Текст книги "Феноменологическая психиатрия и экзистенциальный анализ. История, мыслители, проблемы"
Автор книги: Ольга Власова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 51 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]
Утратив переживания динамизма, больной теряет ощущение движения. Он не может выстроить наблюдаемые им визуальные образы в потоке времени и не может ощутить их изменение. Только в молчании и спокойствии он способен установить хоть какой-то контакт с окружающим миром. Он утрачивает динамичную функцию интегрирования, и возникает ощущение жизни в мгновении, поскольку связь между прошлым, настоящим и будущим исчезает. В этом случае может появляться лишь статичный элемент воспоминания, отдельные образы, причем смешанные с таковыми из настоящего.
Минковски подчеркивает, что в основе сознания времени лежат динамический и статический компоненты, которые в нормальной жизни тесно взаимосвязаны. В патологических состояниях в этом совершенном синтезе появляется трещина, и эти компоненты начинают существовать в виде двух различных принципов. Фактически больной не может объединить то, что в нормальной жизни не может существовать раздельно. Вследствие утраты динамического компонента времени изменяется будущее. Нарушается функция планирования и исчезает направленность вперед, на достижение новых результатов.
Кроме своей традиционной интерпретации, Минковски в анализ случая данного больного вводит новое понятие, заимствованное им опять-таки у Бергсона, – органо-психическая солидарность. Он подчеркивает, что существование человека не является лишь раскрытием его «я» в его материальной ценности, но и одновременно не является раскрытием этого же «я» в его психическом и духовном аспекте. Поэтому основным в новом понятии, по его мнению, является слово «солидарность», поскольку «нет в „я существую“ органического и психического и их сочетания, есть лишь солидарность, которая содержит как в зародыше два различных направления»[579]579
Ibid. P. 319.
[Закрыть]. Эта органо-психическая солидарность и страдает у его больного. С одной стороны, он ощущает усиленную материальность, жалуясь на то, что является лишь едой и вместилищем внутренностей, а с другой, чувствует себя «нематериальным и воздушным». То же нарушение наблюдается и в отношениях с окружающим миром: с одной стороны, больной понимает, что он ощущает себя одиноким и отдаленным от мира, а с другой – высказывает идеи влияния на него. Больной, как мы видим, неспособен синтезировать два фактора, которые в нормальной жизни тесным образом взаимосвязаны. Такое явление Минковски называет болезненным дуализмом (dualisme morbide), отмечая, что «нормального дуализма не существует и что дуализм в жизни может быть только патологическим»[580]580
Ibid.
[Закрыть].
Любопытно, что характерный для философского рационализма дуализм превращается у Минковски в патологический. Традиционная философия, отмечает он, часто приходит к своим всеобщим концепциям путем разделения на части, она говорит о материализме, спиритуализме, солипсизме. Но в этом случае она, по его мнению, исключает из непосредственных данных существование других индивидов и допускает, что производимое ею разделение ничего не меняет в проживаемом «я». «Именно психопатология, – пишет он, – должна расставить вещи по местам. Такие случаи, как случай нашего больного, показывают нам, что такое проживаемый материализм. Они доказывают, что жизнь не знает ни сложения, ни вычитания, и что она никоим образом не сводится к арифметике; когда нарушение касается органо-психических отношений, речь не идет ни о разделении, ни о вычитании, но о значительном и очень глубоком изменении всей структуры жизни. К тому же, аутистический мир шизофреника является, возможно, лучшим ответом на постулат солипсизма. Я практически уверен в том, что различные психопатологические синдромы экспериментально реализуют настоящие философские системы, демонстрируя их противоречие с непосредственными данными жизни»[581]581
Ibid.
[Закрыть].
Вследствие угасания личного порыва искажается также и установка по отношению к будущему: утрачивается переход из прошлого и настоящего в будущее. При этом факты и жизненные события перестают быть основой этого перехода. Нарушается восприятие времени как единого целого, как течения, оно раскалывается на изолированные фрагменты. Следствием такого восприятия становится то, что дни переживаются монотонно и однообразно, поскольку каждый день сохраняет свою независимость, не включаясь в единый поток времени. Минковски пишет о больном, которого он наблюдал: «Каждый день жизнь начиналась заново, она была похожа на одинокий остров в сером море уходящего времени. Что было сделано, прожито, сказано, больше не играло роли в жизни, потому что не было желания идти дальше»[582]582
Минковски Е. Случай шизофренической депрессии // Экзистенциальная психология. Экзистенция… С. 243.
[Закрыть]. Существенным элементом такого переживания времени является и то, что будущее становится заблокированным каким-либо неминуемым разрушительным событием.
Следствием блокировки будущего является и возникновение чувства вины. Минковски настаивает на том, что добро и зло являются такими же асимметричными чувствами, как удовольствие от реализации жизненного импульса и сенсорная боль. Ошибка или злодеяние сохраняются в памяти, оставляя неизгладимый след. Именно поэтому зло статично, и достаточно оглянуться назад, чтобы его увидеть. Добро же, наоборот, всегда динамично и направлено в будущее. От добрых поступков или позитивных достижений остается лишь ощущение того, что в будущем можно сделать еще лучше, превзойдя уже совершенное. Когда будущее блокируется, воспоминание о хороших поступках исчезает, поскольку оно динамично и не хранится в прошлом. Остается лишь память об ошибках, и возникает чувство вины.
В своей работе «Проживаемое время» Минковски не останавливается лишь на времени, он предпринимает попытку очертить феномен проживаемого пространства. Он совершенно справедливо указывает, что проблема проживаемого пространства оказалась отодвинута на второй план. «Исследования времени, – пишет он, – вдохновляясь творчеством Бергсона, брали за точку отсчета фундаментальную оппозицию живого и мертвого, интуиции и интеллекта, и наконец, времени и пространства. Именно эта оппозиция особенно выделяла феномен времени, проживаемого во всей своей специфичности, в то время как пространство, наблюдаемое лишь в своем математическом и рациональном аспекте, использовалось в качестве – извините за выражение – урода (repoussoir)»[583]583
Minkowski E. Le temps vécu… P. 366.
[Закрыть].
Однако, как подчеркивает Минковски, наравне с проживаемым временем существует и проживаемое пространство, не сводящееся к геометрическим отношениям, а связанное с протяженностью и перспективой, в которой разворачивается жизнь человека. «Мы живем и действуем в пространстве, и именно в пространстве проходит как наша личная жизнь, так и коллективная жизнь человечества»[584]584
Ibid. P. 367.
[Закрыть], – отмечает он. Поэтому, на его взгляд, проблема нерационального, аматематического и агеометрического пространства не менее актуальна, чем проблема времени.
Проблема пространства представляется исследователю даже более сложной, чем проблема времени. Это связано с тем, что при изучении пространства у нас нет того контрастного фона, функцию которого само пространство выполняет по отношению ко времени. Поскольку эту роль в случае нерационального пространства не может выполнять пространство геометрическое, такое исследование теряет свои ориентиры. Но Минковски и здесь использует характерный для всех феноменологических психиатров прием: лучшим способом исследования пространства является изучение изменений, которые могут с ним произойти, и поиск через них того порядка, который этим изменениям предстоит. Конечно же, имеются в виду исследования патологических модификаций.
Проживаемое пространство для Минковски выражается в векторе «Я здесь – сейчас», и поэтому его центральным феноменом становится расстояние. Исследуя его в противоположность физическому расстоянию как интервалу между двумя точками измеримого пространства, Минковски вводит понятие проживаемого расстояния (distance vécue), или расстояния-качества (distance-qualité). Проживаемое расстояние – это расстояние, которое соединяет человека с жизнью, но и отделяет от нее, т. е. то, что обеспечивает соприкосновение и независимость. Это свободное пространство, в котором беспрепятственно разворачиваются деятельность и жизнь человека. Проживаемое расстояние отличается от геометрического, поскольку носит чисто качественный характер. Оно сопротивляется преодолению и не может быть преодолено, потому что движется вместе с человеком, оно не возрастает и не сокращается с удалением или приближением объектов, у него нет границ: оно может быть одинаковым и в безбрежной пустыне, и на многолюдной улице. У него, заключает исследователь, нет нечего количественного.
Описывая проживаемое расстояние, Минковски обращается к тому, что обычно называют визуальным пространством, а точнее, к его освещенности (clarté). Именно освещенность, по его мнению, очерчивает горизонт жизни, то, где проходит жизнь человека и окружающих его существ и происходит контакт с окружающим будущим путем проживаемого расстояния. Еще одно понятие, которое он связывает с проживаемым пространством, – это широта жизни (ampleur de la vie), отмечающая все происходящие с нами события. Широта жизни связана с богатством и разнообразием индивидуальных жизненных проявлений и обнимает индивидуальные живые расстояния, расстояния индивидуальных возможностей, и создает из отдельных людей коллектив, позволяя каждому прожить в его пространстве собственную жизнь.
Разница между светлым и темным, как считает Минковски, как раз и является решающей в возникновении патологического галлюцинаторного мира[585]585
Ibid. P. 392–398.
[Закрыть]. Он отмечает, что, располагаясь в светлом пространстве, человек видит и ощущает вещи, функционирует свободно и общается с другими. Материальность светлого пространства отступает на второй план и стирается перед материальностью функционирующих в нем вещей. Именно на основании светлого пространства выстраивается пространство социальное. В противоположность этому темнота оказывается более материальной, чем ясное пространство, и не является лишь отсутствием света, но содержит в себе позитивные характеристики. Поэтому темное пространство непосредственно взаимодействует с человеком, в отличие от светлого пространства сжимает и пронизывает его. Человек остается с этим пространством один на один. Его неясность приводит к возникновению ощущения «тайны», «темной силы», которая поглощает человека. В патологических, в частности, в галлюцинаторных состояниях, по мнению Минковски, происходят и изменения отношений между светлым и темным пространством. Эти два пространственных мира накладываются друг на друга, что и приводит к сосуществованию в жизни больного двух различных миров: темного мира галлюцинаторной патологической реальности и светлого мира нормального сосуществования в окружающем его мире.
В психической патологии жизненная сфера блокируется в темпоральном измерении, тогда как в пространственном она становится бесконечной. У людей с нормальным личным порывом все выглядит наоборот: их жизненная сфера ограничивается в пространстве, но во времени расширяется до бесконечности. Кроме того, следствием угасания личного порыва становится неспособность и невозможность спроецировать его на других людей и окружающие предметы, поэтому для таких пациентов люди теряют индивидуальность, а предметы – свои особенности. При взаимодействии двух указанных черт (бесконечность пространства и потеря индивидуальности людей и предметов) происходит следующее: различия между объектами стираются, объекты сливаются воедино и, поскольку жизнь строится по шаблону феномена сенсорной боли, это получившееся единство (и объекты, и все люди) «набрасывается» на пациента. Он оказывается один на один с враждебным миром.
Как видно, анализ пространства и времени как структурный анализ психической патологии для Минковски, философствующего психиатра, стоит на первом месте. В связи с этим возникает любопытный вопрос: какие же эти пространство и время – кантианские или бергсонианские? С одной стороны, сама возможность патологической модификации структурного уровня существования предполагает их кантианское понимание и однонаправленный вектор «структурные a priori (пространство и время) характер существования и психического заболевания». С другой стороны, понятие жизненного контакта с реальностью и признание его следствием модификацию структурного уровня указывает на бергсонианский характер понимания Минковски «структурных a priori». Возможно, основой такой двойственности выступает некоторое сходство длительности Бергсона и времени как априорной формы чувственности у Канта. «Время, – пишет И. И. Блауберг, – выполняло у Канта функцию упорядочивания, объединения многообразных данных внутреннего опыта. Бергсон понимает время по-иному, но данной функции время у него не лишается»[586]586
Блауберг И. И. Анри Бергсон… С. 97.
[Закрыть]. Это лишь одна из возможных гипотез, проясняющая данное противоречие с философской стороны.
Изменение личного порыва, на взгляд Минковски, влечет не только трансформации времени и пространства, но одновременно и изменение отношений с реальностью. В начале своей работы «Шизофрения» он пишет: «Отталкиваясь от теории Блейлера и привлекая взгляды Бергсона, я считаю основным расстройством при шизофрении не слабость ассоциаций, а потерю жизненного контакта с реальностью; именно на основании этой потери контакта я попытаюсь объяснить ее основные симптомы и проявления»[587]587
Minkowski E. La schizophrénie… P. 5.
[Закрыть]. Гармоничное единство, гармонию с жизнью Минковски обозначает термином «жизненный контакт с реальностью» (contact vital avec la réalité): «…Это понятие имеет много общего с „вниманием к жизни“ (attention à la vie) Бергсона, с другой стороны, оно близко „функции реальности“ (fonction du réel) Пьера Жане…»[588]588
Minkowski E. Le temps vécu… P. 256.
[Закрыть]. Явление жизненного контакта с реальностью подчинено личному порыву и описывается Минковски как совершенная гармония, «интимная связь с окружающим будущим». Она направляет человека в будущее, но одновременно препятствует его поглощению будущим, сохраняет границы и обеспечивает взаимодействие, свободное проживание и развертывание жизни.
При описании жизненного контакта с реальностью речь идет не о механическом взаимодействии – обычном соприкосновении с реальностью и захваченностью ею. «То, что мы имеем в виду, – пишет исследователь, – это способность двигаться вперед в гармонии с окружающим будущим, когда оно проникает в нас, и мы ощущаем с ним единое целое. В этом смысле, чтобы обозначать исследуемый феномен, мы используем также термин проживаемая одновременность (synchronisme vécu)»[589]589
Ibid. P. 59. Одновременность выступает у Бергсона связующей нитью между пространством и длительностью, пересечением времени и пространства (См.: Бергсон А. Опыт о непосредственных данных сознания… С. 97).
[Закрыть]. Проживаемая одновременность – это не одновременность параллельных прямых, но взаимопроникновение, постоянный внутренний обмен без смешения и слияния. Эту черту жизненного контакта с реальностью ученый обозначает как принцип проникновения.
Минковски приводит различные примеры жизненного контакта с реальностью в обычной жизни. Это созерцание, симпатия, чувство меры и чувство границ, ощущение ритма жизни. Во всех этих случаях для полноценного проживания указанных состояний необходимо гармоничное взаимодействие с окружающим миром. Созерцание представляет собой непрерывный обмен взаимных контактов, непрерывную последовательность притока и оттока, в процессе которых рождается ощущение единого целого, а субъект и объект сливаются в гармоничном движении. Симпатия также имеет свою длительность, где в полной гармонии разворачиваются друг рядом с другом два будущих, две совершенно непохожие индивидуальные жизни проникаются реальным «участием». Чувство меры и чувство границ, словно живая бахрома, окружают жизнь каждого человека, их переплетение с будущим создает возможность «интуитивного» использования предписаний и их нарушения. Чувство ритма заставляет ощущать биение жизни, идти с ней шаг в шаг и жить одновременно со временем.
Описывая жизненный контакт с реальностью, Минковски вслед за Блейлером выделяет два фундаментальных принципа жизни: шизоидию и синтонию. Синтония отражает принцип, который позволяет человеку жить в унисон с окружающим миром; шизоидия, наоборот, связана со способностью дистанцироваться от окружающего мира. Шизоидия и синтония являются взаимосвязанными принципами существования и непрерывно взаимодействуют в процессе жизни, регулируя гармоничные отношения с реальностью. В патологических случаях их акцентирование приводит к развитию двух различных заболеваний: в случае синтонии – маниакально-депрессивного психоза, в случае шизоидии – шизофрении.
Само исследование патологических изменений синтонии Минковски предлагает проводить в три уровня:[590]590
Minkowski E. Le temps vécu… P. 273–274.
[Закрыть]
1) Уровень исследования характерных феноменов шизоидии и синтонии. При этом типичным феноменом шизоидии является личностная активность, которая всегда уже в том, что принадлежит определенной личности, содержит зачаток аутизма. Основными феноменами синтонии, в свою очередь, являются симпатия и созерцание. В таких различиях феноменов шизоидии и синтонии проявляется одна отличительная особенность последней. Если шизоидия основана на противопоставлении «я» и мира и предполагает большую или меньшую степень включенности и контакта, то синтония представляет собой состояние абсолютной гармонии и не может иметь незавершенный характер.
2) Исследование структурных и формальных свойств синтонии. Одним из таких свойств является фактор живой длительности, который в синтонии конкретизируется и обретает характер живой одновременности, живого синхронизма.
3) Исследование психопатологии синтонии. Эти исследования обнаруживают, что отличия нормальной синтонии от маниакально-депрессивного психоза во многом определяются соотношением самой синтонии и шизоидии, маниакально-депрессивный психоз оказывается их асимметрией, возникшей по причине слабости фактора шизоидии.
Какова же феноменологически-структурная картина маниакально-депрессивного психоза? Как считает Минковски, маниакальный больной сохраняет жизненный контакт с реальностью, но этот контакт подвергается трансформациям. Он сужается и превращается в одномоментный контакт, ему не хватает проникновения в реальность и он теряет живую длительность. Существованию больного не хватает развертывания во времени, маниакальный больной живет лишь в короткое мгновение, и даже настоящее перестает для него существовать.
Явление личного порыва объединяется с явлениями шизоидии и синтонии в понятии цикла личного порыва[591]591
Ibid. P. 69–71.
[Закрыть]. По мнению исследователя, соотнесенность явлений шизоидии и синтонии приводит к возникновению в развитии личного порыва различных периодов. На основании «синтонической» гармонии человека и окружающей среды возникает все более интенсивный личный порыв. Человек желает не только полностью слиться с миром, но и утвердить в нем свою личность, проявить свое «я», оставить личный след в будущем и создать принципиально новое произведение. Человек отрывается от окружающей реальности. После создания произведения это нарушение контакта с реальностью исчезает, и человек вновь испытывает потребность слиться с миром, почерпнуть из него силы, позволяя «качать себя волнам будущего». Затем личный порыв пробуждается вновь, и цикл повторяется заново.
Не менее значимыми в свете исследования жизненного контакта с реальностью являются понятия интеллекта и инстинкта. В 1929 г. в работе «За болезненным рационализмом» Минковски указывает: «Интуиция и понимание, живое и мертвое, существование и развитие, проживаемое время и пространство – существование таких противоположностей отражает два фундаментальных принципа, которые, согласно Бергсону, управляют нашей жизнью и нашим поведением»[592]592
Minkowski E. Au – delà du rationalisme morbide… P. 126.
[Закрыть].
По Бергсону, интеллект и инстинкт изначально взаимно проникают друг в друга, окружены друг другом, но тем не менее каждая из этих стихий жизни имеет ряд характерных особенностей. Интеллект предстает как способность фабриковать искусственные неорганизованные предметы. Здесь все мыслится, и познание осуществляется через мышление и касается, главным образом, отношений. Интеллект предполагает познание формы, ясно представляет себе лишь прерывное, неподвижное, т. е. пространство, и обладает способностью разлагать по любому закону и воссоединять в любую систему. Он не может познать непрерывное, изменчивое и живое, не способен понять движение. Его основа – гипотетическое мышление и абстракции. Инстинкт же – это способность использовать и создавать организованные орудия. В инстинкте бессознательно разыгрывается познание, причем оно касается здесь не отношений, как в интеллекте, а самих вещей. Это познание материи, оно действует органически и основывается на категорическом мышлении, это непосредственная стихия жизни. Инстинкт разворачивается вне зависимости от сознания, он четко привязан к ситуациям, но представляет собой при этом содержательное знание о вещи[593]593
Бергсон А. Творческая эволюция… С. 149–186.
[Закрыть].
«Интуиция и интеллект встречаются в погоне за общей целью, развитие не возникает без конфликта в существовании, а оно, если еще не угасло, связано с будущим. Нужна гениальная интуиция великого философа, чтобы выделить эти принципы»[594]594
Minkowski E. Au – delà du rationalisme morbide… P. 126.
[Закрыть], – отмечает Минковски. И, отталкиваясь от этих двух принципов, он противопоставляет шизофрению как слабость интуиции и болезненную гипертрофию рационального маниакально-депрессивному психозу как гипертрофии интуиции и слабости рационального. Так он отходит от теории Блейлера и, используя идеи Бергсона, строит собственную концепцию.
Следуя идеям Бергсона и опровергая весьма распространенное мнение, Минковски настаивает на том, что сумасшедший отнюдь не теряет рассудок, он даже более рационален, чем мы думаем. Для обозначения этой гиперрациональности он употребляет термин «болезненный рационализм» (rationalisme morbide)[595]595
Само понятие «болезненный рационализм» не осталось незамеченным историей мысли. Впоследствии французский социолог Жозеф Габель будет использовать его для характеристики ложного сознания в своей одноименной работе (См.: Gabel J. La fausse conscience. Paris: Les Editions de Minuit, 1962). Габель отмечает, что в беседе с ним в 1950 г. Минковски упоминал о том, что черты болезненного рационализма присутствовали в различных политических системах, и предполагает, что тогда он имел в виду сталинизм (Gabel J. Ideologies and the Corruption of Thought… P. 168).
[Закрыть]. Понятия болезненного рационализма и жизненного контакта с реальностью тесным образом связаны, и первое является следствием второго.
В случае шизофрении, следовательно, нарушается гармония двух фундаментальных факторов. Атрофируется все, что относится к инстинкту, и гипертрофируется интеллект, т. е. все, что укоренено в существовании без развития, в мертвом пространстве. Течение времени исчезает. Именно таким образом ученый пытается синтезировать теории Фрейда и Блейлера. Как пишет Ж. Гаррабе, «опираясь на бергсоновское различие между инстинктом и интеллектом, Минковски пытается осуществить синтез между фрейдовской инстинктивной или либидинальной концепцией аутизма и блейлеровским пониманием, которое характеризует его прежде всего как способ мышления»[596]596
Гаррабе Ж. История шизофрении / Пер. с франц. А. Д. Пономарева. М.; СПб., 2000. С. 115.
[Закрыть].
Болезненный рационализм не является симптомом шизофрении, он – ее сущность. Минковски отмечает: «Шизофреник, лишенный способности усваивать все, что есть движение и время, тенденциозно строит свое поведение, исходя из реальности нормальной жизни, но пользуется при этом факторами и критериями математики. ‹…› Но жизнь постоянно опровергает эти критерии. Всякая попытка их постоянного и абсолютного применения может привести только к психическому заболеванию»[597]597
Minkowski E. La schizophrénie… P. 104.
[Закрыть].
В случае болезненного рационализма больной заменяет живое неподвижным, иррациональное – рациональным, интуицию бесконечности – знанием о законченном. Глубина жизни, глубина личного порыва оказывается разрушенной, остаются лишь неподвижные и навсегда зафиксированные идеи. Направленность во времени утрачивается, и будущее исчезает, оставляя больному лишь жизнь в прошлом. Жизнь становится плоской. Минковски пишет о таком больном: «Все оказывается у него спроецированным в рациональный план логического мышления. Это вызывает у нас ощущение чего-то неподвижного, мертвого; из его настоящей жизни исчезла всякая глубина; она разворачивается перед нами в единственном плане, в форме четких идей, которые мы определяем как бредовые»[598]598
Minkowski E. Le temps vécu… P. 167.
[Закрыть].
Эта утрата глубины приводит к тому, что в присутствии больного у врача возникает чувство, будто он «знает его всего», т. е. может угадать все его мысли и действия. Происходит это, как считает Минковски, потому, что внутренний мир больного, лишенный глубины, становится аналогичным миру нашего рационального мышления. В нем нет ничего, что нельзя бы было предсказать или понять силой мысли. Словно, сравнивает исследователь, мы читаем очень простую книгу, где весь смысл помещен в слова и выражения, которые в ней написаны. Любой скрытый смысл, любой контекст исчезает.
Динамизм жизни при шизофрении утрачивается, мысли, возникающие у шизофреника, замыкаются на самих себе, и на смену утраченному динамизму приходит рациональный порядок. Развивая идею болезненного рационализма, Минковски говорит о возникновении трех факторов, которые управляют психикой шизофреника – статическом, пространственном и рациональном, – добавляя тем самым к болезненному рационализму болезненный геометризм и пространственное мышление. Шизофренику кажется слишком быстрым движение поезда, поскольку он не может увидеть и зафиксировать своей мыслью те населенные пункты, которые он проходит на своем пути. Без этой фиксации движения не существует. Если он не сможет «отметить» все промежуточные пункты, после прибытия он будет чувствовать себя чужим, а само место, даже если он бывал в нем ранее, будет казаться ему незнакомым. Рациональный порядок превращает нерациональное чувство власти нормального индивида над непрерывной и неисчерпаемой во времени деятельностью в рациональную мысль о воображаемой власти в настоящем. Рационализация доходит до надындивидуального фактора личного порыва и разрушает связи с жизнью. Минковски приводит свидетельства одного из его больных, который говорит: «Я ищу неподвижность. Я стремлюсь к отдыху и остановке. Я склонен останавливать жизнь вокруг себя. Поэтому я люблю неизменные объекты, вещи, которые всегда здесь и которые никогда не изменяются. Камень неподвижен, земля, напротив, перемещается, она не дает мне никакой уверенности. Я придаю значение лишь надежности»[599]599
Ibid. P. 261.
[Закрыть].
Но не только болезненный рационализм характеризует шизофрению, он индуцирует возникновение болезненных отношений (attitudes morbides), которые несут компенсаторную функцию и обладают позитивной направленностью. Минковски указывает: «Когда один из фундаментальных факторов психической жизни ослабевает, те, которые не изменились, стремятся к объединению с целью восстановить по возможности новое равновесие. ‹…› Таким образом, он (больной – О. В.) пытается вновь обрести свой человеческий облик»[600]600
Minkowski E. La schizophrénie… P. 237–238.
[Закрыть].
Утрата жизненного контакта с реальностью – это отголосок теории Блейлера, который одним из критериев шизофрении называл невозможность установления с больным эмоционального контакта. В предисловии к «Шизофрении» С. Фоллен отмечает: «Здесь надо подчеркнуть термин „жизненный“, так как именно это теряет шизофреник – не возможность простого чувственного контакта с окружением (ambiance), но динамику этих контактов…»[601]601
Follin S. Avant-propos // Minkowski E. La schizophrénie… P. II.
[Закрыть]. Фоллен, таким образом, указывает на оттенок социальности в этом понятии.
Тему контакта с реальностью в несколько ином ключе Минковски продолжает и в своей поздней работе «Трактат по психопатологии». В ней большое место он отводит диалектике формы и содержания, обращая особое внимание именно на форму. Он пишет: «Между клинической психиатрией и психоанализом находится, таким образом, структурный анализ. Он не занимается содержанием, а обращается к форме. Он рассматривает форму не как неподвижную субстанцию, но берет ее во всей ее подвижности, во всей живой динамике»[602]602
Minkowski E. Traité de Psychopathologie… P. 589.
[Закрыть]. В этой работе Минковски пытается найти нечто среднее между психоанализом и психиатрией. При этом его трактовка психоанализа достаточно своеобразна. Лакан отмечал, что хотел бы видеть у него «менее систематическое незнание» психоанализа. Сам же Минковски часто отождествлял психоанализ с физикалистскими теориями, имя Фрейда редко упоминалось в его работах, чаще – имя Юнга. «Я чувствую себя ближе к нему, чем к Фрейду»[603]603
Ibid. P. 411.
[Закрыть], – писал он.
Минковски определяет психопатологию как психологию страстей человека. Страсти человеческого бытия отражаются в нарушениях фундамента человеческой личности, в которой появляются страх и болезнь. Эту психологию он противопоставляет так называемой «научной» психологии, которая «часто тщательно очищена от того, что есть действительно человеческого в нашем существовании»[604]604
Ibid. P. 65.
[Закрыть]. Но если мы желаем выработать антропологическую концепцию, то, как он считает, в центр нашего исследования мы должны поставить человека.
Существенной новизной данной работы по сравнению со всеми остальными исследованиями Минковски является обращение к социальному. Объясняя необходимость такого обращения, он отмечает: «Я отхожу от тех направлений, которые подвешивают психическое в пустоте. Я лишь считаю, что „психическое“ найдет свои основания не только в органо-психических, но и в межличностных отношениях»[605]605
Ibid. P. 29.
[Закрыть]. Именно обращение к социальному является характерной чертой антропологической теории. Человек, на его взгляд, включен в группу, коллектив, в социальное единство, и его функционирование, его бытие связано с социумом. Первичным поэтому является человеческое общество, а не изолированные индивиды. Время и пространство превращаются здесь из фундаментальных оснований человеческого бытия в условия, обеспечивающие социальное взаимодействие.
Закономерно, что причиной психоза он теперь называет нарушение отношений с социумом. Но теперь это уже не отношения с реальностью, а отношения с социальным окружением. На взгляд Минковски, психическое расстройство возникает по той причине, что безумный не может войти в социальную общность, поскольку находится вне его дискурса (hors-discours).
Все члены общества разделяют общую для всех веру. «В пространство коллектива и, более того, в центр человеческого общества, – пишет исследователь, – всегда помещается вера. По этой причине представление шизофреника о действительной вере не вполне согласуется с общими умонастроениями. ‹…› Это отнюдь не означает, что шизофреник в это не верит или пытается уличить нас в ошибке или обмане. Все это является следствием плана существования, которое реализует „бытие шизофреника“»[606]606
Ibid. P. 402.
[Закрыть]. Это неистовая вера на фоне коллективного неверия. Вот как иллюстрирует существование шизофреника в мире Жанин Шамон: «В этом существовании, в дефекте непрерывности, где ничего в действительности не существует, он приговорен скитаться…»[607]607
Chamond J. Le temps de l’IIIégitimité dans la schizophrénie. Approche phénoménologique // L’Évolution psychiatrique. 1999. Vol. 64. № 2. P 323.
[Закрыть].
Такая трактовка шизофрении впервые намечает ту двойственность, которая впоследствии будет развита в идеях антипсихиатра Р. Д. Лэйнга. Именно в его теории феноменология разделится на экзистенциальную и социальную, первая при этом будет описывать шизофрению как следствие онтологической ненадежности, а вторая – как результат несоответствия системе социальной фантазии[608]608
Лэйнг Р. Д. Феноменология переживания. Райская птичка. О важном. Львов: Инициатива, 2005; Laing R. D. Politics of the Family. London: Pelican Books, 1969.
[Закрыть]. Кроме того, признание за шизофренией другого дискурсивного порядка выражает несомненное влияние популярного тогда во Франции структурного психоанализа Ж. Лакана, с которым Минковски был знаком со времен сотрудничества с Анри Эйем.
