Текст книги "Шуаны, или Бретань в 1799 году"

Автор книги: Оноре де Бальзак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Красивая осанка и манеры юноши не ускользнули от взгляда Юло, и он крикнул, пытаясь пробиться к нему:

– Эй ты! оперный плясун, подходи! Я тебя искрошу!

Вождь роялистов, разгневанный таким окриком, бесстрашно бросился к Юло, но как только его люди увидели, что он рискует жизнью, все они ринулись на синих. Вдруг над шумом сражения поднялся нежный и чистый голос:

– Здесь умер святой Лескюр[13]13
  Лескюр Луи-Мари – маркиз, ярый реакционер, убитый в 1793 г. в стычке с республиканскими войсками. Контрреволюционное дворянство и духовенство окружило его ореолом мученичества.


[Закрыть]! Неужели вы не отомстите за него?

Слова эти оказали магическое действие: натиск шуанов стал ужасным, и солдатам Республики стоило большого труда сдержать его, не расстроив боевого порядка своего маленького отряда.

«Будь этот человек постарше, – думал Юло, отступая шаг за шагом, – на нас бы не напали. Когда это видано, чтоб шуаны давали сражение? Но тем лучше! Нас не перебьют дорóгой, как собак».

Возвысив голос, он крикнул так громко, что это прокатилось по лесу:

– А ну, поднажмем, ребята! Неужто дадим разбойникам напакостить нам?

Глагол, которым мы здесь заменили выражение, употребленное храбрым командиром, является лишь слабым его эквивалентом, но ветераны сражений, конечно, сумеют поставить вместо него соответствующие слова в самом высоком солдатском стиле.

– Жерар, Мерль! – крикнул затем Юло. – Соберите ваших людей, постройте их в каре, отойдите назад, стреляйте по этим собакам, и покончим с ними!

Команду Юло выполнили с трудом, потому что молодой главарь шуанов, услышав голос противника, крикнул:

– Во имя святой Анны Орейской, не выпускайте их! Рассыпайтесь, молодцы!

Когда оба крыла республиканцев, которыми командовали Мерль и Жерар, вышли из рукопашной схватки, за этими маленькими отрядами кинулись враги, упорные и значительно превосходившие их числом. Козьи шкуры со всех сторон окружили солдат Мерля и Жерара, вновь испуская зловещие вопли, похожие на звериный вой.

– Тише, вы, судари! А то и убьют, не услышишь! – крикнул Скороход.

Эта шутка ободрила синих. Республиканцам пришлось теперь драться уже не в одном месте, а защищаться на плоской вершине Пелерины в трех пунктах, и треск ружейной перестрелки разбудил эхо во всех окрестных долинах, еще недавно столь мирных. Победа не давалась ни той, ни другой стороне, и сражение могло бы окончиться само собою, за отсутствием бойцов. Синие и шуаны дрались с равной отвагой. В обоих отрядах ярость все возрастала, но вдруг вдали глухо прозвучал барабан, и по направлению этого звука ясно было, что воинская часть, о которой он возвещал, пересекала долину Куэнона.

– Это фужерская Национальная гвардия! – громко крикнул Гюден. – Наверно, Ванье встретился с ней.

Возглас Гюдена долетел до слуха молодого вождя шуанов и его свирепого адъютанта. Роялисты бросились было вспять, но Крадись-по-Земле звериным криком остановил их; молодой вожак вполголоса подал две-три команды, Крадись-по-Земле повторил их шуанам на нижнебретонском наречии, и они отступили с большим искусством, озадачившим республиканских солдат и даже их командира. По первому приказу самые крепкие шуаны построились в одну линию, образовав внушительный фронт, за ними укрылись раненые и остальные шуаны, чтобы заряжать передовым ружья. Затем с нежданной легкостью, пример которой недавно показал Крадись-по-Земле, раненые, а вслед за ними половина отряда шуанов вскарабкались на бугор справа от дороги, спрятались наверху, и синие уже видели только их энергичные лица. Шуаны укрылись за деревьями и направили стволы своих ружей на оставшуюся внизу часть республиканского конвоя, которая по команде Юло быстро выстроилась на дороге, желая противопоставить противнику равный фронт. Шуаны постепенно отступали со своей позиции, отстреливаясь и поворачивая таким образом, чтобы быть под прикрытием огня своих товарищей. Достигнув придорожной канавы, они, в свою очередь, взобрались на косогор, гребень которого заняли их собратья, и присоединились к ним, стойко выдерживая меткий огонь республиканцев, усеявший канаву трупами. С косогора шуаны отвечали не менее убийственным огнем. В это время на поле сражения бегом примчалась фужерская Национальная гвардия, и ее появление прекратило бой. Национальные гвардейцы и несколько разгорячившихся солдат уже перескочили через канаву, намереваясь броситься в лес, но командир крикнул громовым голосом:

– Эй! Вы что? Хотите, чтобы вас ухлопали?

Тогда они присоединились к республиканскому отряду, за которым осталось поле битвы, хотя и ценой немалых потерь. Все солдаты вскинули на штыки свои старые треуголки и, подняв ружья, два раза дружно крикнули: «Да здравствует Республика!» Даже раненые, сидевшие на обочине дороги, разделяли общий восторг, а Юло, сжав руку Жерара, сказал:

– А? Вот это удальцы так удальцы!

Мерлю было поручено похоронить мертвых в придорожном овраге. Остальные занялись отправкой раненых. На соседних фермах реквизировали лошадей, телеги и спешно уложили раненых солдат на одежду, снятую с убитых. Перед уходом фужерская Национальная гвардия передала Юло тяжело раненного шуана – его подобрали у крутого откоса, по которому ускользнули враги, меж тем как умирающему изменили силы, и он скатился вниз.

– Спасибо за помощь, граждане, – сказал Юло. – Разрази меня гром! Без вас нам пришлось бы туго. Берегитесь и вы! Война началась. Прощайте, храбрецы!

Затем он повернулся к пленному:

– Как зовут твоего начальника?

– Молодец.

– Кто это?.. Крадись-по-Земле?

– Нет. Молодец.

– Откуда явился ваш Молодец?

На этот вопрос королевский егерь ничего не ответил, угрюмое и свирепое лицо его исказилось от боли; он взял четки и принялся читать молитвы.

– Молодец – это, верно, тот молодой аристократ в черном галстуке? Он послан сюда тираном и его сообщниками, Питтом и Кобургом...

Шуан, видимо плохо разбиравшийся в политике, гордо поднял голову.

– Послан богом и королем!

Он произнес эти слова с энергией, исчерпавшей его силы. Командир увидел, что трудно допрашивать умирающего человека, чье поведение обличало темный фанатизм, и, нахмурив брови, отвернулся от него. Два солдата – друзья тех часовых, которых Крадись-по-Земле так зверски уложил ударом кнута на обочине дороги, где они и погибли оба, – отступили на несколько шагов и прицелились в шуана; неподвижные глаза его не опустились перед наведенными на него ружьями; оба выстрелили в упор, и он упал. Но, когда солдаты подошли, чтобы снять с него одежду, он крикнул все еще звучным голосом:

– Да здравствует король!

– Ладно, ладно, мошенник! – сказал Сердцевед. – Ступай угощаться лепешками у доброй своей богородицы!.. Гляди, пожалуйста: думали, что он скапутился, а он кричит нам прямо под нос: «Да здравствует тиран!»

– Командир, вот и документ этого разбойника, – сказал Скороход.

– Ого-го! – воскликнул Сердцевед. – Идите-ка поглядите на этого божьего пехотинца. Какая у него роспись на брюхе!

Юло и несколько солдат обступили обнаженное тело шуана и заметили на груди у него синеватую татуировку – изображение пылающего сердца. То был условный знак посвящения в братство Сердца господня. Под этим изображением Юло разобрал слова: «Мари Ламбрекен» – должно быть, имя шуана.

– Ну, Сердцевед, видел? – сказал Скороход. – А вот сто декад будешь думать – не догадаешься, для чего нужна эта штука!

– Да разве я понимаю толк в папских мундирах! – ответил Сердцевед.

– Пехтура несчастная, когда же ты образуешься? – подхватил Скороход. – Как ты не понимаешь, что этому гусю лапчатому обещано воскресение из мертвых, вот он и разрисовал себе зоб, чтобы его опознали.

На эту шутку, не лишенную основания, невольно улыбнулся даже Юло, разделяя общее веселье. Тем временем Мерль похоронил убитых, а раненых товарищи с трудом разместили на двух телегах. Солдаты по собственному почину построились двумя колоннами вдоль этих импровизированных санитарных повозок, и отряд двинулся вниз по горному склону, обращенному к Мэну, откуда видна красивая долина Пелерины, соперница куэнонской долины. Юло в сопровождении своих друзей, Мерля и Жерара, медленно шел за солдатами, поглощенный одной мыслью: как бы добраться без новых злоключений до Эрне, где раненым могли оказать помощь. Это сражение, оставшееся почти неизвестным среди больших событий, назревавших тогда во Франции, получило название по той местности, где оно произошло. Впрочем, на него обратили некоторое внимание на западе Франции, и жители ее, встревоженные новым восстанием шуанов, заметили перемену в их военной тактике: раньше эти люди не решились бы напасть на такой значительный отряд. Юло предполагал, что тот молодой роялист, которого он приметил, был Молодец – новый вождь шуанов, присланный во Францию принцами, и что, по обыкновению роялистов, он скрывал свое имя и титул под боевой кличкой. Этим обстоятельством командир полубригады после печальной своей победы встревожился не меньше, чем в ту минуту, когда заподозрил засаду на дороге; несколько раз он оглядывался, смотрел на плоскую вершину Пелерины; порою с той стороны все еще доносился далекий звук барабанов Национальной гвардии, которая спускалась в долину Куэнона, в то время как синие спускались в долину Пелерины.

– Кто из вас может разгадать, ради чего напали на нас шуаны? – спросил он двух своих друзей. – Для них ружейные выстрелы – дело коммерческое, а я все еще не вижу, что они тут выгадали? Ведь они потеряли самое малое сто человек, а мы – меньше шестидесяти, —добавил он, вздернув для изображения улыбки правую щеку и прищурив глаз. – Разрази меня гром! Не понимаю такой торговой сделки. Дураки! К чему им было нападать на нас? Мы бы проскочили благополучно, как письма по почте, и я не знаю, зачем им понадобилось дырявить пулями наших солдат!

И он жестом сожаления указал на две телеги, нагруженные ранеными.

– Может, они просто хотели поздороваться с нами, – добавил он.

– Но, командир, они на этом заработали полтораста наших олухов, – ответил Мерль.

– Да ведь если бы новобранцы и попрыгали в лес, как лягушки, мы не стали бы их оттуда вылавливать, особенно после того, как нас угостили залпом, – возразил Юло. – Нет, нет, по-моему, тут что-то кроется!..

Он еще раз оглянулся и посмотрел на Пелерину.

– Стой! – воскликнул он. – Поглядите!

Хотя офицеры были уже далеко от роковой площадки, опытным глазом они различили там Крадись-по-Земле и еще нескольких шуанов.

– Шире шаг! – крикнул Юло своему отряду. – Живей раздвигайте циркули да подгоняйте лошадей! Что у них, ноги закоченели? Может, эти клячи тоже состоят на службе у Питта и Кобурга?

Слова его заставили маленький отряд двигаться быстрее.

– Да, в эту тайну, мне думается, трудно проникнуть, – сказал Юло двум своим офицерам, – и дай бог, друзья, чтобы нам не пришлось ее разгадывать в Эрне ружейной пальбой. Очень боюсь, как бы не оказалось, что верноподданные короля перерезали нам дорогу на Майенну.

Стратегическая задача, от которой топорщились усы командира Юло, в эту минуту не меньше беспокоила и людей, замеченных им на вершине Пелерины. Лишь только умолк на ней треск барабана фужерской Национальной гвардии и Крадись-по-Земле увидел, что синие уже спустились по длинному склону, он весело издал крик совы, и шуаны появились вновь, но уже в меньшем количестве. Многие из них, вероятно, заняты были перевязкой раненых в деревне Пелерина, расположенной на склоне горы, обращенном к долине Куэнона. Два-три начальника королевских егерей подошли к Крадись-по-Земле. В нескольких шагах от них на глыбе гранита сидел их молодой предводитель и, казалось, погружен был в мысли о трудностях, с которыми ему сразу пришлось столкнуться в своих военных действиях. Крадись-по-Земле приложил козырьком руку ко лбу, защищая глаза от яркого солнца, и печально посмотрел на дорогу, по которой республиканцы пересекали долину Пелерины. Маленькие черные и пронизывающие глазки шуана пытались разглядеть, что происходит на другом горном склоне, у края долины.

– Синие перехватят почту, – угрюмо сказал один из главарей, ближе всех стоявший к Крадись-по-Земле.

– Ради святой Анны Орейской, скажи: зачем ты заставил нас драться? – спросил другой. – Для того чтобы спасти твою шкуру?

В ответ на эти вопросы Крадись-по-Земле бросил на него взгляд, словно напоенный ядом, и стукнул о землю тяжелым карабином.

– Разве я командир? – сказал он и, помолчав, добавил, указывая на остатки отряда Юло: – Дрались бы все, как я, синим бы от нас не уйти, ни одному! Может, тогда дилижанс и доехал бы сюда.

– А что же, по-твоему, они вздумали бы провожать дилижанс или задержали бы его, если бы мы дали им спокойно пройти? – сказал третий. – Ты просто хотел спасти свою поганую шкуру: ведь ты не знал, что синие идут по дороге. Из-за этого борова, – добавил оратор, поворачиваясь к остальным, – да, из-за этого борова синие нам пустили кровь, да еще мы потеряем двадцать тысяч франков чистым золотом...

– Сам ты боров! – крикнул Крадись-по-Земле и, отступив на три шага, прицелился в обидчика. – Нет у тебя ненависти к синим, ты золото любишь! Грешник окаянный! Ты в этом году не был у причастия, вот и умрешь без исповеди.

Это оскорбление возмутило шуана, он побледнел и с глухим рычаньем взял на прицел Крадись-по-Земле. Молодой предводитель бросился между ними и выбил у них из рук оружие, ударив по карабинам стволом своего ружья; затем он потребовал, чтобы ему объяснили причину ссоры: разговор шел на нижнебретонском наречии, мало ему знакомом.

– Маркиз, – сказал Крадись-по-Земле, заканчивая свою речь, – совсем напрасно они на меня злятся. И к тому же я позади оставил Хватай-Каравая, а уж он, поди, сумеет спасти дилижанс от когтей этих воров.

И шуан указал рукой на отряд синих: для верных служителей алтаря и трона все синие были убийцами Людовика XVI и разбойниками.

– Как? – гневно воскликнул молодой человек. – Значит, вы задержались тут для того, чтобы остановить дилижанс? Вы трусы, вы не могли одержать победу в первом сражении, которым я командовал! А впрочем, как можно побеждать при таких намерениях? Так, значит, защитники бога и короля – грабители? Клянусь святой Анной Орейской, наше дело воевать с Республикой, а не с дилижансами. Впредь всякий, кто окажется виновным в таком позорном разбое, не получит отпущения грехов и лишится милостей, предназначенных для храбрых служителей короля.

В толпе шуанов поднялся глухой ропот. Ясно было, что авторитет нового вождя, который он с трудом установил среди этой недисциплинированной орды, вот-вот рухнет. Это возмущение не укрылось от молодого человека, и он уже искал способ, как спасти свою честь командира. Вдруг в наступившей тишине раздался быстрый конский топот. Все повернули голову в ту сторону, откуда он приближался. Показалась молодая женщина, сидевшая в седле на маленькой бретонской лошадке; заметив среди шуанов молодого человека, всадница пустила лошадь галопом, чтобы поскорее подъехать к отряду.

– Что с вами? – спросила она, переводя взгляд с шуанов на их вождя.

– Поверите ли, сударыня! Они подстерегают почтовый дилижанс, который выехал из Майенны в Фужер, и намереваются его ограбить. А ведь мы только что сражались ради освобождения наших фужерских молодцов, понесли большие потери и не могли уничтожить синих!

– Так в чем же тут горе? – спросила молодая дама, врожденным женским чутьем разгадав тайну этой сцены. – Вы потеряли людей, но в них у нас никогда не будет недостатка. Почта везет деньги, а нам они всегда нужны! Похороним наших покойников, они попадут на небо, а деньги возьмем, и пусть они достанутся всем этим молодцам. В чем же беда?

Шуаны единодушно одобрили улыбками ее речь.

– Неужели в этом нет ничего дурного, что заставило бы вас покраснеть? – тихо спросил молодой человек. – И разве вы уж так нуждаетесь в деньгах, что вам приходится добывать их на большой дороге?

– Я до такой степени изголодалась по деньгам, маркиз, что, кажется, отдала бы в заклад свое сердце, если бы его не похитили у меня! – сказала она, кокетливо улыбаясь ему. – Но откуда вы явились, если думаете, что можно пользоваться шуанами, не давая им иной раз пограбить синих? Разве вы не знаете поговорки: «вороват, как сова»? А что такое шуан? К тому же, – произнесла она громко, – ведь это справедливое дело. Разве синие не захватили все имущество церкви и наше имущество?

Слова эти были встречены довольным гулом, совсем не походившим на то рычанье, которым шуаны ответили маркизу. Лицо молодого человека омрачилось; он отвел даму в сторону и спросил ее с явным недовольством, но тоном благовоспитанного человека:

– Приглашенные приедут в назначенный день в Виветьер?

– Да, – ответила она, – все приедут: Ответчик, Большой Жак и, может быть, Фердинанд.

– Разрешите мне вернуться туда. Я не могу в своем присутствии допускать подобный разбой... Да, сударыня, я говорю – «разбой»! Стать жертвой воровства, – в этом есть какое-то благородство, но...

– Хорошо, – перебила она его, – я получу вашу долю, благодарю вас за то, что вы уступаете ее мне... Эта прибавка к моей добыче мне очень пригодится. Матушка так давно не присылала мне денег, что я в отчаянии...

– Прощайте! – воскликнул маркиз.

Он отошел, но молодая дама быстро нагнала его.

– Почему бы вам не остаться со мною? – спросила она, бросив на него взгляд деспотический и ласковый, каким женщины, имеющие право на уважение мужчины, так хорошо умеют выражать свои желания.

– Но вы же собираетесь ограбить дилижанс?

– Ограбить? – возразила она. – Какое странное слово! Позвольте вам объяснить...

– Не надо, – сказал он и, взяв ее руки, поцеловал их с небрежной галантностью придворного. – Выслушайте меня, – продолжал он, помолчав. – Если я буду тут, когда захватят дилижанс, наши люди убьют меня, потому что я их...

– Вы их не убьете, – горячо возразила она, – потому что они свяжут вам руки, при всем почтении к вашему рангу. А после того как они возьмут с республиканцев контрибуцию, необходимую для их снаряжения, пропитания и для покупки пороха, они слепо будут вам повиноваться...

– И вы хотите, чтобы я тут командовал? Если жизнь моя необходима для дела, которое я защищаю, то все же позвольте мне сохранить мою честь. Уйдя отсюда, я могу и не знать об этой подлости. Я вернусь позднее проводить вас.

И он быстро ушел. Молодая дама с явным огорчением смотрела ему вслед, прислушиваясь к звуку его шагов. Постепенно шорох сухих листьев стих, но еще несколько минут она не двигалась с места, словно ее ошеломило это объяснение. Затем она поспешно вернулась к шуанам. Вдруг она сделала презрительный жест и сказала Крадись-по-Земле, который помог ей сойти с лошади:

– Этот молодой человек хочет вести с Республикой войну по всем правилам!.. Ну что же, пройдет несколько дней, и он переменит свое мнение!.. «Но как он обошелся со мной!» – добавила она про себя.

Она села на глыбу гранита, где раньше сидел маркиз, и молча стала дожидаться появления дилижанса. Довольно знаменательным феноменом эпохи была эта молодая аристократка, которую бурные страсти бросили в борьбу монархий против духа времени, а пылкие чувства толкнули на плачевные поступки, хотя она, если можно так выразиться, не была сообщницей; в этом отношении она походила на многих женщин, которых увлекала экзальтация, нередко воодушевлявшая их и на подвиги. Немало женщин, захваченных, подобно ей, ураганом событий, играли тогда роль героическую или достойную осуждения. У роялистов не было более преданных, более деятельных эмиссаров, чем эти смелые особы, но ни одной из воительниц роялистской партии не приходилось так ужасно искупать заблуждения своей преданности и пагубное свое положение, запретное для женского пола, искупать таким отчаянием, какое испытала эта дама, когда она сидела на гранитной глыбе у дороги, невольно восхищаясь благородным презрением и честностью молодого вождя шуанов. Постепенно она погрузилась в глубокую задумчивость. Горькие воспоминания пробудили в ней тоску о невинности ее юных лет, и она пожалела, что не стала жертвой революции, победоносное шествие которой не могли остановить столь слабые руки.

Дилижанс, игравший некоторую роль в причинах нападения шуанов, выехал из маленького городка Эрне за несколько минут до начала схватки двух отрядов. Ничто не может лучше обрисовать любую страну, чем состояние ее материального быта. В этом смысле данный дилижанс заслуживает почетного упоминания. Сама революция не была в силах уничтожить его: он разъезжает еще и в наши дни. Когда Тюрго выкупил привилегию одной компании, полученную ею при Людовике XIV на монопольное право возить путешественников по всему королевству, он учредил извозные предприятия, названные тюрготинами, а старые экипажи господ Вуж, Шантеклера и вдовы Лакомба были изгнаны в провинцию. Один из таких рыдванов поддерживал сообщение между Майенной и Фужером. Некоторые упрямцы в насмешку назвали его тюрготиной, передразнивая парижан или из ненависти к министру, стремившемуся к нововведениям. Тюрготина представляла собою скверный кабриолет на двух большущих колесах, в котором, пожалуй, не могли бы поместиться два сколько-нибудь дородных седока. Теснота этого шаткого экипажа не позволяла очень его нагружать; ящик, служивший сиденьем, предназначался для почтовой службы, а если у пассажиров был багаж, им приходилось держать его между колен, и без того уже стиснутых в узком кузове, по форме довольно похожем на кузнечные мехи. Первоначальный цвет кареты и колес представлял для путешественников неразрешимую загадку. Две кожаных занавески, несмотря на долгую службу сгибавшиеся с трудом, должны были защищать мучеников-пассажиров от холода и дождя. Кучер сидел на высокой скамеечке, похожей на козлы самых дрянных парижских «кукушек»[14]14
  «Кукушка» – небольшой дилижанс, курсировавший между Парижем и его пригородами.


[Закрыть], и поневоле принимал участие в разговорах, так как помещался между своими двуногими и четвероногими жертвами. Экипаж этот имел фантастическое сходство с дряхлыми стариками, претерпевшими множество катаров, апоплексических ударов, но избежавшими смерти, которая их как будто щадит: На ходу он охал, стонал, а временами, казалось, вскрикивал. Как путешественник в тяжелой сонливости, клонился он то назад, то вперед, словно пытаясь сопротивляться яростным усилиям двух маленьких бретонских лошадок, тащивших его по довольно ухабистой дороге. В этом памятнике иного века находилось трое пассажиров; выехав из Эрне, где им сменили лошадей, они продолжали вести разговор с кучером, начатый еще до почтовой станции.

– Почему же вы думаете, что здесь появятся шуаны? – говорил кучер. – В Эрне люди говорили, что командир Юло еще не выступил из Фужера.

– Ну, ну, приятель, – ответил один из пассажиров, помоложе других, – ты-то рискуешь только своей шкурой. А вот если бы ты вез при себе, как я, триста экю да знали бы тебя за доброго патриота, ты не был бы так спокоен.

– А вы что-то уж очень болтливы, – ответил кучер покачивая головой.

– Считанные овцы – волку добыча, – откликнулся второй пассажир.

Этот человек, на вид лет сорока, одетый в черное, вероятно, был ректором где-нибудь в окрестности. Тройной подбородок и румяный цвет лица явно свидетельствовали о его принадлежности к духовному званию. Приземистый толстяк проявлял, однако, проворство всякий раз, когда приходилось вылезти из кареты или снова залезать в нее.

– А вы кто такие? Шуаны? – воскликнул владелец трехсот экю, судя по одежде, богатый крестьянин, ибо у него пышная козья шкура прикрывала штаны из добротного сукна и весьма опрятную куртку. – Клянусь душой святого Робеспьера, вам не поздоровится, если...

Он перевел свои серые глаза с кучера на пассажира и указал на пару пистолетов, заткнутых у него за поясом.

– Бретонцев этим не испугаешь, – презрительно сказал ректор. – Да и разве похоже, что мы заримся на ваши деньги?

Всякий раз, как произносили слово «деньги», кучер умолкал, и у ректора было достаточно сообразительности, чтобы усомниться в наличии золотых экю у патриота и предположить, что деньги везет кучер.

– Ты нынче с грузом, Купьо? – спросил аббат.

– Э, господин Гюден, почитай что нет ничего, – ответил возница.

Аббат Гюден испытующе посмотрел на Купьо и на патриота, но у обоих лица были невозмутимо спокойны.

– Ну, тем лучше для тебя, – заметил патриот. – А в случае беды я приму меры, чтобы спасти свое добро.

Столь деспотическое посягательство на диктатуру возмутило Купьо, и он грубо возразил:

– Я своему экипажу хозяин, и ежели я вас везу...

– Ты кто? Патриот или шуан? – запальчиво перебил его противник.

– Ни то, ни другое, – ответил Купьо. – Я почтарь, а главное – бретонец и, значит, не боюсь ни синих, ни аристократов.

– Ты, верно, хочешь сказать – аристокрадов, – прервал его патриот.

– Они только отбирают то, что у них отняли, – с горячностью сказал ректор.

Оба пассажира ели друг друга глазами, если дозволительно употребить это выражение разговорного языка. В уголке экипажа сидел третий пассажир, хранивший во все время спора глубочайшее молчание. Кучер, патриот и даже Гюден не обращали никакого внимания на эту безмолвную фигуру. В самом деле, это был один из тех неудобных и необщительных пассажиров, которые напоминают бессловесных телят со связанными ногами, когда их везут продавать на ближний рынок. Они начинают с того, что завладевают всем законным своим местом, а кончают тем, что засыпают, бесцеремонно навалившись на плечо соседа. Патриот, Гюден и кучер предоставили этого пассажира самому себе, думая, что он спит, и убедившись к тому же в бесполезности попыток завести беседу с человеком, чье окаменевшее лицо говорило о жизни, заполненной отмериванием локтей полотна, и о мыслях, занятых лишь подсчетами барышей от его продажи. Этот толстый коротышка, забившись в угол, изредка открывал маленькие голубые глазки, точно сделанные из фаянса, и по очереди устремлял на спорщиков взгляд, исполненный страха, сомнения и недоверия. Но, казалось, он боялся только своих попутчиков и совсем не думал о шуанах. Когда же он смотрел на кучера, можно было предположить, что это два франкмасона. В это время началась перестрелка на вершине Пелерины. Купьо в замешательстве остановил лошадей.

– Ого! – сказал священник, видимо, хорошо разбиравшийся в таких делах. – Серьезная стычка. Народу там изрядно.

– Да, господин Гюден. Вот только как бы узнать, чья возьмет? – воскликнул Купьо.

На этот раз на всех лицах выразилась единодушная тревога.

– Завернем вон на тот постоялый двор, – сказал патриот, – и спрячем там карету, пока не узнаем, чем кончилось сражение.

Совет казался весьма благоразумным, и Купьо послушался его. Патриот помог вознице спрятать экипаж от чужих глаз за кучей хвороста. Ректор, улучив удобную минуту, шепотом спросил Купьо:

– У него в самом деле есть деньги?

– Э-э, господин Гюден, если то, что у него есть, попадет в карманы вашего преподобия, они от этого не станут тяжелее.

Республиканцы, торопясь добраться до Эрне, прошли мимо постоялого двора, не заходя в него. Услышав их быстрый топот, Гюден и хозяин из любопытства вышли за ворота посмотреть на них. Вдруг толстый ректор подбежал к солдату, который шел позади колонны.

– Гюден, что же это? – крикнул он. – Упрямец! Ты все-таки уходишь к синим? Сын мой, ты подумал, что ты делаешь?

– Да, дядя, – ответил капрал. – Я поклялся защищать Францию.

– Ах ты несчастный! Ведь ты душу свою погубишь! – вскричал аббат, пытаясь пробудить в племяннике религиозные чувства, столь сильные в сердцах бретонцев.

– Дядя, если бы король встал во главе своих армий, я не говорю, что...

– Эх, дурень! Кто тебе говорит о короле? А разве твоя Республика раздает аббатства? Она все перевернула. Чего ты добьешься? Оставайся с нами, рано или поздно мы победим, и ты станешь где-нибудь советником парламента[15]15
  Парламент – высшее судебное учреждение в Париже, а также в ряде больших городов Франции, с передававшимися по наследству доходными должностями судей и советников; должности эти можно было также купить. В 1790 г. эти средневековые учреждения были упразднены и их заменили суды с выборными судьями.


[Закрыть].

– Парламента? – насмешливо переспросил молодой Гюден. – Прощайте, дядюшка!

– Ты не получишь от меня ни гроша! – гневно воскликнул дядюшка. – Лишаю тебя наследства!

– Спасибо, – ответил республиканец.

И они расстались. Пока проходил маленький отряд синих, пары сидра, которым патриот угостил Купьо, успели затуманить кучеру голову, но он тотчас же протрезвел и повеселел, когда хозяин постоялого двора, разузнав о результатах сражения, сообщил, что победу одержали синие. Купьо вновь выехал на большую дорогу, и вскоре его рыдван появился в долине Пелерины, где он хорошо был виден с плоскогорий Мэна и Бретани, словно обломок корабля, плывущий по волнам после бури.

Взобравшись на вершину холма, по которому поднимались синие и откуда была видна вдали Пелерина, Юло обернулся посмотреть, нет ли там еще шуанов, и увидел сверкающие точки – солнечные блики на стволах их ружей. Бросив последний взгляд на ту долину, с которой он расстался, спускаясь к пойме реки Эрне, Юло, как ему показалось, увидел на большой дороге экипаж Купьо.

– Не майеннский ли это дилижанс? – спросил он у двух своих друзей.

Оба офицера, вглядевшись, узнали старую тюрготину.

– Странно! – сказал Юло. – Как же это мы не встретились с ним?

Все трое молча переглянулись.

– Еще одна загадка! – воскликнул Юло. – Однако я начинаю добираться до истины.

В эту минуту Крадись-по-Земле тоже узнал тюрготину и сообщил о ней товарищам. Взрыв всеобщей радости вывел молодую даму из задумчивости. Незнакомка подошла к шуанам и увидела дилижанс, приближавшийся с роковой поспешностью к подъему на Пелерину. Вскоре злополучная тюрготина была уже на верхней площадке горы. Шуаны, которые снова там попрятались, ринулись на свою добычу с быстротой хищников. Безмолвный пассажир соскользнул на дно рыдвана, съежился и замер, стараясь придать себе вид багажного тюка.

– А-а! Учуяли! – крикнул Купьо с козел, указывая шуанам на крестьянина. – Вот у этого патриота полный мешок золота.

Шуаны встретили эти слова взрывом дружного хохота и закричали:

– Хватай-Каравай! Хватай-Каравай! Хватай-Каравай!

Под этот хохот, которому, словцо эхо, вторил и сам Хватай-Каравай, смущенный Купьо слез с козел. Пресловутый Сибо, по кличке «Хватай-Каравай», помог своему соседу выбраться из экипажа. Поднялся почтительный гул.

– Это аббат Гюден! – крикнули несколько человек.

Очевидно, он пользовался уважением: все обнажили головы; шуаны встали на колени и попросили у него благословения; аббат с важностью благословил их.

– Он надул бы самого святого Петра и украл бы у него ключи от райской обители, – сказал ректор, ударив Хватай-Каравая по плечу. – Без него синие перехватили бы нас.

Заметив молодую даму, аббат Гюден отошел на несколько шагов и вступил с нею в разговор. Хватай-Каравай проворно открыл сундук в дилижансе и с дикой радостью показал всем мешок, судя по форме его наполненный свертками с золотыми монетами. Он не стал медлить с дележом добычи. Каждый шуан получил от него свою долю, и раздел был произведен с такой точностью, что не вызвал ни малейшей ссоры. Затем Хватай-Каравай подошел к молодой даме и священнику и протянул им около шести тысяч франков.