Текст книги "Существо с тысячей форм (ЛП)"

Автор книги: Отис Клайн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Отис Клайн
Существо с тысячей форм

The Thing of a Thousand Shapes 1923

Глава 1

Дядя Джим умер.

Я едва мог в это поверить, но маленький жёлтый телеграфный бланк, только что вручённый мне посыльным из «Вестерн Юнион», не оставлял места для сомнений. Послание было коротким и убедительным:

«Немедленно приезжайте в Пеорию. Джеймс Брэддок скончался от сердечного приступа.

Корбин и партнеры, адвокаты.»

Здесь следует пояснить, что дядя Джим, брат моей матери, был моим единственным близким родственником. Потеряв обоих родителей при пожаре в театре «Ирокез», когда мне было двенадцать, я был бы вынужден отказаться от учёбы в средней школе и колледже, если бы не его великодушная поддержка. В его родном городе дядю считали человеком вполне обеспеченным, но недавно я узнал, что ему пришлось пойти на значительные жертвы, чтобы выделять полторы тысячи долларов в год на моё обучение в средней школе и бизнес‑колледже, и я был рад, что пришло время мне найти работу, и таким образом стать независимым от его щедрот.

Моя должность бухгалтера в комиссионной фирме на Саут-Уотер-стрит, хотя и не слишком высокооплачиваемая, всё же обеспечивала мне сносное существование, и я был доволен своей жизнью – до тех пор, пока не пришло сообщение о его смерти.

Я отнес телеграмму своему работодателю, получил недельный отпуск и вскоре уже был на пути к Центральному вокзалу.

Всю дорогу до Пеории я думал о дяде Джиме. Он был немолод – всего сорок пять лет, – и когда я видел его в последний раз, он выглядел на редкость крепким и бодрым. Поэтому внезапная утрата самого близкого и дорогого мне человека казалась почти невероятной. На сердце у меня лежал свинцовый груз, а ком в горле, казалось, готов был задушить меня.

Дядя Джим жил на ферме площадью в триста двадцать акров неподалеку от Пеории. Будучи холостяком, он нанимал экономку. За фермой присматривало семейство по фамилии Северс – муж, жена и двое сыновей, – жившее в арендованном доме примерно в тысяче футов позади жилища владельца, в непосредственной близости от амбара, силосных башен и прочих хозяйственных построек.

Как я уже говорил, соседи считали моего дядю человеком с достатком, но мне было известно, что ферма полностью заложена, так что доход с этих плодородных земель почти целиком уходил на покрытие накладных расходов и выплату процентов.

Если бы дядя был настоящим дельцом, он, без сомнения, мог бы разбогатеть. Но он был учёным и мечтателем, склонным пускать хозяйство на самотёк, пока сам посвящал время изысканиям и исследованиям. Главной страстью были психические феномены. Его жажда поиска новых фактов о человеческом разуме была неутолима. Занимаясь своим любимым делом, он посещал сеансы ведущих спиритуалистов мира как в нашей стране, так и за рубежом.

Он состоял в Лондонском Обществе Психических Исследований, равно как и в Американском, и регулярно переписывался с известными учёными, психологами и спиритуалистами. Как признанный авторитет в области психических феноменов, он время от времени публиковал статьи в ведущих научных изданиях и был автором дюжины широко известных книг на эту тему.

И вот, погружённый в скорбь, я, под мерный стук колёс, уносивших меня всё дальше, мысленно воскрешал одно за другим воспоминания о научных достижениях и учёной жизни дяди Джима; и мысль о том, что этот человек потерян для меня и для всего мира, была почти невыносима.

Я прибыл в Пеорию незадолго до полуночи и с радостью обнаружил, что Джо Северс, сын арендатора моего дяди, встречает меня на маленьком автомобильчике. После пятимильной поездки в кромешной тьме по ухабистой дороге мы добрались до фермы.

У дверей меня встретили экономка, миссис Роудс, и один из двух соседей, что по доброй воле вызвались «посидеть» с покойным. Глаза женщины были красны от слёз, и они вновь хлынули ручьём, когда она провела меня в комнату, где в сером гробу покоилось тело моего дяди.

В углу комнаты тускло горела керосиновая лампа. После того как молчаливый «сторож» поздоровался со мной – пожал руку и печально покачал головой, – я подошёл, чтобы взглянуть на останки самого дорогого мне человека на земле.

Когда я вгляделся в это благородное, доброе лицо, прежний ком в горле, ненадолго отступавший, вернулся вновь. Я ждал от себя слёз, разрывающих душу рыданий, но их не было. Я пребывал в каком-то оцепенении – словно оглушённый.

Внезапно, и, по-видимому, вопреки собственному разумению, я услышал, как говорю вслух:

– Он не умер – он просто спит.

Когда «сторожа» уставились на меня в изумлении, я повторил:

– Дядя Джим не умер! Он просто спит.

Миссис Роудс с состраданием посмотрела на меня и многозначительным взглядом, брошенным в сторону «сторожей», сказала так же ясно, как если бы произнесла вслух: «У него помутился рассудок».

Она и мистер Ньюберри, сосед, с которым я познакомился в первым, осторожно вывели меня из комнаты. Я и сам был ошеломлен своими словами и не находил им никакого объяснения.

Мой дядя, без сомнения, был мертв, по крайней мере, в физическом смысле. Ничто в бледном, окоченевшем теле не указывало на какие-либо признаки жизни, и, без сомнения, врач уже констатировал его смерть. Так почему же я сделал это странное, неуместное – более того, нелепое – заявление? Я не знал, но решил, что, должно быть, обезумел от горя и на мгновение потерял рассудок.

Я заявил о своём намерении подежурить вместе с мистером Ньюберри и вторым соседом, мистером Глитчем, но в конце концов меня убедили отправиться в свою комнату – на том основании, что мои нервы перенапряжены и мне необходим отдых. В итоге решили, что едва сомкнувшая глаза прошлой ночью экономка и я отправимся спать, а двое соседей будут дежурить по очереди двухчасовыми сменами: один бодрствует, пока другой спит на диванчике у камина.

Миссис Роудс проводила меня в комнату. Я быстро разделся, задул керосиновую лампу и лёг в постель. Не сразу удалось успокоиться и настроиться на сон; помню, уже погружаясь в дремоту, мне почудилось, будто кто-то зовёт меня откуда-то издалека:

– Билли! – и затем тем же далеким голосом: – Спаси меня, Билли!

Я проспал, наверное, минут пятнадцать, когда, вздрогнув, проснулся. То ли мне это приснилось, то ли что-то размером и формой напоминающее среднего размера морского угря и впрямь ползло по моей кровати.

На мгновение я оцепенел от ужаса, увидев это белёсое, безымянное существо в тусклом свете, падавшем из окна. Судорожным движением я сбросил с себя одеяло, спрыгнул на пол, чиркнул спичкой и быстро зажег лампу. Затем, взяв в руку тяжёлую трость, приблизился к кровати.

Осторожно шевеля постельное бельё тростью и тыкая в него то тут, то там, я, в конце концов, обнаружил, что существо исчезло. Дверь была закрыта, фрамуги над ней не было, окно затягивала сетка. Я пришёл к выводу, что оно должно было быть всё ещё в комнате.

С этой мыслью я принялся тщательно обыскивать каждый дюйм пространства, заглядывая под мебель и за неё, с лампой в одной руке и тростью – в другой. Затем снял всё постельное бельё, выдвинул ящики комода – и не нашёл ничего!

Полностью убедившись, что животное, виденное – или, возможно, лишь казалось, что виденное, – никак не может находиться в комнате, я решил, что это был кошмарный сон, и снова лёг. Из‑за нервного потрясения я не стал гасить свет, а лишь притушил лампу.

После получаса беспокойных метаний мне удалось заснуть; на этот раз, возможно, минут на двадцать, после чего я снова проснулся. Та же волна ужаса окатила меня, когда я отчётливо услышал скребущий, шуршащий звук под кроватью. Я лежал совершенно неподвижно и ждал, пока звук не прекратится. Что‑то, судя по всему, ползало под кроватью, медленно и с трудом продвигаясь к изножью.

Я тихонько сел, наклонился вперед и заглянул за изножье кровати. Звуки стали более отчетливыми, и из-под моей кровати появилась белая округлая масса, похожая на свернувшегося в клубок дикобраза с торчащими во все стороны иглами. Я издал сдавленный крик ужаса, и существо исчезло у меня на глазах!

Не тратя времени на вторичные поиски в комнате, я соскочил с кровати, метнулся к двери, рванул её на себя и, как был, в пижаме бросился в гостиную. Однако, приближаясь к комнате, я почувствовал, как ко мне возвращается часть утраченного мужества, и перешел на шаг. Я рассудил, что поспешное появление в комнате всполошит всех домочадцев и что, возможно, в конце концов, я стал жертвой второго кошмарного сна. Поэтому я решил ничего не говорить «сторожам» о случившемся, а просто объяснить, что не могу уснуть и пришёл за компанией.

Ньюберри встретил меня у двери.

– В чем дело? – спросил он: – Вы бледны. Что-то не так?

– Всё так, кроме легкого расстройства желудка. Не мог уснуть, поэтому спустился составить вам компанию.

– Вам следовало накинуть халат или что-нибудь в этом роде. Вы можете простудиться.

– О, мне вполне комфортно, – ответил я.

Ньюберри подбросил дров в камин, чтобы разгорелось пламя, и мы придвинули кресла к мерцающему кругу тепла. В углу комнаты по‑прежнему тускло горела лампа, а Глитч посапывал на диванчике.

– Забавная штука, – сказал Ньюберри, – эти распоряжения, оставленные вашим дядей.

– Распоряжения? Какие распоряжения? – спросил я.

– Как, вы не знали? Ну конечно, вы не могли знать. Он оставил миссис Роудс письменные указания: в случае его внезапной смерти тело нельзя бальзамировать, обкладывать льдом или каким‑либо иным образом сохранять. Более того, его категорически нельзя хоронить до тех пор, пока не начнутся процессы разложения. Он также распорядился, чтобы вскрытие не проводилось до тех пор, пока не будет окончательно установлено, что процесс гниения уже начался.

– Эти указания выполнены? – спросил я.

– В точности, – ответил он.

– И сколько времени потребуется, чтобы началось гниение?

– Врачи говорят, что первые признаки, как правило, проявляются через двадцать четыре часа.

Я задумался над этим странным распоряжением моего дяди. Мне казалось, что он, должно быть, боялся быть погребённым заживо или чего-то в этом роде, и я припомнил несколько случаев, слышанных мной, когда эксгумированные тела находили перевёрнутыми в своих гробах, в то время как другие, судя по всему, в попытках вырваться из живой могилы рвали на себе волосы и царапали крышку гроба.

Меня снова начало клонить в сон, и только я начал дремать, как Ньюберри схватил меня за руку.

– Смотрите! – воскликнул он, указывая на тело.

Я быстро взглянул на покойника и на мгновение мне показалось, будто я увидел нечто белое у самых его ноздрей.

– Вы видели? – спросил он, едва дыша.

– Что именно? – в свою очередь спросил я, желая узнать, видел ли он то же самое, что и я.

– Я видел, как нечто белое, то ли густой пар, то ли туманная вуаль, вышло у него из носа. Когда я окликнул вас, оно, кажется, втянулось обратно. Неужели вы не заметили?

– Мне показалось, будто я заметил белую вспышку, когда вы заговорили со мной, но, должно быть, это была игра воображения.

Настало время дежурства Глитча, поэтому мой собеседник разбудил его, и они поменялись местами. Ньюберри вскоре заснул, а Глитч, будучи флегматичным немцем, оказался немногословен. Я постепенно начал клевать носом и вскоре задремал прямо в кресле.

Крик Глитча заставил меня вскочить на ноги.

– Просыпайтесь и помогайтесь хватат кота!

– Какого кота? – спросил проснувшийся, как и я, Ньюберри.

– Дер большой вайсс кот! – взволнованно выкрикнул Глитч. Только что он коммт через ди дверь унд махт – прыг! – ин дер гроп.

Мы втроём бросились к гробу, но никаких следов кота не обнаружили – всё выглядело нетронутым.

– Нихт смешно, – сказал Глюк. – Может быть, он прячется в дас цимер.

Мы обыскали комнату, но безрезультатно.

– Вам померещилось, – сказал Ньюберри.

– А как выглядело это животное? – спросил я.

– Вайсс, унд большой, как дер хунд… собак. Он влетать в ди дверь, так-то, унд галлопен по полу, так-то, унд махт прыг ин дер гроп, прямо как кот. Ах! Это быть свиррепый дер зверюг.

Глитч говорил совершенно серьёзно и оживлённо размахивал руками, описывая внешний вид и движения животного. Возможно, мне бы захотелось рассмеяться, если бы не пережитое мной этой ночью. Я также заметил, что выражение лица Ньюберри ничем не намекало на веселье.

Было уже почти четыре часа – время дежурства Ньюберри, но Глитч заявил, что больше не сможет уснуть ни на минуту. Поэтому мы втроём придвинули кресла поближе к огню. По обе стороны от камина находились большие окна. Шторы были полностью задёрнуты, а окна украшали тяжёлые кружевные занавески. Случайно взглянув на окно слева, я заметил нечто мышино-серого цвета, висящее у самого верха одной из занавесок. Когда я присмотрелся, мне показалось, что я заметил легкое движение, как будто крыло немного расправилось, а затем сложилось, и это нечто приобрело облик большой летучей мыши‑вампира, висящей вниз головой.

Я обратил внимание своих спутников на нашего необычного визитёра, и оба увидели его так же отчётливо, как и я.

– Как, по-вашему, он попал сюда? – спросил Ньюберри.

– Странно, что мы нихт зеен его раньше, – сказал Глитч.

Я поднял каминные щипцы, а Ньюберри схватил кочергу. Крадучись, я подобрался к занавеске, встал на цыпочки и попытался схватить существо щипцами. Однако оно оказалось весьма проворным и ускользнуло от меня. За этим последовала погоня по комнате, длившаяся несколько минут. Поняв, что таким способом нам не удастся поймать существо, мы прекратили преследование – и тогда оно успокоилось и вновь повисло вниз головой, на этот раз на карнизе для картин.

Увидев это, Глитч, схвативший с стола тяжёлый том, швырнул его в незваного гостя. Бросок оказался метким, и существо пискнуло, впечатавшись в стену.

В этот миг мне почудился стон, донёсшийся со стороны гроба, но я не был в этом уверен.

Мы с Ньюберри бросились к месту, куда упала книга, намереваясь прикончить существо кочергой и щипцами, но на полу лежала лишь книга. Существо бесследно исчезло.

Я поднял книгу и заметил на её задней обложке сероватое пятно. Поднеся к свету, мы увидели, что-то похожее на мыльную плёнку. Пока мы его рассматривали, вещество, по-видимому, или впиталось в тканевую обложку книги, или испарилось. Однако на переплёте осталось сухое, белёсое, едва различимое пятно.

– Что вы об этом думаете? – спросил я Ньюберри.

– Странно! – отозвался он.

Я повернулся к Глитчу и впервые заметил, что его глаза широко раскрыты от ужаса. Он покачал головой и украдкой бросил взгляд в сторону гроба.

– А вы что думаете об этом? – спросил я.

– Возмошно, дер вампир. Настоящий дер вампир.

– Что вы подразумеваете под «настоящим вампиром»?

Тогда Глитч рассказал, что в фольклоре его родных земель есть сказания о мертвецах, продолжающих жить в своих могилах. Считается, что души этих покойников по ночам принимают облик огромных летучих мышей‑вампиров, летают и пьют кровь живых людей. Затем они возвращаются в могилу и какое-то время кормят добытой кровью лежащее там тело. Этот процесс продолжается бесконечно – пока труп не извлекут из могилы и не вобьют в его сердце кол.

В частности, он поведал историю о венгре по имени Арнольд Пауль, чьё тело выкопали спустя сорок дней после погребения. Оказалось, что щёки его остались румяными, а волосы, борода и ногти успели отрасти за время нахождения могиле. Когда в его сердце вогнали кол, покойник издал ужасающий вопль, и изо рта у него хлынул поток крови.

История о вампире странным образом завладела моим воображением. Я вновь подумал о необычном распоряжении дяди относительно судьбы его тела и о тех странных видениях, свидетелем которых я стал. В тот момент я стал убеждённым сторонником теории о вампирах.

Однако здравый смысл вскоре убедил меня, что на свете не существует никаких вампиров. А даже если бы они и существовали, человек с таким благородным характером, как у моего покойного дяди, ни за что не стал бы прибегать к столь отвратительным и чудовищным практикам.

Мы сидели в молчании, пока на востоке не показались первые слабые полоски рассвета. Спустя несколько минут наши ноздри уловили долгожданный аромат кофе и поджаривающегося бекона – в комнату вошла миссис Роудс и объявила, что завтрак готов.

После завтрака мои новообретённые друзья отправились по домам, заверив меня, что с радостью придут и подежурят со мной снова этой ночью.

Однако в беспокойных манерах Глитча было нечто, что заставило меня усомниться в его словах, и потому я не слишком удивился, когда он позвонил мне через час и сообщил, что его жена заболела и он не сможет прийти.

Глава 2

Я вышел на улицу, чтобы выкурить сигару и насладиться лучами утреннего солнца после пережитой ночи.

Я размышлял о том, как приятно снова оказаться в царстве природы, царстве всего естественного, увидеть деревья, одетые осенней листвой, почувствовать шелест опавших листьев под ногами, наполнить легкие пряным, бодрящим октябрьским воздухом.

Серая белка перебежала мне дорогу, её защёчные мешки оттопыривались от желудей. Стая дроздов, держа путь на юг, на несколько мгновений опустилась на ветви над моей головой, оглашая воздух громким пересвистом; затем, внезапно захлопав крыльями и издав несколько хриплых прощальных звуков, возобновила свой полет.

– От естественного до сверхъестественного – всего один шаг, – подумал я.

Это наблюдение дало начало новой череде мыслей. В конце концов, может ли что-либо быть сверхъестественным – то есть стоящим выше естества природы? Природа, согласно моим убеждениям, есть лишь другое имя Бога, вечного Разума, всемогущего, вездесущего, всеведущего правителя Вселенной. Если Он всемогущ, может ли что-либо происходить вопреки Его законам? Очевидно, что нет.

Слово «сверхъестественное», в конечном счёте, лишь выражение, изобретённое человеком с его ограниченностью и неведением, чтобы обозначить то, чего он не понимает. Телеграфия, телефония, фонограф, кинематограф – всё это в менее просвещённую эпоху сочли бы форменной чертовщиной. Человеку достаточно было лишь постичь законы, лежащие в основе этих явлений, чтобы перестать применять к ним слово «сверхъестественное».

Какое же право имел я тогда называть явления, свидетелем которых я только что стал, сверхъестественными? Я мог бы назвать их сверхнормальными, но считать их сверхъестественными – значило бы поверить в невозможное, а именно в то, что Всемогущий оказался побеждён.

Тут же я твёрдо решил: если этой ночью явления повторятся, я, насколько возможно, обуздаю свои суеверия и страх, взгляну на них глазами философа и постараюсь выяснить их причину, обязанную непременно подчиняться законам природы.

Серое облако пыли и шум мотора возвестили о приближении автомобиля. В следующую минуту допотопная развалюха, с чьими механическими странностями я уже успел познакомиться, свернула на подъездную дорожку и остановился напротив меня. Джо Северс, старший сын арендатора моего дяди, вылез из машины и подбежал ко мне.

– Жена Глитча умерла сегодня утром, – выпалил он, – и он клянется, что мистер Брэддок – вампир и выпил её кровь!

– Какая нелепость! – ответил я. – Ему, конечно, никто не верит?

– Я бы так не сказал, – произнёс Джо. – Некоторые фермеры относятся к этому очень серьёзно. Один из парней Лэнгдонов, ближайшей фермы к северу отсюда, заболел сегодня утром. Доктор не знает, что с ним. Люди говорят, что всё это очень подозрительно.

На крыльце появилась миссис Роудс.

– Вас к телефону, сэр, – сказала она.

Я поспешил к телефону. В трубке раздался женский голос.

– Это миссис Ньюберри, – сказала она. – Мой муж тяжело болен и просил меня сказать вам, что не сможет составить вам компанию сегодня ночью.

Я поблагодарил даму, сказал, что искренне опечален такой вестью, и искренне пожелал скорейшего выздоровления её супругу. После этого написал письмо с соболезнованиями мистеру Глитчу и отправил Джо доставить его.

Вот так положение! Жена Глитча умерла, Ньюберри серьёзно болен, а вся округа, напугана этой нелепой историей о вампире! Я понимал, что бесполезно просить кого-либо из соседей провести ночь со мной. Очевидно, мне суждено было встретить ужасы наступающей ночи в одиночку. Способен ли я на это? Смогут ли выдержать мои нервы, уже расшатанные происшествиями минувшей ночи, это испытание?

Должен признаться – и не без стыда – что в этот момент я ощутил непреодолимое желание сбежать куда глаза глядят, оставив дела покойного дяди на произвол судьбы.

С этой мыслью я отправился в свою комнату и начал складывать вещи в чемодан. Что-то упало на пол. Это было последнее письмо моего дяди, полученное как раз накануне телеграммы с известием о его смерти. Поколебавшись, я поднял его и развернул. Последний абзац привлек мое внимание:

«И, Билли, мальчик мой, не беспокойся больше о деньгах, что я тебе выделял. Это и впрямь, как ты говоришь, было чувствительно для моего кошелька, но я расставался с ними охотно, с радостью, ведь они шли на образование сына моей сестры. Я сожалею только о том, что не мог сделать большего.

С любовью.

Дядя Джим.»

Меня охватил жгучий стыд. Укор совести оказался острым и болезненным. Я собирался совершить трусливый, бесчестный поступок.

– Слава Богу, что это письмо волей случая попало ко мне в руки, – с жаром произнес я.

Теперь я твердо решил, что доведу дело до конца любой ценой. Благородная любовь и великодушное самопожертвование моего дяди не должны остаться безответными.

Я быстро распаковал свой чемодан и спустился вниз. Остаток дня прошёл без происшествий, но ночь… Как же я страшился её прихода! Стоя на крыльце и наблюдая, как медленно угасает последний отблеск заката, я желал, чтобы, подобно Иисусу Навину, мог заставить солнце и луну остановиться.

Сумерки наступили слишком быстро – их приходу способствовала гряда тяжёлых облаков на западном горизонте; тьма сменяла полумрак с нежеланной стремительностью.

Я вошёл в дом и зашагал по коридору, ведущему в гостиную, с чувством, без сомнения, сходным с тем, что испытывает осуждённый, переступая порог камеры смертников.

Экономка как раз ставила в комнате лампу, свежевычищенную и заправленную. Младший брат Джо Северса, Сэм, уложил в камине поленья, подложив под них щепу и бумагу для растопки. Миссис Роудс любезно пожелала мне «Спокойной ночи, сэр» и бесшумно удалилась.

Наконец настал тот страшный миг: я остался наедине с безымянными силами тьмы.

Я невольно содрогнулся. В воздухе ощущалась сырая прохлада, и я поджёг растопку под поленьями в камине. Затем, задернув шторы, чтобы отгородиться от кромешной ночной тьмы, я раскурил трубку и встал в тёплом круге света.

Под благотворным влиянием трубки и тепла моё чувство страха временно рассеялось. Взяв с библиотечного столика книгу, я устроился читать. Она называлась «Реальность феноменов материализации» и была написана моим дядей. Издатели – «Балвер и сыновья», Нью‑Йорк и Лондон.

По всей видимости, это была хроника наблюдений, сделанных моим дядей на сеансах материализации в нашей стране и в Европе. Вопреки моей обычной привычке, я начал с прочтения авторского предисловия. Дядя призывал тех, кто возьмёт в руки его труд, сперва отбросить все предубеждения и предвзятые мнения по данному вопросу – если они не основаны на достоверном знании; а затем, прежде чем делать окончательные выводы, взвесить факты, изложенные им.

Мое внимание, в частности, привлек следующий отрывок:

«Приходится с сожалением признать, что немало людей, называющих себя медиумами, ежедневно обманывают участников сеансов, и их «проявления» – не более чем оптические иллюзии, созданные хитростью и ловкостью рук. Тем не менее автор сумел собрать – на сеансах, описанных в этой книге, где всякая возможность обмана была исключена благодаря строгому контролю и проверке, – неопровержимые доказательства того, что подлинная материализация действительно возможна и имеет место быть.

Источник и физическая природа (если здесь вообще уместны эти слова) фантома, материализованного истинным медиумом, до настоящего времени остаются необъяснимыми. То, что подобные проявления не являются галлюцинациями, многократно доказывалось их успешной фотографической фиксацией. Пришлось бы проявить поистине безграничную доверчивость, чтобы поверить, что простую галлюцинацию можно сфотографировать.

Как я уже отмечал, подлинная природа и источник этих феноменов, по-видимому, непостижимы; однако примечателен тот факт, что самые мощные проявления случаются, когда медиум пребывает в состоянии каталепсии или мнимой смерти. Его руки холодеют, тело становится неподвижным, а взгляд, если глаза открыты, словно устремляется в пустоту…»

Раскат грома, за которым последовал порыв шквального ветра, грубо прервал моё чтение. В дверях появилась экономка с лампой в руке.

– Не могли бы вы помочь мне закрыть окна, сэр? – попросила она. – Надвигается сильный ливень, и их нужно закрыть поскорее, иначе мебель и обои намокнут.

Вместе мы поднялись наверх. Я перебегал от окна к окну, пока она освещала путь тусклой лампой. Когда с этим делом было покончено, она снова пожелала мне спокойной ночи, и я вернулся в гостиную.

Переступив порог, я мельком взглянул на гроб, и тут же посмотрел снова, ощутив, как по спине ползёт холодок ужаса. Либо я бредил, либо за моё отсутствие гроб полностью укрыли белой простынёй.

Я протёр глаза, ущипнул себя и подошёл ближе, чтобы подтвердить то, что видели глаза, прикосновением. Когда я протянул руку, середина простыни вздыбилась острым пиком, словно её приподняло невидимое существо, и вся ткань поплыла вверх, к потолку. Я отшатнулся с криком ужаса, наблюдая за этим, вероятно, с тем же оцепенением, что и обречённая птица или зверь, встретившие взгляд змеи, готовой их пожрать.

Остриё коснулось потолка. Раздался оглушительный удар грома, сопровождаемый ослепительной вспышкой молнии, озарившей комнату сквозь щели плохо задёрнутых штор, и я обнаружил, что смотрю на голый потолок.

Ошеломлённый, я подошёл к камину, поворошил поленья, пока они не разгорелись, и опустился в кресло, пытаясь собраться с мыслями. Потоки дождя барабанили по оконным стёклам. Гремел гром, непрерывно сверкали молнии.

Я взял трубку и уже собрался раскурить ее, как меня отвлекло странное зрелище. Нечто круглое и плоское, около шести дюймов в диаметре, сероватого цвета, двигалось по полу от гроба к центру комнаты. Я наблюдал за ним, завороженный, в то время как кровь, казалось, застыла в моих жилах. Оно не катилось и не скользило по полу – скорее словно бы перетекало вперёд.

Больше всего на свете оно напомнило мне амебу, одно из тех микроскопических одноклеточных животных, изучаемых мной на занятиях по зоологии. Амёбу, увеличенную, должно быть, в несколько миллионов раз. Я отчётливо видел, как оно время от времени выпускало отростки, напоминающие ложноножки, и вновь втягивало их в основную массу.

Зажженная спичка обожгла мне пальцы, и я бросил ее в камин. Тем временем существо достигло центра комнаты и остановилось. Теперь на моих глазах начала происходить метаморфоза. К моему изумлению, вместо гигантской амёбы я увидел исполинского трилобита – крупнее любых известных науке образцов, но при этом безупречно воспроизводящего все детали его строения.

Трилобит, в свою очередь, превратился в ярко окрашенную морскую звезду с активно извивающимися щупальцами. Морская звезда стала крабом, а краб – дельфином, плавающим в воздухе, как будто в воде. Затем дельфин превратился в огромную зеленую ящерицу, принявшуюся ползать по полу.

Вскоре у ящерицы выросли большие перепончатые крылья, хвост укоротился, челюсти удлинились, под ними появился мешок, похожий на пеликаний, а тело частично покрылось чешуей ржаво-черного цвета. Позже я узнал, что это было призрачное воплощение птеродактиля, доисторического летающего ящера. В моём перепуганном состоянии он выглядел как настоящая адская тварь.

Существо выпрямилось, расправило крылья и взмахнуло ими, словно проверяя их работоспособность. Затем поднялось в воздух и дважды обогнуло комнату, лениво взмахивая крыльями, подобно цапле, после чего вновь опустилось в центре пола.

Оно аккуратно сложило крылья, и я заметил, что начинаются новые изменения. Чешуя превращалась в перья, ноги удлинялись и покрывались толстой чешуйчатой кожей. Когти превратились в двупалые ступни, похожие на страусиные. Голова тоже приобрела сходство со страусиной, а крылья укоротились, покрывшись редкими перьями. Получившаяся птица оказалась гораздо крупнее любого страуса или эму, что я когда‑либо видел. Она величественно расхаживала по комнате, почти касаясь головой потолка.

Вскоре и она замерла в центре комнаты – шея становилась всё короче – перья превратились в мех – крылья вытянулись в руки, свисавшие ниже колен, и я оказался лицом к лицу с огромным, похожим на гориллу, существом. Оно ужасающе заревело, бросая быстрые взгляды по сторонам. Его глубоко посаженные глаза пылали, как раскалённые угли.

Я чувствовал, что настал мой конец, но не мог пошевелиться, чтобы спастись. Мне хотелось вскочить и выпрыгнуть в окно, но онемевшие конечности не слушались меня. Я продолжил смотреть. Мех на существе превратился в тонкий волосяной покров, и оно начало принимать человекоподобную форму. Я закрыл глаза и содрогнулся.

Когда я вновь открыл их мгновение спустя, передо мной предстало что-то вроде «недостающего звена» – получеловек-полузверь. Лицо со скошенным лбом и нависшими бровями было обезьяноподобным и в то же время похожим на человеческое. Вокруг его бёдер была обёрнута большая тигровая шкура. В правой руке он сжимал огромную, узловатую дубину.

Постепенно он становился всё более человекоподобным и менее обезьяноподобным. Дубина превратилась в копье, копье – в меч, и я увидел римского солдата, полностью экипированного для битвы: в шлеме, доспехах, сандалиях и со щитом.

Римский солдат стал рыцарем, а рыцарь – мушкетером. Мушкетер стал солдатом колониальной армии.

В этот миг раздался звон разбитого стекла: ветка дерева пробила окно справа от камина. Штора с треском взметнулась вверх, и солдат исчез – комнату озарила ослепительная вспышка молнии.

Я бросился к окну и увидела, что нависавшая над домом ветка вяза, оказалась отломана ветром, швырнувшим её в стекло. Дождь хлестал через разбитое окно в комнату.

Экономка, услышавшая шум, появилась в дверях. Увидев, что дождь заливает комнату через окно, она ушла и через мгновение вернулась с молотком, гвоздями и свёрнутой простынёй. Из-за сильного ветра я с трудом прибил простыню к оконной раме и снова задёрнул штору.

Миссис Роудс удалилась.

Я взглянул на часы. До полуночи оставалась всего одна минута.

Прошла только половина ночи! Хватит ли у меня сил пережить вторую половину?