Текст книги "Кориш"

Автор книги: Осып Шабдар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Annotation

Повесть «Кориш», издаваемая на русском языке впервые, написана Шабдаром в 1932 году. В ней писатель рассказал о бурных событиях, происходивших в марийской деревне в 1929–1930 годах – в годы коллективизации, и о судьбе крестьянского мальчика-сироты Кориша.

У РЕКИ

ОТЕЦ И МАТЬ

«КОСТЬ, КОТОРАЯ НЕ ЛЕЗЕТ В КОТЁЛ»

В ПОДПАСКАХ

НОВОЕ И СТАРОЕ

НА ПЕРЕПУТЬЕ

МАМКИН СЫН

В ШКОЛЕ

«СТРЕЛА»

КОММУНИСТИЧЕСКАЯ ОЗИМЬ

КОРИШ – ПИОНЕР

ОГЛАВЛЕНИЕ

notes

1

2

3

4

5

У РЕКИ

Неслышно течёт речка Маленькая. И только кое-где на отмелях, покрытых мелкими камешками, она журчит, как ручей.

По берегам речки растёт густой кустарник. На одном берегу за кустами тянется неширокий луг с жёлтыми и голубыми цветами. Дальше виднеется низкий холм, на котором в тени кудрявого березняка, словно цыплята возле наседки, прячутся избы небольшой марийской деревушки. Это Чодранур.

Лето в разгаре. Всюду жизнь – на земле, в воздухе, в воде. Изредка в реке, играя, прыгнет рыба. Псльоп-псльоп! – ударит она по воде хвостом, и на гладкой, как стекло, поверхности разбегутся кругами волны. Гуси и утки вывели на реку своё шумливое потомство. В тихих заводях по ровной воде бегают длинноногие водяные комары-водомеры. Раз! – и какая-то рыба схватила зазевавшегося комара... Жизнь, всюду жизнь.

У речки, под кустом, на зелёной траве сидит маленький русоголовый мальчик. Он бос, распоясан и без шапки. Сквозь разорванную на спине и на плечах рубашку просвечивает загорелое худенькое тело и торчащие, как колья в частоколе, рёбра.

Наклонившись над прозрачной водой и шмыгая облупленным, с белыми лохмотками кожи, сожжённым на солнце носом, мальчик пристально смотрит на воду большими и умными серыми глазами.

«Чего-чего только нет в реке! – думает мальчик. – Вот жуки, комары, мошки бегают, летают, ищут себе еду и не ждут, когда их кто-нибудь накормит. Интересно, как они живут... Наверное, тоже веселятся, горюют, радуются... А я не могу сам себе доставать еду.

Есть хочется. Пойти бы домой, взять кусок хлеба, да нельзя – тётка Оляна заругается. Рано утром выгнала пасти гусей и не велела приходить домой до обеда...

Эх, когда же я стану взрослым? Тогда я буду есть, как дядя Пётр, никого не спрашивая. Сколько захочу, столько и съем. Ох, и много же я тогда буду есть: утром кусок хлеба, в обед два толстых куска и ещё вечером...»

В животе у мальчика заурчало. Он прислушался и тихо сказал:

– Есть просит.

Мальчик поднялся и пошёл на луг поискать щавеля.

Невдалеке, у мельничной запруды, деревенские ребята удили рыбу. Изредка в воздухе поблёскивала попавшаяся на крючок серебристая рыбёшка. Ребята увидели мальчика и наперебой закричали:

– Кориш! Кориш! Иди рыбу ловить!

– Смотри, какого я окуня вытянул!.. Смотри!

– Иди сюда, у нас есть две лишние удочки!

Коришу очень хотелось пойти к ребятам. Они всегда берут с собой на рыбалку хлеб, и, наверное, кто-нибудь из них не пожалеет для него кусочка. Но тётка Оляна велела смотреть за гусями не спуская глаз. Если потеряется хотя бы один гусёнок, то плохо придётся Коришу. Кориш очень боится тётки.

– Кориш, что ж ты не идешь? – кричат ребята. – Хочешь есть? У нас хлеба много, а у Васлия и ватрушка есть...

Кориш не выдержал. Он засучил до колен свои старые, порванные штанишки и через луг, по мокрой росистой траве, побежал к ребятам.

Солнце уже поднялось высоко, и рыба перестала клевать. Но ребята и не думают уходить домой. Рыба, по правде сказать, не особенно им нужна, а возле речки так хорошо!

Ребята дали Коришу хлеба, Васлий отломил половину ватрушки.

Васлию, сыну вдовы Марфы, тринадцать лет, он маленький, худенький, но ловкий и умный – за словом в карман не лезет. «От горшка два вершка, а много взрослого уму-разуму поучит, – говорят о нём в деревне. – Вот и отец его таким же был».

Вдова Марфа живёт бедно, но сына она всё-таки отдала в школу. Васлий недавно вступил в пионеры, и теперь всегда носит на груди красный галстук. Товарищи любят и уважают Васлия, а дети кулаков побаиваются его острого языка.

Кориш закусил и повеселел. Надо возвращаться к гусям, да не хочется уходить от ребят. Кориш сирота, и ребята его жалеют, подкармливают, играют с ним. Во всей деревне только Йыван, сын дяди Петра, и Опанас Ондриев смеются над мальчиком и дразнят «дырявым брюхом»: «Эй, дырявое брюхо! Кориш, у тебя пузо наружу, а в пузе дыра, потому ты и жрать всегда хочешь!»

– Ребята, дайте удочку, – попросил Кориш. – я попробую, авось клюнет.

Васлий дал Коришу удочку. Кориш надел на крючок червяка, забросил и присел, не сводя глаз с качающегося на воде поплавка.

Мальчики, тихо переговариваясь, тоже следили за поплавком.

– Нет, конец. Не клюёт. Вот давеча клевало. Я поймал десять штук окуней и пять плотвичек, – сказал толстый, круглый, как шар, Сергей.

– Теперь и не будет клевать, – отозвался Васлий. – Окуни хорошо ловятся, когда шиповник цветёт.

– Ну, сказал тоже! – перебил Васлин Павыл. – Всё дело в погоде. Вот сегодня утром как хорошо клевало!

– Нет в нашей речке хорошей рыбы. Одни окуни, плотва и всякая мелочь. Большая рыба – в большой воде. Вон в Торъяле на базар иногда приносят рыбины в два аршина длиной. И где это такая рыба водится? – вздохнув, сказал Сергей.

– Э-э, Сергей, разве это большая рыба! – усмехнулся Васлий. – В море не такая ещё попадается. Я читал в одной книге, что в море водится рыба кит. Вот это рыба! Она больше трёхсот пудов тянет.

– Наверное, сказки. Где это бывает, чтобы одна рыба весила триста пудов?

– Нет, не сказки, – горячо заговорил маленький Павыл. – Дед Матвей рассказывал, как он в японскую войну на Илети своими глазами рыбину видел. Плывёт, говорит, как сосновый кряж, а хвост у неё шириной с ворота.

– А что же ест такая рыбина? – удивлённо спросил Кориш. – Наверное, много ест, и всё двухаршинную рыбу.

– Нет. Она хоть и большая, а крупную рыбу проглотить не может, – объяснил Васлий. – У неё во рту есть такие усы, вроде деревянного гребешка. Сквозь эти усы проходит только мелкота.

– Вот интересно! Чего только нет на свете! – воскликнул Кориш. – Хорошо бы самому посмотреть на кита...

– Кориш, Кориш! – закричал Сергей. – Гляди, у тебя рыба кит клюнула! Тяни скорей, тяни!

Кориш схватился за удочку, дёрнул, и на берегу в зелёной траве, сверкнув на солнце серебряной чешуёй, забился полуфунтовый окунь.

– Вот это да! – закричали ребята. – Твоё счастье, Кориш. Гляди, какого здорового окуня вытащил.

Кориш снял окуня с крючка, положил его в ведёрко к Васлию, потом снова нацепил черви и забросил удочку на середину речки.

– Окунь сам маленький, не то что кит, – сказал Сергей, – а глотка у него ненасытная.

– Окунь в речке – всё равно что буржуй: мелкой рыбёшке от него никакой жизни нет.

– А что такое «буржуй»? – спросил Кориш.

– Буржуй?.. Это... Буржуй – это жадный богатый человек, который живёт за счёт других людей. Сам он работать ох как не любит, только жрёт и старается ещё больше разбогатеть.

– Васлий, а в нашей деревне есть буржуй? – спросил Павыл.

– Есть, – ответил Васлий. – Вот торговец Ондрий и Коришев дядька Пётр – буржуй. У дяди Петра в прежнее время мельница была и земли много. Он каждое лето батраков нанимал. А Ондрий давал товары в долг, а потом у людей за долги последнее отбирал. В деревне такие богачи называются кулаками.

– Откуда ты всё это узнал? – снова спросил Кориш.

– В школе и в пионерском отряде, – степенно ответил Васлий. – Там у нас вожатые – комсомольцы, они обо всём рассказывают, всё объясняют...

– Эй, Павыл, Кориш! – крикнул Сергей. – Смотрите, у вас «буржуи» клюют!

Павыл и Кориш вытянули ещё двух маленьких окуней...

Хорошо в ясный летний день возле речки. Время идёт незаметно: хочешь – уди рыбу, не хочешь – лежи просто так и разговаривай. Так и сидят ребята у речки, пока не проголодаются.

С каждым часом всё сильнее и сильнее припекает солнце. Изредка прошумит в кустах тёплый ветерок и колыхнёт поблёскивающую на солнце листву. Куда-то вдаль плывут по ясному голубому небу лёгкие сверкающие облачка. Теплынь, тишина...

– Кориш! Кори-иш! – вдруг послышался со стороны деревни резкий крик. – Куда ты запропастился, чертёнок? Куда убежал, негодник?

Кориша как будто окатили ведром холодной воды. Он узнал голос тётки Оляны, вздрогнул и выронил из рук удочку. Тревожно забилось сердечко... Кориш побежал к своим гусям, но гусей на месте не оказалось. Мальчик заметался по берегу – гусей нигде не было...

Высокая тощая тётка Оляна бежала с горы, размахивая вожжами. Кориш уже ясно видел её острый нос и злые глаза.

– Спишь, чёртово дитя! Где гуси? Где гуси, спрашиваю! – громко кричала, брызжа слюной, разъярённая тётка Оляна. – Погоди, дьявол, дождёшься ты у меня берёзовой каши. Тебя кормишь-поишь, одеваешь-обуваешь – и всё зря, только хлеба перевод. Чтоб тебя черти сонного в овраг утащили!

Кориш, дрожа всем телом, подошёл к тётке. Тётка Оляна несколько мгновений молча сверлила Кориша глазами, потом подняла вожжи и с остервенением стегнула его по лицу. Кориш упал на траву, сжался, как котёнок, и заплакал. Тётка Оляна, ругаясь, пнула его ногой в бок и пошла искать гусей.

Когда тётка ушла, Кориш поднялся и медленно побрёл в деревню. Осторожно, стараясь не шуметь, он открыл дверь и вошёл в избу.

Дома обедали. Густой запах молочной лапши ударил мальчику в нос. Кориш снова почувствовал, что голоден.

Семья у дяди Петра невелика; кроме Кориша, всего пять человек: сам дядя Пётр, тётка Оляна, их взрослый сын Микал, младший – Йыван и жена Микала – Начий. Йыван был любимцем тётки Оляны, мамкин баловень, лентяй и неженка, ему всё позволялось. Зато на долю Кориша доставались только ругань, тычки и затрещины. Он был в доме дяди Петра тем, кого в марийской поговорке называют костью, которая не влезает в котёл.

Одна Начий жалела сироту.

– Иди, Кориш, садись за стол, – сказала она, увидев вошедшего Кориша.

– Потом пожрёт, ничего с ним не случится, – проворчал дядя Пётр, бородатый старик со злым лицом. – Чай, не с работы пришёл.

– Не упрекайте мальчонку, отец, мал он ещё для работы...

– Ну, ты... Тоже заступница нашлась! – прикрикнул дядя на сноху.

Начий ничего не ответила, молча налила Коришу лапши в отдельную миску и поставила на стол. Кориш взял ложку и начал хлебать. Не успел он проглотить и трёх ложек, как растворилась дверь, и на пороге показалась тётка Оляна.

– Ах ты, дармоед! – закричала она с порога. – Скорее жрать сел, чтоб тебе подохнуть! Проспал гусей, а теперь жрёт, как опкын^[1]!

Кориш подавился, бросил ложку на стол и, горько рыдая, выбежал во двор.

...За домом, в березняке, у дяди Петра стоял амбар, за амбаром было укромное местечко. Там Кориш построил себе из прутьев и соломы тесный шалаш. Когда у него случалось какое-нибудь горе, когда уж очень сильно тётка Оляна и дядя Пётр били и ругали его, Кориш спасался в своём шалаше. Летом здесь было прохладно, в холодные весенние и осенние дни – тепло. Залезет Кориш в своё тесное гнездо, выплачется, и легче станет. Потом зароется, бедняга, в сено и заснёт…

ОТЕЦ И МАТЬ

Это было давно, и Кориш знал об этом только по рассказам людей...

У деда Семёна было два сына: старший – Пётр, младший – Йогор. Пётр всё время жил при отце, а Йогора забрали в четырнадцатом году на германскую войну, и он воевал почти три года, до самой революции. Только в семнадцатом Йогор вернулся домой и вскоре женился.

Молодые поселились у деда Семёна. Но не прожили они и полугода, как дед Семён стал гнать сына.

– Забирай свою красавицу, и ступайте отсюда, – сказал дед Семён Йогору. – Живите как знаете. Дам я вам старую баньку – почините под дом... Ну, ещё берите сараюшку. Больше ничего с меня не спрашивай, всё равно не дам, потому что нету тут ничего тобой заработанного. Это мы с Петром хребет гнули, пока ты в армии служил. А вы с женой молодые – проживёте. Глядишь, и разбогатеете...

Йогор не пал духом и не повесил голову. Ушли они с женой в старую баньку и стали жить своим домом.

Молодые дружно взялись за работу. Собрав урожай на своей полоске, нанимались к людям. Зимой Йогор уходил на заработки в город, жена как могла подрабатывала в деревне: ходила к соседям молотить, пряла, вышивала.

И вот однажды ранней весной Йогор вернулся из города с купленной лошадью. Потом отстроили дом, поставили сарай и мало-помалу стали жить не хуже людей.

Молодая жена родила Йогору белоголовую девочку Ануш и ожидала второго ребёнка.

В 1919 году Йогора призвали в Красную Армию. Он собрался не мешкая и на прощание сказал жене:

– Теперь, Олюш, время такое – надо идти воевать, потому что воюем мы не за царя и богачей, а за трудовой народ и советскую власть, за то, чтобы мы хорошо жили... – Йогор обнял жену и добавил: – Смотри хорошенько за дочкой и не слушай тёмных деревенских бабок...

После того как ушёл Йогор, жена вскоре получила от него три письма – и всё. И больше не было о нём никаких известий: пропал, как в воду канул.

Трудно пришлось солдатке. Вся мужская работа легла на её плечи. А тут ещё четыре месяца спустя она родила сына. Мальчика она назвала Коришем: так хотел муж.

Жить стало труднее. Но Олюш работала не покладая рук и кое-как сводила концы с концами. Да и соседи – добрые души – помогали ей вспахать, посеять, зимой дров из лесу привезти.

Бывало, вернётся она вечером домой, приласкает детей, и её бедная жизнь кажется ей не такой горькой. Уложит она детей, а сама сидит до петухов за прялкой, прядёт и тихо напевает (Кориш и теперь помнит эту нежную материнскую песню).

«Маленькие мои, когда же вы только подрастёте? – скажет, бывало, мать. – Были бы вы большие, отдохнули бы мои ручки-ноженьки. Только бы дождаться, дотерпеть, когда вы вырастете!»

Но не пришлось ей увидеть своих детей взрослыми...

Шла весна 1922 года. Прошлый год был неурожайный, и в деревнях голодали. У богачей ещё водился хлеб, а бедняки давно уже, с зимы, ели запасённую осенью лебеду и липовую кору.

Мать несла Коришу и Ануш каждую выпрошенную у соседей крошку хлеба, каждую найденную в мокром погребе завалявшуюся редьку. Сама она почти ничего не ела и едва двигалась.

...На дворе весна. Солнце, как и прежде, чудесно и радостно, мир, как и прежде, прекрасен.

На полях кое-где видны редкие фигуры мужиков, ковыляющих за сохой, которую тащит полудохлая, чудом выжившая лошадь. Пройдёт пахарь круг, свалится и лежит. Потом поднимется и, словно пьяный, шатаясь, поковыляет снова...

Проснулась Ануш на рассвете, медленно подняла голову и, толкнув лежащую рядом мать, тихо сказала:

– Мама... кушать хочу... Дай кушать...

Мать не отзывалась.

– Ма-а-амочка-а-а...

Проснулся и Кориш, спавший по другую сторону матери:

– Ма-а-ма-а...

– Мама спит, – сказала Ануш.

– Мама, ку-у-шать! – заплакал Кориш. – Она не спит, у неё глаза открыты.

Мать не шевелилась. Поплакав, Кориш заснул снова.

Опять всё стихло в избе.

Кориш снова проснулся уже к полудню, когда солнце ярко освещало всё вокруг. Он стал звать мать и сестру. Но те лежала молча, не слышали, не отзывались...

Громко плача, Кориш выполз во двор.

Тиха и пустынна деревенская улица. Даже собачьего лая не слышно. Из одних ворот на пустую улицу вышла старуха, бабушка Водырова, и остановилась, греясь на солнышке. Вдруг она услышала несущийся с соседского двора детский плач и пошла туда.

– Кориш, дитятко, что ты плачешь? – спросила старуха. – Куда мать ушла?

– Мама спит. И Ануш тоже спит, – рыдал мальчик. – Я есть хочу!..

Бабушка Водырова быстро вошла в избу.

– Господи помилуй! – в ужасе перекрестилась она, коснувшись лежащей на лавке женщины. – Скончалась жена Йогора, и Ануш тоже... Вот жизнь проклятая... Остался мальчонка сиротой... – И по её морщинистым щекам потекли слёзы.

Тихо вышла бабушка Водырова из избы и взяла Кориша за руку:

– Пойдём к нам, миленький, я покормлю тебя...

– Мама... Мамочка... – рыдал мальчик.

– Спит твоя мамочка... и сестричка тоже спит... Не шуми, дитятко, – сказала бабушка, не глядя на Кориша, чтобы не разрыдаться самой.

– Вот ведь горе-то какое, – тихо сказала бабушка Водырова своему сыну Сапану и снохе: – жена-то Йогора и девочка её померли сегодня ночью с голоду... Надо Кориша покормить чем-нибудь, а то он тоже чуть дышит.

– Ох, окаянный! Чёрт ненасытный! Чтоб ему самому сдохнуть! – зло проговорил чинивший в углу упряжь Сапан.

– Кого ты так честишь, сынок?

– «Кого, кого»!.. Известно кого – Петра. Ну и змей-горыныч! У самого в амбаре сто пудов хлеба, а невестке и зёрнышка не дал. Ну и люди!

– Хорошие люди помирают, а такой живёт, и ничего ему не делается, – сказала маленькая бледная жена Сапана.

– Дядя Пётр сам овёс да лебеду жрёт, – сказала бабушка Водырова, – а хлеб продаёт. Вон зимой купил два сруба за пять пудов ржи, амбар за два пуда картошки. Пользуется людской бедой, грабит... И куда ему столько добра?

– Он за копейку готов удушиться. Разве такой кого пожалеет?..

– Ничего, скоро мы приберём к рукам этих буржуев, – сказал Сапан.

– Что ж, надо схоронить покойников, – вздохнула бабушка Водырова. – Поди, сынок, покличь соседей. Да зайди к Петру, узнай, не возьмёт ли он Кориша...

Сход порешил отдать Кориша на воспитание дяде Петру. «Не чужой ведь он тебе, родной племянник, – сказали ему соседи. – Опять же хозяйство у тебя крепкое, не объест тебя мальчишка».

Так Кориш попал к дяде Петру.

...Кориш проспал в своём шалаше за амбаром до вечера. Он спал и видел сон. Мальчику часто снилась еда. То он видел наваленную на стол груду дымящихся блинов. Он хотел протянуть руку за блином, но рука не двигалась... Или он откусил хлеб, а в это время появлялась тётка Оляна и смотрела на него злыми бесцветными глазами. И опять Кориш не мог есть...

Кориш проснулся от тихого зова.

– Кориш! – звал его кто-то у самого шалаша.

Кориш узнал голос Начий, зашуршал сеном и вылез наружу.

– Проголодался, бедняга? Вот, поешь, – ласково сказала Начий и протянула Коришу кусок хлеба и головку лука.

Мальчик с благодарностью посмотрел на женщину, взял хлеб и лук и принялся быстро есть.

– Пойдём, Кориш, домой, – сказала Начий, когда Кориш поел. – Тётка Оляна сходила в баню и перестала злиться... Теперь сидит и пьёт чай с мёдом.

«КОСТЬ, КОТОРАЯ НЕ ЛЕЗЕТ В КОТЁЛ»

Кориша разбудил солнечный луч, проникший в хлев через дырявую крышу. Мальчик открыл глаза и тотчас же зажмурился от нестерпимо яркого света. Он поднялся, огляделся и, взяв рваный азям, служивший ему подстилкой и одеялом, перешёл в угол, куда солнце ещё не проникало.

Кориш хотел ещё немного поспать, но сон пропал.

– Ну, уселись? Чего ждёте? – донесся со двора голос дяди Петра. – Трогай...

Тыр-рге! – заскрипела телега. Кыпте-гопто! Кыпте-гопто! – тронулась и пошла лошадь.

«Ведь сегодня воскресенье, – вдруг вспомнил Кориш. – Дядя Пётр поехал на базар».

Кориш глубоко вздохнул: ему тоже хотелось на базар.

Сон ушёл совсем. Кориш сбросил азям, потянулся, прогоняя лень, и, словно кошка шурша соломой, выбрался из хлева.

Остановившись у дверей, Кориш прислушался. В доме кто-то ходил, из открытого окна доносился запах горячих масляных блинов. Кориш сглотнул голодную слюну.

«Кто остался дома?» – подумал Кориш и нерешительно, с опаской приоткрыл дверь.

В избе была одна Начий, и мальчик переступил порог.

– Выспался, Кориш? – спросила Начий. – Теперь иди умойся, вчера-то ты без бани остался. И рубашка у тебя грязная и рваная. Возьми бельишко, что в сенях висит, и переоденься.

Кориш умылся холодной водой, переменил одежду и вошёл в избу.

– Вот и хорошо, – сказала Начий, ставя на стол горку горячих блинов. – Теперь ешь блины. Садись скорее, а то ещё, не дай бог, придёт тётка Оляна...

Кориш принялся за блины. Он ел и улыбался. Он радовался блинам, а ещё больше человеческой ласке.

– Начий, а Йывана взяли на базар? – спросил Кориш.

– Взяли... Тебе тоже на базар хочется?

– Ой, как хочется!

Начий с жалостью и сочувствием взглянула на Кориша и вздохнула:

– Ешь, Кориш, ешь досыта. А потом иди поиграй.

– Я к ребятам пойду играть. Васлий будет комиссаром, а мы – красноармейцы. На той неделе играли в войну на огороде у бабушка Водыровой – ни одного лопуха не оставили, всё побили.

– Опять этот урод своё брюхо набивает! – заорала неожиданно вошедшая в избу тётка Оляна. – Что ты кормишь этого дармоеда? – напустилась она на Начий. – Сын он тебе, что ли?

– Не морить же голодом сироту! – сердито отозвалась Начий. – Вон сколько блинов осталось. Скирду из них, что ли, складывать собираешься?

– Цыц, невестка! Ты кому так отвечаешь? Ишь, хозяйка какая... Смотрю я на тебя – совсем баба испортилась. Знаю, чьим умом живёшь: всё жена Сапана мутит. Женские собрания собираете, речи всякие говорите, какой-то «спектак» смотрите... Куда только твой муж глядит?

– Народ ходит, а мне нельзя, да?

Видя, что ссора заваривается не на шутку, Кориш хотел было убежать, но его остановил окрик обозлённой тётки:

– Стой, чёртов сын, куда удираешь?!

– Пусть мальчишка пойдёт поиграет, ведь сегодня воскресенье.

– Поиграет, говоришь?.. Как бы не так! Пусть дома сидит, я пойду на коноплю гляну, давно не была там. Ты, невестка, сходи в Корембак, к Покле Кузьминой. Она ещё весной заняла три рубля и не отдаёт до сих пор. А Кориш пусть остаётся: дом сторожит да за цыплятами смотрит. Коршуны что-то повадились летать.

Тётка Оляна взяла палку и пошла к двери. На пороге она обернулась и погрозила Коришу палкой:

– Смотри! Если что, я тебе покажу!..

Тётка Оляна ушла.

– У-у, ведьма! – с сердцем сказала Начий ей вслед.

Потом оделась и тоже ушла.

Кориш остался один. «Когда я буду большим, а тётка Оляна совсем одряхлеет, ни за что не стану ей помогать... – думает Кориш. – А Начий справлю новые лапти и каждое воскресенье буду приносить калаян».

Кориш сел перед раскрытым окном и стал смотреть на улицу.

Тихий ветер колышет веточки на рябине. В густой листве свистят и щебечут птицы. С ветки на ветку порхают недавно вылетевшие из скворечника скворчата. Над домом стрелой носятся ласточки, хватая на лету мух и бабочек. «Быть бы мне ласточкой!» – подумал Кориш, следя за их быстрым полётом, и как-то сами собой вспомнились слова песни: «Быстрая ласточка – старший братец мой...», и Кориш потихоньку запел:

Серый селезень – родный батюшка,

Нету батюшки у меня.

Его крылышки – родна матушка,

Нету матушки у меня.

Быстра ласточка – старший братец мой,

Только братца нет у меня.

Крылья ласточки – то невестушка.

А невестка есть,

Есть одна у меня.

Кориш поднял глаза вверх и взглянул на небо. По ясному небу плыли облака. Иногда какое-нибудь облако набегало на солнце, и тогда оно вспыхивало огнём. Облака были самого разного вида и цвета: одни словно серые каменные горы, другие как пушистые белые овцы, а вон облако – до чего похоже на человеческое лицо! Вон нос, глаза, большой рот, а на затылке – собранные в завиток волосы... Ну, прямо – тётка Оляна. Другое облако бежит куда-то разинув рот – это дядя Пётр...

«Интересно, как устроены земля, солнце, облака... Вот бы узнать! – подумал Кориш. – Васлий, наверное, знает...»

– Ать, два, три!.. Ать, два, три!.. – послышалось с улицы. – Напра-во! Нале-во!

Потом раздалось громкое «ура».

«Васлий играет в войну с белыми – с «белобардией», – с завистью подумал Кориш. – Эх, мне бы... Да я бы всю «белобардию» разбил...»

Кориш взял стоящий у печки сковородник, вскинул на плечо, как солдат винтовку, и принялся маршировать по избе.

– Ать, два, три... Ать, два, три... Долой «белобардию»! Ур-а-а!

Кориш высунулся из окна на улицу. Откуда-то слышится крики ребят, но самих ребят не видно, они сражаются где-то в огороде, среди густого репейника. У Кориша бьётся сердце – тук-тук-тук. Как ему хочется убежать из дому к ребятам! Но вспомнит Кориш про тётку Оляну, вспомнит её костлявые кулаки – и только вздохнёт.

Кориш потихоньку поставил сковородник на место и задумчиво огляделся вокруг. Его взгляд упал на висящую на стене фотографию отца в чёрной рамке.

Кориш встал перед фотографией и долго-долго смотрел на неё.

На фотографии отец был снят вдвоём с товарищем. На них были одинаковые серые шинели, на головах – остроконечные красноармейские шлемы со звёздами, на боку у каждого висела сабля!..

Мальчик снял фотографию с гвоздя и подошёл к окну.

– Товарищи красноармейцы! – доносился с улицы голос Васлия.

– Ура-а! – кричали ребята.

Кориш нежно гладил запылённую рамку и тайком целовал грязное стекло...

– Отец... отец... Ты был очень хороший человек, я знаю, таких как ты, называют героями. Когда я вырасту, я тоже буду таким же... – тихо шептал мальчик, разговаривая с портретом, как с живым человеком. – Эх, мать-отец, зачем вы покинули меня, зачем оставили одного? Если бы видели вы, как плохо живётся вашему Коришу!..

Глаза Кориша наполнились слезами. Портрет отца виднелся как в тумане. Одна за другой по щекам бежали горячие солёные капли и падали на фотографию...

Кориш взял тряпку и, размазывая слёзы, протёр стекло, вытер рамку и снова повесил портрет на стену.

Взвейтесь кострами, синие ночи... —

врывалась в открытке окна песня. Этой песне научил ребят Васлий.

Мы – пионеры, дети рабочих, —

пели ребята.

И Кориш подпевал им звонким, как колокольчик, голоском:

Близится эра светлых годов.

Клич пионеров: «Всегда будь готов!»

Вечером, пригнав стадо в село, деревенский пастух дед Опой пришел ужинать к дяде Петру. Сегодня была его очередь кормить пастуха. За ужином, слово за слово, дядя Пётр разговорился с дедом Опоем.

– Неспокойная стала нынче скотина, – говорил дед Опой, – больно уж донимают её слепни. Стадо небольшое, а я сегодня совсем из сил выбился. Года уже не те, не мальчик я бегать, как в прежнее время. Утром встаю – бока ноют, ноги болят... Не знаю, как лето дохожу...

Пастуху деду Опою уже за шестьдесят, он старый, низенький и сухой. Борода у деда пегая – волос чёрный, волос белый; лицо худое, а красные, как красная глина, пальцы на руках похожи на зубья грабель. В детстве Опой остался, как Кориш, сиротой, у него никогда не было ни семьи, ни детей, ни кола ни двора. Всю жизнь дед Опой летом пас деревенское стадо, вил верёвки, плёл лапти, а на зиму нанимался в батраки к богатым мужикам.

– Да, Опой, – сказал дядя Пётр, – правду ты говоришь, стар ты стал. Пожалуй, ты старше меня будешь. Тяжело тебе одному со стадом справляться. Надо тебе помощника, мальчонку какого-нибудь. Чтобы, значит, бегал вместо тебя...

– Надо-то надо, да где его найдёшь? Задёшево никто не пойдёт, а я, видишь, сам за всё про всё получаю шестьдесят рублей. С каких нанимать-то...

– А я вот что скажу, – вмешалась в разговор тётка Оляна. – Наш Кориш без дела бегает. Надо определить его к деду Опою. Сколь ни принесёт в дом, всё хорошо. А ты, отец, как думаешь? – обратилась она к дяде Петру.

– Думаю, – ответил дядя Пётр, – нечего Коришу дома сидеть.

– Что вы говорите, отец, – сказала Начий. – Ведь Кориш совсем ещё маленький, не под силу ему целый день за скотиной бегать. Пошлите лучше Йывана. Йывану десять лет, и в школу он сейчас не ходит...

– Замолчи, сноха, – отмахнулся от Начий дядя Пётр, – тебя не спрашивают!

– Чапаня, Кориса посли, меня не посылай! – плаксиво сказал Йыван.

Кориш стоял у дверей и прислушивался к разговору. «Пусть отдают деду Опою, – думал он, – хуже не будет».

– Ладно, Опой, бери Кориша, – сказал дядя Пётр. – Выучить его своему делу. А если не будет слушаться, за уши его, за уши... Чего на него смотреть? Детям без учения нельзя.

– Какую хотите цену? – спросил старый пастух.

– А-а, сколько положишь, столько и ладно, – ответил дядя Пётр. – Сколько тебе причитается получить с нас за пастьбу?

– Двадцать рублей, – ответил дед Опой.

– Вот Кориш тебе и отработает их. Идёт?

Дед Опой подумал немного, потом протянул руку дяде Петру и сказал:

– Ну, ладно.

В ПОДПАСКАХ

Восходящее солнце пробуждает ото сна дремлющую на холме старую ветвистую липу. Свежий ветерок колышет её золотящуюся в солнечных лучах листву, шуршит в высокой ржи. Капельки росы на медленно качающихся колосьях сверкают разноцветными маленькими звёздами.

С восходом солнца пробуждаются птицы. В Чодранурском березняке поднимают крик галки и вороны. Над широким полем, в голубой вышине, неприметный для глаза жаворонок запевает свою утреннюю песню. Щебечут хлопотливые ласточки. В деревне дают собаки, кричат гуси и утки.

Солнце поднимается выше. Проснувшийся в одно время со старой липой, встаёт дед Опой, и, будя спящих, несётся по деревне зоб его жестяного рожна: ту-у, то-о, ту-у-у!

Не успеют смолкнуть звуки пастушьего рожна, как деревня наполняется новыми звуками: мычат коровы, блеют овцы, пронзительно визжат свиньи.

Кориш тоже поднялся с солнцем, быстро оделся и вышел на улицу. Хлопая длинным кнутом, он гонит скотину со своего конца деревни к стаду.

– Смотрите – Кориш! – с удивлением кричат бегущие за стадом ребята. – Кориш, дай разок кнутом стрельнуть!

Кориш даёт ребятам кнут. Мальчишки смеются, кричат и оглушительно хлопают кнутом.

– Мало ей того, что над сиротой, как над собакой, измывается, – ворчит бабушка Водырова, выпуская корову и ругая тётку Оляну, – теперь ещё выгнала мальчишку пастушить...

Пригнав стадо, дед Опой и Кориш сели под одинокой, возвышающейся среди поля елью.

– Вот, сынок, – сказал дед Опой, – значит, будем теперь пасти стадо вместе, я – пастух, а ты, значит, – подпасок. Одному мне тяжело, да и скучно. Ты, Кориш, помоложе, ноги у тебя быстрые; как нужно будет, скоренько сбегаешь и завернёшь скотину. Сейчас-то сиди отдыхай, утром скотина спокойная. Проголодалась за ночь, а теперь наедается. Вот к полудню налетят слепни, тогда смотри не зевай.

Кориш внимательно слушал ласковую, спокойную речь деда Опоя. Старый пастух ему очень нравился.

– Скотина, как и человек, понимает разумное слово, – продолжал дед Опой. – Ты её не бей, не хлопай зря кнутом, и она будет слушаться твоего ласкового слова. А битая скотина отплатит тебе: станет по оврагам прятаться, в поля убегать. Не бей, сынок, скот понапрасну. Увидишь, корова уходит от стада, крикни ей: «Чо, чо, вот я!» – и кнут покажи. Она поймёт и не пойдёт дальше. Правда, скотина тоже бывает разная. Иная такая вредная, всё норовит от хорошей травы залезть в хлеба или огород. Ну ладно, сынок... Вон под той кривой ольхой я лыко замочил, сбегай принеси пук. Пока стадо пасётся спокойно, я буду тебя учить лапти плести: вишь, босой бегаешь.

Кориш принёс пучок лыка, и они с дедом принялись очищать лыко от коры. Дед Опой показал Коришу, как надо вить верёвку, как плести лапти. Потом он достал из котомки маленькую волынку и заиграл.

– Это, сынок, свадебная Кугу-Шолерская песня, – сказал дед Опой. – А эта песня называется «У полевых ворот». – И дед заиграл весёлую, переливистую мелодию: ри-оро, рири-риа-ри-ри-а! – В прежнее время вокруг полей ставили загородку, чтобы скот посевы не травил. И вот в воскресенье выходили марийцы гулять за деревню, к полевой ограде, и тогда волынщики играли эту песню.