Текст книги "Белая крепость"

Автор книги: Орхан Памук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Орхан Памук
Белая крепость

Хорошему человеку, хорошей сестре

Нильгюн Дарвыноглу (1961–1980)

посвящается

«Что иное может это означать, как не начало любви, если кто-то пробуждает в нас интерес и каким-то неведомым образом вторгается в нашу жизнь, и если мы ощущаем, что уже не можем жить без его любви?»

Марсель Пруст

Вступление

Эту рукописную книгу я нашел на дне пыльного сундука в 1982 году в Гебзе[1]1
  Гебзе – город недалеко от Стамбула. – Здесь и далее примеч. пер.


[Закрыть], когда летом, по привычке, неделю рылся в беспорядочном «архиве» городских властей, набитом ферманами[2]2
  Ферман (перс.) – указ шахов Ирана, султанов Османской империи и правителей других стран Ближнего и Среднего Востока.


[Закрыть], купчими, судебными реестрами и официальными ведомостями. Изящно переплетенная синей мраморной бумагой[3]3
  Мраморная бумага – бумага, по структуре напоминающая мрамор.


[Закрыть], неясными очертаниями напоминающей сны, написанная четким разборчивым почерком, книга выделялась среди выцветших государственных бумаг и сразу привлекла мое внимание. Чья-то рука, видно, специально, чтобы заинтриговать меня, написала на первой странице название: «Приемный сын одеяльщика». Я быстро и с удовольствием прочитал эту книгу, на полях которой детской рукой были нарисованы люди с маленькими головами в одеяниях со множеством пуговиц. Книга мне очень понравилась, но переписывать ее было лень, и я незаметно сунул ее в портфель, злоупотребив доверием служителя, который относился ко мне уважительно и не наблюдал за мной, то есть попросту украл ее из этой груды, которую даже молодой каймакам[4]4
  Каймакам (тур.) – глава администрации области или район.)


[Закрыть] не осмеливался называть «архивом».

Первое время я снова и снова перечитывал книгу, не зная, как с ней поступить. Мое недоверие к истории все еще не прошло, и меня занимали не столько научные, культурные или исторические стороны рукописи, сколько само повествование. А это заставляло думать об ее авторе. Поскольку я и мои коллеги были вынуждены покинуть университет, я вернулся к старой профессии моего деда, который издавал энциклопедии; именно тогда мне пришло в голову вставить статью об авторе найденной мною рукописи в энциклопедию «знаменитостей», где я был ответственным за историческую часть.

Этому я стал отдавать все свое время, свободное от работы в энциклопедии и пирушек. Я обратился к основным источникам по этому периоду и увидел, что некоторые изложенные в книге события не соответствовали действительности: например, во время пятилетнего пребывания на посту главного везира Кёпрюлю[5]5
  Кёпрюлю Мехмед-паша (1575–1661) – Великий везир при Мехмеде IV


[Закрыть] в Стамбуле случился большой пожар, и это было отражено в документах, но вот об эпидемии чумы, да еще так широко распространившейся, как было сказано в книге, и, казалось бы, достойной упоминания, в них не было ни слова. Имена некоторых везиров были написаны неправильно, некоторые были перепутаны, некоторые изменены! Имена главных астрологов не совпадали с указанными в дворцовых документах, но на этом я особенно не сосредотачивался, посчитав, что это сделано умышленно. С другой стороны, исторические события, отображенные в книге, в основном подтверждались, некоторые даже в деталях: например, убийство главного астролога Хусейна-эфенди было совершено во время охоты Мехмеда IV[6]6
  Мехмед IV (1642–1693) – султан (падишах) Османской империи.


[Закрыть] на зайцев в угодьях дворца Мирахор; так оно описано и у Наимы[7]7
  Наима (1655–1716) – османский историк.


[Закрыть]. Я решил, что автор книги, который, по-видимому, любил мечтать и читать, пользовался при работе подобными источниками, просмотрел уйму книг и что-то потом использовал. Книги Эвлия Челеби[8]8
  Эвлия Челеби (1611–1682) – турецкий географ, путешественник, автор знаменитой «Книги путешествия».


[Закрыть], о котором упоминает автор, он явно только просмотрел, но из рукописи было непонятно, знали ли они друг друга. Я старался не терять надежды напасть на след моего автора, но тщетные изыскания в стамбульских библиотеках разрушили ее. Я не сумел найти ни один из трактатов и книг, преподнесенных Мехмеду IV в период с 1652 по 1680 год, – ни в библиотеке дворца Топкапы[9]9
  Дворец Топкапы – султанская резиденция в Стамбуле; ныне – музей.


[Закрыть], ни в других библиотеках, куда, по моему представлению, они могли быть переданы. Единственное, что мне удалось встретить в библиотеках, – это труды, переписанные «писцом-левшой», упомянутым в книге. Я попробовал проследить судьбу этих трудов, завалил письмами итальянские университеты, но оттуда приходили удручающие ответы; попытки найти на кладбищах Гебзе, Дженнетхисара и Ускюдара[10]10
  Ускюдар – район в азиатской части Стамбула.


[Закрыть] человека, написавшего книгу, но не указавшего своего имени, результатов не принесли. Я прекратил поиск и написал статью для энциклопедии, исходя из содержания книги. Как я и опасался, статью не приняли, но не потому, что в ней не было достаточной научной обоснованности, а потому что человек, о котором я писал, не был известен.

Может быть, из-за этого мой интерес к книге еще более возрос. Я даже хотел уволиться, но я любил свою работу и своих товарищей. Было время, когда я каждому встречному рассказывал о книге с таким волнением, будто я не нашел, а написал ее. Чтобы привлечь к ней внимание, я говорил о ее символическом значении, о том, что она перекликается с сегодняшней действительностью, что, прочитав ее, я понял нынешние времена. После подобных слов молодежь, интересующаяся, в основном, политикой, отношениями Востока и Запада, демократией, заинтересовалась книгой, но вскоре эти молодые люди, как и друзья, забыли о ней. Один мой приятель, профессор, просмотревший книгу по моему настоянию, сказал, возвращая ее, что таких историй полным-полно в рукописях, которыми забиты старые деревянные дома в переулках Стамбула. Жители этих домов, если считают книгу Кораном, кладут ее на высокий шкаф, а если нет, то вырывают по листочку и используют для растопки печи.

И вот, снова и снова перечитывая книгу, воодушевляемый девушкой в очках, не выпускавшей из рук сигарету, я принял решение опубликовать ее. Читатель увидит, что при переводе на современный турецкий язык я совершенно не заботился о стиле: я читал несколько предложений из рукописи, лежащей на столе, а потом шел в другую комнату, к другому столу, где меня ждал лист бумаги, садился и пытался изложить современным слогом смысл прочитанного. Название книге дал не я, а издательство, согласившееся выпустить ее. Наверное, меня будут спрашивать, есть ли особый смысл в посвящении, означенном на первой странице. Мне кажется, болезнь нашего времени – это искать во всем некую связь. Поддавшись общей болезни, я и публикую эту историю.

Фарук Дарвыноглу

1

Мы шли из Венеции в Неаполь, когда турецкие корабли преградили нам путь. У нас было три корабля, а их галерам, выступающим из тумана, не было счета. Наш корабль охватили страх и тревога; гребцы, большинство из которых были турки и магрибинцы, радостно засвистели, и нервы у нас начали сдавать. Наше судно, как и два других, развернулось в сторону суши, на запад, но мы не сумели, в отличие от других, набрать большую скорость. Наш капитан из страха, что в случае пленения он будет казнен, не решался отдать приказ хлестать плетьми рабов, сидевших на веслах. Потом я часто думал, что из-за трусости капитана изменилась вся моя жизнь.

Сейчас я думаю, что моя жизнь изменилась именно в тот миг, когда капитан поддался трусости. Жизнь, как известно, не предопределяется заранее, и все происходящее является лишь цепью случайностей. Но даже те, кто знает эту истину, в какой-то момент своей жизни оборачиваются назад и понимают, что пережитые ими случайности были закономерностью. У меня тоже был такой период; сейчас, когда я, сидя за старым столом, пишу эту книгу и вспоминаю цвет турецких галер, выныривающих из тумана, я думаю, что ныне – самое подходящее время для того, чтобы начать и закончить какую-нибудь историю.

Видя, что два других корабля, проскользнув между турецкими галерами, исчезли в тумане, наш капитан воодушевился – осмелился, наконец, отхлестать рабов, но мы уже упустили время; к тому же и хлысты не очень действовали на рабов, почуявших запах свободы. Разноцветные турецкие галеры, рассекая стену тумана, устремились на нас. Капитан решил бороться, как мне кажется, не столько, чтобы победить врага, сколько, чтобы справиться с собственной трусостью и замешательством; подгоняя гребцов, он отдал приказ готовить пушки к бою, но запоздалое желание борьбы быстро угасло. Если бы мы немедленно не сдались, наш корабль затонул бы под яростным бортовым обстрелом, и мы приняли решение поднять белый флаг.

Ожидая турецкие корабли посреди спокойного моря, я спустился в каюту, привел в порядок вещи, будто ожидал не врагов, которые изменят всю мою жизнь, а друзей, пришедших в гости; я открыл сундучок и рассеянно перебрал книги. Когда я перелистывал страницы книги, которую за большие деньги купил во Флоренции, на глаза навернулись слезы; я слышал снаружи крики, звуки беспокойных шагов, шум, но в голове крутилась мысль: скоро мне придется расстаться с книгой, которую я держу сейчас в руках, и хотелось думать не о том, что происходит, а о том, что написано в книге, будто в ней содержалось все мое прошлое, с которым я не хотел расставаться. Я бормотал, словно молитву, слова, случайно попадавшиеся мне на глаза, и хотел запечатлеть в памяти всю книгу, чтобы потом, когда они придут, вспоминать не их и не те испытания, которым они меня подвергнут, а краски прошедшей жизни, повторяя дорогие мне слова, которые я с радостью заучивал.

Тогда я был другим человеком, и моя мать, невеста и друзья называли меня иным именем. Я до сих пор иногда вижу во сне человека, которым я был, и я просыпаюсь в поту. Это был человек двадцати трех лет, различавший только блеклые, воображаемые цвета несуществующих стран, выдумываемых нами много лет, несуществующих животных и небывалого оружия; он изучал во Флоренции и Венеции науку и искусство, считал, что разбирается в астрономии, математике, физике и живописи; конечно же, он нравился себе, он усвоил многое из того, что было создано до него, и говорил обо всем со снисходительной усмешкой; он не сомневался, что многое может сделать лучше; он был несравненен; он знал, что он умнее и талантливее всех: короче, это был обыкновенный молодой человек. Когда мне нужно было придумывать свое прошлое, я раздражался оттого, что был этим молодым человеком, который – я делал это частенько – говорил с любимой о чувствах, проектах, мире и науке и воспринимал как нечто совершенно естественное тот факт, что невеста восхищалась им. Но я утешаю себя тем, что несколько читателей, которые терпеливо дойдут до конца моих записок, поймут, что тот молодой человек – не я. И, возможно, терпеливые читатели подумают, как сейчас думаю я, что в один прекрасный день рассказ молодого человека продолжится с того места, на котором он прервался, – на чтении моей любимой книги.

Когда захватчики вступили на наш корабль, я положил книги в сундук и вышел из каюты. На палубе было столпотворение. Наших согнали в кучу и обыскивали, раздевая догола. Я подумал было, что в этой неразберихе можно прыгнуть за борт, но сообразил, что уплыть мне не дадут – поразят стрелой; к тому же я не знал, на каком расстоянии от берега мы находимся. Сначала меня не трогали. Рабы-мусульмане, освобожденные от цепей, испускали радостные вопли, некоторые хотели немедленно расправиться с надсмотрщиками. Я вернулся в каюту. Через некоторое время меня нашли, стали рыться в моих вещах. В поисках золота перевернули сундуки; после того, как все вещи забрали, появился человек, который взял несколько оставшихся книг, рассеянно перелистал их и повел меня к капитану.

Капитан (позже я узнал, что он был из обращенных в мусульманство венецианцев) отнесся ко мне хорошо, спросил, что я умею делать. Чтобы не попасть на галеры, я сказал, что знаю астрономию и могу ориентироваться ночью, но это их не заинтересовало. Тогда, поскольку у меня осталась книга по анатомии, я назвался врачом. Через некоторое время ко мне привели раненого без руки, но я сказал, что я не хирург. Они рассердились и хотели отправить меня на галеры, но видевший мои книги капитан спросил, знаю ли я что-то о моче и пульсе. Сказав, что знаю, я избавился от участи гребца и спас несколько своих книг. Но моя привилегия дорого мне обошлась. Христиане, отправленные на весла, тут же возненавидели меня. Если бы они могли, они убили бы меня в первую же ночь, когда нас всех вместе заперли в трюме, но они боялись, поскольку у меня установились какие-то отношения с турками. Умер на колу наш нерешительный капитан, у надсмотрщиков над гребцами отрезали носы и уши и в назидание спустили на плоту в море. Когда сами собой затянулись раны у тех турок, которых я лечил не столько умением, сколько хитростью, все поверили, что я – врач. Даже некоторые мои завистливые враги, убеждавшие турок, что я не врач, ночью в трюме показывали мне свои раны.

В Стамбул корабли вошли очень торжественно. За нами наблюдал малолетний падишах[11]11
  Мехмед IV.


[Закрыть]. На всех флагштоках были подняты османские флаги; молодые люди метали стрелы в наши приспущенные флаги, иконы Богоматери и перевернутые кресты. Окрестности содрогались от пушечного салюта. Торжества, большую часть которых я наблюдал с грустью, отвращением и усмешкой, длились необычайно долго; у некоторых зрителей случился солнечный удар. К вечеру мы бросили якорь в Касымпаша[12]12
  Касымпаша – район в европейской части Стамбула.


[Закрыть]. Нас заковали в цепи, чтобы показать падишаху; чтобы поглумиться над нашими воинами, надели на них доспехи задом наперед, на шеи капитанов и офицеров водрузили железные круги; в таком виде нас с ликованием повели во дворец, сопровождая шествие издевательской игрой на взятых с нашего корабля трубах и барабанах. Стоявший вдоль дороги народ весело и с любопытством смотрел на нас. Мы не видели падишаха, но он отобрал причитающихся ему пленных. Нас провели в Галату[13]13
  Галата – район в европейской части Стамбула.


[Закрыть] и заперли в тюрьме Садык-паши.

Тюрьма была отвратительная, в крохотных темных помещениях гнили в грязи сотни пленных. Я обнаружил множество людей, которые нуждались в моей новой профессии, некоторых даже вылечил. Я прописал лекарства охранникам, у которых болели спины и ноги. Поэтому меня опять отделили от остальных и поместили в приличную каморку, куда заглядывало солнце. Я смотрел на остальных и благодарил судьбу, но однажды утром меня подняли вместе со всеми и сказали, что мы идем работать. На мои слова, что я врач и понимаю в науке, охранники только посмеялись: Паша возводил стены вокруг своего сада – нужны были люди. Утром, до восхода солнца, нас заковывали в цепи и выводили за город. Весь день мы собирали камни, и когда вечером, снова в цепях, мы возвращались в тюрьму, я думал, что Стамбул – красивый город, но жить здесь надо не рабом, а господином.

И все же я не был простым рабом. Я лечил не только погибающих в тюрьме рабов, но и тех, других, прослышавших, что я – врач. Большую часть денег, заработанных врачебной практикой, я вынужден был отдавать старшему из рабов и сторожам за то, что меня тайно выводили из тюрьмы.

На деньги, которые удавалось утаить от них, я брал уроки турецкого языка. Моим учителем был пожилой добрый человек, который находился в услужении у Паши. Он радовался, что я быстро усваиваю турецкий язык, и говорил, что скоро я стану мусульманином. Всякий раз он смущался, получая от меня деньги за урок. Кроме того, я давал ему деньги, чтобы он приносил мне еду, так как я горел желанием заботиться о себе.

Туманным вечером в мою конуру пришел кяхья[14]14
  Кяхья – слуга в особняках знати, выполняющий обязанности дворецкого; управляющий.


[Закрыть]и сказал, что меня хочет видеть Паша. Я удивился и, волнуясь, быстро собрался. Я решил, что, может быть, кто-то из расторопных родственников на родине, может, отец, а может, будущий тесть прислали за меня выкуп. Шагая в тумане по кривым узким улочкам, я думал, что вдруг окажусь у себя дома, очнусь от сна и увижу родных. Я предполагал, что, может быть, послали кого-то, чтобы спасти меня, и, выйдя из тумана, я окажусь на корабле, который увезет меня в мою страну; но мы вошли в особняк Паши, и я понял, что мне не удастся легко спастись. Люди ходили здесь на цыпочках.

Сначала меня привели в прихожую, потом ввели в комнату. На узкой софе возлежал небольшой приветливый человек, ноги которого были прикрыты одеялом. Рядом находился другой человек, внушительных размеров. Лежащий на софе оказался Пашой, он подозвал меня. Мы стали разговаривать, он спрашивал, я отвечал, что изучал в основном астрономию и математику, немного знаком с инженерным делом, а еще понимаю кое-что в медицине и вылечил многих людей. Я рассказывал бы ему и дальше, но он сказал, что, судя по тому, как быстро я осваиваю турецкий язык, я, должно быть, умен, и добавил, что он болен, и врачи не сумели его вылечить, он наслышан обо мне и хотел бы опробовать мое искусство.

Паша стал рассказывать о своем заболевании так, будто только он один на белом свете был болен этой болезнью, и заболел он потому, что враги обманули Аллаха, оклеветав его. Но я догадался, что у него болезнь, известная нам как астма. Я подробно расспросил его, послушал кашель, потом спустился на кухню и из найденных там трав приготовил мятные пилюли и микстуру от кашля. Поскольку Паша боялся отравы, я при нем отпил глоток микстуры и проглотил пилюлю. Он велел, чтобы я незаметно вышел из дома и вернулся в тюрьму. Кяхья объяснил мне потом, что он не хотел вызывать зависть других врачей. На следующий день я снова пошел к нему, послушал кашель и посоветовал те же лекарства. Ему, как ребенку, нравились разноцветные пилюли, которые я высыпал ему на ладонь. Вернувшись в тюрьму, я молил Бога, чтобы Паше стало лучше. Через день подул пойраз[15]15
  Пойраз – северо-восточный ветер.


[Закрыть] в такую хорошую погоду любой почувствует себя лучше, думал я, но никто за мной не приходил.

Месяц спустя меня снова вызвали ночью. Паша был на ногах и весьма оживлен. Я обрадовался, услышав, как он, спокойно справляясь с дыханием, делает кому-то выговор. Увидев меня, он обрадовался, сказал, что я его вылечил, что я хороший врач. Чего я хочу от него? Я понимал, что он не может сразу освободить меня и отправить на родину; я пожаловался на тюрьму, на цепи, сказал, что могу быть полезным ему, занимаясь медициной, астрономией, наукой, а меня зря изводят на тяжелых работах. Не знаю, насколько внимательно он меня слушал. Большую часть денег из мешочка, который он мне дал, у меня отобрали сторожа.

Через неделю ночью ко мне пришел кяхья, взял с меня клятву, что я не сбегу, и снял цепи. Меня продолжали водить на работу, но надсмотрщики были ко мне милостивы. Еще через три дня кяхья принес мне новую одежду, и я понял, что Паша мне покровительствует.

По ночам меня приглашали в особняк. Я давал лекарства старым пиратам, которых мучил ревматизм, и молодым солдатам, страдавшим желудочными болями, пускал кровь чесоточным и тучным людям, страдавшим головными болями. Я поил микстурой сына-заику одного из слуг Паши, и переставший через неделю заикаться мальчик прочитал мне стихотворение.

Так прошла зима. Весной меня не беспокоили несколько месяцев, и я узнал, что Паша с флотом отправился в Средиземное море. Жарким летом люди, видевшие мои отчаяние и гнев, убеждали меня, что я не должен жаловаться на свое положение, что я зарабатываю хорошие деньги врачеванием. Один бывший раб, много лет назад принявший мусульманство и женившийся здесь, посоветовал мне бежать. Они обманывают меня, они никогда не разрешат вернуться на родину рабу, который им полезен. Свободу я получу, только если, как он, приму мусульманство. Я подумал, что он, возможно, вызывает меня на откровение, и сказал, что у меня нет намерения бежать. Хотя не было у меня не намерения, а смелости. Всех беглых ловили достаточно быстро. Их избивали, и потом в камерах я прикладывал мазь к ранам несчастных.

К осени Паша вернулся с флотом из похода; пушечными залпами он приветствовал падишаха, старался устроить праздник для города, как в прошлом году, но ясно было, что этот поход не был удачным. И в тюрьму привели мало пленных. Потом мы узнали: венецианцы сожгли шесть кораблей. Я искал возможности поговорить с пленными, надеялся получить какие-нибудь вести с родины, но большинство новых пленных оказались испанцами; они были молчаливы, необразованны и напуганы, они просили только помощи и хлеба. Лишь один из них показался мне интересным: ему оторвало руку, но он не терял надежды и говорил, что такие же испытания выпали на долю одного из его предков, и когда тот освободился, то уцелевшей рукой стал писать приключенческие романы; он надеялся, что его ждет такая же судьба. Я вспоминал этого человека, когда придумывал рассказы, – чтобы жить, а этот человек мечтал жить, чтобы сочинять рассказы. Через некоторое время в тюрьме вспыхнула эпидемия, унесшая больше половины пленных рабов; я уцелел благодаря взяткам, которыми буквально задушил охранников, – поэтому я жил в отдельной каморке и не заразился.

Выживших стали выводить на новые работы. Я никуда не ходил. Вечером пленные рассказывали, что их водили на другой конец Золотого Рога[16]16
  Золотой Рог – бухта в европейской части Стамбула.


[Закрыть], и там они работали у столяров, портных, красильщиков, сооружавших из картона корабли, крепости и башни. Потом мы узнали, что Паша собирался женить сына на дочери главного везира и готовил пышную свадьбу.

Как-то утром меня вызвали к Паше. Я отправился, думая, что у него осложнения с легкими. Паша был занят, я сидел в комнате и ждал. Через некоторое время открылась боковая дверь и вошел человек лет на пять старше меня, я посмотрел на него и замер: меня охватил ужас!