Текст книги "Харьковский Демокрит. 1816. № 5, май"

Автор книги: Орест Сомов

Соавторы: Бенджамин Франклин,Василий Маслович,Аким Нахимов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

В день ангела К.

Что б подарить на именины

Моей любезной К…….?

Я долго думал и не знал.

Как вдруг мне Аполлон предстал,

Предстал и – громко засмеялся:

«Чего, бедняжка, так смешался?

Нельзя ль причину мне открыть? –

Мне Феб так начал говорить. –

Иль начудесил на Парнасе?

Или ушибся на Пегасе?

Иль нет пера, или чернил,

Или давно воды не пил,

Воды кастальской, чистой, ясной…

Оставь сей важный вид ужасный,

Заботу мне свою открой». –

«О бог парнасский, удостой

Ты выслушать мою заботу,

Тогда оставишь ты охоту

Шутить, осмеивать меня, –

Ответствовал ему так я. –

Ты знаешь, что моя сестрица…» –

«Лилѐя эта круглолица?» –

Так бог парнасский перервал.

«Она, она, – я отвечал: –

Её сегодня именины;

Так видишь, я не без причины

Предался мыслям и смущен;

Тебе известно, в этот день,

Подарок должно ей поднесть,

А что у нашей братьи есть?

Ни лент, цепочек, ни супира».* –

«Но у тебя зато есть лира, –

На это Аполлон вскричал, –

И ты давно бы написал

На этот случай длинну оду,

Вверх дном поставил бы природу,

Заставил в ней бы всех плясать,

Заставил в ней бы всех кричать:

"О, день, толико вожделенный!

О, день, сугубо драгоценный!

О, день, бесчисленных утех!"» –

«Оставь, Феб, колкий этот смех!

А лучше дай мне наставленье,

Как описать души движенье,

Какое чувствую в сей час!

Что должен я просить у вас

Моей любезной К.......,

Какой должна она судьбины

От вас, о боги, ожидать?»

Мне Феб так начал отвечать:

«Проси лишь только парку люту,*

Чтоб отдалила ту минуту,

В котору должно нить пресечь,

Сестре в сырую землю лечь.

Сестра твоя добра̀, скромна̀,

Мила, приятна и умна, –

Нам нечего дать ей уж боле,

Признаться, и не в нашей воле».

Сказав сие, Феб скоро скрылся,

И я о К… – помолился!

○

____________________

16

Элегия на потерю рожка

Плачь, плачь, мой бедный нос, и токи лей на землю,

Тебе элегию писать я предприемлю:

Жестокая судьба! Немилосердный рок,

Почто ты у меня похитил мой рожок?!*

Для рока красть рожки и сра̀мно и постыдно,

Знать счастие моё всегда тебе завидно;

Ты ввечеру на мне свечёю сжёшь колпак,

А нынче нюхаешь ты из рожка табак,

Хотя мне сей рожок принадлежал по праву;

Он составлял мою утеху и забаву,

Он здравие хранил всегда в моих ноздрях;

Ах, никогда они с ним не были в прыщах!

Увы, я без него стал сущий сирота,

И носа моего увянет красота!

О, люто о рожке моём воспоминанье!

Я в сердце чувствую несносное страданье.

Приятели мои, пролейте слёзный ток,

Бывало, я и вам трясу на соколок,*

И вы рожком моим блестящим любовались,

А ныне с ним и вы навеки уж расстались!

Рыдай и ты, рыдай, пузырь мой с табаком!

Ах! не увидишься ты 6олее с рожком,

Ты друга потерял в сем русском человеке,

Такого не найдём мы друга в нашем веке,

В котором любят все не нас, а кошелёк;

Старинных нравов был покойный мой рожок!

Прочь, табакерка, прочь, ты изверг, бусурманка,

Ты носа моего свирепая тиранка,

Ты за собой влечёшь и струпья, и прыщи,

Приятелей таких ты к немцам в нос тащи!

Внемлѝте мне теперь, несправедливы боги!

Коль к носу моему вы были столько строги,

Что у него рожок насильно отнялѝ

И тем удар ему ужасный нанесли:

Не думайте, чтоб я спознался с изуверкой,

Чтоб гадил русский нос немецкой табакеркой;

Клянётся в том моя печальная ноздря,

Что буду нюхать я всегда из пузыря,

И нос дотоле мой рожка не позабудет,

Доколе в мире сем табак он нюхать будет.

________________

17

Бывало, и теперь

[1]1
  Стихи сии писал я в походе в 1812 году и посвятил их другу моему Григорию Егорьевичу К…ку. Сочинитель.


[Закрыть]

Бывало, в доме не обширном,

В кругу друзей, в кругу родных,

Проводишь дни в веселье мирном,

Спишь на постелях пуховых.

___

Теперь же в обгорелой хате

Среди крестьян всегда живёшь;

Взберёшься, скорчась, на полати,*

И на соломе там уснёшь.

___

Бывало, пред меня поставят

Уху стерляжью, соус, крем,

Лимоном бланманже приправят:

Сижу – и ничего не ем.

___

Теперь похлёбкою худою,

С мякиной хлебом очень сыт;

Дадут капусты мне с водою:

Ем – за ушами лишь пищит.

___

Бывало, блюдечко варенья

Или конфектов съем один,

Пью кофе для обыкновенья,

Как будто знатный господин.

___

Теперь и полпиво дурное

Мне нѐктар с трубкой табаку;

Червонцы богачу пустое,

А нищий рад и пятаку!

___

Бывало, знатных по примеру,

Без лучшей водки есть нельзя,

Шампанско пьёшь или мадеру,

И чаши пуншу вкруг тебя!

___

Теперь, забыв сии безделки,

Бежишь к жиду скорей в корчму,

На гривну тяпнешь там горилки –

И рад блаженству своему.

___

Бывало, шубы в две одевшись,

Летишь на четырёх конях –

В коляске франкфуртской разлегшись,

Иль парой в городских санях.

___

Теперь все кони – кляча рыжа,

А шубы – тёпленький колет;

Готов в нём ехать до Парижа,

И горя никакого нет.

___

Бывало, с милою девицей

Сидишь и ловишь нежный взгляд,

Мешаешь были с небылицей,

Не видишь, как часы летят.

___

Теперь, от милой в отдаленьи,

Воспоминаньем лишь живёшь; –

Вздохнешь, а сердцу в облегченье

Слезу горячую прольёшь.

___

Бывало, мне лишь царедворцам

Стихи хотелось посвящать;

Я думал, славу стихотворцам

И дюжинным доставит знать!

___

Теперь я славы сей не знаю,

Вельможам лести не пишу;

Отраду в дружбе обретаю

И дружбе труд сей приношу.

(Из Богодухова) Улан.

__________________

18

Заглавие к моим сочинениям

Ну как назвать? Мои безделки,

Мои творенья мелки,

Моё и сё и то…

О гордость! Что мой труд? Героев труд ничто.

Нахимов.

_________________

19

Письмо Русского Солдата

Милостивый государь!

Честь, сделанная Русскому Солдату помещением пиес его в Журнале Демокрит,* тем для него чувствительнее, что издатель, без сомнения, оказал сим единственно своё снисхождение, имея много лучших материалов для наполнения своего Журнала. Снисхождение осмеливает – к несчастию моему я люблю иногда в свободное время марать бумагу – написавши, надобно кому-нибудь прочитать, а без того чёрт ли бы велел взяться за перо – это обыкновенная слабость и естественна каждому, начиная с последнего бумагомарателя до Вольтера. Кому ж читать между нашею братьею военными – не для того, чтоб они не знали толку в литературе; но для того, что они, бедные, заняты учением и разводами. – Придёт кто-нибудь ко мне, хватаю поскорей свежевыпеченную пиесу – не успею прочитать одной строки, как слышу страшный апостроф: «Чёрт тебя возьми с твоим сочинением! – Дай поскорей водки, да закусить – я устал до смерти». – Нечего делать – надобно положить под спуд любезное дитя.

Вышеупомянутое ваше снисхождение облегчает чадолюбивое моё сердце – я буду посылать вам в школу моих малюток – без сомнения должен я признаться (хоть и отец), что есть между ими негодяи; в таком разе, если после порядочного исправления вы увидите, что они никуда уже не годятся, то прошу возвратить их в родительский дом, где я найду для них занятие в укромном месте. – Без шуток – посылая при сем несколько плодов моего досуга, я признаюсь, чти они писаны наскоро и как случалось; я иногда так занят или ленив, что и переписать самому не хочется. Смею вас просить, милостивый государь! Если вам угодно будет что-нибудь из посылаемого при сем поместить в вашем Журнале, возьмите на себя труд пересмотреть то критически, и, если нужно, переменить или поправить. Верьте моей чести (это у меня страшная клятва), верьте, говорю, что это для меня будет крайне приятно. Например: последний стих в «Свидании Марса с Венерою» переменён, но так прекрасно, что мысль, которая была прежде очень темна, объяснилась; кажется, теперь всякий угадает, что благоразумием можно приобрести другой пояс. Я слышал от некоторых строгих критиков, впрочем, сведущих и благоразумных, что эта пиеса слишком вольна – неправда: всё, что могло бы оскорбить тонкое чувство, здесь скрыто – девушки иногда читают, а чаще слушают и не такие аллегории. Да! – кстати – Демокриту советовали не быть зубоскалом – что ж значит зубоскал? – кто смеётся сам не знает чему, и не только не забавен, но несносен – кого ж слушают с удовольствием – смеются, видя его смеющимся – и тот, кто аккомпанирует ему, не из сволочи (разумея здесь все классы сволочи), – тот не зубоскал, а Демокрит. Сделайте милость, поместите дли этих господ в вашем Журнале Плачь Иеремии:* журналисту нужно всем угодить. Между тем, я боюсь наскучить вам, хотя не рассуждениями, но длинным саженным письмом, итак, кончаю засвидетельствованием искреннего солдатского почтения.

Ваш, милостивый государь, покорнейший слуга

Р. С.

P. S. Посоветуйте мне – я имею намерение писать свои мысли в солдатском вкусе о журналах – и здесь открываю вам первую мысль – журналы не должно судишь слишком строго – довольно, если они нравятся нам в ту минуту, когда их читаем – зато они дёшевы – но сколько прекрасных вещей извлечено из журналов.[2]2
  Издателю очень приятно будет, ежели Журнал его в следующей связке украсится мыслями Русского Солдата насчёт журналов. Маслович.


[Закрыть]

Мая 1-го дня.

__________________

Пиесы Русского Солдата

20

Нельзя без предисловия

Что пасквили писать и подло и бесчестно,

То всякому известно.

Когда закон гласит,

Что личность неприкосновенна,

Чия рука толь дерзновенна,

Чтобы закон сей преступить? –

Напротив, искони позволено в сатире,

Смеша честных людей, осмеивать порок

И всё, что глупого ни есть в подлунном мире,

В забаву для одних, а для других в урок.

В ней личность каждого и имя безопасны:

Гордец, скупой, подлец и плут

Сердиться могут ли, когда точь-в-точь найдут,

Что все поступки их с сатирою согласны?

Да если бы никто из авторов не смел

Описывать того, что делается в свете,

То должно б на ковре (как в сказках) самолете

Отыскивать предмет за тридевять земель.

Не с притязания, чтоб быть в числе поэтов,

Я взялся за перо – ох! нет – избави Бог! –

Тогда бы худшего из всех земных предметов

Я выбрать для себя не мог.

Благодаря судьбу, кусок имею хлеба,

Начто же мне тащить насильно музу с неба?

Писателей плохих и так довольно есть,

Умножить их число велѝка ль будет честь?

Но только и себе, и вам, друзья, в утеху

Сатиру напишу я на себя для смеху:

___________

Лекарь сам к себе

Итак – вот с лишком тридцать лет,

Как злая мачеха – природа

Меня, несчастного урода

Пустила в белый свет.

Зачем? – того не понимаю –

Но только твёрдо знаю,

Что Сидор, Карп, Илья,

И грешный Савва, сиречь я,

Все вышли из живой утробы,

А после, рад или не рад,

Нас всех положат в гро̀бы,

И кончится тем маскарад.

Но в этом маскараде,

Бог знает почему,

К несчастью моему,

Я, кажется, всегда в дурацком был наряде.

Как так?

Вот как:

Покойной мой отец, для вечной нам обиды,

Один из всей родни взялся̀ петь панихиды,

И сам раскаялся, хоть поздно, наконец.

Но удивляйтеся судьбы моей капризам:

Быв от рождения врагом священным ризам,

Я твёрдо положил пуститься братьям вслед,

Которые давно на поле чести смело

Взялись за рыцарское дело

(Чем занималися и прадед мой, и дед).

Но замыслам моим и рыцарству в награду,

Не сам ли чёрт отдал меня à la Санградо.* –

И, вместо шпаги дав ланцет,

Велел опустошать весь свет.

Ах, лучше б я служил обедни,

Страдали б меньше люди бедны!

Бесспорно – славен Гиипократ,

И медицина также в моде,

Когда излишество в народе;

Но ах! – я чувствую, что лекарь смерти брат:

И тот, и та, как будто спором,

Чтобы друг другу угодить,

Спешат свет белый пустошить

Лекарствами и мором.

Что против них война? – Пустой ученичѝшка:

Я смело ставлю сто противу одного,

Что сотня гренадер не сделает того,

Что сделает один цирюльник исподтѝшка.

Что ж я? Когда герой убийством только славен,

То я Наполеону равен.

Я лекарь – вправе я себя и побранить;

Вишь, можно про себя что хочешь говорить!

Любезные мои товарищи, простите,

Что правду говорю – иначе научите,

Как лгать: к моей беде,

Я правду говорить привык всем и везде.

__________________

21

Пролаз

Пролаз наш говорит: «За что меня бранят?

Я, кажется, живу, как все честны̀е люди,

А жалуют меня насильно в лизоблюды.

Да пусть они себе хоть треснут, говорят,

А я на весь их вздор скажу в ответ формально,

Что исполнять хочу всегда и пунктуально

Долг подчинённого. В передней постоять,

Великая беда! – ведь ног не занимать.

Сказать ласкательство, хоть подлое, кто старше,

Не худо, брат, за то и сам пойдёшь подальше!

Пусть врут, что так живут одни лишь подлецы!

Ох, благородные, честны̀е храбрецы!

Вы ждёте за труды наград царя и неба,

А мы, и ползая, найдём кусочек хлеба.

Нас презирают все: великая беда!

Лишь было б совести поменьше, да стыда!

Всё честь да честь – пустяк – лет, может быть, за двести

Держались совестно невежды ложной чести;

А в наши времена, не поживя с умом,

Достанется просить насущный под окном.

Да что и говорить; весь свет примеров полон,

Как нам, честны̀м глупцам, хлеб достаётся солон.

«Но вы, – деска̀ть, – вредить стараетесь другим».

Что ж ну̀жды? Лишь была б нам польза в том самим;

Всяк ближе сам к себе – у нас такая вера.

Как в свете жить, скажу ещё вам для примера:

Подслушать – подсмотреть – великий будто грех?

Зато, когда придёт с начальником до слова,

Сказать о ком словцо материя готова.

Вот скучно: не всегда случается успех!

Ведь и начальники не век на ухо слабы;

Иной, весь честию какою-то набит,

Да истину любя, с досадой закричит:

«Пойдите вон, суда̀рь, ведь сплетни любят бабы!»

Тогда тишком-молчком – подавшися за дверь,

В сторонку уклонись – начальник ведь не зверь –

Посердится день, два, а после и забудет.

Нет! Правду всю сказать, что было, то не будет:

Бывало, что взбредёт начальнику наврёшь,

Достойнее себя чернишь – не ставит в грош,

Всё с рук шло, – а теперь пришли дни несчастливы,

Начальники у нас некстати справедливы,

Хотят всё сами знать – всем сами управлять;

Что ж брату нашему достанется сказать?

Рассказов не хотят, а с клеветой не суйся:

Придётся быть честны̀м и вправду, как ни дуйся».

________________

22

Разговор при погребении

Солдат: Что значит сей обряд? –

Учёный: Тщеславие живых, – ничтожество во гробе.

Солдат: А чёрный сей наряд? –

Учёный: Да не к лицу ли он прекрасной сей особе?

________________

23

Надпись к портрету, в котором подлинник сам себя узнает

В фигуре, гордостью надутой,

Небрежно набок изогнутой,

Самим собой довольный вид,

И молча будто говорит:

«Смотрите – как я всем опасен:

Красавицы, я мил, прекрасен,

Мужчины, я умён и горд:

Кто смеет стать со мной à bord?!»*

Русский Солдат.

_________________

II

ПРОЗА

24

Письмо бантамского посланника к своему государю

Всемилостивейший государь!

Язык народа, где я теперь живу, имеет гораздо отдалённейшее от сердца расстояние, нежели какое находится от Лондона до Бантама,* и тебе известно, что жители одного места не знают здесь, что делается в других местах. Они называют тебя и твоих подданных варварами, потому что мы думаем и говорим одно и то же, а себя почитают образованным народом по той причине, что они одно говорят, а другое думают. Истину они называют варварством, а ложь учтивостью. При первом моём выходе на твёрдую землю, один из посланных от короля мне навстречу, сказал, что он чрезвычайно сожалеет о беспокойствах, причинённых мне штормом, сопровождавшим меня на море до моего сюда прибытия. Я весьма был тронут, слыша о его печали, и соболезновании на мой счёт, но не прошло ещё четверти часа, как он начал улыбаться, и был так весел, как будто бы он не принимал никакого участия в моих приключениях. Другой также, посетив меня вместе с ним по приказанию короля, уверял меня чрез моего переводчика, что он был бы особливо счастлив, если бы имел случай чем токмо можно мне служить; я после сего уверения велел ему взять мой чемодан и нести за мною; но вместо оказания мне услуги соответственной его обещанию, он громко засмеялся и приказал сие сделать другому. Первую неделю с самого моего приезда в сие королевство, занимал я квартиру у одного англичанина, который дозволил мне жить у него, как в собственном моём доме; я на другой день поутру начал ломать одну стену в его доме, дабы в оной пропустить свежий воздух, и стал было прибирать домашние его редкости и лучшую мебель, дабы составить из них драгоценнейший для тебя подарок, но сей несносный – враль: как скоро приметил сию перестройку, то немедленно прислал ко мне приказание оставить его дом в прежнем состоянии без починки. Недолго проживши здесь, услышал я от одного, которому испросил милость у государственного казначея, что я его обязал к вечной благодарности; сие меня привело в крайнее удивление, и я его не преминул спросить, какую услугу мог я ему оказать, которая бы заслуживала вечную признательность; и потом потребовал одного токмо награждения, чтобы он дозволил своей старшей дочери обращаться со мною в продолжение моего тут посольства, но сей жестокосердый изменник, как и прочие, отвергнул с грубостью моё прошение. При первом представлении моём к королю во дворец, один вельможа привёл меня в замешательство, представляя тысячу извинений за то только, что случайно наступил на мой большой палец. Они такую ложь почитают вежливостью, ибо, когда они какой-нибудь знаменитой особе изъявляют учтивость, то они говорят ей такие несправедливости, за которые бы ты приказал государственным начальникам дать таковому сто ударов по пятам. Итак, я не знаю, каким образом производить препорученные мне дела с сим не заслуживающим никакой доверенности народом. Когда я навещаю королевского секретаря, меня предупреждают, что его нет дома, хотя он в ту самую минуту пред глазами моими ходил в кабинете. Ты бы почёл всю здешнюю нацию врачами, потому что первый их вопрос состоит в том: здоров ли я. О сем спрашивают меня более ста раз в день; сверх сего любопытство их не токмо к моему относится здоровью, но и к твоему, ибо они, держа в руках рюмки, наполненные вином, мечтают, будто бы тем желают тебе лучшего здоровья, но я вящую имею причину ожидать сего от крепкого твоего сложения, нежели от искренности их желаний. Каждый раз, как я с ними сажусь за стол, они советуют мне пить их напитки в таком количестве, от которого я мог бы сделаться больным. О, когда бы дозволено мне было с безопасностью уйти от сего двуязычного народа, и дожить до того, чтобы ещё раз повергнуть себя к твоим стопам в столичном твоём граде Бантаме!

(С английского). А. Флавицский.*

___________________

25

Бумага

(Поэма)

Один из тех древних, превосходных умов, которых идеи наполнены были колкими, острыми шутками, желая весь род человеческой означить отличительною чертою, говорил, что душа младенца есть белая бумага, на которой чувствование тотчас пишет свои правила, добродетель прикладывает к ним печать, или порок стирает их.

Мне кажется, что человек остроумный мог бы ещё распространить эту счастливую и правильную мысль. Извините моей гордости, если я, не имея острого, изобретательного ума, осмеливаюсь изъяснить её.

Мы имеем бумагу разных сортов для разных нужд: для моды, изящества и всякого употребления. Люди не менее различны между собою: бумага всякого сорта представляет какого-нибудь человека.

Рассмотрите внимательно распудренного повесу в кафтане, шитом золотом, и так нежного, как бы он только что вышел из бумажного ящика: не золотообрезная ли он бумага, которую вы скрываете от грубой черни и прячете в бюро?

Артисты, домашние служители, земледельцы, не суть ли расхожая бумага, которую менее ценят, но которая гораздо полезнее лежащей у вас на налое?* На сей бумаге всякий пишет, и она необходима во всякое время.

Бедный скупец, который потом, бездельничеством, мошенничеством, собирает имение для обогащения наследника, есть толстая, серая бумага, употребляемая неважными купцами на обёртку нужных вещей, для людей более их стоящих.

Потом посмотрите, какой контраст скупого! Он лишается здоровья своего, имения и доброго имени среди удовольствий: не имеет ли с ним сходства какая-нибудь бумага? Без сомнения имеет – текучая бумага.

Беспокойный политик почитает всегда эту сторону справедливою, а эту другую всегда ложною. Он критикует с неистовством, аплодирует с бешенством, делается игрою всех народных слухов, орудием бездельников, и никакое впечатление не открывает ему слабости его: он есть тот свёрток бумаги, которой называется ослиным колпаком.

Опрометчивый, вспыльчивый человек, в жилах которого кровь течёт стремительно, заводит ссору при малейшем случае и не может сносить шутки, слова и даже взора: чем вы его называете? – Верно: исчерченною бумагою.

Что скажете о всех наших стихотворцах, добрых и худых, богатых и бедных, которых читают много, или которых совсем не читают? Вы можете положить их вместе с их сочинениями и называть самою бесполезною бумагою.

Посмотрите на юную, кроткую, невинную девицу: она прекрасна, как лист белой бумаги, ничем ещё не замаранной. Счастливый человек, любимец фортуны, может написать на нём своё имя и взять его на своё попечение.

Ещё одно сравнение, и небольшое. Благоразумный человек, который презирает малости и который мыслями своими, поступками, наставлениями, обязан одному себе, а правилом имеет чувствование своего сердца: такой человек есть бумага велень, самая лучшая, превосходная и самая дорогая из всех сортов бумаги.

Франклин.*

____________________

III