Текст книги "Нашествие теней"

Автор книги: Оливер Джонсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 32 страниц)

Уртред отвел взгляд, чувствуя себя неловко под прицелом этих ясных серых глаз.

– Мне посчастливилось, – продолжала она, – я не голодала, как другие, и не досталась вампирам. – Упомянув о вампирах, она содрогнулась и плотнее закуталась в свое тонкое платье.

Уртред горько раскаивался в своем любопытстве. Что-то в ее голосе неотвратимо влекло его к ней. Его молчание побудило ее подойти ближе, почти коснувшись головой его подбородка.

– Как тебя зовут? – шепнула она так тихо, что Уртред едва расслышал ее. Пахнущее кардамоном дыхание проникало под маску, кружа голову.

– Уртред... Уртред Равенспур, – тоже невольно перейдя на шепот, ответил он.

– Никогда не слышала о таком месте. – Он не услышал бы ее, если бы не глубокая тишина вокруг.

– Никто не знает, где это... но так меня назвали.

– И ты жрец Исса?

Близость ее тела рушила все укрепления, воздвигнутые Уртредом несколько мгновений назад.

– Нет, – шепнул он, – я жрец Ре, а эту маску надел для отвода глаз.

Сама не зная почему – возможно, потому, что терять ей было нечего, – Таласса доверилась жрецу в маске. Его взвинченность, решила она, происходит не оттого, что он предатель и его совесть нечиста, а просто оттого, что ему не доводилось бывать в подобных местах. Но он, похоже, уже выдал себя – Маллиана должна была намотать на ус все, что говорилось до того, как они стали шептаться. Надо постараться, чтобы верховная жрица, не слыша их слов, думала все же, что Таласса выполняет свой долг.

Девушка стояла совсем близко к Уртреду, и его дыхание почти смешивалось с ее. Ее волосы касались его все еще мокрого рукава. Он подпал под чары очаровательного суккуба – сейчас он очнется и увидит на ее месте змею, сосущую из него кровь. Ее медовое дыхание туманило ему голову.

Он протянул руку, желая оттолкнуть ее, но она точно слилась с его телом: ее голова легко опустилась ему на грудь, и запах ее каштановых волос, словно аромат цветка пустыни, пьянил крепче вина. Уртред беспомощно огляделся, но вся комната будто дышала тем же нежным соблазном – у него голова шла кругом от одного пребывания здесь, а Таласса жалась к нему, как птичка, и касания ее были легче перышка...

Обостренным чувствам Уртреда представилось, что одежда упала с него и нет никаких преград между их телами. Он чувствовал ее соски на своей груди, легкую выпуклость живота у своих чресел, шелковистые бедра словно втекли в его ноги. От прямоты и откровенности ее взгляда у него помутилось в голове. Он почему-то воображал, что женщина смотрит на мужчину иначе – как-то вроде мраморной статуи, которой поклоняются за ее холодную красу, лишенную живого тепла и ласки. Это плоть твердил он, отчаянно цепляясь за остатки железной некогда воли, животное тепло, и только...

Тая под взглядом Талассы, Уртред услышал, как она шепчет что-то, и принял это за ласковые слова, но она, видя, что он не расслышал, повторила чуть погромче:

– За нами следят... – Уртред замер, и его желание внезапно обратилось в страх. – Не шарахайся, жрец. Доверься мне и делай то же, что и я. – И Таласса добавила громче, привлекая его руку к своей груди: – Ну, жрец, сними же свои перчатки, не стыдись. – И на ухо Уртреду: – Надо вести себя как обычно, иначе верховная жрица вызовет стражу.

Так это верховная жрица следит за ними! Страх Уртреда сменился гневом. Как решить эту головоломку? Перчатки. Сняв их, он станет беспомощным. А под ними обнаружатся остатки пальцев, черные, как требуха, что крестьяне едят на ужин, скрюченные, как чудовищные вороньи когти. Девушка намерена проделать весь привычный ей ритуал, чтобы обмануть подозрения верховной жрицы, но что будет, когда Таласса снимет с него маску? То, что под ней, убило Вараша – что же станется с Талассой?

Уртред вырвался из ее объятий.

– Что с тобой? – спросила она, следуя за ним и тревожно озираясь. Ее тревога передавалась Уртреду. Где затаился враг – за дверью или у глазка, просверленного в одной из перегородок?

– Не трогай меня и не приближайся ко мне, – сказал он громко, кружа по комнате и стараясь определить, где может помещаться глазок. Он вырвется отсюда, найдет Сереша, и они убегут.

Вот оно – маленькое черное отверстие, проделанное в отсыревшей штукатурке на уровне глаз. Стальной кулак Уртреда пробил стену, как бумагу, но, попреки ожиданиям, не встретил там ничьего лица – за стеной было пусто.

Звук удара почти заглушил шорох, раздавшийся позади. Резко обернувшись, Уртред увидел, что дверь открылась, и на пороге явились две фигуры: верховная жрица билась в руках человека в плаще, который в зале поднял кубок за Уртреда. Втащив Маллиану в комнату, незнакомец пинком закрыл за собой дверь, и Уртред увидел кинжал, который тот приставил к пояснице женщины.

Все четверо несколько мгновений в молчании взирали друг на друга: верховная жрица была слишком напугана, чтобы говорить, незнакомец прислушивался, не привлечет ли произведенный Уртредом грохот кого-нибудь из любопытных, Уртред гадал, враг этот человек или друг. Лицо Талассы было выразительнее всех остальных. Впервые ей удалось увидеть незнакомца поближе – и она, покрывшись смертельной бледностью, попятилась назад и зажала руками рот, чтобы не закричать.

Убедившись, что сюда никто не идет, человек в плаще толкнул Маллиану вперед.

– Любопытное зрелище, – ухмыльнулся он. – Неудивительно, что у верховной жрицы по всему храму натыканы глазки: ведь смотреть еще интереснее, чем самому этим заниматься...

– Чего тебе надо? – проворчал Уртред, раздраженный тоном пришельца, хотя тот был явно не на стороне верховной жрицы.

– Дело прежде всего, да? – Мужчина толкнул Маллиану еще дальше, и Уртред при свете еще яснее разглядел шрам на его бородатом лице. Незнакомец перевел взгляд с Талассы на Уртреда. – Спроси свою шлюху – она тебе скажет. – Уртреда поразил вид Талассы: вся кровь отхлынула от ее и без того бледного лица, и на висках выступило голубое кружево вен. Потом ее глаза закатились, и она упала на пол в глубоком обмороке.

– Проглоти меня Хель... – Уртред шагнул к ней, но незнакомец остановил его.

– Я должен объяснить кое-что, а времени мало. В полночь Фаран пришлет за этой женщиной, тогда же, как я понял, вернется и твой друг. Кроме того, – добавил он со злобной улыбкой, – во всем храме сейчас погаснут огни. – Уртред подумывал, не броситься ли на него, но рука незнакомца твердо держала кинжал, и не требовалось большого воображения, чтобы представить, как лезвие вонзается между ребер. Незнакомец усмехнулся, видя, как Уртред сжимает кулаки. – Спокойно, спокойно: нельзя ожидать соблюдения скромности в храме Сутис. – Он залился тонким, почти истерическим смехом, и Маллиана содрогнулась, когда нож опять кольнул ее тело сквозь топкое платье. Мужчина снова хохотнул, наслаждаясь болью Маллианы и вращая своим единственным глазом, словно стрелкой компаса. – Ах, простите: я забыл представиться. В столь волнующих обстоятельствах невольно забываешь о приличиях. Я уже назвал верховной жрице причину своего появления здесь. – Он отвесил насмешливый поклон лежащей без чувств Талассе. – Что до моей госпожи, она, кажется, наконец-то узнала меня. Я приходил сюда все эти годы, но этой ночью она впервые увидела меня в лицо. И что же за этим следует? Она падает в обморок, точно я призрак. Впрочем, это понятно – она ведь считала меня погибшим в Траллской битве. Другие женщины приходили искать тела своих любимых – но не Таласса. Ей уж слишком невтерпеж было заняться этим ремеслом! – Он выплевывал слова, и слюна пузырилась у него на подбородке. – Смотри! – вскричал он, совсем откинув капюшон. – Это я, твой жених, Джайал Иллгилл! – Но все его представление пропало впустую. Таласса лежала все также недвижимо. С презрительным смехом мужчина обернулся к Уртреду: – Я убил бы тебя, жрец, но тогда мне пришлось бы поубивать всех, кто был с ней. И я оставлю тебе случай спастись. Я свяжу вас с верховной жрицей, заткну вам рты. Может, вампиры вас и не найдут.

– Будь я проклят, если позволю тебе тронуть меня хоть пальцем! – взревел Уртред, делая шаг вперед. Противник тотчас же обратил к нему кинжал. Но Маллиана, почувствовав, что нож больше не колет ей спину, мгновенно вцепилась в правую руку врага, крикнув Уртреду:

– Скорее!

Единственным оружием Уртреда были перчатки, но больше ему и не требовалось. Стальной кулак двинул противника в плечо, словно кувалда, и кинжал вылетел из руки. Уртред, не теряя времени даром, левой рукой врезал врагу в висок, и тот без чувств рухнул на ковер...

Маллиана, покосившись на Уртреда, рванулась к двери. Уртред бросился за ней и поймал ее за подол, но тонкая ткань порвалась, и Уртред упал с клочком газа в руке, видя перед собой белую спину верховной жрицы, открывающей дверь. Когда он встал, она уже выскочила наружу, громко призывая на помощь.

Уртред хотел догнать ее, но нужно было заняться лежавшей без чувств Талассой. Когда он опустился около нее на колени, она слегка пошевелилась. Он легонько встряхнул ее, и она открыла глаза. Поначалу девушка не понимала, что с ней случилось, но память быстро вернулась к ней, и она приподнялась на руках и коленях, чтобы взглянуть на человека со шрамом.

Уртреда заботило другое. Крики верховной жрицы наверняка уже подняли на ноги стражу. Надо действовать быстро.

Он выбежал в коридор – там было темно, и лишь несколько свечей еще догорало в оловянных плошках на полу. Уртред вспомнил об огнях, гаснущих в саду: что тут случилось? Вампиры вот-вот могут ворваться сюда. Крики Маллианы, зовущей на помощь, слышались где-то внизу. Двери на галерее начали открываться, и оттуда выглядывали встревоженные лица. Уртред нырнул обратно в комнату.

– Маллиана убежала, и свет повсюду гаснет. Надо спешить, – сказал он.

Но Таласса, бледнее обычного, по-прежнему склонялась над распростертым телом, и грудь ее вздымалась судорожно, точно в приступе удушья. Человек, назвавший себя Джайалом Иллгиллом, лежал с открытым лицом, разметав гриву светлых волос, и кровь запеклась там, где железный кулак Уртреда проломил ему череп. Это зрелище не вызвало жалости в Уртреде, сердце которого все еще кипело яростью.

– Идем, – сказал он, рывком поднимая Талассу. Его перчаткам этой ночью предстояло еще немало крушить и рвать – он не мог церемониться с женщиной. Она взглянула на него невидящими глазами. – Свет гаснет – надо найти Сереша.

– Это он, точно он, – прошептала Таласса, глядя на лежащего.

Уртред, видя, что она витает где-то далеко, потащил ее к двери, а она то и дело оглядывалась. Уртред выругался, раздраженный ее медлительностью. Снаружи уже поднялась суматоха; мужчины и женщины метались туда-сюда – кто бежал к лестницам, кто безуспешно пытался зажечь догоревшие свечи. На них с Талассой никто не обращал внимания.

Уртред тянул девушку за руку, но она точно приросла к месту, устремив полные ужаса глаза на человека со шрамом.

– Кто он ни есть и кем бы он ни был раньше, нам надо уходить, – торопливо зашептал Уртред. Таласса не отвечала. – Разве ты не слышала? Он шпионил за нами... каким бы он ни был раньше, теперь это уже не тот человек. Оставь его!

– Он был бы точь-в-точь как Джайал, если бы не шрам... – проговорила она, не сводя глаз с поверженного.

– Да разве он вел себя, как твой жених? Он изменился, и в худшую сторону...

– Да, ты прав... – медленно произнесла она.

– Ну так идем! – Уртред потянул ее за собой, но она вырвалась, сказав без всякого выражения:

– Надо взять вещи. – Она обошла тело, которое точно магнитом притягивало ее к себе, и приподняла длинную скатерть, покрывавшую один из столиков. Внизу лежали две хорошо смазанные кожаные котомки. Таласса вытащила их и с неожиданной силой вскинула на оба плеча.

– Ступай вперед, жрец. – Голос ее дрожал, но она уже немного овладела собой. Ее тонкий стан согнулся под тяжестью двух котомок, и Уртред хотел взять у нее одну, но она отвела его руку и сказала: – Возьми кинжал. – Оружие незнакомца поблескивало на полу. Голос Талассы окреп. Она уже преодолела свое потрясение и минутную нерешительность. Уртред подобрал кинжал. Клинок был острый как бритва, но с его перчатками сравниться не мог. Жрец сунул его за пояс, и снова вышел из комнаты. Снаружи осталась только одна жрица – она тщетно старалась зажечь от жгута свечу, догоревшую до основания. Увидев в сумраке Уртреда, она вскрикнула и убежала, бросив свой жгут. Таласса только сейчас, видимо, осознала, что происходит.

– Свет... – шепнула она.

– Надо найти Сереша. – Уртред оглядывался по сторонам, но ничего не видел в почти полном мраке. В которую из комнат ушел Сереш? Снизу доносились крики и хлопанье дверей, но на верхних этажах было тихо. – Пойдем, – сказал Уртред, направляясь к лестнице.

И остолбенел от первого вопля, полного ужаса и муки, возвещающего о погибели души. Вопль несся из комнаты на галерее всего в десяти шагах от них.

Дверь распахнулась, и оттуда выскочила полуголая женщина – из ее шеи хлестала кровь, орошая все вокруг. В тот же миг ее втянули обратно, и дверь захлопнулась. Уртред шагнул было вперед, но позади послышался другой вопль.

– Они повсюду! – крикнула Таласса. Уртред схватил ее за руку и потащил за собой, не сводя глаз с двери, из-за которой только что выскочила жрица. Изнутри донесся тихий стон, за ним рыдание и такой звук, будто кто присосался к тыквенной бутыли. Брезгливая жалость пронзила Уртреда, но он знал, что уже поздно: кровь женщины заражена. Надо бежать. Он вел Талассу к лестнице, ведущей в зал. Там в очаге еще горел огонь, и люди толпились вокруг, запрокидывая кверху бледные лица. Среди них Уртред различил старуху с кухни и слепого лютниста. Таласса уже бежала вниз, оглядываясь на Уртреда, но он замер, чувствуя затылком угрозу. Слабый свет, идущий снизу, отбрасывал на стену его огромную тень. А рядом возникла другая тень, что-то занесшая у себя над головой. Это был Иллгилл с окровавленным лицом, вооружившийся чугунным подсвечником почти с себя ростом. Когда Уртред обернулся, подсвечник уже свистнул в воздухе, метя ему в голову. Левая рука Уртреда, опережая мысль, вылетела вперед и вцепилась в запястье Иллгилла, остановив орудие в дюйме от виска. Уртред вывернул руку Иллгилла, глядя в его налитый кровью глаз, и с удовлетворением услышал хруст ломающейся кости. Иллгилл, страдальчески искривив лицо, выронил подсвечник.

– Колдовство, – прошептал он. Уртред приставил острый коготь своей перчатки к адамову яблоку врага, заставив того откинуть голову. Глаз Иллгилла пылал ненавистью. – Что ж, убей меня, колдун. Я всего лишь вернусь обратно в Страну Теней, и меня снова вызовут оттуда, чтобы я преследовал тебя.

Он мог бы поберечь слова – Уртред его не слышал. Вся кровь в жилах жреца ревела, требуя убить этого человека, – желание было жгучим, как сам Огонь Жертвенника, всесильным и неодолимым. Уртред отвел перчатку назад, готовясь раскроить врагу горло, а Иллгилл приподнял руку в тщетной надежде отвести удар.

Но сквозь рев Огня до Уртреда дошел другой голос – голос Талассы, умоляющей его остановиться. Потом ее пальцы коснулись его руки, пронзив его током, и в глазах немного прояснилось.

– Не убивай его! – молила Таласса. – Он злоумышлял против тебя, но смерти не заслужил. Когда-то он был хорошим человеком.

– Это было давно, – проворчал Уртред, но гнев уже оставил его, и он опустил руку. Противник повалился на бок и зажал под мышкой сломанное запястье. Больше он явно угрозы не представлял, – Ладно, живи, – сказал Уртред.

Тот ответил ему все тем же ненавидящим взглядом.

– Ты умрешь еще до рассвета: я сам присмотрю за тем, чтобы ты умирал палец за пальцем, пядь за пядью, – выплюнул он.

Уртред, возможно, ответил бы ему, но рядом раздался оглушительный треск и новый вопль ужаса. Уртред молча повернулся на каблуках и спустился за Талассой по двум лестничным пролетам в зал.

Здесь сгрудилось около дюжины женщин: огонь и несколько принесенных с собой свечей давали им иллюзию безопасности. Гостей и прочих жриц не было видно, но холод, веющий в открытую дверь, подсказывал, что они предпочли неведомые опасности города явным опасностям храма.

Как раз в этот миг снаружи донесся жалобный стон, и через порог на свет ступил вампир с иссохшим, в глубоких пурпурных трещинах лицом. Он постоял немного, привыкая к свету, и двинулся вперед, протягивая к женщинам скрюченные пальцы.

Жрицы с визгом бросились в глубину зала. Но Таласса, сбросив с себя поклажу, осталась на месте. Она выхватила из очага горящую головню и швырнула ее в вампира, но полено лишь слегка задело плечо упыря, не остановив его. Зато от огня занялась свисающая с галереи бархатная драпировка – пламя охватило ее в тот же миг, как вампир кинулся на Талассу. Девушка увернулась, сделав отчаянный прыжок, Аланда же на бегу оттащила в сторону слепого Фуртала.

Уртред, ожидая, что сила огня вновь поможет ему, как на храмовой площадке, выбросил вперед руку. Но огонь не вспыхнул в его жилах – лишь напрасный трепет пробежал по ним, не вызвав пламени из пальцев. Тогда Уртред вспомнил, что маска спрятана под плащом, а на лице у него другая. Вампир обернулся к нему, шипя от ненависти.

Уртред уловил движение на галерее – там наконец-то появился Сереш, с одного взгляда уяснивший, что происходит внизу. Оказавшись как раз над горящим полотнищем, он сорвал его и сбросил прямо на вампира, подняв столб искр и пламени. Вампир, с визгом пытаясь скинуть окутавшую его горящую ткань, упал на колени, заставив вспыхнуть ковер и обивку дивана. Комната начала наполняться удушливым дымом.

Рядом с Серешем на балконе возник другой вампир. Сереш схватился с ним, сверкнул меч, и упырь свалился вниз.

Сереш тут же сбежал следом и одним мощным ударом снес вампиру голову – тот уполз прочь, словно полураздавленный паук.

Огонь уже разгорелся не на шутку и с гулом пожирал драночные стены и деревянную галерею. Жар и дым становились нестерпимыми. В доме оставалось всего пятеро: Уртред, Таласса, Аланда, Фуртал и Сереш. Все остальные скрылись. Беглецы переглянулись, и Сереш, приняв командование на себя, крикнул, чтобы все бежали на кухню. Таласса в последний раз взглянула на галерею, где остался лежать Иллгилл, но там бушевал огонь, и упавшего не было видно.

Спеша по коридору на кухню, Уртред достал из-под плаща маску Манихея, пропустил других вперед и надел ее. Если ему суждено умереть, он умрет, нося дар Манихея. Другие не успели заметить, что он отстал, – они суетились в последних сборах, облачаясь в плащи и собирая съестное в дорогу. Уртред вспомнил о посохе Ловца Пиявок – тот так и стоял в углу, и Уртред взял его. Сереш с фонарем в одной руке и мечом в другой взревел, перекрывая гул пламени:

– Вперед, на прорыв! – В этот миг галерея, окружавшая зал, с треском обрушилась вниз, а искры полетели в кухонный коридор, поджигая деревянные стены. Аланда распахнула дверь, и все выбежали в сад, жадно глотая свежий воздух. Уртред оглянулся: весь храм превратился в сплошной оранжевый костер, в котором трещали гнилое дерево и дранка. Кто-то выскочил на балкон и огненным шаром свалился вниз. Уртред догнал остальных, собравшихся у калитки. Аланда, достав ключ, отпирала ее. Сереш первым выскочил в переулок, держа меч перед собой. Там никого не оказалось, и Сереш быстрым шагом двинулся вперед. Следом Таласса с Аландой вели слепого лютниста, а Уртред замыкал процессию.

Никому из них не пришло в голову оглянуться – иначе они увидели бы, как в калитке возник человек со шрамом, весь покрытый сажей, в дымящемся плаще и с обвязанным тряпицей запястьем. Его единственный глаз сверкнул, обнаружив беглецов, и он пустился за ними вдогонку, держась в тени стены сада горящего храма.

ГЛАВА 22. СТРАНА ТЕНЕЙ

Человек, преследующий беглецов, был тем же, кто сражался с Уртредом в комнате Талассы и на галерее. В Тралле он был известен под несколькими именами: как Сеттен, как Джайал Иллгилл и как Двойник. Он выпрыгнул из заднего окна пылающего храма, добавив к полученным от Уртреда ранениям вывихнутую лодыжку.

Но не физическая боль донимала его больше всего – его терзали душевные муки: жрец дважды одержал над ним верх, и Таласса от него ускользнула. Возможно, виной этому была рака, затуманившая рассудок, но теперь-то он протрезвел.

Он тащился за беглецами, скрежеща зубами и сплевывая отдающую медью кровь из прокушенного языка.

Холодная ярость и ненависть помогали ему. С каждым вздохом он словно отвоевывал свое у воздушной стихии и с каждым шагом попирал землю у себя под ногами. С тех пор как ему насильственно навязали это жалкое существование, месть, одна лишь месть двигала им. Многие пали от его руки, многие женщины стали жертвой его пороков. Истязание других было его повседневным занятием. Каждый день в течение этих семи лет он искал новой пищи для вдохновляющей его ярости, и с каждым днем эта ярость росла в его душе.

Идущие впереди то исчезали в тумане, то появлялись снова, и Двойник мог порой видеть ту, за кем охотился: Талассу Орлиное Гнездо.

В ее унижении он видел вершину своей мести. Бесчестия, которому она подверглась в храме, было недостаточно: он желал сам обладать ею, чтобы, скомкав ее красоту и дух, как бумагу, швырнуть их в равнодушные небеса. Лишь это могло стать началом его удовлетворения. Тогда и только тогда он мог бы сказать, что начал мстить клану Иллгилла.

Слова Талассы, молящей жреца пощадить его, жгли Двойника, как уголья, добавляя горечи во рту. Он вгонит в нее эти слова острым железом, вобьет в нее. Он не нуждается ни в милосердии, ни в сочувствии – и уж меньше всего он склонен терпеть их от женщины, которая, как вещь, принадлежит ему, ее законному владельцу.

Ярость, однако, не мешала ему тихо красться за беглецами, порой подходя к ним так близко, что он мог бы дотронуться рукой до спины жреца.

Перед жрецом маячила Таласса со старым лютнистом, которого Двойник слышал не раз во время своих посещений храма. Звуки лютни тогда лишь понапрасну звенели в ушах, не трогая его, – музыка ничего не значила для такого, как он. Девушка же в эти минуты, когда он шел за ней, представлялась ему эфирным созданием, призраком, жительницей иного мира. Луна, пробивающаяся сквозь туман, придавала неземное сияние ее коже – он жаждал обладать этим сиянием, жаждал зажать этот свет в руке, скатать в тугой комок и скрыть куда-нибудь навеки.

Но нет, никогда не будет он обладать ничем, что связано со светом. Он пришелец из иного мира и создан из противоположности света – из тени. Со светом он может делать лишь одно – гасить его.

Он, Двойник, повидал оба мира – Мир Плоти и Мир Теней, зеркально отражающие друг друга. Лишь немногие из обитателей первого мира знают о существовании второго – ясновидцы, поэты и безумцы, способные заглянуть за угол и узреть, что наряду со светом существует тьма, а наряду с добром – зло. На вид два мира ничем не отличаются друг от друга – в любом можно одинаково легко проехать из Тралла в Суррению, ибо Мир Теней не менее реален, чем этот. Те, кто способен видеть его, находят в нем те же улицы, те же дома, те же небо и дорогу, те же деревья в горах. Но люди, которых они видят, не слышат их, ибо духом провидцы остаются в Мире Плоти и для жителей Мира Теней они все равно что призраки.

Мир теней населяют отверженные, несущие наказание за свои грехи; они осуждены блуждать в мнимо реальном мире – в мире, где они каждый день могут видеть своих любимых, но любимые не видят их. Там обретается и Манихей, и все остальные, чьи кости птицы не унесли в огненный рай и кому не суждено кануть в бездну. Но там живут не только души умерших, а еще и злые духи, изгнанные жрецами и посланные в пустоту.

К ним и принадлежал Двойник, тень Джайала Иллгилла.

* * *

Он перенесся памятью в прошлое – в те времена, когда был един со своей половиной. В возрасте пяти лет маленький Джайал впервые перенес припадок сильных судорог, и припадки эти усиливались по мере того, как он рос. Точно две противоборствующие души обитали в одном теле, и каждая старалась склонить тело на свою сторону. Добро и зло, столь равные по силе, что ни то, ни другое не могло взять верх, сражаясь в детском теле, доводя его до припадков и буйства. Темная сторона, ставшая потом тенью, добивалась полного уничтожения души-противницы, хотя это принесло бы гибель и телу, и ей самой.

Когда Джайал стал подростком, требовалось несколько взрослых мужчин, чтобы удержать его во время припадков. Когда ему исполнилось шестнадцать, его отец обратился за помощью к жрецу – к тому самому Манихею, который теперь разделил с Двойником его былое проклятие. Жрец Огня славился тем, что умел изгонять злых духов и возвращать покой душам живых мертвецов. Осмотр длился недолго: жрец тотчас же понял, что душа Джайала расщеплена на две половины; порочную и чистую. Понял и переменился в лице, будто сама бездна Хеля глянула на него из этих юных глаз. По его указанию Джайала связали, и снесли в затемненную ставнями комнату. Черные занавеси окончательно загораживали слабый солнечный свет, и свечи, образующие пятиконечную звезду, горели вокруг стола, где Джайал лежал крестом – с раскинутыми в стороны руками и тяжело вздымающейся грудью.

Джайал слышал собственную речь – но это были не его слова: точно кто-то чужой говорил, проклиная заложенное в Джайале зло. Потом он понял, что это говорит его другое "я", и проклял его в ответ, и два разных голоса зазвучали в комнате, к ужасу присутствующих.

Вошел жрец в двурогой шапке с колокольчиками по краям. Он пропел священные слова и стал делать пассы, вызывая из эфира духов огня. Огненный меч явился в руках у жреца, озарив его изможденное лицо. Жрец подступил к распростертому телу юноши, воздел пылающий меч вверх и опустил его так, что меч рассек грудь Джайала по самой середине. Джайал ощутил, как вспышка света обожгла его кожу, и провалился во тьму, лишившись чувств.

Очнулся он все на том же столе, но уже не связанным. Жрец-экзорцист и его отец держали под руки какого-то юношу, безжизненно поникшего между ними. Во всем до мелочей он походил на Джайала: рост, цвет волос, все, вплоть до пор на коже, было у них одинаковым! Джайал гневно поднялся на ноги – ведь это он остался жить, а не его двойник! Он подошел к людям и тронул рукой отца – но рука прошла сквозь тело, а отец не обернулся и ничего не почувствовал.

Но тот юнец, узурпатор, почувствовал – он весь передернулся, словно кто-то прошел по его могиле. Жрец положил руку ему на плечо:

– Это злые духи, мальчик, – теперь они изгнаны, однако остерегайся их. – И он вывел мальчика из комнаты.

Джайала сжигал гнев. Уж не его ли жрец называет злым духом?

Он открыл рот, чтобы возразить, но никто не услышал ни единого его слова. Не слышал его никто и позже: ни мать, ни нянька, ни слуги. Он был хуже чужого – был призраком, недоступным глазу.

Он блуждал по дому дни, недели, месяцы, отчаянно надеясь, что кто-нибудь да увидит его и признает, что он существует. Но никто его не видел. Между тем, как ни странно, все прочее в мире осталось прежним: Джайал мог трогать и осязать неодушевленные предметы – например, хлебы, которые он брал на кухне и ел, заставив их сначала полетать в воздухе перед глазами у повара; или стул, который он двигал взад-вперед у очага, так что все, сидевшие там темным зимним вечером, разбегались, крича, что в доме, завелись духи. Эти и тому подобные проделки стали его единственной отрадой. Он подглядывал за женщинами, – ведь он мог просочиться в любую щелочку, даже меж кирпичей в стене. Ничто не могло от него укрыться, и от этого его, душа делалась все порочнее, и все новые излишества требовались, чтобы ублажить ее, лишенную отныне истинного человеческого единения.

Но он не мог коснуться одушевленного существа так, чтобы оно ощутило его присутствие. Да вскоре и его власть над неживыми предметами стала убывать – он отходил все дальше и дальше от Мира Плоти, сливаясь с теневым миром.

Его вторая половина, тот полудохлый мальчишка, которого Манихей увел тогда из комнаты, все время торчал у Джайала перед глазами, принимая на себя то хорошее и плохое, что дает ребенку семья. Джайал с улыбкой наблюдал, как сурово относится его отец к этому сопляку: тот не раз плакал у себя в комнате. За это Джайал – он до сих пор думал о себе как о Джайале – его презирал: он сам отдал бы что угодно за общение с живыми людьми, каким бы суровым оно ни было, – а этот мальчишка, этот дух, занявший его место, не ценит своего счастья.

В доме жили и другие привидения – их наказание заключалось в том, что они не могли покинуть это место. Двойник и теперь, много лет спустя, видел, как они бродят по дому на Серебряной Дороге.

В ту пору призраки увещевали его: «Уходи отсюда. Не оставайся в старом мире. Уходи! Есть много других мест, где ты станешь свободен! А тут зрелище того, что никогда уже не будет твоим, сведет тебя с ума. Мы давно ушли бы, да не можем».

И он признал их правоту – безумие, ожидавшее его здесь, было страшнее того, что за стенами дома, притом он скоро уже не сможет наслаждаться своими злыми проделками. Мебель теперь почти не поддавалась его усилиям, свечи не гасли, когда он дул на них, ценные вещи не пропадали на глазах испуганных зрителей... Джайал начинал по-настоящему понимать, что значит быть призраком в мире живых.

Он ушел из Тралла. Мир теней кишел такими, как он, и он надеялся найти там покой. Он путешествовал по зеркальному миру, невидимый для глаз смертных, ища места, где обитают не воспоминания, а настоящие призраки – те, до которых можно дотронуться и с кем можно поговорить.

Горвост – порт в широкой дельте реки, впадающей в Астардийское море. Зимой там стояли жестокие холода, а летом житья не было от москитов, но призраки, живущие там, от этого не страдали. Живых там не было – все жители ушли, когда дельта заилилась. Дома и склады стояли пустые. Изредка тут бывали контрабандисты или странники – все остальное время город принадлежал призракам.

Здесь, вдали от мира живых, который стал теперь только источником страданий, Джайал обрел покой. Порт призраков был мрачным местом, под стать своим обитателям: вечно серое низкое небо, серое пустынное море, однообразные дюны, тянущиеся до самого горизонта. Однако призраки были вполне осязаемы друг для друга, и распутству не было границ. Призрачные женщины из развалин храма Сутис никогда не отказывали Джайалу – ведь у них уже не было душ, которые можно было бы погубить. Здесь заботились только о сиюминутном удовольствии – мораль осталась в том, другом мире.

Джайал пил вина далекой Галастры, взятые из заброшенных винных подвалов, – ароматные и бархатистые, как ляжки темнокудрых красавиц. Предаваясь неге, Джайал на время забывал покинутый Тралл и серую гладь неба, моря и песка. Кроме вина, была еще лета. Ее привозили сюда темнокожие контрабандисты из южных стран – они не удивлялись, когда некоторое количество их груза исчезало: все знали, что Горвост – город призраков. Двойник сидел в облаке дыма: дым был видим, он сам – нет. Скорлупа реальности лопалась, и он видел себя в свои юные годы, до того как меч Манихея рассек его пополам.