердце.

Но уже через несколько дней эти темы были исчерпаны, и нам не оставалось ничего другого, как вести по самым пустяковым поводам самый пустяковый разговор, неизменно замиравший после первых же фраз. Тогда я углублялся в газету, Бетти бралась за книгу или начинала штопать чулки. В половине восьмого она укладывала Тедди, а около одиннадцати я говорил:

– Уже поздно. Не пойти ли нам спать?

Бетти откладывала работу и отвечала:

– Да, я тоже устала.

Мы еще заходили с обычным визитом к Тедди, который теперь спал в третьей комнате, потом раздевались, обменивались небрежным поцелуем, говорили друг другу «спокойной ночи» и ложились. Прежде чем уснуть, я часто думал о деле. Случалось, что Бетти нарушала ход моих мыслей, спрашивая о чем-нибудь, и я кратко отвечал. Так кончался день и начинался новый, когда утром звонил будильник. Бетти вставала и, пока я умывался, готовила завтрак. Прежде чем уйти, уже надев шляпу, я еще раз целовал ее, и она спрашивала:

– Ты придешь поздно?

И каждый раз, спускаясь по лестнице, я испытывал какое-то облегчение. Вероятно, то же чувствовала и Бетти.

Как было обещано, мы посетили Гассера в Лангдорфе. Нам не пришлось долго спрашивать, где находится фабрика. Она стоит на холме, и ее видно уже с вокзала. Тогда над ее крышей виднелась надпись: «Артур Гассер, трикотаж». Впоследствии я это изменил, и теперь далеко светится другая надпись из зеленых неоновых трубок: «Трикотаж – АГА – трикотаж». Его марку я, конечно, сохранил.

Вилла Гассера была расположена напротив фабрики, в глубине красивого сада, где, скрытый красными буками, бил фонтан. По тому, как принял нас Гассер, я с удовольствием отметил, что мы значим для него больше, чем просто курортные знакомые.

Был жаркий, дремотный день. Мы сидели в тени деревьев неподалеку от фонтана, обменивались воспоминаниями о Санкт-Морице и пили яблочный сок со льдом.

– По вкусу вам это питье, красавица моя? – спросил Гассер и указал на стакан.

– Великолепный сок! – воскликнула Бетти. – Я могла бы выпить целый графин.

Гассер рассмеялся.

– Не стесняйтесь! Этого добра хватит, – Потом он повернулся ко мне, поднял стакан и сказал: – Самодельный! Из своих яблок.

– Вы еще и яблони разводите?

– У меня небольшое поместье недалеко отсюда. Конечно, я сдаю его в аренду.

Мы вновь замолчали и, откинувшись в шезлонгах, смотрели вверх на неподвижную листву буков, за которой пряталось солнце, и прислушивались к плеску фонтана, к долетавшему издали заглушенному жужжанию вязальных машин. Только Мелани сидела, выпрямившись, на краешке стула, внимательно вглядываясь в каждого из нас, готовая вскочить, если кто-нибудь выскажет малейшее желание.

Когда наши взгляды случайно встречались, она быстро опускала глаза или деловито спрашивала:

– Не налить ли вам еще?

С Бетти она разговаривала менее принужденно. Раз, когда моя жена рассказала что-то забавное, она даже громко рассмеялась и в порыве веселья положила руку на локоть Бетти. Но потом вдруг как будто опомнилась, смех замер на ее губах, она поспешно убрала руку, покраснела и пробормотала:

– Ах… извините!

Подошел шофер, одетый в форму, и заговорил вполголоса с Гассером.

– Глупости! – возмущенно закричал тот. – Я же сказал, чтобы меня не беспокоили!

– Он завтра уезжает, – возразил шофер, держа фуражку в руках.

Гассер что-то проворчал и поднялся.

– Хорошо, иду! – сказал он и, обращаясь к нам, добавил: – Извините меня, придется заглянуть на фабрику. Вечно там что-нибудь да стрясется! Глупости!

Он зашагал, даже не надев пиджака, с открытым воротом рубашки. Я смотрел ему вслед, пока он не исчез за изгородью, отделявшей территорию фабрики от сада.

Женщины тихо беседовали, я лежал с закрытыми глазами, одним ухом прислушивался к их словам и думал о Гассере и его жизни. Какого огромного успеха он достиг! Как башня, возвышался он надо мной и моим жалким существованием! Слуги ждали его приказов, из близлежащей фабрики доносился равномерный, ритмичный гул работы, и это гудение несло ему деньги, богатство, роскошь, власть! Он владел виллами с прекрасными парками, усадьбами и фабриками. Он мог позволить себе все, решительно все. «Замечательный человек, – думал я, – и окружен общим уважением!» Я с сокрушением должен был признаться, что мне никогда не достигнуть того, чего достиг он. Я прожил уже полжизни и все еще находился на самой нижней ступени экономического подъема – там, где живут трудом своих рук. При всей ожесточенной повседневной борьбе мне не под силу было бы оплатить даже ограду и тяжелые кованые ворота, отделявшие сад от улицы. Явственнее и болезненнее, чем когда-либо, я осознал, как бесконечно далек от цели своей жизни. «Пока ты надрываешься один, – сказал я себе, – ты никогда не выбьешься. Только нанимая других, которые станут работать на тебя, ты продвинешься вперед. А для того, чтобы заставить других работать на тебя, нужны деньги и еще раз деньги. Все тот же проклятый круг, из которого не вырваться!»

Еще десять лет назад такой вывод не обескуражил бы меня, а, напротив, подстегнул к новой борьбе. Но я стал старше, утомился, а главное, набрался опыта и знал, что моему возвышению поставлен очень скромный предел. «Зачем же, – огорченно спрашивал я себя, – зачем я маюсь с утра допоздна, если за все эти годы не мог скопить достаточно денег, чтобы осуществить свою мальчишескую мечту и построить собственный дом?»

Я услышал, как Бетти сказала:

– У вас здесь за городом чудесно, – и в ее голосе мне послышался упрек.

Я приоткрыл глаза и посмотрел на Мелани, которая ответила:

– Да, здесь чудесно! И очень тихо!

– Не все могут так устроиться, – вставил я.

Мелани испуганно взглянула на меня, словно сказала какую-то глупость, наклонилась вперед, покраснела и быстро ответила:

– Конечно, конечно! В городе тоже хорошо! А у нас здесь далеко не все приятно.

Бетти же не обратила на мои слова никакого внимания. Она даже не повернула головы и не взглянула на меня. Как только Мелани умолкла, Бетти продолжала, и я заметил, что она хочет придать разговору определенный оборот.

– Ваш отец, в сущности, очень милый человек!

Мелани усердно закивала, словно что-то важное зависело от того, насколько энергично она подтвердит слова Бетти.

– Конечно, он такой добрый. Только иногда… бывают минуты… да… не знаю, как мне это сказать. Не то чтобы он сердится… ничего подобного! Только иногда, ну… мы, может быть, не вполне понимаем друг друга.

Теперь пылала даже ее шея. Она утерла платком слезы, мерцавшие на глазах. Но сразу же попыталась рассмеяться и добавила:

– А вообще… я его очень люблю… по-настоящему люблю! Ах, вот он уже идет назад!

Засунув руки в карманы, Гассер неторопливо шагал к нам по скошенной траве. Он остановился передо мной и сказал:

– Не хотите ли осмотреть фабрику? Женщины пока могли бы…

– Отец, я покажу Бетти дом, можно? – вставила Мелани.

– Хорошо. Если это вам интересно, красавица моя!

Бетти рассмеялась.

– Конечно! – воскликнула она. – Неужели вы думаете, что я хочу ползать с вами под машинами? Покорно благодарю! – Она взяла Мелани под руку и потянула к дому. – Пойдем, оставим мужчин одних.

Мелани бросила на нее восхищенный взор.

Гассер водил меня по всей фабрике. Она оказалась куда грандиознее, чем я себе представлял. За зданием тянулся широкий пустырь, на котором между камней пышно разрослись сорные травы. Гассер остановился и окинул взглядом это пространство.

– Здесь следовало бы поставить второй корпус. Давно пора, – сказал он наконец.

– Почему же вы этого не делаете? – спросил я.

Он посмотрел на меня тем особенным взглядом, который я уже раз подметил в Санкт-Морице: усталым взглядом старого, разочарованного человека.

– Зачем? – ответил он вопросом на вопрос. – Случалось вам поразмыслить, зачем человек работает? Чтобы жить? Бывает и так. Но это не самое важное. Посмотрите на меня: я могу жить и не работая. Вот видите! – Он испытующе посмотрел мне в глаза и продолжал: – Нет, вы еще слишком молоды, таких вопросов в вашем возрасте себе не задают! Но я, я стою одной ногой в могиле. Зачем я работаю?

Мне стало немного не по себе. Я не знал, что ему ответить. Наконец сказал:

– Вероятно, для дочери!

Гассер, по-видимому, и ожидал такого ответа. Но его рот перекосился презрительной усмешкой.

– Для Мелани? Вы же ее знаете. Можете вы представить себе Мелани, это воплощение нерешительности, во главе предприятия? Через два года она обанкротилась бы: ее обобрал бы первый встречный негодяй.

В глубине души я должен был с ним согласиться. Но я не мог дать ему это заметить. Поэтому возразил:

– Может быть, Мелани выйдет замуж, и тогда…

Гассер прервал меня. Он устало покачал головой.

– Кто на ней женится? Мелани почти ваших лет и притом безобразна… Да, да, оставьте! Я знаю, что вы будете протестовать. Оставим это! Мы ведь оба не слепые. А потом – все ее повадки! Было время, когда я думал: «Может быть, кто-нибудь возьмет ее ради денег». Для нее я бывал в обществе и сам давал приемы. Путешествовал с ней по свету. Все напрасно! Это время прошло, и теперь я знаю: моя дочь не найдет мужа!

– Ну, это, кажется мне, все-таки…

– Оставьте! – отмахнулся он. – Конечно, ее можно выдать замуж. Завтра же явится полдюжины претендентов, завтра же, если я захочу. Бездельники и охотники за приданым! Болваны, способные танцевать и кутить, но не работать!

Он схватил меня за воротник, притянул к себе и продолжал тихим, настойчивым голосом:

– В это предприятие вложен труд моей жизни, оно близко моему сердцу, как родное дитя! Черт знает, может быть, даже ближе! И вы думаете, что я позволю первому встречному уличному мальчишке разваливать его после моей смерти? Чего бы я не дал, если бы явился настоящий человек, разбирающийся в делах! Я хочу знать, что предприятие будет работать и тогда, когда меня не станет, что, созданное и выпестованное мной, оно устоит и в дальнейшие времена! Чего бы я за это не дал! А так? Что произойдет, как только меня зароют? Продадут кому попало или еще хуже: испортят и изгадят! – Он щелкнул пальцами. – И вот столько не останется от моего творения! – Он собрался идти: – Оставим это! Нет смысла говорить о таких вещах. Пойдем, женщины ждут нас.

Когда мы с Бетти ехали домой, я смотрел на высившуюся вдали фабрику, пока она не скрылась из виду. Странные мысли пробуждались во мне: кто женится на этой Мелани, будет обеспечен до конца своих дней. Если с неба попадет в руки такое богатство, кому придет в голову отказаться от бесплатного приложения в виде старой девы? Она так безобидна, так ничтожна!

Впервые мою грудь стало грызть раскаяние: «Чего ты мог бы достичь, если бы не Бетти!» В том, что Гассер охотно взял бы меня в зятья, я не сомневался.

В эту минуту Бетти о чем-то меня спросила. Но я не ответил ей. Мои мысли были в особняке среди сада, около гудящих машин и около старика, который только и ждал, чтобы подарить все, что у него было, тому, кто возьмет его дочь.

Дома нас ждала прежняя жизнь с прежними заботами. Целыми днями я работал: посещал клиентов и диктовал письма. Но во всей этой деловой суете я не видел движения вперед, не видел смысла. Посреди работы мной часто овладевала мысль: «Все это ничего не стоит! Это холостой ход, топтание на месте!»

Бетти просила Мелани когда-нибудь проведать нас, и та приехала уже через неделю. Они были очень расположены одна к другой. Я поймал себя на том, что обходился с Мелани гораздо внимательнее, чем раньше. Я помог ей снять пальто, проводил ее в комнату и сказал:

– Пожалуйста, присаживайтесь! Ваше посещение нас искренне радует.

Время от времени я вставлял шутку, тогда Мелани смеялась, благодарно и удивленно смотрела на меня и краснела.

Мало-помалу мы все больше сближались с Гассерами. Старик иногда сопровождал дочь, и уже к зиме мы привыкли к тому, чтобы раз в неделю навещать друг друга. На тему, однажды затронутую Гассером, мы больше никогда не говорили, даже оставаясь с ним вдвоем.

Мы с Бетти жили рядом, каждый своей жизнью, как и раньше. Нам часто случалось за целый день не сказать ничего, кроме самого необходимого, но мы, пожалуй, никогда и не ссорились. Мы не стали за последнее время более чужими друг другу, нет, просто мы знали друг друга слишком хорошо, и говорить было не о чем. Все, что меня интересовало и обогащало мою жизнь: дела и политика, военные вопросы и спорт в воскресные дни, – оставляло Бетти совершенно холодной. Зато я оставался чужд и равнодушен ко всему, что составляло ее мир. Она начала читать книги и могла принимать горячее участие в судьбе героя романа. Мне было неприятно, что она тратит время на такие бесполезные вещи, но я не лишал ее этой радости. Однако, если она начинала рассказывать мне содержание книги, я прерывал ее:

– Пожалуйста, оставь! Меня это не интересует. Мне есть о чем думать и без того.

Нет, мы не стали более чужими, только – более равнодушными. Как-то вечером Бетти поразила меня вопросом:

– Не пойдешь ли ты завтра со мной в театр?

Я с удивлением посмотрел на нее:

– Нет. Зачем это? Что мне там делать? Ты же знаешь, что такая чепуха меня не интересует.

– Хотела бы я знать, что вообще может доставить тебе радость! – раздраженно ответила Бетти.

– Во всяком случае, не такие глупости. Мне приходится думать о более важных вещах, чем романы и пьесы.

– Тогда я, знаешь, пойду одна.

– Хорошо, – сказал я. – Мне все равно. Раньше, когда я, случалось, тебя приглашал, ты никогда не шла со мной. А теперь вдруг я должен сопровождать тебя, будто я только этого и добивался!

– Теперь совсем другое дело. Раньше Тедди был еще маленький. А теперь ему скоро будет пять, и уже можно иной раз оставить его дома одного.

– Иди, пожалуйста, если это доставит тебе удовольствие! – сказал я и взялся за газету, показывая, что вопрос для меня исчерпан.

Но Бетти продолжала:

– Ты живешь только этой дурацкой политикой и своим делом, а то, что интересует образованных людей, тебя не касается? Прямо стыд!

Она была вне себя, и голос ее дрожал. Я знал это состояние, знал, что она сейчас заплачет. Но и меня обозлил несправедливый упрек, и я резко ответил:

– На доходы от этого дела мы живем – и ты и я. Ты должна быть благодарна за то, что я над этим ломаю себе голову. Я мог бы устроиться и иначе.

Говоря это, я думал о Лангдорфе.

– Что ты хочешь сказать? – спросила Бетти. – Что работаешь ты один, а я лентяйничаю? Хозяйство, и ребенок, и все прочее – это, по-твоему, ничто?

– Пожалуйста, не кричи так.

– Нет, буду! А кстати, я вовсе и не кричу. Я тебе надоела? Так уходи! Я тебя не держу. Мне тоже надоело, и уже давно.

Вот и договорились! Она зарыдала и выбежала из комнаты.

После таких сцен – в последнее время она их иногда устраивала – я обычно шел к ней и утешал ее. Но на этот раз я не встал с места. Я сказал себе: «Ее надо воспитывать. Не то она в конце концов вообразит, что может позволить себе со мной все, что ей вздумается».

Мы не стали мириться. Просто на другой день заговорили друг с другом, будто ничего не случилось. Вечером Бетти пошла в театр. На обратном пути из конторы я подумал, не купить ли ей шоколаду. Но сказал себе: «Нет, она подумает, что я прошу прощения за вчерашнее. Этого мне, честное слово, не нужно». Не стал я также ждать возвращения Бетти и рано лег спать.

Постепенно между нами встало что-то новое, чего раньше не было или чего я по крайней мере не замечал: Бетти начала меня презирать. Она считала меня необразованным, и если не говорила прямо, то все же я это чувствовал по ее тону. На кухонном буфете лежала какая-то бумажка. Я взял ее в руки и машинально спросил:

– Что это?

Бетти буквально вырвала листок у меня из рук.

– Это театральная программа, тебе неинтересно, – сказала она.

Теперь Бетти часто ходила в театр – иногда в сопровождении Мелани. Когда мы собирались все вместе, женщины могли с увлечением спорить о достоинствах того или иного актера, а старый Гассер в это время что-нибудь рассказывал мне в своей сочной, грубоватой манере. Во время одного из этих «интеллигентных» разговоров между дамами Мелани вдруг обратилась ко мне и спросила, не нахожу ли я, что новый актер неуверенно держится на сцене. Но не успел я ответить, как вмешалась Бетти.

– Ах, не спрашивайте у моего мужа о таких вещах! – с язвительным смехом сказала она. – Он никогда не ходит в театр. Он думает о делах.

Удар был настолько грубый, что даже Гассер поднял глаза.

– Спокойнее, красавица моя! – заметил он. – Каждый должен думать о своих делах и справляться с ними.

– Если бы он только справлялся! – возразила Бетти, и я не понял, хотела ли она упрекнуть меня в том, что я не добился большего успеха, или же она говорила без особого умысла. Я сдержал резкий ответ, готовый сорваться с языка, и произнес с особым ударением:

– Я, безусловно, с ними справлюсь, можешь быть в этом уверена.

Весной началась подготовка к выборам и внесла желанное разнообразие в мою монотонную жизнь.

По вечерам мне приходилось чаще заниматься делами партии, и раза два я даже произносил небольшие речи. Я всегда основательно готовил их, и они обычно встречали одобрение. Поздней ночью я шагал один по тихим дорогам, по которым почти двадцать лет назад гулял с Сюзанной, и бормотал наизусть свою речь. Но в лесу, убедившись, что поблизости никого нет, я часто начинал громко говорить с деревьями и заучивал жесты, подходившие к каждой фразе.

Затем настал день, когда в дом прислали избирательный листок, в котором стояло и мое имя, а немного повыше – имя Шаха. Бетти положила листок возле моей тарелки. Но я лишь мельком взглянул на него и небрежно сказал:

– А, значит, он уже отпечатан!

Но позже, оставшись один, я взял в руки листок, долго рассматривал свое имя и сравнивал с другими. Мне казалось, что каждый здравомыслящий житель города должен отдать голос именно за меня. Любой другой кандидат так или иначе вызывал мое неодобрение: этот был ученый и потому далек от жизни, тот – простой слесарь, у третьего было смешное иностранное имя, так что нельзя было понять, откуда родом его дед или бабка.

Что меня выберут, было мне совершенно ясно; тем не менее я пережил несколько волнующих дней. Во время вечерних прогулок я не раз направлял шаги к ратуше, останавливался на несколько мгновений перед ней и представлял себе, как буду подниматься по этой лестнице в обществе почтенных мужей, как все будут приветствовать меня: «Добрый день, господин городской советник!»

Наконец пришло воскресенье. Утром я неторопливо отправился на избирательный пункт и бросил в урну бюллетень со своей фамилией. Я сдержанно кланялся направо и налево, в том числе и людям, совсем незнакомым, ибо говорил себе: «Кто знает! Может быть, ему известно твое имя!»

Потом мы весь день сидели дома. Равномерными струями лил дождь. Бетти читала книгу, Тедди забавлялся своей железной дорогой, а я с надеждой устремлял взор в промокший мир.

– Папа, поиграй со мной! – попросил Тедди.

– Не хочется! – ответил я.

Более важные мысли занимали меня, чем вопрос, правильно или неправильно переведена стрелка у станции. Часы ползли удручающе медленно. Я думал о множестве счетчиков голосов, которые вот теперь заняты определением результатов. Только бы все сошло гладко и мое имя не было по ошибке пропущено!

«Собственно, я уже городской советник, – сказал я себе, и мне захотелось выйти под дождь и показаться народу. – Тяжкую ответственность взваливаешь ты на свои плечи!» – пожалел я себя, хотя и не понимал этого в буквальном смысле. Тем не менее я серьезно решил делать все, что могу, для общего блага.

Точные результаты стали известны лишь на другое утро. Я не был избран, Шах – тоже. Угрюмый и какой-то отупевший, принялся я за работу. Мои служащие хихикали за моей спиной. Но я не обращал внимания, у меня было слишком гадко на душе. За обедом Бетти попыталась меня утешить.

– Удастся в другой раз, – сказала она.

– Оставь! – отклонил я этот разговор. – Все в порядке!