Текст книги "Мои странные мысли"

Автор книги: Орхан Памук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 39 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

2. Мевлют торгует мороженым
Счастливейшие дни его жизни

Вернувшись домой, они сразу отправились в постель. Теперь, поженившись, они могли расслабиться; то, чего они оба так жаждали, к чему так стремились, но никогда не делали, теперь стало обязанностью, исполнения которой от них ждало общество и которую им надо было исполнять. Они стеснялись видеть друг друга обнаженными (хотя некоторые части их тел оставались прикрытыми) и прикасаться к телам друг друга там, где они пылали огнем – на руках, на груди, – но чувство, что все это неотвратимо, несколько ослабило стыд. «Да, все это действительно неловко, – говорили их глаза. – Но к сожалению, это надо сделать».

Райиха. Мне хотелось, чтобы в комнате было темно! Мне не нравилось ощущение застенчивости, возникающее каждый раз, когда наши глаза встречались. Полинявшие шторы не защищали от яркого летнего послеполуденного солнца. Мне пришлось раз или два оттолкнуть Мевлюта, когда он становился слишком страстным и грубым. Но напор его мне отчасти нравился, и я просто дала волю своему естеству. Я дважды увидела этот самый причиндал Мевлюта, и он меня немного испугал. Я решила прижать к себе голову моего красивого и безгрешного Мевлюта, как ребенка, так чтобы причиндал этот огромный не попадался мне на глаза.

В отличие от того, что Мевлют и Райиха всегда слышали от своих друзей, они еще в деревне выучили в религиозном классе, что в физической связи между мужем и женой нет никакой похоти и блуда, но все еще чувствовали себя неуютно, встречаясь друг с другом глазами. Однако вскоре их стыдливость начала ослабевать, и они почувствовали, что теперь могут смотреть на секс как на обычное человеческое занятие, возможно даже как на признак зрелости.

– Мне так пить хочется, – сказал в какой-то момент Мевлют, чувствуя, что задыхается.

Казалось, вспотел теперь весь дом – стены, окна и потолок.

– Стакан рядом с кувшином с водой, – отозвалась Райиха, зарываясь в простыни.

Мевлюту показалось по ее взгляду, что она смотрит на все вокруг как бы извне своего тела. Он ощущал то же самое, наливая воду в стакан, – будто бы он покинул собственное тело и теперь существует только как душа. Передавая жене стакан воды, он понял, что даже хотя в сексе и было что-то неприличное и стыдное, в нем также была и божественная, духовная сторона. Пока Мевлют с Райихой пили воду, они разглядывали тела друг друга, чувствуя себя опустошенными. Им было неловко, но жизнь изумила их.

Мевлюту виделся свет, разливавшийся по комнате от молочно-белой кожи Райихи. Он вдруг понял, что это он виноват в тех розовых и светло-лиловых пятнах на ее теле. Вновь забравшись под покрывало, они обнялись со счастливым сознанием, что все будет хорошо. Ласковые слова, произнести которые он совершенно не готовился, внезапно сорвались с губ Мевлюта.

– Моя дорогая, – сказал он ей. – Моя любимая, ты так прекрасна…

Когда он был маленьким, его мать и сестры часто говорили ему такие вещи, но делали это нормальными голосами, он же горячо прошептал это сейчас на ухо Райихе, как будто это был секрет. Он звал ее беспокойным голосом взволнованного странника, боявшегося заблудиться в лесу. Они занимались любовью до утра, проваливаясь в сон и пробуждаясь, вставая попить воды в темноте, даже не зажигая света. Самым лучшим в женитьбе было то, что они могли заниматься сексом столько, сколько хотели.

Утром, когда они увидели на простынях разводы вишневого цвета, Мевлют и Райиха смутились, но в то же время почувствовали, что довольны, – хотя и скрывали это удовлетворение друг от друга. Они никогда этого не обсуждали, но тем летом всякий раз, когда они готовили вишневое мороженое для вечерней продажи Мевлюта, он всегда вспоминал те вишневые пятна.

Райиха. Мы оба постились во время Рамазана – Мевлют начал в тот год, когда окончил школу и остался в деревне, я начала даже раньше, когда мне было всего десять. Когда я была маленькой, мы с Самихой однажды дремали в ожидании, пока не наступит ифтар[49]49
  Ифтар – ночная трапеза, вечерний прием пищи во время Рамазана, когда разрешается поесть и попить. Запрет на еду и питье снимается до рассвета. Во время поста, который длится целый день, запрещается есть, пить, курить, жевать жвачку и даже глотать слюну. Также запрещается близость между мужем и женой.


[Закрыть]. Именно тогда моя сестра Ведиха ослабела от голода и рухнула, как минарет во время землетрясения, рассыпав все содержимое подноса, который она несла. Так мы узнали, что, когда чувствуешь себя слишком слабым от этого поста и в глазах вдруг начинает темнеть, надо немедленно сесть на пол. Даже когда мы не чувствовали слабости, то просто забавы ради изображали, что мир вертится и шатается туда-сюда, а потом падали на землю от смеха. Каждый, кто соблюдает пост, знает – в часы поста не должно быть физической близости между мужьями и женами. Но Рамазан наступил уже через три дня после того, как мы поженились, и мы с Мевлютом засомневались.

Ходжа-эфенди, нарушает ли пост поцелуй руки? Нет! А как насчет поцелуя плеча? Вероятно, нет. А что насчет поцелуя в шею своей законной супруги? А в щеку? Совет по религиозным делам говорит, что целомудренные поцелуи допустимы, если вы не собираетесь двигаться дальше. Поженивший нас торговец металлоломом говорил, что даже поцелуй в губы не нарушает поста, если не происходит обмена слюной. Мевлют верил ему и полагал, что раз он поженил нас, то он один может судить о таких вещах. В нашей вере о вещах можно судить по-разному. Ведиха однажды рассказывала, что длинными жаркими летними днями юноши, которые соблюдают пост, уходят в леса и прячутся в пересохших ручьях, где бесстыдно играют сами с собой, и оправдывают это тем, что «имам запретил трогать свою супругу, а не себя самого…». Может быть, в священной книге вообще нет ни слова о запрете секса в месяц Рамазан.

Вы, конечно же, уже поняли: в длинные жаркие дни Рамазана мы с Мевлютом не смогли сдержать желание и занимались любовью. Если это грех, пусть он падет на мою голову. Я так люблю моего прекрасного Мевлюта! Мы никому ничего плохого не делали! Тем, кто назовет нас грешниками, я бы задала один вопрос: тысячи молодых людей, которых родители в спешке поженили прямо перед Рамазаном, чем, как вы думаете, занимаются дома в долгие часы изматывающего поста?

Хызыр на Рамазан вернулся к себе в деревню возле Сиваса, оставив Мевлюту свою трехколесную тележку для мороженого, несколько ковшей и деревянный ледник. Каждое лето множество уличных торговцев, таких как Хызыр, находили, кому поручить на время свои тележки и покупателей, так чтобы не потерять постоянных клиентов, пока они в деревне.

Хызыр не потребовал с Мевлюта залога за оборудование, потому что он доверял его честности и аккуратности. Он пригласил Мевлюта к себе домой, в сумрачные закоулки района Долап-Дере, где его низенькая пухлая жена немедленно подружилась с Райихой и присоединилась к мужу, чтобы показать Мевлюту и Райихе, как делать мороженое, как месить его постоянным вдумчиво-равномерным движением, пока оно не достигнет нужной консистенции; и как добавлять лимонной кислоты в лимонный сок и пищевой краситель – в вишневый. Хызыр сказал, что мороженое любят не только дети, но и взрослые, которые думают, что они все еще дети. Помимо собственно вкуса мороженого, ключ к успеху в продаже лежал еще и в энтузиазме и юморе уличного торговца. Хызыр усадил Мевлюта за стол и показал ему карту, которую сам составил с большим тщанием, отметив на ней, по каким улицам ходить и какие места в какие часы самые людные, так чтобы Мевлют мог верно направлять свои усилия. Мевлют запомнил карту наизусть и мог вспомнить ее в любой момент, толкая тележку с мороженым от вершины Тарлабаши вниз к Истиклялю и Сырасельвилер.

На маленькой белой тележке мороженщика красовалась табличка, где красными буквами было выведено:

МОРОЖЕНОЕ ОТ ХЫЗЫРА

клубничное, вишневое, лимонное, шоколадное, сливочное

К вечеру, как раз когда Мевлют начинал скучать по Райихе, у него заканчивались разные сорта. «У меня нет вишневого», – говорил он покупателю, который начинал умничать с ним: «Тогда почему ты пишешь „вишневое“ на табличке?» Мевлют думал о Райихе, чувствовал себя счастливым и не отвечал на подобные колкости. Он оставлял дома старый колокольчик, унаследованный от отца, выходил с более громким и веселым, который дал ему Хызыр, размахивая им так, что тот болтался, как белье, которое ветер треплет на веревке, и выкрикивал: «Мороооооженое!» – так, как его научил сам Хызыр. Но дети, которые бежали за ним, едва заслышав звон колокольчика, кричали: «Мороженщик, мороженщик, ты не Хызыр!»

– Хызыр уехал на свадьбу в деревню, я его младший брат, – говорил Мевлют детям, появлявшимся из темноты, словно бесенята, и выскакивавшим из-за углов, из окон домов, из-за деревьев, из дворов мечетей, где они играли в прятки.

Мевлюту не хотелось оставлять тележку без присмотра, и ему было трудно заходить в дома и на кухни, так что большинство семей, желавших мороженого, посылали кого-нибудь на улицу забрать его. Большие семьи отправляли слуг с огромными подносами, инкрустированными перламутром, либо спускали на веревке корзину, в которой мог стоять целый десяток пузатых чайных стаканчиков и кусочек бумаги с подробными указаниями о желаемых сортах, и Мевлют вскоре обнаружил, что исполнение этих указаний при свете уличных фонарей было столь же трудной и сложной задачей, как и работа аптекаря. Иногда несколько новых покупателей выходили из-за угла еще до того, как он заканчивал раскладывать очередной заказ, и даже дети, которые слетались к нему, как мухи на блюдце с вареньем, и никогда не замолкали, теряли терпение. Иногда, когда на улице, кроме него с тележкой, не было ни души (например, во время особых молитв во время Рамазана), большая семья могла отправить вниз слугу с подносом, и каждый в доме, начиная с детей, их родителей, их дядей, счастливых гостей, болтливых теток, кричал с пятого этажа на весь мир, сколько вишневого мороженого и сколько сливочного следует положить внутрь рожка. Клиенты требовали мороженого с нахальством, которое удивляло даже Мевлюта. Иногда люди настаивали, чтобы он поднялся наверх, и он стоял у стола, вокруг которого сидела семья, или останавливался в дверях заставленной утварью кухни богатого дома и смотрел, как маленькие дети весело кувыркаются по ковру. Некоторые семьи, заслышав звон колокольчика, думали, что там внизу Хызыр. Дядюшки и тетушки высовывались из окон и кричали: «Хызыр-эфенди, как ваши дела, машаллах, хорошо выглядите!» – даже если смотрели Мевлюту прямо в лицо. Чтобы не поправлять их, он, не смущаясь, вежливо отвечал: «Спасибо, мы только вернулись из деревни со свадьбы… Рамазан очень щедр в этом году!» – но после всегда чувствовал угрызения совести.

Больше всего во время Рамазана совесть мучила Мевлюта за его неспособность противиться соблазну любиться с Райихой. Как и она, он прекрасно понимал, что это самые счастливые дни в его жизни, и это счастье было слишком велико, чтобы огорчаться из-за мук совести. Он понимал также, что чувство вины коренится глубже: в сердце того, кто попал в рай случайно, не заслужив этого.

Примерно в десять тридцать, еще и полпути не пройдя по маршруту, который нарисовал Хызыр, он начинал сильно скучать по Райихе. Что она делает дома прямо сейчас? Две недели спустя после начала Рамазана, когда оставалось немного полуденного времени после приготовления мороженого и любовных утех, они пару раз ходили в кино в закоулках Бейоглу, в один из тех кинотеатров, где, по цене одного большого рожка мороженого, показывали три комедии с известными турецкими актерами Кемалем Суналом и Фатьмой Гирик. Может быть, если Мевлют купит ей подержанный телевизор, Райиха не будет скучать в ожидании?

Каждую ночь перед тем, как идти домой, он напоследок останавливался на уличной лестнице, с которой были видны десятки тысяч огней в окнах Стамбула (именно в этом месте двенадцать лет спустя, как описывается в начале нашей книги, Мевлюта ограбят отец с сыном), и, глядя на нефтяные танкеры, пересекающие Босфор в темноте, светящиеся украшения, развешанные на Рамазан между минаретами, Мевлют думал, как ему повезло, что он имеет дом в Стамбуле и что такая милая девушка, как Райиха, дожидается его возвращения. Когда какого-либо сорта мороженого оставалось совсем мало в бадье, он выбирал самого симпатичного из детей, круживших вокруг него, как чайки вокруг рыбацкой лодки, и говорил: «Ну-ка, покажи, сколько денег у тебя в карманах». Этот мальчик и еще несколько малышей рядом с ним получали каждый по полному рожку мороженого, даже если их мелочи не хватало заплатить за него, а Мевлют отправлялся домой. Он даже не смотрел на детей, у которых не было денег, но которые все равно шли за ним и клянчили: «Дядя Хызыр, дай нам хотя бы пустой рожок!» – или тех, кто дразнил его. Он знал, что, как только даст такому ребенку мороженое бесплатно, он назавтра не сможет продать ничего ни ему, ни другим детям.

Райиха. Я слышала, что Мевлют вернулся, по звуку, с которым он затаскивал тележку на задний двор, и, пока он привязывал цепью переднее колесо к ореховому дереву, я уносила наверх бадьи, грязные тряпки, которые надо было стирать, и черпаки. «Ни капли не осталось, хорошо поработал!» – говорила я каждый раз. Войдя в дом, Мевлют сразу снимал фартук и бросал его на пол. Некоторые люди обращаются с деньгами, которые заработали, с таким благоговением, как будто купюры – это листки бумаги, на которых написано имя нашего Пророка, держатся за них, как за собственную жизнь, так что было приятно видеть, как Мевлют сбрасывает фартук, карманы которого набиты деньгами, торопясь вернуться в наше блаженство. Я целовала его.

Летом по утрам он отправлялся к албанским торговцам фруктами или на Рыбный рынок за клубникой, вишней, дыней и другими ингредиентами к мороженому, а я, пока он собирался, тоже надевала обувь и платок, и Мевлют всегда говорил: «Пойдем вместе!» – как будто сам решал брать меня с собой. Когда Рамазан кончился, Мевлют начал продавать мороженое и после обеда.

Если я замечала, что, перекидываясь парой словечек с приятелями и знакомыми в парикмахерских, гаражах или столярных мастерских, Мевлют начинает смущаться или скучать в моем присутствии, я немного отступала, так чтобы он мог свободно с ними поговорить. Иногда он говорил: «Подожди здесь минутку» – и входил в какую-нибудь лавку, оставляя меня снаружи. Я стояла, разглядывая, чтобы не скучать, через открытые двери мастерской напротив рабочих, которые делали пластиковые миски. Мевлют расслаблялся, когда мы отходили дальше от дома. Он рассказывал мне об этих ужасных подпольных кинотеатрах в закоулках Бейоглу, которые мы видели по пути, о ресторане, в котором он работал с Ферхатом. Он чувствовал себя неуютно, когда замечал знакомое лицо в толпе на Таксиме и в Галатасарае. Потому ли, что чувствовал себя злодеем, соблазнившим девушку, а я казалась глупой девочкой, поддавшейся на его уловки? «Пойдем домой», – бросал он, гневно вышагивая в пяти шагах впереди, и я бежала вдогонку, гадая, из-за чего он опять так разъярился. (Я всю жизнь пыталась понять, отчего Мевлют иногда внезапно начинает злиться.) Он успокаивался, как только мы начинали перебирать фрукты, и, пока мы мыли и давили их, он покрывал поцелуями мне шею и щеки, рассказывая, что знает, где на самом деле самые вкусные вишни и клубника, отчего я краснела и смеялась. В комнате никогда не было темно, как бы плотно мы ни задергивали шторы, но мы представляли, что не можем видеть друг друга, пока ЗАНИМАЕМСЯ ЛЮБОВЬЮ.

3. Свадьба Мевлюта и Райихи
Только самые отчаянные продавцы йогурта занимаются бузой

Абдуррахман-эфенди. Тяжело, когда твоя дочь сбегает. Если не хватаешься тут же за оружие, стреляя во все стороны во тьму, за спиной тут же поднимается шепот: «Отец знал». Всего четыре года прошло с тех пор, как одна красивая девушка была похищена средь бела дня тремя вооруженными бандитами, когда работала в поле. Ее отец пошел к судье и убедил того послать за ними жандармов; целыми днями мучил он себя мыслями о том, что за ужасы происходят с его дочерью, но все равно не смог избежать сплетни: «Ее отец все знал». Я снова и снова просил Самиху рассказать мне, кто похитил Райиху, я даже сказал ей, что побью ее, если она будет продолжать меня сердить, но она, конечно, мне не поверила – мои дочери знают, что я не способен даже надрать им уши, – и я не выжал из нее ничего.

Чтобы сплетни в деревне утихли, я отправился к мировому судье в Бейшехире. «Ты ведь даже не смог спрятать паспорт своей дочери, – попенял он мне. – Ясно, что девушка сбежала по собственной воле. Правда, ей еще нет восемнадцати, так что я могу выдвинуть обвинение. Я могу послать за ними жандармов. Но тогда, если злоба твоя пройдет и ты решишь простить зятя, разрешишь им пожениться должным образом, тебе долго придется иметь дело с этим судом. Иди в кофейню и хорошенько обо всем подумай, и, если не передумаешь, я здесь».

По пути в кофейню я зашел в столовую «Кырык Кепче» поесть чечевичного супа и прислушался к разговорам за соседним столом. Там говорили, что в Обществе защиты животных вот-вот начнется петушиный бой, и я пошел за ними. В общем, так я и вернулся в деревню, не решив, что делать. Месяц спустя, сразу после Рамазана, через Ведиху дошли кое-какие новости: Райиха в Стамбуле, у нее все хорошо, она беременна, а человеком, с которым она сбежала, оказался Мевлют, двоюродный брат ее мужа Коркута. Ведиха видела этого придурка Мевлюта и знала, что он совершенно нищий. Я сказал: «Никогда не прощу их», но Ведиха уже поняла, что прощу.

Ведиха. Райиха появилась у нас на Дуттепе как-то раз вскоре после праздника Разговения[50]50
  Праздник Разговения – один из двух главных мусульманских праздников. Отмечается в честь окончания поста в месяц Рамазан.


[Закрыть] тайком от Мевлюта. Она рассказала, что очень счастлива с ним и что ждет ребенка. Затем она обняла меня и заплакала. Она рассказала, как ей одиноко, как все ее пугает, и поведала, что хочет жить так, как привыкла в деревне, со своими сестрами, в семье, среди деревьев и цыплят, другими словами, в доме с садом, как наш на Дуттепе, – а не в облезлой тесной лачуге. На самом деле милая моя Райиха просто хотела, чтобы наш отец перестал говорить: «Не может быть свадьбы у сбежавшей девушки» – и просто простил ее, позволив ей гражданский обряд и свадьбу. Не могу ли я уговорить всех помириться, успокоить Коркута и моего тестя Хасана, не тревожа чувств моего отца, и решить все это прежде, чем ребенок в ее животе слишком вырастет? «Посмотрю, что можно сделать, – сказала я. – Но вначале ты должна еще раз поклясться, что никогда не скажешь ни папе, ни кому-либо еще, что в этом принимал участие Сулейман и что я передавала письма Мевлюта». Райиха, беззаботная по натуре, тут же поклялась. «Я уверена, что каждый в душе рад тому, что я сбежала и вышла замуж, потому что теперь очередь Самихи», – сказала она.

Коркут. Я ездил в Гюмюш-Дере и после недолгого разговора с рыдавшим у меня на руках тестем-горбуном я убедил его простить свою дочь Райиху. Я был вначале слегка раздражен, потому что он вел себя так, будто я участвовал в побеге (позже я понял его тон как знак того, что он знает, что Ведиха и мой брат Сулейман приложили к этому руку), но на самом деле он был доволен, что Райиха вышла замуж, – просто его бесило, что Мевлют спер его дочь даром. Чтобы улестить его, я пообещал помочь починить обрушившийся забор у него в саду; позже я переслал ему две тысячи лир с Ведихой.

Мевлют встревожился, когда узнал, что Горбун Абдуррахман простит их только при условии, что они приедут в деревню, чтобы извиниться и поцеловать ему руку. В ходе такого визита Мевлют неизбежно должен был встретиться лицом к лицу с красавицей Самихой – предполагаемым адресатом всех его писем, – и он был уверен, что не сможет скрыть смущение, когда увидит ее. Мевлют не спал все четырнадцать часов, что они ехали на автобусе от Стамбула до Бейшехира, думая о такой перспективе, пока Райиха посапывала рядом, как ребенок. Самым сложным было скрыть затруднение от Райихи, которая радовалась, что все разрешилось наилучшим образом. Мевлют боялся, что, даже позволив себе думать об этом, он даст Райихе повод для ревности. Райиха почувствовала, что ее мужа что-то гложет. Когда они пили чай на автобусной станции с заправкой «Дагбаши», где автобус остановился ненадолго посреди ночи, она наконец спросила: «Ради Аллаха, скажи, в чем дело?»

– Мои странные мысли, – сказал Мевлют. – Что бы я ни делал, чувствую себя совершенно одиноким в этом мире.

– Ты больше никогда не будешь чувствовать себя одиноким, теперь я с тобой, – сказала Райиха тоном женщины, утешавшей ребенка.

Она нежно прижалась к нему, а Мевлют смотрел на ее призрачное отражение в окне чайной и знал, что никогда этого мига не забудет.

Сначала они два дня побыли в Дженнет-Пынар, в деревне Мевлюта. Его мать постелила Райихе лучшее белье и принесла орехов с цукатами, любимое лакомство Мевлюта. Она постоянно целовала свою невестку, показывала Мевлюту руки Райихи, ее ладони, ее уши и говорила: «Какая она красавица, не так ли» Мевлют грелся в материнской ласке, которой был лишен с тех пор, как в двенадцать лет переехал в Стамбул, но в то же время чувствовал недовольство и легкое презрение, которых совершенно не мог объяснить.

Райиха. За те пятьдесят дней, что я провела в Стамбуле, я так соскучилась по моей деревне, нашему дому, саду, по нашей старой деревенской дороге, деревьям и цыплятам, что ненадолго ушла от всех. В той самой комнате, в которой я зажигала и гасила свет, чтобы дать сигнал Мевлюту в ту ночь, когда мы сбежали, мой муж теперь стоял перед моим отцом, как нашаливший школьник, и просил его о прощении. Я никогда не забуду, как счастлива была в ту минуту, когда он целовал руку моего дорогого отца. После этого я вошла с подносом и подала кофе, очаровательно улыбаясь всем, кто был в комнате. Мевлют так нервничал, что выхлебал горячий кофе, как лимонад, даже не подув на него, и из его глаз покатились слезы. Они беседовали о том о сем. Мевлют очень расстроился, поняв, что я остаюсь с отцом и Самихой и не вернусь в Стамбул до свадьбы, прямо как настоящая невеста.

Мевлют был раздосадован тем, что Райиха скрыла от него свои планы остаться некоторое время дома. Он в раздражении шагал в сторону своей деревни, но в глубине души был очень доволен, что не увидел в доме Самиху. Он радовался временной отсрочке позора, зная тем не менее, что эта проблема не решена, а только отложилась до свадьбы в Стамбуле. Райиха упоминала сестру, но по какой-то причине та не показывалась. Означало ли это, что она тоже сгорает со стыда и хочет обо всем забыть?

На следующий день, по дороге назад в Стамбул, в автобусе, который скрипел и раскачивался в ночи, как старый корабль, Мевлют крепко заснул. Он проснулся, когда автобус снова остановился на заправке «Дагбаши», сел за тот же стол, за которым пил чай с Райихой на пути в деревню, и только теперь осознал, как сильно любит ее. Достаточно было провести один день наедине с самим собой, чтобы понять, что всего за пятьдесят дней его любовь к Райихе превзошла все, что он когда-либо видел в фильмах или слышал в сказках.

Самиха. Мы так рады, что Райиха нашла мужа, который любит ее и такой честный, такой милый, как маленький мальчик. Я поехала в Стамбул на свадьбу с отцом и Райихой. Это наша вторая поездка, и, конечно, мы опять живем у Ведихи. Мы с сестрами прекрасно провели время с другими женщинами на Ночи Хны накануне свадьбы и смеялись до слез: Райиха изображала, как отец ругается с кем-то, а Ведиха представляла Коркута, потерявшего терпение в пробке и орущего на всех вокруг. Я показала кавалеров, которые пришли свататься ко мне в дом, но не знают, как себя вести, куда положить коробку сластей и одеколон, которые они купили у торговца Аффана через улицу от мечети Эшрефоглу в Бейшехире. Теперь была моя очередь выходить замуж. Это усложняло мне жизнь. Мне не нравилось ни то, что отец охраняет меня, ни все эти любопытные глаза, разглядывающие нас, когда кто-нибудь открывал дверь в комнату, где мы проводили Ночь Хны. Мне нравились проникновенные взгляды кавалеров, бросаемые издалека, как будто они уже безнадежно влюблены (некоторые из парней при этом поглаживали усы). Но были и такие, кто считал, что проще произвести впечатление на моего отца, и это приводило меня в ярость.

Райиха. Я сидела на стуле посреди толпы шумных женщин. На мне было розовое платье, которое Мевлют купил мне в Аксарае и которое его сестры расшили цветами и кружевами; Ведиха надела мне фату, сквозь которую было не очень видно, однако перед глазами была полупрозрачная вуаль, и я могла следить за тем, как девушки вокруг танцуют и веселятся. Жгли растертую хну, над моей головой водили подносом со свечами, и все девушки и женщины, пытаясь заставить меня грустить, говорили: «Бедная наша Райиха, покидаешь ты отчий дом, отдают тебя чужим людям, кончились твои беззаботные денечки, ты стала взрослой женщиной, бедняжка», но я так и не смогла заставить себя плакать. Каждый раз, когда Ведиха и Самиха поднимали мою вуаль, чтобы проверить, плачу ли я уже, я думала, что вот-вот расхохочусь, и им приходилось поворачиваться и объявлять: «Нет, она еще не плачет», что только больше вдохновляло женщин вокруг меня на всякого рода провокационные намеки: «Машаллах, она даже не думает волноваться! Ей замуж невтерпеж!» Я беспокоилась, что более завистливые среди них могут заметить мой округлившийся живот, так что подумала о смерти мамы, постаравшись вспомнить тот день, когда мы ее похоронили, изо всех сил попыталась выжать из себя немного слез, но так и не заплакала.

Ферхат. Когда Мевлют пригласил меня на свадьбу, я отказался. «Забудь об этом!» – сказал я, но Мевлют расстроился. Должен признаться, мне хотелось снова побывать в свадебном зале «Шахика». Я столько раз бывал там на левацких сборищах! Социалистические политические партии и левацкие объединения обычно проводили в том зале свои конференции и общие собрания. Они начинали с пения народных песен-тюркю и «Интернационала», но заканчивалось все кулачными боями и летающими стульями, причем не из-за каких-нибудь националистов, пытающихся разогнать собрание с палками, а из-за того, что соперничавшие просоветские и прокитайские фракции не могли обойтись без драки до крови. После того как леваки Кюльтепе проиграли уличную войну 1977 года, зал достался поддерживаемым государством правым организациям, и больше наша нога туда не ступала.

Мевлют даже не сказал Ферхату, что свадебный зал «Шахика» принадлежал одному из Вуралов и что без этих людей бракосочетание могло не состояться. Но Ферхат все равно нашел повод уколоть его:

– А тебе хорошо удается быть и нашим и вашим. С таким умением станешь добрым лавочником.

– А я и хочу стать добрым лавочником, – сказал Мевлют, смешивая для Ферхата под столом водку с лимонадом, прежде чем перейти на чистую водку. – Однажды, – сказал он, обнимая товарища, – мы с тобой откроем лучший магазин в Турции!

В ту минуту, когда Мевлют произнес «да» в ответ на вопрос женившему их чиновнику, он почувствовал, что может с уверенностью вручить свою жизнь в руки рассудительной Райихи. Во время свадебного ужина он с удовольствием почувствовал, что отныне может не заботиться ни о чем, а лишь следовать за женой (он так и будет поступать на протяжении всей семейной жизни с ней), сознавая, что так жить легче и что именно так ребенок в его душе (не путать с ребенком в чреве Райихи) станет счастлив. Через полчаса, приняв поздравления от всех вокруг, он направился к Хаджи Хамиту Вуралу, который сидел за столом, как политик, окруженный своими телохранителями, чтобы поцеловать ему руку и затем руки всех, кого он привел с собой (всех восьмерых).

Сидя с Райихой на двух предназначенных для невесты и жениха позолоченных, обитых ярко-красным бархатом стульях посреди свадебного зала, Мевлют осматривал стол для мужчин (который занимал больше половины комнаты) и видел много знакомых лиц: большинство из приглашенных были бывшими торговцами йогуртом из поколения его отца, их спины давно сгорбились, а плечи давно ссутулились под тяжестью многолетней ноши. Так как торговля йогуртом была в упадке, самые бедные и неуспешные днем работали на обычных работах, а по вечерам разносили бузу, как и Мевлют. Некоторые ранее построили себе лачуги на окраинах города (эти строения иногда сносили, и их приходилось строить заново), а сейчас, когда стоимость этих земель возросла, могли наконец позволить себе отдохнуть или даже возвращались в деревню. У некоторых было по два дома: и в деревне, с видом на озеро Бейшехир, и в одном из беднейших районов Стамбула – районе лачуг гедже-конду. Эти люди сидели, пуская дым сигарет «Мальборо». Они доверяли газетам, рекламировавшим депозиты в «Рабочем банке», и складывали в банк каждый куруш своего заработка затем лишь, чтобы вскоре увидеть, как сбережения превращаются в пыль во время последнего витка инфляции. Были среди приглашенных бедолаги, которые, пытаясь избегнуть такой судьбы, доверяли деньги самозваным банкирам и тоже теряли все. Так что теперь сыновья этих людей тоже работали уличными торговцами, как и Мевлют, который хорошо понимал: человек, который состарился, четверть века проторговав на улице, может так ничего и не заработать. Мать сидела с женами торговцев, усталыми, немолодыми женщинами, которых обычно оставляли в деревне; Мевлюту не хватало сил смотреть в их сторону.

Заревела зурна, забили в барабан, и Мевлют присоединился к пустившимся в пляс мужчинам. Пока он выплясывал, его глаза следили за лиловым платком Райихи – она принимала поздравления от молодых и пожилых женщин на женской половине зала. Следя краем глаза за Райихой, он заметил и Мохини, который недавно вернулся с военной службы. Оставалось недолго до того момента, как гости начнут прикалывать деньги и золото к одежде невесты и жениха. Порыв энергии захлестнул разгоряченный свадебный зал, и толпа, пьяная от смешанного с водкой лимонада, шума и спертого воздуха, потеряла всякую видимость порядка. «Я не могу смотреть спокойно на этих фашистов Вуралов, если хорошенько не выпью», – сказал Ферхат, передавая незаметно под столом другу стакан водки с лимонадом. Мевлют на мгновение потерял Райиху из виду, но тут же увидел ее и бросился к ней. Она выходила из дамской комнаты в сопровождении двух девушек в платках того же цвета, что и у нее.

– Братец Мевлют, вижу, как счастлива Райиха, и так радуюсь за вас обоих! – воскликнула одна из девушек. – Простите, не успела поздравить вас в деревне.

– Ты узнал ее? Это моя младшая сестра Самиха, – сказала Райиха, когда они снова сели на свои красные бархатные стулья. – Самое красивое у нее – это ее глаза. Ей так нравится здесь, в Стамбуле. Так много поклонников, что отец и Ведиха не знают, что делать со всеми любовными письмами, которые наша Самиха получает.