Текст книги "Эпоха Куликовской битвы"

Автор книги: Ольга Кузьмина

Соавторы: Александр Быков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 33 страниц)

МОСКОВСКИЙ МЯТЕЖ

Итак, летом 1382 года Тохтамыш идет изгоном на Русь. Он старательно скрывает свой поход, но тем не менее и новгородско-суздальский, и рязанский, и московский князья узнают о нем заблаговременно. Значит, этот поход скрывался не от них, а от Ягайло.

Мало того, в июле 1382 года литовский князь Кейстут с армией уходит из Вильно и начинает осаду Новгорода-Северского, принадлежащего Дмитрию Корибуту – стороннику Ягайло. Взгляните на карту: Кейстут уводит свои войска с линии Витебск – Вильно, словно бы специально открывая запертому в Витебске Ягайло путь на столицу! Видимо, он надеялся, что Ягайло задержит Андрей Ольгердович, вернувший себе к тому времени Полоцк. А Новгород-Северский – идеальное место для того, чтобы объединиться там с союзными армиями Дмитрия Ивановича и Тохтамыша – он равноудален от московских и ордынских владений.

Для того чтобы убедиться в том, что Тохтамыш шел не на Москву, а к Новгороду-Северскому, достаточно проследить маршрут его движения.

Дмитрий Иванович, узнав о том, что Тохтамыш уже выступил, тоже начинает собирать свою армию. И собирает ее, и выступает из Москвы навстречу Кейстуту и Тохтамышу, чтобы, объединившись, расправиться с Ягайло и всеми его соратниками в Литве.

Прекращение литовской экспансии на восток, православная (или, по крайней мере, не католическая, не папско-польская) Литва, дружественная Московскому княжеству и Орде, а то и зависимая от них, – вот цель этого совместного похода. И она была вполне осуществима. Но…

Заговором против Дмитрия Ивановича руководят два лидера – литовский князь Ягайло Ольгердович и князь Дмитрий Константинович Нижегородский. Цели этих лидеров совпадают лишь частично.

Дмитрий Константинович видит себя во главе Московского княжества – не великим князем, так регентом при наследнике. Он, видимо, рассчитывает, что убрав стоящего у всех заговорщиков поперек горла Дмитрия Ивановича, сможет быстро водворить в Москве порядок и уладить отношения с Ордой (благо сам царь Тохтамыш в этот момент будет близко – в Новгороде-Северском). Легитимизировав таким образом переворот, Дмитрий Константинович смог бы продолжить начатый Дмитрием Донским совместный поход Москвы, Кейстута и Тохтамыша против Ягайло. Либо, если это ему будет выгодно, уклониться от участия в этом походе, сославшись на нестабильность в Москве. Таким образом, программа Дмитрия Константиновича – это в первую очередь смена лидера. Но в то же время это и программа сохранения целостности государства и продолжения почти такой же внешней политики.

Карта похода Тохтамыша. Темная стрелка – описанный в летописи путь армии Тохтамыша. Светлая стрелка – предполагавшийся маршрут ее движения

Для Ягайло же смерть или смещение Дмитрия Ивановича – не главная цель. Его более устроил бы не быстрый дворцовый переворот, а длительная смута в Северо-Восточной Руси, усиление Тверского и Рязанского княжеств, смена правящей великокняжеской династии. Ему нужна слабая, разваливающаяся Московия, ориентированная на Литву и на Запад, а не на Орду и Восток. По действиям Ягайло трудно понять, знал ли он о готовящемся походе Тохтамыша на Литву. Даже если и знал, вряд ли бы это что-нибудь в его действиях изменило.

Наверняка большинство заговорщиков о походе Тохтамыша не знали, иначе бы они не решились на мятеж, отложили бы его до лучших времен. Такое незнание неудивительно. Присутствие на театре военных действий армии Тохтамыша сильно изменяло соотношение сил. Подобную информацию во всех войнах, во все времена принято скрывать до последнего момента. О быстром приближении Тохтамыша знали лишь единицы – Дмитрий Иванович, Дмитрий Константинович и их самые близкие подручники. Собиравшейся в поход армии было объявлено: «Идем на Литву». Может быть, что-то уточняли, но вряд ли это «что-то» выходило за рамки туманного: «Татары обещали помочь».

Обычно столь важные и опасные мероприятия, как восстание, бунт, мятеж, откладываются до последнего, крайнего срока, потому что в обстановке подозрительности, секретности, недисциплинированности, ажиотажа всегда что-то не готово. Поэтому время такого выступления чаще всего обусловлен не волевым решением руководителя, а каким-то экстренным внешним событием, обозначающим, что дальше тянуть нельзя, что «промедление смерти подобно». Так и здесь – наступил крайний срок. Московские силы были собраны, извещены, против кого они идут, и уже выступили из города в поход. Подвернулся удобный случай расправиться с Дмитрием Ивановичем подальше от надежных стен кремля. В то же время, если бы москвичи вступили в столкновения с войсками Ягайло, если бы была захвачена первая добыча, пролилась первая кровь, была одержана первая победа, то заговор развалился бы сам собой, так как его участники оказались бы в составе обеих враждующих сторон. Вот поэтому-то и произошел тот военный совет, на котором «обретеся в князьях розность».

Интересный вопрос: присутствовал ли Дмитрий Константинович на этом военном совете? Его репутация ловкого политикана позволяет предположить, что нет. Наверное он неожиданно «захворал», или, что еще более вероятно, спешно поехал навестить князя Владимира Андреевича Хороброго. Где тогда находился сам Владимир Андреевич, тоже не вполне ясно. Скорее всего, уже тогда был «Владимир на Волоке, а мать Владимирова и княгиня в Торжку».

Взгляните на карту, и вам станет понятно, что делал Владимир Андреевич со всей своей военной силой в Волоке Ламском. Этот город как раз на стыке границ Московского, Тверского княжеств и литовских владений Ягайло, так что, вероятно, задачей князя было проводить наблюдение, разведку и в случае чего принять первый удар по Москве, исходящий из Витебска или из Твери. Дмитрию Константиновичу было как раз очень удобно съездить к Владимиру, проверить, все ли на границе в порядке. Тем самым он мог обеспечить себе алиби на случай, если мятеж окажется неудачным, а заодно и посмотреть на реакцию на мятеж Владимира Андреевича, который, кстати, был женат на дочери Ольгерда Елене и приходился шурином Ягайле. То, что Владимир Андреевич вывез жену из Москвы и мать из Серпухова в Торжок (город, враждебный Твери и нейтральный к Москве), подальше от разворачивающихся событий, говорит о том, что Владимир обладал какой-то информацией и поэтому обезопасил свою семью. Но он не принял участия в конфликте, не поддержал ни одну из сторон, так как не хотел участвовать ни в мятеже, ни в его подавлении.

Цели Дмитрия Константиновича и Ягайло совпадали лишь до момента свержения Дмитрия Донского. Поэтому между ними шла постоянная борьба за сторонников. И в этой борьбе удалось победить Ягайле. Это произошло потому, что недовольство Дмитрием Донским выходило за рамки дворцовых интриг. Жесткая авторитарная политика московского князя вызывала все более нарастающее сопротивление среди привыкшего жить «по старине» купечества, простых горожан и служилой знати. Именно поэтому символом московского мятежа стал вечевой колокол. Именно поэтому, вместо того, чтобы устроить на Дмитрия Ивановича покушение и тихонько прирезать его где-нибудь в закоулках белокаменного кремля что было бы вполне в традициях дворцовых переворотов), или просто не явиться на призыв князя к ополчению, все заговорщики дружно пришли в Москву, вышли в поход, но открыто выступили на военном совете и против похода, и против всей политики князя, и против самого князя.

С точки зрения эффективности и практической пользы для заговорщиков – все это «глупое славянское простодушие», как сказал бы какой-нибудь иностранец. Действительно, первое впечатление – они вообще ничего не понимали в интригах и дворцовых переворотах! Разве так свергаются самовластные государи?.. Но нет, русские политики XIV века были искушены в дворцовых интригах, отравлениях, доносах и взятках ничуть не меньше, чем французы и византийцы. Тому имеется масса подтверждаемых первоисточниками примеров. И тем не менее заговорщики выбрали не путь саботажа и тайных убийств, а путь открытого неповиновения. Потому что это был не просто мятеж против конкретного князя – это было выступление против складывающейся в Московском княжестве новой системы власти. Налицо твердая убежденность мятежников в том, что народ Москвы вправе открыто не подчиниться своему князю и выгнать его, как не справившегося со своими обязанностями управляющего.

Мятеж, спровоцированный политическими противниками Дмитрия Ивановича, вырвался из-под контроля, превратившись в восстание. И восставшая Москва выдвинула свою программу: московиты не подданные и не холопы великого князя. Источник власти в Москве – народ, а его выразитель – вече. И народ вправе в любой момент прогнать неугодного князя и пригласить другого. Не трусливо, украдкой убьем, а открыто выгоним надоевшего нам Дмитрия Ивановича, потому что мы вправе это сделать. И станем поступать так впредь. А жить будем, как жили во всей Руси в домонгольский период, «по старине», по законам и порядкам, принятым и сейчас, в XIV веке, в Новгороде и Пскове, в Кафе и Генуе – по законам феодальной республики. Не нужен нам в князья никакой сильный политический деятель, ни Дмитрий Иванович, ни Дмитрий Константинович, ни Ягайло Ольгердович. А пригласим мы знатного, но безземельного – всем он будет обязан лишь нам, и не сможет помыкать нами, а будет нас слушаться.

ИДЕАЛ КНЯЗЯ

Все русские князья того времени считали себя Рюриковичами – потомками легендарного первого русского князя Рюрика. И друг друга они воспринимали как более или менее близких родственников. Все русские земли Рюриковичи считали своим общим, родовым владением, то есть землей, которую род Рюрика взял под опеку. Дань, которую население платило князьям, считалась более-менее справедливым вознаграждением князю за его защиту.

Идеал справедливого, богоугодного князя был четко сформулирован в русской средневековой летописной и житийной литературе. Князь должен был служить защитником от внешних врагов и гарантом законности в своих землях.

А законность в Средние века была основана в первую очередь на «старине» – традициях и обычаях, сложившихся издревле. До наших дней самым обычным и естественным обоснованием законности и справедливости каких-либо действий является выражение – «всегда так было». Основной свод законов Древней Руси – «Русская правда» – был письменно зафиксированным обычаем древних славян. Изменения в него вносились постепенно, по мере необходимости, и многие нормы «Русской правды», сформулированные в Хвеке, дошли неизменными до века XVI.

Верховным представителем законности на Руси считался князь. Он был главой судебной и, одновременно, исполнительной власти. Собственно в средневековом обществе строгого разделения на судебную и исполнительную власть не было.

Народ ждал от князя действий, направленных на соблюдение «старины» и на справедливое решение новых, не регламентированных «стариной» случаев.

Необходимость во вмешательстве судьи – князя возникала, если происходило что-то необычное, выходящее за рамки традиций. Также князя призывали как помощника, чтобы восстановить справедливость в качестве судоисполнителя). Дело в том, что такой организации, как полиция, в XIV–XV веках на Руси не существовало. Общество достаточно эффективно самоуправлялось. Княжеские дружинники призывались на помощь лишь в тех случаях, когда собственных сил деревни или городской улицы для наведения порядка не хватало.

Именно поэтому от князя общество ожидало, что он будет «защитником вдов и сирот», то есть тех, кто сам не в состоянии себя защитить.

Если князь в своих действиях отступал от принятых обществом обычаев, то есть действовал «не по старине», то это вызывало законное недовольство и давало народу моральное право на неподчинение незаконным решениям, и даже на свержение этого «безсудного» князя.

Заметим, что Мамай в «Пространной повести о Мамаевом побоище» назван именно князем «безсудным», то есть попирающим старые обычаи, саму законность. То, что Мамай посягнул на сложившийся порядок взимания с Руси дани, сделало его незаконным в глазах русского общества правителем. Именно поэтому русские воины имели моральное право выступить против Мамая с оружием в руках.

Дело в том, что в XIV–XV веках государство еще не было той мощной административно-бюрократической системой, какой оно является сейчас. Даже если бы князь захотел заставить всех подданных жить по новым законам, он бы просто не смог этого сделать. Общество жило по сложившимся издревле правилам, которые оно считало справедливыми. И князь тоже вынужден был им следовать, хотя бы внешне.

Первые налоги, которые князья начали собирать с подданных, были очень простыми: налог с дыма – то есть с отапливаемого дома. Налог с купцов, собираемый на мостах и переправах, или за право ввоза-вывоза товара из города. Князья начали отдавать городки и деревни в кормление своим верным слугам – боярам и поместным дворянам именно потому, что сами не могли эффективно собирать с населения налоги.

Вообще, княжеская власть распространялась в полной мере только там, где князь присутствовал лично, со своей дружиной, или там, где присутствовал его законный представитель наместник, даруга, мытарь) с военным отрядом.

Еще одним институтом, обеспечивающим стабильность и законность в средневековом обществе, была церковь. Религия тогда была действительно совестью общества. Третейским судьей в спорах часто становился священнослужитель, для князей – епископ или митрополит. Церковь во многом формировала общественное мнение, поэтому князья были вынуждены постоянно искать поддержки церковных иерархов.

Итак, русский князь XIV–XV веков не был самовластным монархом, источником законности. В глазах общественного мнения князь был тем лидером, который должен за соблюдением этой законности следить. А сама законность – это «старина» – сложившийся издревле порядок, зафиксированный в «Русской правде» и других письменных юридических актах. Но понятие «старина» было гораздо шире, чем все письменно зафиксированные законы. Стариной становились и прецеденты – то есть предыдущие судебные решения, и неписаные, но всеми признаваемые обычаи.

Дмитрий Иванович Донской вступил на путь превращения московского княжества в российское самодержавное государство. Он попытался править самовластно – перестал считаться с общественным мнением, попытался подчинить себе митрополита всея Руси. Такое мог себе позволить Иван Грозный в XVI веке. Но в XIV веке такое поведение князя было воспринято «в штыки».

ТАЙНЫЕ ПРУЖИНЫ ЗАГОВОРА

Итак, Дмитрий Иванович свергнут и изгнан восставшими подданными. Андрею Ольгердовичу и Дмитрию Ольгердовичу не на кого теперь надеяться в борьбе за литовский престол со своим старшим братом. Сам этот престол уходит под руку дяди Кейстута. И братья выступают за Ягайло. Результат – Вильно занят врагами Кейстута, а тот тщетно дожидается войск Дмитрия Ивановича и Тохтамыша, осаждая Новгород-Северский. Положение незавидное.

Ягайле даже на руку то, что мятеж в Москве вышел из-под контроля. Главной цели он добился – Дмитрий Донской свергнут, братья Ольгердовичи теперь за Ягайло, и на пути к власти над всей Литвой стоит только Кейстут. Возможно, приглашение Остея Дмитриевича в Москву было частью плана Ягайло. Послав своего сына князем в Москву, Дмитрий Ольгердович продемонстрировал свою лояльность брату.

Как только Дмитрий Константинович понимает, что заговорщики действуют не в его пользу и что он никак не сможет воспользоваться результатами мятежа, он сразу посылает навстречу приближающемуся Тохтамышу своих сыновей. Цель Василия и Семена Суздальских – перехватить армию Тохтамыша в пути и повернуть ее на Москву. Видимо, Дмитрий Константинович, «лучший друг всех ордынских ханов», надеется использовать появление царя в своих целях. Каковы в этот момент его намерения, точно определить невозможно. Может быть, он все еще надеется, теперь уже с помощью войск Тохтамыша, добыть себе великокняжеский стол, а может и нет. В любом случае он рассчитывает использовать ордынцев для подавления вышедшего из-под контроля мятежа. Конечно, его не устраивал самовластный князь Дмитрий Иванович на престоле. Дмитрию Константиновичу казалось (и, видимо, небезосновательно), что он сам с подобной ролью справится куда лучше. Но еще более неприемлемой ситуацией для нижегородского князя была победа Ягайлы, и совсем уж нетерпимой была для него вечевая московская вольница.

Как написано в «Повести о нашествии Тохтамыша», Василий и Семен догнали ордынского царя у границ Рязанской земли. Что братья сказали хану, летопись не сообщает. Но одновременно с ними перед Тохтамышем появляется Олег Рязанский. Летопись подробно описывает его действия и речи. Теперь анализируем. Если бы в сообщениях Олега Рязанского и братьев Суздальских были противоречия, то хан заподозрил бы кого-то из них (а скорее всего, и тех и других) во лжи. Конечно, вряд ли сразу, не разобравшись, велел бы их убить, но уж наверняка приказал бы взять их под стражу, «на всякий случай, до выяснения». Ни того ни другого не происходит. Семен и Василий спокойно перемещаются, участвуют в переговорах с осажденными москвичами (им не позволили бы представлять в переговорах интересы царя, если бы не доверяли). Олег Рязанский тоже не был взят под стражу. Когда войска Тохтамыша, уходя из Москвы, разоряют Рязань, Олег оказывается во главе войск в своей отчине (то есть, когда он явился перед татарами в начале их вторжения, никто не задержал его и не оставил заложником, поэтому у Олега была возможность спокойно вернуться в Рязань). Значит, Семен с Василием и Олег Рязанский не противоречили друг другу. То есть, когда Олег оговаривал Дмитрия Ивановича, его, по крайней мере, не опровергали, видимо, потому, что и те, и другой участвовали в заговоре против Дмитрия Донского.

В то время когда Дмитрий Иванович бежит в Кострому, когда Семен и Василий ведут Тохтамыша в обход рязанских земель на Москву, когда Кейстут изнывает от ожидания и неизвестности под стенами Новгорода-Северского, разрываясь между желаниями дождаться подмоги, самостоятельно ударить на Ягайло или вступить с ним в переговоры, – в это самое время митрополит Киевский, Московский и всея Руси приезжает из Твери в Москву. С какой целью, спросите вы? Да ясно с какой – воспользоваться народным движением в своих интересах. Но сочувствия в Москве он, видимо, не встречает. Люди не только не слушают, но и грабят, выгоняют Киприана из города. Выходит, его в Москве не любили. Присутствуют при сем ограблении и изгнании, ухмыляясь и потирая руки (или просто не вмешиваясь, хотя могли бы – митрополит всея Руси все-таки), «архимандриты и игумены, протопопы, прозвитеры, дьяконы, чернецы», находившиеся в то время в Москве. Что бы мог сказать про этих священнослужителей Киприан, когда бы его спросили?.. Естественно, то, что они отступники и еретики, не вступившиеся перед чернью за своего митрополита, потерявшие стыд богохульники и негодяи. Естественно, что этим они предали святую православную веру и действуют заодно с генуэзцами, по наущению агентов Римского папы.

Кстати, интересный момент: почему мятежники выпустили из Москвы жену Дмитрия Ивановича Евдокию? Ведь если они боялись мести за бунт со стороны Дмитрия Донского, то могли задержать ее как заложницу – лишний козырь в переговорах. Нет, ее выпускают. Как и Киприана. Уж не потому ли, что за них ходатайствовал один из организаторов мятежа – Дмитрий Константинович Нижегородский? Как же ему не вырвать из рук бесчинствующей толпы свою родную дочь?! Да и митрополит потом на что-нибудь пригодится.

Вероятно, в это время между князем Дмитрием Константиновичем и возглавившими бунт в Москве боярами и купцами происходят некие переговоры. Видимо, нижегородский князь пытается склонить москвичей к подчинению, призывает их отказаться от «старых вольностей», признать его, Дмитрия Константиновича, верховную власть и совместными действиями подавить распоясавшуюся чернь. В ответ на признание его власти, Дмитрий Константинович обещает уладить все вопросы с появившимся «вдруг» у границ Московского княжества Тохтамышем.

Но договорится не получилось. Москва уже сделала свой выбор. В город приезжает князь Остей. Бунт сразу прекращается (не бунтовать же им против военачальника, которого они сами призвали). И начинается подготовка Москвы к обороне от татар.

Тохтамыш вступает в пределы Московского княжества. Сколько раз он уже слышал: «Москва взбунтовалась», «предалась Литве», «приняла крыжацкую веру». Он посылает к Москве своих людей – спросить, там ли Дмитрий Иванович? Москвичи же нисколько не боятся прихода татар, громят винные склады, упиваются допьяна, всячески дразнят татарский передовой отряд, и при этом надеются на неких князей, которые вскоре соединятся и ударят в спину татарам. Разберемся, наконец, каких же князей они имеют в виду.

Одним из них был, несомненно, Дмитрий Константинович Нижегородский. Конечно, Остей и московская верхушка не очень ему доверяли. Мало того, когда Дмитрий Константинович предлагал (конечно же, исключительно для усиления обороноспособности кремля) ввести в Москву свои суздальские и нижегородские полки, то бояре вежливо, но упорно отказывали, говоря при этом что-то вроде: «Ты лучше в поле татарам в спину ударь, когда они к Москве подойдут. Ты ж их повадки лучше всех нас знаешь, вот и найди момент. А в Кремль не надо. Тут и так тесно. Мы уж как-нибудь сами». Потому что стоило им пустить войска Дмитрия Константиновича в Москву, стоило доверить ему хотя бы одни ворота в Кремле… Нет, ему даже не пришлось бы открывать их и впускать в город своих добрых дружочков – татар. Было бы достаточно одной угрозы сделать подобное. А имея такую возможность, нижегородский князь уже сам назначал бы цену и держал руку на горле у каждого из запершихся в Москве заговорщиков. И не как тогда, все вместе, на совете, сказали князю «вон!», не как тогда, на вече, все вместе, решили, кого призвать князем. К Дмитрию Константиновичу приходили бы поодиночке, предавая и продавая друг друга, лишь бы сохранить свою жизнь, свое имущество, видимость своего доброго имени. А потом, когда бы поток просящих за свою жизнь иссяк, Дмитрий Константинович действительно впустил бы татар, чтобы резать и убивать неугомонную взбунтовавшуюся чернь и самых гордых из мятежников – тех, кто не смог перебороть себя и, вымаливая жизнь, приползти к нему на брюхе.

Ситуация была очень близка к такой мрачной перспективе, и мятежники это понимали. Поэтому и не пустили войска Дмитрия Константиновича в Москву. И вряд ли надеялись на то, что он сам ударит в спину татарам. Вот если только вместе с Владимиром Андреевичем… К Владимиру Андреевичу, видимо, посылали. Просили его встать если не за мятежников, так хоть за Москву, против татар.

Но Владимир Андреевич уже не верил в успех мятежа. В самом его начале он дал им шанс. Когда татары появились у Оки и стали под стенами Серпухова переходить реку вброд, люди Владимира Андреевича начали по ним стрельбу. Но мятежное войско не пришло на помощь Серпухову. Никто не помешал татарам переправиться через Оку в других – менее удобных местах. А ведь вполне могли помешать – через сто лет на реке Угре русские войска не дадут татарам переправиться через гораздо более мелкую, чем Ока, речку. Но мятежное войско, похоже, просто разошлось, так как его руководители не сумели договориться между собой. Татарские отряды обошли Серпухов со всех сторон и взяли его штурмом, а потом Тохтамыш спокойно переправил основные силы.

Естественно, что Владимиру Андреевичу не хотелось теперь ни подавлять бунт вместе с Тохтамышем, ни защищать мятежников.

Москвичи могли еще рассчитывать на помощь Андрея и Дмитрия Ольгердовичей и на Ягайло. Но никто из них не пришел.

Когда Тохтамыш подступил к стенам Москвы не только со своими татарами, но и с полками Дмитрия Константиновича, москвичи «узрели силу великую и убоялись зело». Не столько потому, что татар было много (как уже было доказано выше, их численность была относительно невелика), сколько потому, что против них открыто выступил тот, на чью помощь многие все еще надеялись.

Далее происходит штурм Москвы. Дмитрия Константиновича, наверное, все время терзает мысль: «Для кого Тохтамыш штурмует город? Понятно, что ради искоренения мятежа. Но кому он отдаст город потом? Мне или Дмитрию Ивановичу?» Нижегородский князь ждет. Он, да наверное и не он один, заглядывает царю Тохтамышу в глаза, стремясь прочесть на непроницаемом, словно каменный идол, лице хоть намек. Только тень неудовольствия в сторону Дмитрия Ивановича, и они бросятся, помчатся. Ведь Дмитрия Донского изгнал собственный народ. Только жалкая горстка сподвижников станет теперь его защищать. До Костромы так близко, и так легко вспыхнут ее деревянные стены. Голову принесут царю на блюде, только намек…

И царь, оторвавшись от созерцания суеты под белокаменными стенами кремля, поворачивает голову. Он спрашивает у Дмитрия Константиновича:

– Как здоровье моего любимого младшего брата, Димитрия Ивановича?.. Позаботьтесь о его здоровье, любезный мой князь. Берегите его, как свой любимый Нижний Новгород.

Все. Больше нечего ждать. Тохтамыш проницателен. Услужливый, ловкий, приятный в общении и всегда полезный Дмитрий Константинович и так будет ему верно служить. Он всегда верно подчиняется силе, которую не в силах сломать. А на Москве царю полезней простоватый и неуклюжий, упрямый и решительный Дмитрий Иванович, обязанный ему, Тохтамышу, всем – даже Москвой и собственной жизнью.

Дмитрий Константинович действительно никогда не восставал против необоримой силы. Тохтамыш сейчас – такая сила. Дмитрий Иванович, раз его поддерживает Тохтамыш, столь же силен… Эх, что ж они не убили Донского тогда, после военного совета! Мертвого и царь ордынский не смог бы вернуть… Но теперь сетовать поздно. Пора подумать о себе. И о тех, кто предал его, организатора заговора и мятежа, тех, кто оттолкнул подставленное в трудную минуту плечо, тех, кто ударил кормящую руку… тех, кто потом, проиграв войну, дергаясь от боли на дыбе, подробно расскажет о заговоре и о степени причастности к нему нижегородского князя. Дмитрий Константинович хотел еще жить, а для этого должны были умереть все те, кто мог его выдать.