Текст книги "Сочинения в 2-х томах. Том 1. Стихотворения."

Автор книги: Осип Мандельштам

***

 
Стрекозы быстрыми кругами
Тревожат черный блеск пруда,
И вздрагивает, тростниками
Чуть окаймленная, вода.
 
 
То – пряжу за собою тянут
И словно паутину ткут,
То – распластавшись – в омут канут -
И волны траур свой сомкнут.
 
 
И я, какой-то невеселый,
Томлюсь и падаю в глуши -
Как будто чувствую уколы
И холод в тайниках души...
 

1911

***

 
Тысячеструйный поток -
Журчала весенняя ласка.
Скользнула-мелькнула коляска,
Легкая, как мотылек.
 
 
Я улыбнулся весне,
Я оглянулся украдкой,-
Женщина гладкой перчаткой
Правила, точно во сне.
 
 
В путь убегала она,
В траурный шелк одета,
Тонкая вуалета -
Тоже была черна...
 

<1912 (1911?)>

***

 
Когда показывают восемь
Часы собора-исполина,
Мы в полусне твой призрак носим,
Чужого города картина.
 
 
В руках плетеные корзинки,
Служанки спорят с продавцами,
Воркуют голуби на рынке
И плещут сизыми крылами.
 
 
Хлеба, серебряные рыбы,
Плоды и овощи простые,
Крестьяне – каменные глыбы
И краски темные, живые.
 
 
А в сетке пестрого тумана
Сгрудилась ласковая стая,
Как будто площадь утром рано -
Торговли скиния святая.
 

<1912>

Шарманка

 
Шарманка, жалобное пенье,
Тягучих арий дребедень,-
Как безобразное виденье,
Осеннюю тревожит сень...
 
 
Чтоб всколыхнула на мгновенье
Та песня вод стоячих лень,
Сентиментальное волненье
Туманной музыкой одень.
 
 
Какой обыкновенный день!
Как невозможно вдохновенье -
В мозгу игла, брожу как тень.
 
 
Я бы приветствовал кремень
Точильщика – как избавленье:
Бродяга – я люблю движенье.
 

16 июня 1912

***

А. Ахматовой

 
Как черный ангел на снегу
Ты показалась мне сегодня,
И утаить я не могу-
Есть на тебе печать Господня.
 
 
Такая странная печать -
Как бы дарованная свыше,-
Что, кажется, в церковной нише
Тебе назначено стоять.
 
 
Пускай нездешняя любовь
С любовью здешней будут слиты,
Пускай бушующая кровь
Не перейдет в твои ланиты,
 
 
И пышный мрамор оттенит
Всю призрачность твоих лохмотий,
Всю наготу причастных плоти,
Но не краснеющих ланит.
 

<Начало 1914?>

***

 
Черты лица искажены
Какой-то старческой улыбкой:
Кто скажет, что гитане гибкой
Все муки ада суждены?
 

1913

***

 
От легкой жизни мы сошли с ума:
С утра вино, а вечером похмелье.
Как удержать напрасное веселье,
Румянец твой, о нежная чума?
 
 
В пожатьи рук мучительный обряд,
На улицах ночные поцелуи,
Когда речные тяжелеют струи
И фонари, как факелы, горят.
 
 
Мы смерти ждем, как сказочного волна,
Но я боюсь, что раньше всех умрет
Тот, у кого тревожно-красный рот
И на глаза спадающая челка.
 

Ноябрь 1913

Мадригал

 
Нет, не поднять волшебного фрегата:
Вся комната в табачной синеве,-
И пред людьми русалка виновата -
Зеленоглазая, в морской траве!
 
 
Она курить, конечно, не умеет,
Горячим пеплом губы обожгла;
И не заметила, что платье тлеет,-
Зеленый шелк, и на полу зола...
 
 
Так моряки в прохладе изумрудной
Ни чубуков, ни трубок не нашли;
Ведь и дышать им научиться трудно
Сухим и горьким воздухом земли!
 

1913

***

 
Веселая скороговорка;
О, будни – пляска дикарей!
Я с невысокого пригорка
Опять присматриваюсь к ней.
 
 
Бывают искренние вкусы,
И предприимчивый моряк
С собой захватывает бусы,
Цветные стекла и табак.
 
 
Люблю обмен. Мелькают перья.
Наивных восклицаний дождь.
Лоснящийся от лицемерья,
Косится на бочонок вождь.
 
 
Скорей подбросить кольца, трубки -
За мех, и золото, и яд;
И с чистой совестью, на шлюпке,
Вернуться на родной фрегат!
 

Июнь 1913

Песенка

 
У меня не много денег,
В кабаках меня не любят,
А служанки вяжут веник
И сердито щепки рубят.
 
 
Я запачкал руки в саже,
На моих ресницах копоть,
Создаю свои миражи
И мешаю всем работать.
 
 
Голубые судомойки,
Добродетельная челядь,
И на самой жесткой койке
Ваша честность рай вам стелет.
 
 
Тяжела с бельем корзина,
И мясник острит так плотски.
Тем краснее льются вина
До утра в хрусталь господский!
 

1913

Летние стансы

 
В аллее колокольчик медный,
Французский говор, нежный взгляд -
И за решеткой заповедной
Пустеет понемногу сад.
 
 
Что делать в городе в июне?
Не зажигают фонарей;
На яхте, на чухонской шхуне
Уехать хочется скорей!
 
 
Нева – как вздувшаяся вена
До утренних румяных роз.
Везя всклокоченное сено,
Плетется на асфальте воз.
 
 
А там рабочая землянка,
Трещит и варится смола;
Ломовика судьба-цыганка
Обратно в степи привела...
 
 
И с бесконечной челобитной
О справедливости людской
Чернеет на скамье гранитной
Самоубийца молодой.
 

<Июнь?> 1913

Американ бар

 
Еще девиц не видно в баре,
Лакей невежлив и угрюм;
И в крепкой чудится сигаре
Американца едкий ум.
 
 
Сияет стойка красным лаком,
И дразнит сода-виски форт:
Кто незнаком с буфетным знаком
И в ярлыках не слишком тверд?
 
 
Бананов груда золотая
На всякий случай подана,
И продавщица восковая
Невозмутима, как луна.
 
 
Сначала нам слегка взгрустнется,
Мы спросим кофе с кюрассо.
В пол-оборота обернется
Фортуны нашей колесо!
 
 
Потом, беседуя негромко,
Я на вращающийся стул
Влезаю в шляпе и, соломкой
Мешая лед, внимаю гул...
 
 
Хозяйский глаз желтей червонца
Мечтателей не оскорбит...
Мы недовольны светом солнца,
Теченьем меренных орбит!
 

<Не позднее июня> 1913

Египтянин

(Надпись на камне 18-19 династии)

 
Я избежал суровой пени
И почестей достиг;
От радости мои колени
Дрожали, как тростник.
 
 
И прямо в полы балахона,
Большие, как луна,
На двор с высокого балкона
Бросали ордена.
 
 
То, что я сделал, превосходно -
И это сделал я!
И место новое доходно
И прочно для житья.
 
 
И, предвкушая счастья глянец,
Я танцевал не зря
Изящный и отличный танец
В присутствии царя.
 
 
По воздуху летает птица.
Бедняк идет пешком.
Вельможе ехать не годится
Дрянным сухим путем.
 
 
И, захватив с собой подарки
И с орденами тюк,
Как подобает мне, на барке
Я поплыву на юг.
 

1913

Египтянин

 
Я выстроил себе благополучья дом,
Он весь из дерева, и ни куска гранита,
И царская его осматривала свита,
В нем виноградники, цветник и водоем.
 
 
Чтоб воздух проникал в удобное жилье,
Я вынул три стены в преддверьи легкой клети,
И безошибочно я выбрал пальмы эти
Краеугольными – прямые, как копье.
 
 
Кто может описать сановника доход!
Бессмертны высокопоставленные лица!
(Где управляющий? Готова ли гробница?)
В хозяйстве письменный я слушаю отчет.
 
 
Тяжелым жерновом мучнистое зерно
Приказано смолоть служанке низкорослой,
Священникам налог исправно будет послан,
Составлен протокол на хлеб и полотно.
 
 
В столовой на полу пес, растянувшись, лег,
И кресло прочное стоит на львиных лапах.
Я жареных гусей вдыхаю сладкий запах -
Загробных радостей вещественный залог.
 

1913 (1914?)

***

 
Пусть в душной комнате, где клочья серой ваты
И склянки с кислотой, часы хрипят и бьют,-
Гигантские шаги, с которых петли сняты,-
В туманной памяти виденья оживут.
 
 
И лихорадочный больной, тоской распятый,
Худыми пальцами свивая тонкий жгут,
Сжимает свой платок, как талисман крылатый,
И с отвращением глядит на круг минут...
 
 
То было в сентябре, вертелись флюгера,
И ставни хлопали,– но буйная игра
Гигантов и детей пророческой казалась,
 
 
И тело нежное то плавно подымалось,
То грузно падало: средь пестрого двора
Живая карусель, без музыки, вращалась!
 

Апрель 1912

Спорт

 
Румяный шкипер бросил мяч тяжелый,
И черни он понравился вполне.
Потомки толстокожего футбола -
Крокет на льду и поло на коне.
 
 
Средь юношей теперь – по старине
Цветет прыжок и выпад дискобола,
Когда сойдутся в легком полотне,
Оксфорд и Кэмбридж – две приречных школы.
 
 
Но только тот действительно спортсмэн -
Кто разорвал печальной жизни плен:
Он знает мир, где дышит радость, пенясь...
 
 
И детского крокета молотки,
И северные наши городки,
И дар богов – великолепный теннис!
 

1913 – 1914

Футбол

 
Телохранитель был отравлен.
В неравной битве изнемог,
Обезображен, обесславлен,
Футбола толстокожий бог.
 
 
И с легкостью тяжеловеса
Удары отбивал боксер:
О, беззащитная завеса,
Неохраняемый шатер!
 
 
Должно быть, так толпа сгрудилась,
Когда, мучительно жива,
Не допив кубка, покатилась
К ногам тупая голова.
 
 
Неизъяснимо лицемерно
Не так ли кончиком ноги
Над теплым трупом Олоферна
Юдифь глумилась...
 

1913

Второй футбол

 
Рассеян утренник тяжелый,
На босу ногу день пришел;
А на дворе военной школы
Играют мальчики в футбол.
 
 
Чуть-чуть неловки, мешковаты -
Как подобает в их лета,-
Кто мяч толкает угловатый,
Кто охраняет ворота...
 
 
Любовь, охотничьи попойки -
Все в будущем, а ныне – скорбь
И вскакивать на жесткой койке,
Чуть свет, под барабанов дробь!
 
 
Увы: ни музыки, ни славы!
Так от зари и до зари,
В силках науки и забавы
Томятся дети-дикари.
 
 
Осенней путаницы сито.
Деревья мокрые в золе.
Мундир обрызган. Грудь открыта.
Околыш красный на земле.
 

1913

Автопортрет

 
В поднятьи головы крылатый
Намек – но мешковат сюртук;
В закрытьи глаз, в покое рук -
Тайник движенья непочатый.
 
 
Так вот кому летать и петь
И слова пламенная ковкость,-
Чтоб прирожденную неловкость
Врожденным ритмом одолеть!
 

1914 <1913?>

***

 
Как овцы, жалкою толпой
Бежали старцы Еврипида.
Иду змеиною тропой,
И в сердце темная обида.
 
 
Но этот час уж недалек:
Я отряхну мои печали,
Как мальчик вечером песок
Вытряхивает из сандалий.
 

1914

***

 
Развеселился, наконец,
Изведал духа совершенство,
Уверовал в свое блаженство
И успокоился, как царь,
Почуяв славу за плечами -
Когда первосвященник в храме
И голубь залетел в алтарь.
 

1912 (1913?)

***

 
Когда держался Рим в союзе с естеством,
Носились образы его гражданской мощи
В прозрачном воздухе, как в цирке голубом,
На форуме полей и в колоннаде рощи.
 
 
А ныне человек – ни раб, ни властелин,
Не опьянен собой – а только отуманен;
Невольно думаешь: всемирный гражданин!
А хочется сказать – всемирный горожанин!
 

1914

Перед войной

 
Ни триумфа, ни войны!
О, железные, доколе
Безопасный Капитолий
Мы хранить осуждены?
 
 
Или, римские перуны -
Гнев народа! – обманув,
Отдыхает острый клюв
Той ораторской трибуны?
 
 
Или возит кирпичи
Солнца дряхлая повозка
И в руках у недоноска
Рима ржавые ключи?
 

<Август-сентябрь> 1914

Немецкая каска

 
Немецкая каска, священный трофей,
Лежит на камине в гостиной твоей.
 
 
Дотронься,– она, как игрушка, легка;
Пронизана воздухом медь шишака.
 
 
В Познани и Польше не всем воевать -
Своими глазами врага увидать:
 
 
И, слушая ядер губительный хор,
Сорвать с неприятеля гордый убор!
 
 
Нам только взглянуть на блестящую медь
И вспомнить о тех, кто готов умереть!
 

<Сентябрь-октябрь> 1914

Polacy! [15]15
  Поляки! (польск.)


[Закрыть]

 
Поляки! Я не вижу смысла
В безумном подвиге стрелков:
Иль ворон заклюет орлов?
Иль потечет обратно Висла?
 
 
Или снега не будут больше
Зимою покрывать ковыль?
Или о Габсбургов костыль
Пристало опираться Польше?
 
 
А ты, славянская комета,
В своем блужданьи вековом,
Рассыпалась чужим огнем,
Сообщница чужого света!
 

<Октябрь> 1914

Реймс и Кельн

 
...Но в старом Кельне тоже есть собор,
Неконченный и все-таки прекрасный,
И хоть один священник беспристрастный,
И в дивной целости стрельчатый бор.
 
 
Он потрясен чудовищным набатом,
И в грозный час, когда густеет мгла,
Немецкие поют колокола:
– Что сотворили вы над реймским братом?
 

Сентябрь 1914

***

 
В белом раю лежит богатырь:
Пахарь войны, пожилой мужик.
В серых глазах мировая ширь:
Великорусский державный лик,
 
 
Только святые умеют так
В благоуханном гробу лежать:
Выпростав руки, блаженства в знак,
Славу свою и покой вкушать.
 
 
Разве Россия не белый рай
И не веселые наши сны?
Радуйся, ратник, не умирай:
Внуки и правнуки спасены!
 

Декабрь 1914

Аббат

 
Переменилось все земное,
И лишь не сбросила земля
Сутану римского покроя
И ваше золото, поля.
 
 
И, самый скромный современник,
Как жаворонок, Жамм поет,-
Ведь католический священник
Ему советы подает!
 
 
Священник слышит пенье птичье
И всякую живую весть.
Питает все его величье
Сияющей тонзуры честь.
 
 
Свет дивный от нее исходит,
Когда он вечером идет
Иль по утрам на рынке бродит
И милостыню подает.
 
 
Я поклонился, он ответил
Кивком учтивым головы,
И, говоря со мной, заметил:
«Католиком умрете вы!»
 
 
А в толщь унынья и безделья
Какой врезается алмаз,
Когда мы вспомним новоселье,
Что в Риме ожидает нас!
 
 
Там каноническое счастье,
Как солнце, стало на зенит,
И никакое самовластье
Ему сиять не запретит.
 
 
О, жаворонок, гибкий пленник,
Кто лучше песнь твою поймет,
Чем католический священник
В июле, в урожайный год!
 

1915 (1914?)

***

 
У моря ропот старческой кифары...
Еще жива несправедливость Рима,
И воют псы, и бедные татары
В глухой деревне каменного Крыма.
 
 
О, Цезарь, Цезарь, слышишь ли блеянье
Овечьих стад и смутных волн движенье?
Что понапрасну льешь свое сиянье,
Луна,– без Рима жалкое явленье?
 
 
Не та, что ночью смотрит в Капитолий
И озаряет лес столпов холодных,
А деревенская луна, не боле,
Луна,– возлюбленная псов голодных.
 

Октябрь 1915

***

 
Вот дароносица, как солнце золотое,
Повисла в воздухе – великолепный миг.
Здесь должен прозвучать лишь греческий язык:
Взят в руки целый мир, как яблоко простое.
 
 
Богослужения торжественный зенит,
Свет в круглой храмине под куполом в июле,
Чтоб полной грудью мы вне времени вздохнули
О луговине той, где время не бежит.
 
 
И Евхаристия, как вечный полдень, длится -
Все причащаются, играют и поют,
И на виду у всех божественный сосуд
Неисчерпаемым веселием струится.
 

1915

***

 
– Я потеряла нежную камею,
Не знаю где, на берегу Невы.
Я римлянку прелестную жалею,-
Чуть не в слезах мне говорили вы.
 
 
Но для чего, прекрасная грузинка,
Тревожить прах божественных гробниц?
Еще одна пушистая снежинка
Растаяла на веере ресниц.
 
 
И кроткую вы наклонили шею.
Камеи нет – нет римлянки, увы.
Я Тинотину смуглую жалею -
Девичий Рим на берегу Невы.
 

Осень 1916

Мадригал

Кн. Андрониковой

 
Дочь Андроника Комнена,
Византийской славы дочь!
Помоги мне в эту ночь
Солнце выручить из плена,
Помоги мне пышность тлена
Стройной песнью превозмочь,
Дочь Андроника Комнена,
Византийской славы дочь!
 

1916

***

 
О, этот воздух, смутой пьяный,
На черной площади Кремля.
Качают шаткий «мир» смутьяны,
Тревожно пахнут тополя.
 
 
Соборов восковые лики,
Колоколов дремучий лес,
Как бы разбойник безъязыкий
В стропилах каменных исчез.
 
 
А в запечатанных соборах,
Где и прохладно и темно,
Как в нежных глиняных амфорах,
Играет русское вино.
 
 
Успенский, дивно округленный,
Весь удивленье райских дуг,
И Благовещенский, зеленый,
И, мнится, заворкует вдруг.
 
 
Архангельский и Воскресенья
Просвечивают, как ладонь,-
Повсюду скрытое горенье,
В кувшинах спрятанный огонь...
 

Апрель 1916

***

 
Когда октябрьский нам готовил временщик
Ярмо насилия и злобы
И ощетинился убийца-броневик,
И пулеметчик низколобый,-
 
 
– Керенского распять! – потребовал солдат,
И злая чернь рукоплескала:
Нам сердце на штыки позволил взять Пилат,
И сердце биться перестало!
 
 
И укоризненно мелькает эта тень,
Где зданий красная подкова;
Как будто слышу я в октябрьский тусклый день:
– Вязать его, щенка Петрова!
 
 
Среди гражданских бурь и яростных личин,
Тончайшим гневом пламенея,
Ты шел бестрепетно, свободный гражданин,
Куда вела тебя Психея.
 
 
И если для других восторженный народ
Венки свивает золотые,-
Благословить тебя в далекий ад сойдет
Стопами легкими Россия.
 

Ноябрь 1917

***

 
Кто знает, может быть, не хватит мне свечи
И среди бела дня останусь я в ночи,
И, зернами дыша рассыпанного мака,
На голову мою надену митру мрака,-
 
 
Как поздний патриарх в разрушенной Москве,
Неосвященный мир неся на голове,
Чреватый слепотой и муками раздора,
Как Тихон – ставленник последнего собора!
 

Ноябрь 1917

***

 
Все чуждо нам в столице непотребной:
Ее сухая черствая земля,
И буйный торг на Сухаревке хлебной,
И страшный вид разбойного Кремля.
 
 
Она, дремучая, всем миром правит.
Мильонами скрипучих арб она
Качнулась в путь – и полвселенной давит
Ее базаров бабья ширина.
 
 
Ее церквей благоуханных соты -
Как дикий мед, заброшенный в леса,
И птичьих стай густые перелеты
Угрюмые волнуют небеса.
 
 
Она в торговле хитрая лисица,
А перед князем – жалкая раба.
Удельной речки мутная водица
Течет, как встарь, в сухие желоба.
 

<Май – июнь> 1918

Телефон

 
На этом диком страшном свете
Ты, друг полночных похорон,
В высоком строгом кабинете
Самоубийцы – телефон!
 
 
Асфальта черные озера
Изрыты яростью копыт,
И скоро будет солнце – скоро
Безумный петел прокричит.
 
 
А там дубовая Валгалла
И старый пиршественный сон:
Судьба велела, ночь решала,
Когда проснулся телефон.
 
 
Весь воздух выпили тяжелые портьеры,
На театральной площади темно.
Звонок – и закружились сферы:
Самоубийство решено.
 
 
Куда бежать от жизни гулкой,
От этой каменной уйти?
Молчи, проклятая шкатулка!
На дне морском цветет: прости!
 
 
И только голос, голос-птица
Летит на пиршественный сон.
Ты – избавленье и зарница
Самоубийства – телефон!
 

Июнь 1918

***

 
Где ночь бросает якоря
В глухих созвездьях Зодиака,
Сухие листья октября,
Глухие вскормленники мрака,
 
 
Куда летите вы? Зачем
От древа жизни вы отпали?
Вам чужд и странен Вифлеем,
И яслей вы не увидали.
 
 
Для вас потомства нет – увы!
Бесполая владеет вами злоба,
Бездетными сойдете вы
В свои повапленные [16]16
  Так в обоих источниках. – С. В.


[Закрыть]гробы,
 
 
И на пороге тишины,
Среди беспамятства природы,
Не вам, не вам обречены,
А звездам вечные народы.
 

<Осень 1920 (1917?)>

Актер и рабочий

 
Здесь, на твердой площадке яхт-клуба,
Где высокая мачта и спасательный круг,
У южного моря, под сенью юга
Деревянный пахучий строился сруб!
 
 
Это игра воздвигает здесь стены!
Разве работать – не значит играть?
По свежим доскам широкой сцены
Какая радость впервые шагать!
 
 
Актер – корабельщик на палубе мира!
И дом актера стоит на волнах!
Никогда, никогда не боялась лира
Тяжелого молота в братских руках!
 
 
Что сказал художник, сказал и работник:
– Воистину, правда у нас одна!
Единым духом жив и плотник,
И поэт, вкусивший святого вина!
 
 
А вам спасибо! И дни, и ночи
Мы строим вместе – и наш дом готов!
Под маской суровости скрывает рабочий
Высокую нежность грядущих веков!
 
 
Веселые стружки пахнут морем,
Корабль оснащен – в добрый путь!
Плывите же вместе к грядущим зорям,
Актер и рабочий, вам нельзя отдохнуть!
 

Лето 1920

А небо будущим беременно...

 
Опять войны разноголосица
На древних плоскогорьях мира,
И лопастью пропеллер лоснится,
Как кость точеная тапира.
Крыла и смерти уравнение,-
С алгебраических пирушек
Слетев, он помнит измерение
Других эбеновых игрушек,
Врагиню ночь, рассадник вражеский
Существ коротких ластоногих,
И молодую силу тяжести:
Так начиналась власть немногих...
 
 
Итак, готовьтесь жить во времени,
Где нет ни волка, ни тапира,
А небо будущим беременно -
Пшеницей сытого эфира.
А то сегодня победители
Кладбища лета обходили,
Ломали крылья стрекозиные
И молоточками казнили.
 
 
Давайте слушать грома проповедь,
Как внуки Себастьяна Баха,
И на востоке и на западе
Органные поставим крылья!
Давайте бросим бури яблоко
На стол пирующим землянам
И на стеклянном блюде облако
Поставим яств посередине.
 
 
Давайте все покроем заново
Камчатной скатертью пространства,
Переговариваясь, радуясь,
Друг другу подавая брашна.
На круговом на мирном судьбище
Зарею кровь оледенится.
В беременном глубоком будущем
Жужжит большая медуница.
 
 
А вам, в безвременьи летающим
Под хлыст войны за власть немногих,-
Хотя бы честь млекопитающих,
Хотя бы совесть ластоногих,
И тем печальнее, тем горше нам,
Что люди-птицы хуже зверя
И что стервятникам и коршунам
Мы поневоле больше верим.
Как шапка холода альпийского,
Из года в год, в жару и лето,
На лбу высоком человечества
Войны холодные ладони.
А ты, глубокое и сытое,
Забременевшее лазурью,
Как чешуя многоочитое,
И альфа и омега бури;
Тебе – чужое и безбровое,
Из поколенья в поколение,-
Всегда высокое и новое
Передается удивление.
 

1923

Христиан Клейст [17]17
  Вариант в СС2.


[Закрыть]

 
Есть между нами похвала без лести,
И дружба есть в упор, без фарисейства,
Поучимся ж серьезности и чести
У стихотворца Христиана Клейста.
 
 
Еще во Франкфурте отцы зевали,
Еще о Гете не было известий,
Слагались гимны, кони гарцевали
И княжества топталися на месте.
 
 
Война – как плющ в беседке шоколадной.
И далека пока еще от Рейна
Косматая казацкая папаха.
 
 
И прямо со страницы альманаха
Он в бой сошел и умер так же складно,
Как пел рябину с кружкой мозельвейна.
 

8 августа 1932

***

 
Мне кажется, мы говорить должны
О будущем советской старины,
 
 
Что ленинское-сталинское слово -
Воздушно-океанская подкова,
 
 
И лучше бросить тысячу поэзий,
Чем захлебнуться в родовом железе,
 
 
И пращуры нам больше не страшны:
Они у нас в крови растворены.
 

Апрель – май 1935

***

 
Мир начинался страшен и велик:
Зеленой ночью папоротник черный,
Пластами боли поднят большевик -
Единый, продолжающий, бесспорный,
 
 
Упорствующий, дышащий в стене.
Привет тебе, скрепитель добровольный
Трудящихся, твой каменноугольный
Могучий мозг, гори, гори стране!
 

Апрель – май 1935

***

 
Да, я лежу в земле, губами шевеля,
И то, что я скажу, заучит каждый школьник:
На Красной площади всего круглей земля
И скат ее твердеет добровольный.
 
 
На Красной площади земля всего круглей,
И скат ее нечаянно раздольный,
Откидываясь вниз до рисовых полей,-
Покуда на земле последний жив невольник.
 

Май 1935

Железо

 
Идут года железными полками,
И воздух полн железными шарами.
Оно бесцветное – в воде железясь,
И розовое, на подушке грезясь.
 
 
Железная правда – живой на зависть,
Железен пестик, и железна завязь.
И железой поэзия в железе,
Слезящаяся в родовом разрезе.
 

22 мая 1935

***

 
Ты должен мной повелевать,
А я обязан быть послушным.
На честь, на имя наплевать,
Я рос больным и стал тщедушным.
 
 
Так пробуй выдуманный метод
Напропалую, напрямик -
Я – беспартийный большевик,
Как все друзья, как недруг этот.
 

Май (?) 1935

***

 
Тянули жилы, жили-были,
Не жили, не были нигде.
Бетховен и Воронеж – или
Один или другой – злодей.
 
 
На базе мелких отношений
Производили глухоту
Семидесяти стульев тени
На первомайском холоду.
 
 
В театре публики лежало
Не больше трех карандашей,
И дирижер, стараясь мало,
Казался чортом средь людей.
 

<Апрель> – май 1935