Текст книги "Конь с золотым седлом (Плвесть)"

Автор книги: Отиа Иоселиани

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Отиа Иоселиани
КОНЬ С ЗОЛОТЫМ СЕДЛОМ
Повесть

НАЧАЛО СКАЗКИ

ой друг Абесалом живёт в Тбилиси. У моего друга двое ребят. Сына его зовут Гиги, а дочку Пипкия. Гиги уже ходит в школу. Он даже в пятый класс перешёл, а Пипкию и в этом году не приняли. Что поделаешь, не приняли. А как хотелось Пипкии в школу!

Я часто остаюсь у друга на ночь, и тогда Пипкия заставляет меня рассказывать сказки. Сказку про птиц и лисиц Пипкия хорошо знает. Про Красную Шапочку тоже знает. Приходится выдумывать сказки и о морской деве-рыбке, и о пещерах, и о парне, который охотился за дэвами. Когда я уже ничего выдумать не могу, меня выручает отец Пипкии. Абесалом знает много таких сказок, каких не знаю я. Мой друг начинает сказки по-разному:

– Жил-был некто…

Или:

– Был соловей-певец…

Или:

– Очень-очень давно жил…

А я сказку начинаю всегда одинаково:

– Жил-был за тридевять земель… – И говорю, кто жил за тридевятью землями, зачем жил и, наконец, что с ним случилось…

Когда я, бывало, скажу «Жил-был» и замолкну, не зная, что говорить дальше, Пипкия напоминала:

– За тридевять земель…

– Да… – продолжал я, – далеко, далеко, за тридевять земель жил маленький мальчик. – И я рассказывал, какой случай однажды случился с мальчиком, потом ещё какой-то случай, потом ещё…

– Дяденька, а вы были за тридевять земель?

Я честно признался, что за тридевять земель не бывал.

– Почему?

– Э-э, началось! – махнул рукой Гиги. – Теперь она вам надоест.

– Не твоё дело, – обиделась на брата Пипкия.

– Это же сказка, понимаешь, сказка! Послушала и спать ложись.

Я постарался помирить брата с сестрой, объяснил, что за тридевять земель не был потому, что туда не проведена железная дорога и поезд не ходит, а автомобилем туда трудно добраться.

– А самолёт? – не унималась Пипкия.

– Самолёт?.. Самолёт да, но… за тридевять земель всё равно очень далеко.

– А за стодевять земель ещё дальше?

– Конечно, дальше! За стодевять земель гораздо дальше.

– А где находится за тридевять земель?

– А вот перейдёшь одну гору…

– Вон ту гору? – показала Пипкия на освещённую светом из окна гору Мтацминду.

– Да, ту гору.

– Потом…

– Потом другую гору.

– Вторая гора больше?

– Больше. И на той горе большие деревья, очень красивые. Там много птиц, и они так поют, так чирикают…

– И белки есть?

– Белки? Белок много на другой горе.

– Что делают белки? Они тоже поют и чирикают?

– Не поют. Но зато хорошо прыгают с дерева на дерево. Скок-скок!..

– А что потом ещё, на следующей горе?

– Потом… На следующей горе живут лисицы и волки. Лисица очень хитрая и всегда обманывает и обманывает глупого волка.

– Глупый волк! – говорит Пипкия.

– Глупый. И, кроме того, дурной и злой. А на следующей горе живёт медведь.

– Что делает медведь?

– Медведь? Что может делать медведь? Ходит, бродит себе.

– Сосёт лапу, – добавляет Пипкия.

– Может быть.

– Но лапы грязные!

– Да, насчёт чистоты, конечно, не всё нормально.

Гиги уже не может терпеть, он громко, до слёз, хохочет.

– Иди к бабушке! Ты не умеешь слушать сказки. Иди к бабушке мыть посуду.

– Больше не буду! Больше не буду! – кается Гиги и старается не смеяться.

– Потом?

– Потом? О-о! Ещё есть высокая гора и ещё гора, и высокие скалы, скалы, скалы. Там летают орлы и прыгают горные туры, быстрые туры, со скрученными рогами… А потом есть очень, очень высокая гора.

– Самая высокая?

– Выше всех гор.

– Кто там живёт?

– Там живёт вечный снег.

– И сейчас? Летом?

– И сейчас.

– Холодно.

– Да, там холодно и поэтому никто не живёт. Только орёл туда залетает.

– Это и есть за тридевять земель?

– Да, это и есть за тридевять земель.

Пипкия задумалась и, перед тем как лечь спать, спросила: не собираюсь ли я пойти за тридевять земель?

– Обязательно хотел бы пойти за тридевять земель и, наверное, принёс бы много сказок. Но вот всё дела, дела…

– Папа тоже пойдёт?

– Думаю, что пойдёт.

– А Гиги?

– Пойду! – сказал Гиги.

– Как жалко, что я не могу пойти, – опечалилась Пипкия. – Я даже в школу ещё не хожу. А ведь за тридевять земель трудней идти, чем в школу.

– Да, это немножко трудней.

Пипкия попрощалась и пошла спать. Я долго ещё беседовал с другом.

– Отпуск начинается, а куда поехать отдыхать – не знаю, – сказал Абесалом. – На курорт? Денег много надо. А если путешествовать? Куда?

– Разве в нашей стране мало хороших мест?

– Именно поэтому трудно сделать выбор.

– Что делать? Сейчас скажу… Знаешь, куда поедем?

– За тридевять земель! – подсказал Гиги из-за дверей. Он, очевидно, не спал и всё слышал. А Пипкия уже спала, и снились ей, наверное, горы. Высокие горы.

– В Сванетию! – сказал я. – За тридевять земель!

ПИСЬМО ПИПКИИ

ернулся домой в село. Гиги передал привет моему сыну Бачо и дочке Мано, а Пипкия дала вчетверо сложенный листочек бумаги и сказала:

– Знаешь, дядя, не читай…

Должен сознаться, что когда в поезде я остался один, не утерпел и раскрыл листок Пипкии. Посмотрел, посмотрел, потом поднёс листок ближе к лампе, потом хорошо протёр глаза и опять посмотрел. И ничего не понял. Перевернул, подержал боком, наконец, совсем перевернул – всё равно ничего не понял. На листке были какие-то линии, палочки, кружки.

Но когда я дома передал Мано письмо от Пипкии, она всё прекрасно поняла и очень долго смеялась. Она всё, всё поняла, а я ни одного слова разобрать не мог, хотя и грамотный человек, а Мано даже азбуки не знает. Значит, не для меня это письмо было написано и нечего совать нос в чужие дела.

Своим детям я сказал, что скоро, через две недели или даже через неделю, приедет Абесалом с Гиги и остановятся на один-два дня у нас, а потом все мы поедем в Сванетию.

– А Пипкия тоже поедет? – встрепенулась Мано.

– Пипкия? Разве она ничего не написала насчёт этого в своём письме?

Мано открыла письмо Пипкии, долго искала в нём что-то и вздохнула:

– Такое же письмо напишите Пипкии, когда уйдёте за тридевять земель. И мне напишите. Я всё пойму.

Прошла неделя. Семь дней, потом восьмой и девятый. На десятый день я стал беспокоиться – телеграммы из Тбилиси не было.

– Папочка! – сказала Мано. – В неделе семь дней, значит, в двух неделях – четырнадцать дней, ещё четыре дня надо ждать.

Но минуло две недели, и Мано сказала:

– В двух неделях больше дней нет!

Бачо ничего не сказал. Он пошёл на почту и спросил телеграмму.

– Нет, – ответили ему – Нет вам телеграммы из Тбилиси.

Вечером пошла на почту Мано, и ей тоже ответили:

– Нет. Нет вам телеграммы из Тбилиси.

– Ведь четырнадцать дней уже прошло, и телеграмма должна быть, – не успокаивалась Мано.

– Ну так что же, – ответили Мано на почте. – Четырнадцать дней прошло, а телеграммы всё равно нет. Иди домой, девочка, и не мешай работать.

Что поделаешь? Телеграмма – не сказка, её не выдумаешь. В тот вечер нам не хотелось ложиться спать. Но раз наступает ночь, нужно спать, и мы легли.

Так с обидой и уснули. И когда утром телеграмма всё-таки пришла, дети мои не так уж радовались ей, как могли бы радоваться, если бы она пришла вовремя.

«Сегодня вечером выезжаем поездом Абесалом Гиги».

ГОРЫ, ГОРЫ, ГОРЫ…

а аэродроме в очередь за билетами встал Абесалом. Мы взяли с собой его сумку и ружьё в чехле и направились прямо к самолёту.

Самолётов было множество, всяких, разных. Большие и маленькие, серебристые и зелёные. Вскоре показался даже вертолёт. Он остановился над нашими головами, подумал-подумал и сел возле нас. Потом прилетел ещё самолёт, потом ещё. И пока мы на них глядели, вертолёт взял и улетел.

– Пассажиры в Сванетию! – позвала наконец дежурная.

– Мы! Мы! – крикнули Бачо и Гиги.

В самолёт вмещалось восемь пассажиров. Над головой каждого пассажира было круглое окно. Самолёт загудел, загудел и покатился по полю. Нам снизу махали руками люди. Они нас не знали, и мы тоже их не знали. Но мы тоже махали и радовались тому, что поднимаемся вверх и что нам машут.

Миновали город, и начались горы.

Одна гора. Другая гора.

Внизу течёт река. Над ней тоже стоят стеною горы. А там ещё горы, ещё горы… Как много на земле гор! Особенно много их в Грузии. Да и как же иначе? Грузия – страна гор и вершин, поднимающихся до неба, почти до нашего самолёта.

А самолёт идёт высоко-высоко!

И горы всё растут, всё поднимаются выше и выше. Небо с самолёта кажется больше, чем с земли. Такого огромного неба нет в моём селе, и в Тбилиси нет. И нигде нет!

Пять гор! Семь гор!.. Восемь… Девять…

Нет, не пересчитать все горы. Даже Бачо и Гиги отступились, устали считать. Внизу видна река, дома, как коробки, и опять горы…

Самолёт летит. Иногда обходит гору сбоку, потому как даже самолёту трудно перелететь через некоторые горы.

– Башни! – кричат разом Гиги и Бачо.

Но это горы, похожие на башни. Прекрасные белые горы! Там лежат ослепительно сияющие снега. Там летают орлы да самолёты. Больше никто не летает в этих горах. Там тишина и покой. И в этой тишине рождаются реки. Наверное, здесь же рождаются сказки и на невидимых крыльях летят к людям.

Горы, реки, сказки… Мы видим вас! Мы слышим вас!

ЦВЕТЫ, МОРЕ ЦВЕТОВ

ы послали телеграмму Мано, а Пипкии нарисовали много самолётов на земле и один в воздухе. Внизу горы, а вверху несколько башен. И ещё нарисовали четырёх человечков с вещевыми сумками. Сумки получились больше, чем люди.

Мы отправились дальше, к белым горам. Ехали на машине, затем на лошадях.

У коня, на котором ехал Абесалом, болела передняя нога.

Конь Гиги был резвый и становился на дыбы. Только конь Бачо шёл себе и шёл. У моего коня нога не болела, и на дыбы он не становился, но всё же видно было, что ему куда как приятней было бы ходить без меня.

В Сванетии такие высокие горы, что небеса кажутся маленькими. Горы – великаны, и на них, как серебряные ремни, висят водопады. В иных местах у дороги прямо из желобов вытекает кислая вода, и далеко-далеко видны голые, скалистые убежища туров – козлов. Ещё дальше – сверкают зеркалами ледники.

Подъезжаем к сванским селениям. У каждого села стоят сторожевые башни, а внизу в ущелье гремит, пенится река. Дома – мачуби – из каменных плит пристроены к башням. Из них выходят ребятишки и настороженно смотрят на нас. Рубашки у ребят до того короткие, что видны пупки. Гиги и Бачо посмеиваются, мы приветствуем ребят по-свански:

– Хача ладэх!

Мальчики стыдливо тянут рубашки, закрывают пупки и отвечают:

– Здравствуйте! Здравствуйте!

Женщины тоже приветствуют нас. Мужчины приглашают в гости.

За этой горой ещё гора, за той горой ещё гора, и вдали, как мечта, – белая вершина. Мы едем к вершинам.

На третий день мы миновали горы, окутанные лесами до пояса, как буркой.

Началась предальпийская зона, а потом совсем оголились горы и приблизились белые ледники. Это уже альпийская зона. Альпийская зона высокая, и здесь не растёт ни одно дерево. Здесь растут только кусты, трава и цветы. Я думаю, столько цветов на всём белом свете никто не видел. Альпийские цветы такие высокие, что их можно достать с коня. Мы не рвали цветов. Здесь не рвут цветов. И стоят они себе и радуются, что такие они красивые. И глядят на горы, на небо, пьют утреннюю росу и яркими волнами плещутся, когда их тронет ветер. Тогда тучи лепестков кружатся и падают на землю, красные, солнечные, синие, белые. Разные цветы. Прекрасные цветы! И тучи лепестков, море радости!

Цветы гордятся собою. Горы гордятся цветами. Солнце тоже гордится цветами. Они такие же яркие и красивые, как солнце. Они дети солнца.

Наши кони идут по пояс в траве. Цветы ударяются головками о стремена. Они кланяются нам, они тоже приветствуют нас:

– Здравствуйте! Здравствуйте!

«Здравствуй, цветущая Сванетия!» – думаем мы, и хочется нам поклониться этой далёкой, подоблачной стране, наполненной легендами, как цветами.

КОНЬ С ЗОЛОТЫМ СЕДЛОМ

ечером мы достигли истока реки Ингури. Она берёт начало у ослепительно белого родника. Ингури, только ещё народившись, уже так шумит, так гремит камнями, и над нею так сияет вечный ледник – глазам больно смотреть, как на солнце, и невольно одолевает страх и радость.

Возле Ингури расположилось селение, и выше него, этого селения, ещё ни одна деревня не забиралась. Да и не деревня это, а крепость. Древняя крепость, построенная из чёрных сланцев. Из сланцев же построены большие, просторные мачуби, крыши на которых тоже сланцевые.

Суров облик цветущей Сванетии. Суров он оттого, что всюду здесь башни. Их пристраивали в древности к домам для защиты от врагов.

Башни в Сванетии открываются только гостю. В честь гостя режут барана и пьют рахи – водку. Для свана гость – праздник.

Нас принял первый встречный. Крепкие сванские мальчики занесли наши вещевые сумки в новый двухэтажный дом, построенный у подножия башни. Потом мальчики увели куда-то Бачо и Гиги.

Вечером хозяин устроил в честь гостей маленький пир. Но мы с Абесаломом, отвечая на многочисленные тосты и поддерживая разговор с хозяином, всё больше и больше волновались – наши мальчики не появлялись. Было уже очень темно, когда они вернулись усталые, но очень довольные. Они обошли всё селение, сходили на берег Ингури, поездили верхом на лошадях, побывали в двух старинных церквах. Но и этого им было мало. Они ещё залезли в башню, и хозяйский сын Табэк вёл их по гулким, пугающим темнотою лестницам.

С вершины башни они увидели на правой стороне реки крепость, построенную царицей Тамарой. Табэк и его двоюродный брат Чефэ рассказали, что царица Тамара выезжала сюда на лето отдыхать. Она ездила по горным тропам на прекрасном белом коне, у которого было золотое седло. И когда скончалась царица Тамара, её конь с золотым седлом убежал в горы, поднялся к ледникам и больше на глаза не показывался. Видно, не хотел, чтобы на нём ездили другие люди, видно, признавал он за хозяйку лишь царицу Тамару.

Так рассказывал Чефэ дедушка. Бачо слушал Чефэ серьёзно и ничего не сказал. А Гиги рассмеялся, и Чефэ обиделся:

– Почему смеёшься?

– Так почему же конь с золотым седлом не появляется? Что он кушает в ледниках? – спросил Гиги.

Бачо нахмурился и недовольно покачал головой, глядя на Гиги: не обижай, мол, хозяев.

– Я не знаю, почему конь не появляется, – печально сказал Чефэ. – Но бежать он бежал – это точно.

Это же подтвердили Табэк и соседский веснушчатый мальчик Гиваргила, и пока мы пили с хозяином рахи и произносили многословные тосты, мальчики крепко поспорили. И тогда Табэк не выдержал:

– Нечего спорить. Сегодня лунная ночь, и сегодня обязательно с белых гор спустится конь и заржёт около крепости Тамары.

– Но вы же говорили, что он не появляется? Давно не появляется, – сказал Гиги.

– А в эту ночь появится, – не сдавался Табэк – самый взрослый и самый серьёзный мальчик среди друзей.

– А ты видел, что ли?

– Я нет, – честно признался Табэк.

– Тогда, может, голос слышал? – не отставал Гиги.

Бачо, как всегда, молчал и слушал.

– Мой отец слышал после полуночи.

– Конь что, ждёт царицу Тамару? Зовёт ее?

– Нет. Бимурза приучил этого коня к соли.

– Кто такой Бимурза? – спросил на этот раз Бачо.

– Мальчик. Он живёт вон в той крайней башне.

– Один живёт?

– Да.

– А в школу он ходит?

– Ходит. Но он с нами не играет и не разговаривает. Он надевает чёрную сванскую фуражку отца и пропадает всё время в горах.

– А отец его где?

– Он погиб.

– Бимурза сильный?

– Сильный.

– А кинжал у него есть?

– Кинжал? Кажется, есть. Тоже от отца остался.

– И зачем ему кинжал? – пожал плечами Гиги.

– Зачем?.. Он в горы ходит? Один. Если нападут!

– Кто нападёт?

– Ну мало ли кто. Горы ведь.

– А-а! – махнул рукой Гиги. – Сочиняете вы всё. Бимурза! Конь с золотым седлом! – это сказки для Пипкии – сестры моей.

Мальчики обиделись на Гиги и Бачо. И на нас обиделись, потому что мы тоже смеялись, когда нам рассказали обо всём этом.

Но мы напрасно смеялись и напрасно обижали сванских мальчиков. Горы хранят много тайн, и из этих тайн рождаются не только сказки и небылицы, но и настоящие предания о настоящих подвигах.

Сванские мальчики верили тайнам. Они жили в горах, на берегу Ингури, и умели верить тайнам. Этому их научили горы.

Горы же их научили мечтать о верности и подвиге, потому что сами горы здесь, как мечты, высокие, таинственные и заманчивые.

БЕЛАЯ ГОРА И БЕЛАЯ ЛУНА

иги и Бачо легли спать вместе, они долго шептались, хихикали, что-то рассказывая друг другу, но подкрался сон и накрыл их мягким одеялом. Уставшие и переполненные впечатлениями, мальчики уснули.

Моя кровать стояла у окна. Окно я оставил открытым. В него тихо струился прохладный воздух гор.

По небу одиноко плыла большая белая луна. В Сванетии луна очень большая и очень белая, потому что здесь высокие горы, и кажется: до луны можно достать рукой.

Выше тёмных горных вершин, под луною, стоял, переливался, играл светлыми тенями ледник. Внизу шумела, резвилась дочь этого ледника – Ингури. И он гляделся в светлые воды её и видел, как в зеркале, сверкающее белизной лицо своё. А Ингури мчится, клокочет, ворочает камни, бьёт волнами в подножия гор. Но они тихо смотрят на неё и не сердятся на свою дочь.

Большое терпение у гор!

Было уже за полночь, когда я перевернулся на другой бок, закрыл глаза и собрался заснуть. Но сон отчего-то не шёл. Такое бывает в Сванетии. Здесь не чувствуешь усталости. Я полежал, полежал и опять поднял голову, заглянул в окно. Луна поднялась ещё выше, и горы отдалились, сделались более недоступными и затаёнными, а вершины их сияли ещё ярче, и река Ингури шумела и рокотала ещё яростней, громче.

Но к шуму реки постепенно привыкаешь и тогда чувствуешь многовековую, таинственную тишину гор.

Чувствуешь дыхание ущелий, движение ледников. Чувствуешь даже рождение потоков. И тихое рождение дум своих чувствуешь…

И вдруг тишину гор вспугнул голос коня. Ржал конь. Голос его вонзился в мягкую тишину ночи, как кинжал.

Я не поднял голову. В селении много коней. Да и сам я три дня ехал на коне и, может быть, сквозь дремоту подумал, что это ржёт мой конь.

Но вот ржание повторилось. Казалось, голос коня доносился с самых гор, из потоков Ингури, со светлого ледника, призывный, тревожный, зовущий.

И я понял, что это не в конюшне и не на лугу ржёт конь.

Сделалось ещё тише. Всё примолкло, казалось, даже Ингури прижала к груди своей камни, чтобы они не рокотали и не гремели.

Конь кого-то звал. Там, где расстилались альпийские луга и росли низкие кустарники, в той стороне, где неподвижно темнела крепость царицы Тамары, раздавался голос коня. Крепость была так далеко, что голоса моего коня, коней из селения не долетели бы оттуда.

Кричал и звал кого-то другой конь. У него был громкий, дикий голос.

«Конь с золотым седлом! – вспомнил я рассказы мальчиков. – Может быть, это он?»

В горах, в ночи, призывно и тревожно ржал конь…

БЫЛ ОРЁЛ СПЕСИВЫЙ

тром я проснулся поздно и никому ничего не сказал. «Мне, наверное, приснился сон?» – думал я. День был солнечный, яркий. Над горами и альпийскими лугами трепетало солнечное марево, и ничто-ничто не напоминало о таинственной ночи, о коне с золотым седлом. «Ну, конечно же, приснилось!» – решил я.

Наш хозяин точил косу бруском, ждал, когда мы проснёмся, чтобы вместе с нами позавтракать и идти на колхозный покос.

Я позавтракал и сказал, что тоже умею косить.

– Я хорошо косить не умею, но копнить могу, – сказал Абесалом.

– А я научусь и косить, и копнить, – весело заявил Гиги.

Бачо ничего не сказал, но тоже засобирался на покос – граблями перевёртывать скошенное сено.

Хозяин замахал руками:

– Что вы? Что вы? Разве можно гостям работать!

Мы не сдавались и припугнули хозяина тем, что на сенокос пойдём с соседом.

– И сосед откажется, – сказал хозяин.

– С бригадиром пойдём– А если и он откажется, пойдём к председателю и объясним: мы хотим помогать колхозникам и не желаем сидеть без дела, когда люди работают.

– Вам и в самом деле охота покосить? – засмеялся хозяин. – Но это же нелёгкая работа, с непривычки так умаетесь, что и не рады будете.

– Твой сын Табэк может косить? – спросили мы.

– Может.

– Я живу в Тбилиси, – сказал Абесалом. – И Гиги не умеет косить. Он должен научиться? А Бачо тем более должен научиться – он живёт в селении.

Табэк сказал:

– Чефэ тоже может косить. Баучи и Гиваргила тоже могут. Бачо и Гиги не белоручки, они быстро научатся.

– Ну что ж, – вздохнул хозяин. – Желание гостя – закон для свана. Пойдёмте.

И вот мы на сенокосе. Целый день косим, копним и опять косим. У нас болят руки, и литовки иногда втыкаются в землю, звякают о камни, высекая искры. Но мы косим.

Обед. Мы опустились на свежее, густо пахнущее сено, отдохнули, поели и опять за литовки. Свистят косы, шуршит трава, падая на землю в валы. Все молчат. Устали.

На полях появился всадник на красной лошади, это председатель колхоза. Он спрыгнул с седла и всем пожал руки, даже Бачо и Гиги. Потом спросил у нашего хозяина:

– Гость у свана – это гость или нет?

– Гость.

– Тогда почему же твои гости работают? Косят траву?

– Нравится – и косим, – начали объяснять мы.

– Нет! – сказал председатель колхоза. – Гость не должен работать – это неуважение.

Хозяин смутился, посмотрел на нас с укоризною: что, мол, я вам говорил! Теперь мне стыдно!

Но тут вступил в разговор Абесалом:

– Табэк и Чефэ, Баучи и Гиваргила умеют косить, и здорово умеют. А Гиги не может…

– И Бачо не может, – добавил я.

– Да, и Бачо не может, – продолжал Абесалом. – Что же они должны, по-вашему, так и расти неумехами?

Председатель задумался, развёл руками и ничего не смог на это ответить. Он походил по покосу и, когда сел на лошадь, сказал:

– Ладно. Пусть будет воля гостя.

Абесалом прихватил с собою на покос ружьё. Мы увидели, как перелетел через гору орёл и опустился по ту сторону Ингури, на вершину одной скалы.

Ребята просили пальнуть в орла из ружья. Но мы смотрели на орла и не стреляли. Убьёшь орла– сразу опустеет скала и всё кругом: хребты, обрывы, горы и берег Ингури не будут уже такими красивыми.

Живые горы красивее мёртвых!

Вот почему Абесалом даже пальцем не дотронулся до ружья и, наверное, думал то же самое, что и я. Пусть будет гора красивой и орёл – величавым и спесивым, таким, какой он сейчас. Пусть они украшают друг друга!